П. Я. Гальперин к проблеме внимания

С тех пор как психология стала отдельной областью знания, психологи самых разных направлений единодушно отрицают вни­мание как самостоятельную форму психической деятельности. Правда, по разным основаниям.

Одни потому, что вообще отрицают деятельность субъекта и все формы психической деятельности сводят к разным проявле­ниям того или иного общего механизма — ассоциаций, образова­ния структур. Другие потому, что отождествляют внимание с разными психическими функциями или с какой-нибудь их сторо­ной; и не было такой функции, сочетания функций или такого психического явления — от «направленности» до «изменения ор­ганизации» психической деятельности, от «темного» кинестетиче­ского ощущения и двигательных установок до сознания в це­лом,— с которым не отождествляли бы внимание.

Когда внимание отрицают вместе с другими психическими функциями, это не затрагивает его в частности. Когда же внима­ние отождествляют с другими психическими явлениями и про­цессами, то в этом уже проступают реальные трудности пробле­мы внимания — невозможность выделить его как самостоятельную форму психической деятельности. Анализ этих трудностей приво­дит к заключению, что в основе самых разных взглядов на при­роду внимания лежат два кардинальных факта:

1. Внимание нигде не выступает как самостоятельный про­цесс. И про себя и внешнему наблюдению оно открывается как направленность, настроенность и сосредоточенность любой пси­хической деятельности, следовательно, только как сторона или свойство этой деятельности.

2. Внимание не имеет своего отдельного, специфического про­дукта. Его результатом является улучшение всякой деятельности, к которой оно присоединяется. Между тем именно наличие ха­рактерного продукта служит главным доказательством наличия соответствующей функции (даже там, где процесс ее совсем или почти совсем неизвестен). У внимания такого продукта нет, и это более всего говорит против оценки внимания как отдельной фор­мы психической деятельности.

Нельзя отрицать значения этих фактов и правомерности вы­текающего из них и столь обескураживающего вывода. Хотя у нас всегда остается какое-то внутреннее несогласие с ним и в пользу такого несогласия можно было бы привести ряд соображений о странном и тяжелом положении, в которое ставит нас такое по­нимание внимания, но пока соображениям противостоят факты, а у психологии нет других источников фактов, кроме наблюдения (внешнего, за телесными проявлениями внимания, и внутреннего, за переживанием внимания), указанные выше факты сохраняют полное значение, и отрицание внимания как отдельной формы психической деятельности представляется и неизбежным и оправ-данным.

Исследования «умственных действий» позволяют подойти к этому вопросу с несколько иной стороны. В результате этих ис­следований было установлено, что формирование умственных Дей­ствий в конце концов приводит к образованию мысли, мысль же представляет собой двойное образование: мыслимое предметное содержание и собственно мышление о нем как психическое дей­ствие, обращенное на это содержание. Анализ показал далее, что вторая часть этой диады есть не что иное, как внимание, и.что это внутреннее внимание формируется из контроля за предмет­ным содержанием действия. Тогда, естественно, следует вопрос: нельзя ли вообще понять внимание как функцию психического контроля? Нижеследующее изложение имело целью показать, что понимание психики как ориентировочной деятельности и знание тех изменений, которые претерпевает действие, становясь умствен­ным, действительно открывают такую возможность и позволяют иначе и более оптимистично взглянуть на положение вещей в проблеме внимания.

Понимание психики как ориентировочной деятельности озна­чает подход к ней не со стороны «явлений сознания», а со сто­роны ее объективной роли в поведении. В отличие от всякой дру­гой психическая ориентировка предполагает образ — среды дей­ствия и самого действия,— образ, на основе которого и происхо­дит управление действием. Управление действием на основе об­раза требует сопоставления задания с его исполнением. Следова­тельно, контроль составляет необходимую и существенную часть такого управления. Формы контроля могут быть различны, сте­пень их развития — тоже, но без контроля за течением действия управление им — это основная задача ориентировочной деятель­ности— оказалось бы вообще невозможным. В той или иной фор­ме, с разной степенью обособления и развития контроль состав­ляет неотъемлемый элемент психики как ориентировочной дея­тельности.

Но в отличие от других действий, которые производят какой-нибудь продукт, деятельность контроля не имеет отдельного про­дукта. Она всегда направлена на то, что хотя бы частично уже существует, происходит, создано другими процессами; чтобы контролировать, нужно иметь, что контролировать. Допустим, что

внимание представляет собой как раз такую функцию контро­ля — ведь это даже непосредственно в чем-то близко подходит к его обычному пониманию, — сразу отпадет самое тяжелое из всех возражений против внимания как самостоятельной формы психической деятельности: отсутствие отдельного характерного продукта.

