О речи живой и о речи медлительной

Не всем таланты все дарованы бывают [107]

Это относится, как мы можем убедиться, и к красноречию; однимсвойственна легкость и живость в речах, и они, как говорится, за словом вкарман не полезут, во всеоружии всегда и везде, тогда как другие, болеетяжелые на подъем, напротив, не вымолвит ни единого слова, не обдумавпредварительно своей речи и основательно не поработав над нею. И подобнотому, как дамам советуют иногда, в каких играх и телесных упражнениях имлучше участвовать, чтобы выставить напоказ все, что в них есть самогопривлекательного [108], так и я на вопрос, какой из этих двух видовкрасноречия, которым в наше время пользуются преимущественно проповедники иадвокаты, под стать первым и какой — вторым, я посоветовал бы человеку,говорящему медлительно, стать проповедником, а человеку, говорящему живо,адвокатом. Ведь обязанности первого предоставляют ему сколько угодно досугадля подготовки, а кроме того, его деятельность постоянно протекает в одномнаправлении, спокойно и ровно, в то время как обстоятельства, в которыхживет и действует адвокат, в любое мгновение могут принудить его к поединку,причем неожиданные наскоки противника выбивают его подчас из седла и ему тутже на месте приходится изыскивать новые приемы защиты.

Между тем, при свидании папы Климента с королем Франциском,происходившем в Марселе, вышло как раз наоборот. Господин Пуайе [109],человек, всю жизнь выступавший в судах, можно сказать, там воспитавшийся ивысоко там ценимый, получив поручение произнести приветственную речь папе,имел достаточно времени, чтобы хорошенько поразмыслить над нею и, какговорят, привез ее из Парижа в совершенно готовом виде. Но в тот самый день,когда эта речь должна была быть произнесена, папа, опасаясь, как бы вприветственном слове ему не сказали чего-нибудь такого, что могло бы задетьнаходившихся при нем послов других государей, уведомил короля о желательноми, по его мнению, соответствующем месту и времени содержании речи. Кнесчастью, однако, это было совсем не то, над чем трудился господин Пуайе,так что подготовленная им речь оказалась ненужною, и ему надлежало вкратчайший срок сочинить новую. Но так как он почувствовал себя неспособнымк выполнению этой задачи, ее пришлось взять на себя господину кардиналу ДюБелле [110].

Труд адвоката сложнее труда проповедника, и все же мы встречаем,по-моему, больше сносных адвокатов, чем проповедников. Так, по крайней мере,обстоит дело во Франции.

Нашему остроумию, как кажется, более свойственны быстрота ивнезапность, тогда как уму — основательность и медлительность. Но как тот,кто, не располагая досугом для подготовки, остается немым, так и тот, ктоговорит одинаково хорошо, независимо от того, располагал ли он перед этимдосугом, представляют собою крайности. О Севере Кассии [111]рассказывают, чтоон говорил значительно лучше без предварительного обдумывания своей речи ичто своими успехами он скорее обязан удаче, чем прилежанию. Рассказываюттакже, что ему шло на пользу, если его раздражали во время произнесенияречи, и что противники остерегались задевать его за живое, опасаясь, как быгнев не удвоил его красноречия [112]. Я знаю, по личному опыту, людей с такимскладом характера, с которым несовместима кропотливая и напряженнаяподготовка. Если у таких людей мысль в том или ином случае не течет легко исвободно, она становится не способною к чему-либо путному. Мы говорим обиных сочинениях, что от них несет маслом и лампой, так как огромный труд,который в них вложен авторами, сообщает им отпечаток шероховатости инеуклюжести. К тому же стремление сделать как можно лучше и напряженностьдуши, чрезмерно скованной и поглощенной делом, искажают ее творение,калечат, душат его, вроде того, как это происходит иногда с водой, котораябудучи сжата и стеснена своим собственным напором и изобилием, не находитдля себя выхода из открытого, но слишком узкого для нее отверстия.

У людей с таким характером, о котором я здесь говорю, бывает иногдатак: им вовсе не требуется толчков извне, пробуждающих бурные страсти, как,например, ярость Кассия, — такое волнение было бы для них слишком грубым; ихнатура нуждается не в возбуждении, а во вдохновении — в каких-либо особыхвпечатлениях, неожиданных и внезапных. Человек подобного душевного склада,предоставленный себе, бывает вял и бесплоден. Легкое волнение придает емужизнь и пробуждает талант.

Я плохо умею управлять и распоряжаться собой. Случай имеет надо мнойбольшую власть, чем я сам. Обстоятельства, общество, в котором я нахожусь,наконец, звучание моего голоса извлекают из моего ума больше, чем я мог быобнаружить в себе, занимаясь самоисследованием или употребляя его на потребусебе самому.

Мои речи, вследствие этого, стоят больше, чем мои писания, если вообщедопустимо выбирать между вещами, которые не имеют никакой ценности.

Со мной бывает и так, что я не нахожу себя там, где ищу, и, вообще, ячаще нахожу себя благодаря счастливой случайности, чем при помощисамоисследования. Допустим, что мне удалось выразить на бумаге нечто тонкоеи остроумное (я очень хорошо понимаю, что для другого может быть плохо то,что для меня очень хорошо; оставим ложную скромность: каждый старается вмеру своих способностей). И вдруг моя мысль настолько от меня ускользает,что я уже больше не знаю, что я хотел сказать; и случается, что стороннийчеловек понимает меня лучше, чем я сам. Если бы я пускал в ход бритву всякийраз, когда в этом является надобность [113], от меня бы ровно ничего неосталось. Но может настать такой час, когда забытое мною озарится светомболее ясным, чем белый день, и тогда я буду только удивляться моейтеперешней растерянности.