Проблема языка описания

Еще один важный инструмент работы — язык, на котором толкователь излагает результаты своей работы. Проблема языка применительно к герменевтическому исследованию содержит в себе несколько аспектов.

Первый аспект связан с проблемой достоверности знаний, передаваемых конкретным текстом на том или ином языке. Эта проблема в основном уже обсуждена выше и решается тем, что в ходе преобразования содержания, выраженного в исходном тексте, необходимо стремиться к сохранению его связей с критически минимальным объемом контекстов и подбирать квалифицированных экспертов. Это и не удивительно, если учесть следующие моменты. С одной стороны, любое описание есть истолкование, поэтому оно всегда субъективно — ив этом смысле неточно. А с другой, любое высказывание имеет свою референцию (отсылку) и свой референтный индекс (предмет отсылки), то есть любое высказывание может иметь область значений, где оно верно. (П. Рикёр отмечает наличие референтности даже в вымысле). Таким образом, все верно и неверно одновременно. Нужна сила (позиция) которая установит ориентиры в соответствии со своим чувством правды. Такой силой является субъект — испытуемый, эксперт, исследователь.

Здесь нам остается обсудить требования, которые в данной работе будут предъявляться к языку, которым пользуются эксперты, и в особенности к языку, на котором она написана.

Второй аспект заключается в том, насколько допустимо использовать сам язык как источник знаний. Нам важно знать, является ли язык как носитель значений еще и хранителем сведений о мире, содержащихся в его значащих

* Право же, русское «толкование» более благозвучно по сравнению с иностранным двойником, к тому же отражает именно тот процессуальный аспект, о котором заботится автор публикации.

единицах, конструкциях, элементах и их связях. Несомненно, да, поскольку «в языке выражает себя сам мир» [Гада-мер {Х.-Г. 1988, с. 520]. Это положение означает, что язык как таковой, независимо от того, каким конкретным языком мы пользуемся, уже содержит в себе мир. Происходит это потому, считает Х.-Г. Гадамер, что мир и человек изначально включены друг в друга, а «язык — это среда, в которой объединяются, или, вернее, предстают в своей исконной сопринадлежности «Я» и мир» [там же, с. 548]. Эта среда не есть вместилище для человека и мира, а сама являет собой их пространство: «Бытие, которое может быть понято, есть язык» [там же].

Поэтому вполне законным будет обращаться к языку с вопросами, пытаясь отыскать в нем если и не решение поставленных проблем, то подсказки о возможных путях их решения. «Через археологию языка мы можем подойти к теоретической реконструкции целостного человеческого бытия и обнаружить в нем ту иерархию онтологических нищ, которые человек в своей эмпирической повседневности не наблюдает» [Федоров 1995, с. 130]. Уникальность языка как источника познания заключается в том, что «это единственная объективированная форма субъективности, в которой содержатся все исторические семантические напластования, доступные «эмпирическому наблюдению» [там же, с. 131].

Применительно к нашим задачам такая позиция означает «разрешение» на применение в качестве полноправных аргументов этимологической реконструкции слов ссылок на устойчивые словосочетания, анализа структурных особенностей слов и выражений и т. п.

Третий аспект касается вопроса о том, какими языками можем воспользоваться мы в рамках заявленного подхода. «В какой мере можно раскрыть и прокомментировать смысл (образа или символа)? Только с помощью другого (изоморфного) смысла (символа или образа). Растворить его в понятиях невозможно» [Бахтин 1979, с. 362]. По отношению к действиям это так же справедливо. Очевидно, что смена парадиг-мальных ориентации с неизбежностью ставит вопрос о пересмотре отношения к строгим дескриптивным понятиям, столь характерным для естественнонаучного глоссария, в частности, к определениям этих понятий.