Знание тех изменений, которые наступают при формировании умственных действий, устраняет второе возражение: невозмож­ность указать на содержание процесса внимания. Теперь мы зна­ем, что, становясь умственным, действие неизбежно сокращается, приближаясь к «действию по формуле». На участке сокращения происходит как бы непосредственный, ассоциативный переход между сохранившимися звеньями (в случае «действия по форму­ле»— от исходных данных к результату). Для наблюдателя этот переход лишен конкретного содержания, но в зависимости от то­го, как происходило, велось сокращение, он сопровождается или не сопровождается 1) пониманием сокращенного содержания и 2) переживанием своей активности. Если сокращение планомер­но намечалось и усваивалось, такое понимание и переживание образуются и сохраняются. Но если сокращение действия проис­ходило стихийно, то сокращенное содержание забывается, а с ним и ощущение своей активности при автоматизированном выполне­нии сокращенного действия. Как раз этот второй случай больше всего отвечает обычному порядку формирования психических функций. Если далее стихийно сложившаяся функция к тому же не имеет своего отдельного продукта и всегда протекает лишь в связи с какой-нибудь другой деятельностью, то для наблюдения (и внешнего и внутреннего) оно представляется лишь стороной последней — не как внимание, а как внимательность (при выпол­нении этой другой, основной деятельности).

Стихийно сложившаяся деятельность контроля, становясь ум­ственной и сокращенной, с естественной необходимостью должна представляться лишенной содержания, а с ним и самостоятель­ности,— стороной или свойством какой-нибудь другой деятельно­сти (которую она контролирует). Это как раз и отвечает наблю­даемой картине внимания. Отсюда ясно, что указанные выше два факта, играющие такую отрицательную роль в учении о внима­нии, на самом деле имеют очень ограниченное значение: они вы­ражают положение, каким оно представляется во внутреннем и внешнем наблюдении, выражают ограниченность психологической науки данными «непосредственного наблюдения».

Однако нужно подчеркнуть, что внимание — отдельный, кон­кретный акт внимания — образуется лишь тогда, когда действие контроля становится не только умственным, но и сокращенным. Процесс контроля, выполняемый как развернутая предметная деятельность, есть лишь то, что он есть, и отнюдь не является вниманием. Наоборот, он сам требует внимания, сложившегося к этому времени. Но когда новое действие контроля превраща­ется в умственное и сокращенное, тогда и только тогда оно ета-

ловится вниманием — новым, конкретным процессом внимания. Не всякий контроль есть внимание, но всякое внимание есть кон­троль.

Еще одно соображение. Контроль лишь оценивает деятель­ность или ее результаты, а внимание их улучшает. Как же вни­мание, если оно является психическим контролем, дает не только оценку, но и улучшение деятельности? Это происходит благодаря тому, что контроль осуществляется с помощью критерия, меры, образца, а в психологии давно известно, что наличие такого об­разца — «предваряющего образа», — создавая возможность более четкого сравнения и различения, ведет к гораздо лучшему рас­познаванию явлений (и отсюда — к другим положительным из­менениям, столь характерным для внимания).

Примеры этого общеизвестны: если предварительно дают про­слушать камертон, то соответствующий звук легко выделяется из сложного аккорда, обертон—из сложного тона: если песня зна­кома, ее слова различаются даже в плохой передаче; если извест­но, о чем идет речь, то слова гораздо легче узнаются и в нераз­борчивом тексте и т. д. Эти факты в свое время объясняли про­цессом апперцепции. Плохое, мнимое объяснение, но факты не­сомненны; они обширны и значительны. Значение их сводится к тому, что наличие предваряющего образа увеличивает разли­чительную способность в отношении своего объекта и снижает ее в отношении всех остальных.

Так, применение образца объясняет два основных свойства внимания — его избирательность (которая, следовательно, вовсе не всегда выражает интерес) и положительное влияние на вся­кую деятельность, с которой оно связывается. И это — первая проверка гипотезы внимания как деятельности психического контроля.

Вторая заключается в том, что, зная конкретное содержание деятельности внимания, мы можем ответить на трудный вопрос о природе произвольного внимания. До сих пор его отличитель­ными признаками считают наличие цели (быть внимательным) и усилий (сохранить внимание на предмете, который сам его не вызывает). Но давно известно, что оба эти признака несостоя­тельны. Если мы достаточно знакомы с предметом, то независимо от интереса к нему внимание становится произвольным — без за­дачи и усилий быть внимательным. Да и вообще говоря, цель и усилия свидетельствуют лишь о том, чего мы хотим, но не о том, чего мы достигаем; если же усилия (быть внимательным) оста­ются безуспешными, то и внимание остается непроизвольным. Давно было сказано, что в целях выражаются наши потребности, наша зависимость от обстоятельств — наша несвобода. А усилия в известном отношении обратно пропорциональны действительным возможностям: чем больше оснащена деятельность, тем меньше усилий она требует.

