Глава девятая. Жизнь - штука длинная (хотелось бы надеяться)

ТУР

Жизнь - штука длинная (хотелось бы надеяться). Но "длина" - понятие относительное:

любая минута может тянуться дольше месяца, когда крутишь педали в гору, и поэтому на

свете мало вещей, способных показаться длиннее, чем "Тур де Франс". Чем измерить

длину "Тура"? Бесконечными лентами дорожных ограждений, исчезающими в дрожащем

мареве холмистых равнин? Нескончаемыми рядами тюков высушенного летнего сена на

лугах, не разгороженных никакими заборами? Безграничной панорамой трех государств,

открывающейся с ледяных зазубренных пиренейских вершин?

Легче всего представить "Тур де Франс" как изначально нелепую затею: подумать только,

в самый разгар летней жары две сотни велосипедистов стараются за три недели объехать

вокруг всей Франции, включая горы. Попытку совершить такой идиотский подвиг нельзя

оправдать ничем, кроме потребности нескольких человек, точнее кучки ненормальных

вроде меня, познать пределы своей выносливости и таким образом самоутвердится (я как

раз из тех, кто на такое способен.) Это первенство среди любителей бессмысленных

страданий.

Однако по ряду личных причин я склонен считать "Тур" самым величественным

спортивным состязанием на свете. К тому же для меня это вопрос жизни.

Немного истории: велосипед был изобретен в эпоху промышленной революции наряду с

паровым двигателем и телеграфом, а первая велогонка "Тур де Франс" была проведена в

1903 году по предложению французской спортивной газеты "L'Auto". Из шестидесяти

стартовавших гонщиков до финиша добрался только двадцать один. Перипетии борьбы

сразу же привлекли внимание всей страны, и вдоль дорог на Париж выстроилось, по

некоторым оценкам, не менее 100 тысяч зрителей. С самого старта началось

мошенничество: в напитки подмешивали спиртное, а лидеры бросали на дорогу гвозди и

битые бутылки, чтобы задержать преследователей. Первым гонщикам приходилось

тащить продукты и запчасти на себе, у их велосипедов было всего две звездочки, а

тормозами служили ноги. Первые горные этапы были введены в 1910 году (вместе с

тормозами), когда пелотон проехал через Альпы невзирая на угрозу нападения диких

животных. В 1914 году гонка началась в тот самый день, когда застрелили эрцгерцога

Фердинанда. Через пять дней после завершения гонки на те же самые Альпы, куда так

упорно карабкались гонщики, шилась война.

Сегодня велогонки превратились в парад технологий. Велосипеды стали настолько

легкими, что их можно поднять одной рукой, а гонщики экипированы компьютерами,

кардиомониторами и даже сторонней радиосвязью. Но главная задача гонки не

изменилась: определить, кто лучше всех сможет перенести все тяготы и найти в себе силы

ехать дальше. После выпавшего на мою долю сурового испытания я не мог отделаться от

мысли, что эта гонка как раз для меня.

Перед началом сезона 1999 года я приехал в Индианаполис в фонд помощи раковым

больным на традиционный прием и остановился у больницы, чтобы повидаться со

старыми друзьями. Скотт Шапиро сказал:

-Так значит, ты снова собираешься заняться многодневками?

Я ответил "да", а затем спросил:

- Как думаешь, я могу выиграть "Тур де Франс"?

- Я не только думаю, что можешь. Я жду, что его выиграешь.

Но тут у меня началась полоса падений. Начало сезона 1999 года оказалось полностью

провальным. Во второй по значимости гонке года, "Тур Валенсии", я слетел с велосипеда

и чуть не сломал плечо. Взятые мной две недели отдыха не помогли; не успел я вернуться,

как снова упал: во время тренировки на юге Франции пожилая автолюбительница

вырулила на обочину дороги и зацепила меня крылом. Чувствуя себя хуже загнанной

лошади, я кое-как вымучил гонки "Париж-Ницца" и "Милан-Сан-Ремо", пытаясь в

отвратительную погоду добраться до финиша хотя бы в середине пелотона. Я объяснил

неудачи плохой формой в начале сезона и отправился на следующие гонки - где снова

упал. На последнем повороте первого этапа меня занесло на мокрой дороге. Колеса

попали в темную масляную лужу, велосипед выскользнул из-под меня, и я свалился.