«Может быть либо относительная рационализация смысла (обычный научный анализ), либо углубление его с помощью других смыслов (философско-художественная интерпретация). Углубление путем расширения далекого контекста» [там же]. Поэтому альтернативным средством может выступить метафора (в широком понимании этого слова). Поскольку сущность герменевтического подхода заключается в отношении к тексту как к иносказанию, весь текст изначально мыслится как метафора — непрямое (с использованием языка) указание на предмет описания. Поведение, как уже было показано, также является иносказанием, в котором используется невербальный язык. Понимание таких текстов, на каком бы языке они ни были сделаны, также по своей глубокой сущности оказывается метафоричным. Разумеется, это же относится и к языку, который принято называть научным — весь он метафоричен не только по сути, но и по происхождению средств выражения: «рассмотреть мысль» — явный абсурд с точки зрения восприятия, «сделать вывод» — совсем не означает, что автор собирается кого-то откуда-то выводить, «проследить эволюцию» — как сыщик за подозреваемой гражданкой... Многие привычные обороты речи, составляющие научный стиль, восходят к поведенческим актам, процессам восприятия, физическим или психическим состояниям: «из сказанного прямо следует», «сильный аргумент», «практика управления испытывает большую потребность», «точка зрения», «возможно следовать в нескольких направлениях», «невозможно избежать столкновения», «за данной теорией стоит», «эта идея восходит к...» (действительно, человек — мерило всех вещей). Так что же тогда большее иносказание — сам образ или форма его выражения, наполненная новым содержанием, за которым уже забыто (забито, стерто) первоначальное? Что верно: чем образнее, тем ближе к истокам, а значит, и точнее, или чем сильнее редуцируется образный ряд, тем научнее? Переформулируем иначе: как выбрать степень иносказания? С одной стороны, образы, нечеткие понятия, «образы мысли» (Библер), «теплые» идеи позволяют сохранить контекст поведения — и это соответствует заявленной позиции. А с другой, если мы готовы пользоваться нечеткими понятиями, необходимо решить, каким

образом обеспечить возможность диалога между естественнонаучной и герменевтической логиками.

В данном исследовании будем придерживаться следующей тактики. Там, где это будет возможно — а в отношении ключевых понятий везде — аналитическое дескриптивное определение будет дополняться соответствующей метафорой, а метафоры, в свою очередь,— «переводиться» на язык более строгих понятий. Это позволит, с одной стороны, поместить строгое определение в более широкий контекст, сохранить слабые связи, не вошедшие в определение, смягчить неизбежное в таких определениях редуцирование. А с другой стороны, в метафорическом образе выделить область наиболее плотных значений и преобразовать их в более строгое определение. В результате мы получим целостную конструкцию, в которой строгое определение и метафора будут соотноситься как фигура и фон. Что есть фигура, а что фон — решать читателю или пользователю в зависимости от своих задач и предпочтений. Скорее всего, как и в зрительном восприятии удачно выполненных двойственных изображений, фигура и фон, не способные существовать обособленно, будут спонтанно сменять друг друга, конкурируя в соревновании за первенство.

Четвертый аспект связан с проблематизацией отношения к живому повседневному языку — насколько допустимо его использование в научном тексте. В силу сказанного выше становится понятной принципиальная возможность обращения к обыденному языку как к феноменологической базе, рассматривая его как объект исследования, в котором заключен богатый опыт человеческой деятельности и общения. В самом же изложении обыденные выражения будут использоваться в качестве средства передачи переносного смысла — метафоры или аллегории, которые более подходящим образом соответствуют цели емкого и ширококонтекстуального высказывания.

* "к *к

В данной главе дано обоснование выбора методологической позиции, а именно, герменевтического подхода к исследованию проблемы манипуляции. Суть занятой мной позиции, коротко говоря, заключается в следующем. Моя задача со-

стоит в том, чтобы выстроить удобную для работы теоретическую конструкцию. Какой бы она ни была, любая конструкция такого рода имеет свою долю истины. Мне моя представляется верной. Читатель же волен отвергнуть, переделать или переосмыслить ее. Его картина будет отличаться от моей даже в том случае, если он полностью согласится со мной. Так пусть же это несовпадение ляжет в основу метода нашей совместной работы: я делаю заготовку, а читатель доводит ее до того вида, который его больше устраивает. Степень этой доводки будет варьировать в зависимости от того, во-первых, насколько читатель считает себя экспертом в данной области теоретической и практической психологии, во-вторых, какие задачи ему приходится решать, и, в-третьих, какими ресурсами он обладает (квалификация, оборудование, люди и пр.)

Глава 2

ЧТО ТАКОЕ МАНИПУЛЯЦИЯ

Предварительное представление о манипулятивных феноменах можно составить по следующим примерам.

Пример 1. Внучка просит бабушку показать, как выкроить фартук кукле (задание на уроках труда). Бабушка объяснила, но через пять минут снова вопрос, затем еще и еще. Наконец, наивный консультант не выдерживает, берет и заканчивает работу самостоятельно. Внучка внутренне торжествует.