Л. С. Выготский был глубоко прав, когда пытался перенести в психологию, в частности в проблему внимания, общее положе-

нне марксизма о средствах деятельности как решающем условии и мериле произвольности. Но как понимать средства психической деятельности? Выготский считал ими знаки, опираясь на которые человек может сделать то, что не может выполнить без них. Од­нако способ использования знака еще должен быть понят, и есте­ственно, что вскоре Выготский обнаружил, что знак выполняет роль психологического орудия, лишь поскольку сам получает зна­чение. Приравнивая значение знака к понятию, Выготский ставил развитие произвольности психических функций в зависимость от развития понятий, т. е. от понимания того, как следует действо­вать в данном случае. Но такое рационалистическое понимание произвольности означает неправомерное сужение проблемы: ко­нечно, произвольность требует понимания обстоятельств, однако не всякое, даже правильное их понимание равнозначно произ­вольности— нужно еще иметь возможность действовать согласно такому пониманию и располагать необходимыми для этого сред­ствами. Вопрос о средствах психической деятельности человека не сводится к пониманию, и решение этого вопроса у Выготского не может считаться окончательным.

С точки зрения внимания как деятельности психического конт­роля вопрос о структуре произвольного внимания решается сле­дующим образом: внимание произвольное есть внимание плано­мерное. Это—контроль за действием, выполняемый на основе за­ранее составленного плана, с помощью заранее установленных критериев и способов их применения. Наличие такого плана и критериев и способов действия позволяет вести контроль, а вме­сте с тем и направлять внимание на то, на что мы хотим его на­править, а не на то, что «само бросается в глаза». Конечно, такое планомерное действие по своему происхождению и природе явля­ется общественным и предполагает участие речи в его организа­ции; оно возможно только у человека. Как всякое действие, при­обретаемое по общественному образцу, оно сначала выступает и осваивается в своей внешней форме (когда оно, как уже сказано, еще не является вниманием) и лишь загем, в своей речевой фор­ме переходит в умственный план и, сократившись, становится произвольным вниманием. Благодаря своей объективно-общест­венной организации и поэтапному усвоению такое действие не зависит ни от непосредственно привлекательных свойств объ­екта, ни от нарушающих влияний преходящих состояний само­го человека — оно произвольно в собственном и полном смыс­ле слова.

Непроизвольное внимание тоже есть контроль, но контроль, идущий за тем, что в предмете или обстановке «само бросается в глаза». В этом случае в качестве мерила используется одна часть объекта для другой, начальный отрезок связи — для сопоставле­ния с ее продолжением. И маршрут и средства контроля здесь следуют не по заранее намеченному плану и диктуются объек­том, от которого в обоих этих отношениях мы целиком зависим, и потому непроизвольны. Но содержание деятельности внимания

и здесь составляет контроль—контроль за тем, чго устанав­ливают восприятие нлн мышление, память или чувство.

Конечно, трактовка внимания как отдельной формы психиче­ской деятельности пока остается гипотезой. Но, помимо устране­ния теоретических трудностей, ее преимущество в том, что она открывает возможность экспериментального исследования и про­верки, возможность планомерного формирования внимания. Зная его содержание как деятельности и пути формирования послед­ней как умственной деятельности, мы можем обучать вниманию, подобно всякой другой психической деятельности. А именно: что­бы сформировать новый прием произвольного внимания, мы дол­жны наряду с основной деятельностью дать задание проверить (или проверять) ее, указать для этого критерий и приемы, общий путь и последовательность. Все это сначала нужно давать внеш­не, в материальной илн материализованной форме — начинать следует не с внимания, а с организации контроля как определен­ного внешнего действия (которое лишь потом будет преобразова­но в новый акт внимания). А дальше это действие контроля, пу­тем поэтапной отработки, доводится до умственной, обобщен­ной, сокращенной н автоматизированной формы, когда оно соб­ственно и превращается в акт внимания, отвечающий новому заданию.

Непроизвольное внимание ребенка тоже можно роспитывать таким, каким мы хотим его видеть. В этом случае мы не ставим ребенку специальной задачи контроля, но учим выполнять основ­ную деятельность определенным способом: тщательно прослежи­вая ее отдельные звенья, сравнивая н различая их, их связи и отношения. Таким образом, не выделяя контроль в особую зада­чу, мы включаем его в основную деятельность как способ ее осу­ществления. Тогда вместе с основной деятельное! ью происходит и формирование непроизвольного внимания.

С точки зрения внимания как деятельности психического конт­роля все конкретные акты внимания—и произвольного н непро­извольного— являются результатом формирования новых умст­венных действий. И произвольное и непроизвольное внимание должны быть созданы, воспитаны в индивидуальном опыте; у че­ловека— всегда по общественно данным образцам. При плано­мерном воспитании внимания такие образцы должны заранее от­бираться как самые успешные и перспективные — для каждой сферы деятельности, на каждом уровне развития. И можно наде­яться, что, поскольку теперь в общем известны и содержание дея­тельности внимания, и порядок воспитания полноценных умствен­ных действий, задача планомерного формирования все новых и новых актов внимания уже не составит принципиальной трудно­сти.

Доклады АПН РСФСР, 1958, № 3.