Я уехал домой. Причина была в том, что я просто заржавел, и поэтому мне пришлось две

неделе упорно работать над техникой, чтобы снова почувствовать себя в седле уверенно.

Вернувшись к гонкам, я больше не падал. И вот наконец мне удалось что-то выиграть -

раздельный старт в многодневке "Тур де ла Сартэ". Мои результаты стали улучшаться.

Но самое смешное в том, что в однодневках я уже не был так хорош, как прежде. Я

перестал быть тем злым и неуемным юнцом, каким был раньше. Моя манера езды

осталась такой же интенсивной, но стиль и техника стали более расчетливыми, не такими

агрессивными. Теперь у меня был другой стимул - психологический, физический и

эмоциональный - и этим стимулом был "Тур де Франс".

Ради подготовки к "Тур де Франс" я был готов пожертвовать целым сезоном. Я поставил

на эту гонку все. Я пропустил все весенние старты в классике, престижных гонках,

которые идут в зачет Кубка мира, и вместо них выбрал всего несколько соревнований,

которые могли подвести меня к пику формы в июле. Никто не мог понять, что у меня на

уме. Раньше я зарабатывал на жизнь классикой. Почему же теперь я не участвовал в

гонках, которые уже не раз выигрывал? В конце концов ко мне подошел какой-то

журналист и спросил, заявлен ли я в какой-нибудь весенней классике.

- Нет,- ответил я.

- Да, а почему?

- Готовлюсь к "Тур де Франс".

Он криво улыбнулся и сказал:

- Значит, теперь вы решили показать себя в "Туре".

Словно я сморозил какую-то глупость. Я только смерил его взглядом и подумал: "Говори,

что хочешь, пижон. Жизнь покажет". Вскоре после этого я столкнулся в лифте с Мигелем

Индурайном. Он тоже спросил, почему я не выступаю.

- Много времени трачу на тренировки в Пиренеях,- сказал я.

- Зачем? - спросил он.- Чего ради?

- Ради "Тур де Франс".

Он удивленно поднял брови, но от комментариев воздержался.

Каждый член команды "Postal" был так же предан "Тур де Франс", как и я. Вот кто входил

в состав группы "Postal": Фрэнки Эндрю, крупный, мощный спринтер и наш капитан,

умудренный опытом ветеран, который знал меня еще подростком; Кевин Ливингстон и

Тайлер Хэмилтон были нашими молодыми горняками; Джордж Хинкепи - победитель

"U.S.Pro" и еще один мощный спринтер типа Фрэнки; Кристиан Вандевельде - один из

самых талантливых новобранцев; Паскаль Дераме, Джонатан Вотерс и Питер Мейнерт-

Нильсен - верные помощники, готовые часами гнать на высокой скорости и не

жаловаться.

Человеком, который создал из нас команду, был наш директор, Йохан Брюнель, бельгиец

с непроницаемым лицом игрока в покер и бывший участник "Тура". Йохан знал, что

нужно для победы в "Туре"; он дважды был победителем на этапах. В 1993 году он

выиграл самый быстрый на то время этап за всю историю "Тура", а в 1995 году выиграл

еще один, когда эффектно обошел Индурайна на финише в Льеже. Они с Индурайном

ушли в отрыв вдвоем, и Йохан всю дорогу просидел на колесе у Индурайна, а затем

сделал рывок и обставил испанца в спурте на самой финишной черте. Он был умным и

изобретательным гонщиком, который знал, как обойти более сильных соперников, и

сумел привить это стратегическое чутье ребятам нашей команды.