Пример 2. Вы известны как хороший специалист в своей сфере деятельности. Кроме того, вы охотно рассказываете о собственном опыте работы, чем снискали благосклонное к себе отношение со стороны коллег. Однако нередко, расспрашивая вас о том, как можно решить ту или иную проблему, с вас удается выудить еще и сведения, которые считаются коммерческой тайной, и которые принято оплачивать.

Пример 3. Подчиненный приходит с вопросом, который сам не может решить ввиду отсутствия полномочий. Начальник, чтобы не выдать своего нежелания решать его, начинает постепенно «распалять» подчиненного — журить за действительные и мнимые недочеты. Тот наконец взрывается, переходит на повышенные тона, обижается. Развязка следует немедленно: «Научитесь сначала держать себя в руках — тогда и приходите».

2.1. Феноменологическое описание

Сначала кратко познакомимся с феноменом психологической манипуляции и породившим ее культурным контекстом, служащим исследователям семантической опорой в понимании ее сущности.

\г

2.1.1. Феноменологическая представленность или усмотрение?

Особенность манипуляции состоит в том, что манипулятор стремится скрыть свои намерения. Поэтому для всех, кроме самого манипулятора, манипуляция выступает скорее как результат реконструкции, истолкования тех или иных его действий, а не непосредственное усмотрение. В связи с этим возникает резонный вопрос: является ли манипуляция феноменом, то есть явлением, постигаемым в чувственном опыте, объектом чувственного созерцания?

Можно выделить три источника информации о существовании манипуляции.

1. Позиция манипулятора. Каждый человек многократно побывал в ней: то как ребенок, вьющий веревки из взрослых, то как родитель, загоняющий ребенка в позицию виноватого, то как поклонник, добивающийся внимания к себе со стороны объекта обожания, то как покупатель, ищущий благосклонности продавца, то как подчиненный, избегающий ответственности за упущения в работе.

2. Позиция жертвы манипуляции. Достаточно поменять отмеченные выше ролевые пары — и мы готовы вспомнить ситуации, когда вскрывалась неискренность наших партнеров, когда мы чувствовали досаду за то, что попались на чью-то удочку: проговорились, предложили, пообещали, согласились, сделали, а потом выяснилось, что жалобы были разыграны, обещания — двусмысленны, дружелюбие — поверхностным, а квалификация — дутой. И оказывалось, что все действия наших партнеров были направлены лишь на достижение необходимой им цели, о которой они по каким-то своим соображениям нам не сообщили.

Как видим, опыт людей, побывавших в этих позициях, дает основания судить о манипуляции как о явлении, данном человеку непосредственно-субъективно. По меньшей мере на этом основании можно утверждать, что манипуляция является феноменом. Субъективный опыт такого рода имеется у каждого, каким бы словом его не обозначали.

3. Позиция внешнего наблюдателя. Человеку, не вовлеченному в манипулятивное взаимодействие, приходится заниматься реконструкцией его деталей и характера: восста-

навливать недостающие звенья, домысливать за участников. На помощь приходит собственный опыт. С одной стороны, наблюдателю самому приходилось манипулировать, этот опыт позволяет действия других интерпретировать как манипуля-тивные. С другой стороны, опыт жертвы манипуляции делает нас более чувствительным к манипулятивным попыткам. Задача сильно упрощается, если нам известны намерения инициатора манипуляции со слов ли его самого или по информации, которую дают нам авторы художественных произведений (литература, кино).

Вместе с тем, отстранение от обеих позиций позволяет увидеть дополнительные детали. Наблюдателю, как правило, открываются более крупные единицы живого взаимодействия, такие как «продолжает увиливать», «бессильно трепыхается», «ушел в глухую защиту», «все время суетится» и т. п. Правда, платить за это приходится как потерей естественного эмоционального включения в ситуацию, так и снижением достоверности суждений.

Плата оказывается настолько существенной (сколь и необходимой), что возникает теоретическая проблема, а практическая задача состоит в том, чтобы научиться отличать манипуляцию от других видов психологического воздействия. Нужен инструмент, позволяющий достаточно точно это делать. Таким инструментом — своеобразным указующим перстом — должно стать определение манипуляции как вида психологического воздействия.

2.1.2. Происхождение термина «манипуляция»

Manipulus — латинский прародитель термина «манипуляция» — имеет два значения:

а) пригоршня, горсть (manus — рука + pie — наполнять), б) маленькая группа, кучка, горсточка (manus + pi — слабая форма корня). Во втором значении это слово, в частности, обозначало небольшой отряд воинов (около 120 человек) в римском войске. В Оксфордском словаре английского языка манипуляция (manipulation) в самом общем значении определена как обращение с объектами со специальным намерением, особенной целью, как ручное управление, как движения, производимые руками, ручные действия. Например, в медицине — это освидетельствование, осмотр некой части

тела с помощью рук или лечебные процедуры. Специально отмечается наличие ловкости, сноровки при выполнении действий-манипуляций.

Вплотную к указанному значению (в результате расширения сферы употребления) примыкает использование термина «манипуляция» в технике. В первую очередь это искусные действия с рычагами, производимые руками. Сами рычаги и рукоятки нередко называются манипуляторами. По мере усложнения механизмов манипуляторами стали называть имитаторы или искусственные заменители рук: специальные приспособления для сложного перемещения предметов с дистанционным управлением. Например, для загрузки и выгрузки стержней с ядерным топливом.

В переносном значении Оксфордский словарь определяет манипуляцию как «акт влияния на людей или управления ими или вещами с ловкостью, особенно с пренебрежительным подтекстом, как скрытое управление или обработка». Именно в таком наполнении слово «манипуляция» заменило в политическом словаре ранее бытовавший термин «макиавеллиа-низм».

Можно назвать по меньшей мере две причины такой замены. Во-первых, произошло смещение ведущего акцента с оценочного взгляда на технологический при подходе к данному феномену. А во-вторых, расширился круг явлений, к которым стал относиться термин «манипуляция» — речь шла уже не столько о качествах отдельных политических лидеров, сколько о деятельности целых институтов и государственных образований. Он используется применительно к средствам массовой информации и политическим мероприятиям, направленным на программирование мнений или устремлений масс, психического состояния населения и т. п. Конечная

* Имя итальянского политика Никколо Макиавелли стало нарицательным для обозначения нравственной позиции «цель оправдывает любые средства». Знакомство с его трудами склоняет, однако, к мнению, что сам Н. Макиавелли в этом отношении не отличался от своих современников. В наш век довольно трудно воспринимаются рекомендации относительно того, например, кто должен быть истреблен после захвата территории. Но для средневекового читателя это было в порядке вещей. Если мерить современными мерками, то и авторов Ветхого Завета можно было бы обвинить в симпатиях к геноциду.

цель таких усилий — контроль над населением, его управляемость и послушность.

В политологической литературе, начиная с 60-х годов, подробно обсуждались две большие проблемы. Первая посвящалась развенчанию манипулятивной сущности средств массовой информации (в социалистической литературе при этом добавлялось определение * буржуазных» или «империалистических»). Вторая касалась практики «промывания мозгов» (brain washing) в застенках спецслужб Китая и СССР, с которой столкнулись оказавшиеся в плену участники войн на Корейском полуострове и во Вьетнаме.

В психологической литературе термин «манипуляция» имеет три значения. Первое полностью заимствовано из техники и используется преимущественно в инженерной психологии и психологии труда. Во втором значении, заимствованном из этологии, под манипуляцией понимается «активное перемещение животными компонентов среды в пространстве» (в противоположность локомоции — перемещению в пространстве самих животных) [Краткий психологический словарь] «при преимущественном участии передних, реже — задних конечностей, а также других эффекторов» [Фабри 1976, с. 145]. В этих двух значениях термин «манипуляция» можно встретить в психологической литературе начиная с 20-х годов. А с 60-х годов он стал использоваться еще и в третьем значении, на этот раз заимствованном из политологических работ.

Постепенно — уже практически без доработки — слово «манипуляция» начало использоваться и в контексте межличностных отношений. Таким образом процесс расширения сферы его применения дошел до той области, которая находится в фокусе рассмотрения данной работы. А именно, как по объекту (межсубъектное взаимодействие), так и по предмету (механизмы влияния) феномен манипуляции оказался в кругу проблем, волнующих непосредственно психологию.

Итак, термин «манипуляция» в интересующем нас значении был дважды перенесен из одного семантического контекста в другой. Термин же, употребленный в переносном значении, есть метафора. Поэтому прежде чем приступать к определению манипуляции как понятия, необходимо прояснить его фактическое содержание как метафоры.