Идея проведения командных тренировочных сборов принадлежала Йохану. Мы поверили

в план и без жалоб проводили целые недели в Альпах и Пиренеях. Мы изучали горные

участки трассы "Тура" и практиковались на подъемах, которые нам предстояло

преодолеть, дружно откатать семь часов в день при любой погоде

На горных участках я старался держаться поближе к Кевину и Тайлеру, потому что они

были нашими главными горняками, и это им предстояло проделать основную работу,

втягивая меня на крутые подъемы. В то время как большинство гонщиков отдыхали перед

новым сезоном или выступали в классике, мы в кошмарных условиях крутили педали в

горах.

У нас с Йоханом родилась походная шутка. Был январь, и в Пиренеях каждый день лил

дождь. Я выбивался из последних сил, штурмуя бесконечные подъемы, а Йохан следовал

за нами в уютной теплой машине и развлекал меня болтовней по рации.

Однажды я вышел в эфир и сказал:

- Йохан?

- Да, Лэнс, что ты хочешь?

- В следующем году я перехожу в классику.

С тех пор я говорил это каждый день. Довольно скоро Йохан уже знал, что будет дальше.

- Йохан?

- Погоди, Лэнс, дай угадаю,- говорил он совершенно безразличным голосом.- В

следующем году ты переходишь в классику.

- Точно.

Когда мы не работали в Альпах или Пиренеях, тренировался самостоятельно. Все, что я

делал, было посвящено одной цели. Мы с Кик жили, думая только о Двух вещах: как

выиграть "Тур де Франс" и родить здорового ребенка. Все остальное казалось

второстепенным, лишним.

Я пахал как конь. Я решал проблему "Тура" словно школьную задачу по математике,

физике химии и диетологии. Я просчитывал на компьютере соотношение веса тела и

экипировки с потенциальной скоростью велосипеда на разных этапах, пытаясь найти

формулу, которая поможет мне добраться до финиша быстрее всех остальных. Я

выстраивал компьютерные графики тренировок, определяя дистанции, расчетный объем

работы и пороги выносливости.

Даже еда превратилась в математически выверенный процесс. Я строго контролировал

количество принимаемой пищи. На кухне я поставил маленькие весы и отмерял на них

порции макарон и хлеба. Затем я подсчитывал соотношение энергозатрат и потребления

калорий, стараясь точно определить, сколько и чего следует съесть и сколько калорий

нужно сжечь за день, чтобы приход энергии оказался меньше расхода и благодаря этому

сбросить вес.

Тут обнаружилось одно непредвиденное преимущество рака: болезнь полностью

перекроила мое тело. Я стал более сухощавым. На старых фотографиях я был больше

похож на игрока в американский футбол - с толстой шеей и широким торсом, что сильно

помогало мне в спринте. Но, как это ни парадоксально, моя мощь тормозила меня в горах,

поскольку слишком много сил уходило на то, чтобы втягивать такой вес на подъемы.

Теперь я стал почти тощим, и у меня появилась легкость, которой я никогда раньше не

ощущал. Я стал поджарым и, кроме того, более уравновешенным.

Считалось, что я не могу победить в "Туре" из-за проблем с подъемами. Я всегда был

хорошим спринтером, но в горах возникали трудности. Эдди Меркс много лет подряд

говорил, что мне нужно похудеть, но только сейчас я понял почему. Даже пара

сброшенных килограммов была солидной форой для гонок в горах - а я похудел почти на

семь. Это было все, что мне требовалось. Я стал показывать в горах очень хорошие

результаты.

Каждое утро я вставал и ел на завтрак одно и то же - немного мюслей с хлебом и

фруктами, если только мне не предстояла особенно продолжительная тренировка. В таких

случаях я добавлял еще омлет из яичных белков. Пока я ел, Кик наполняла мои фляги

водой, и в восемь часов я уже открывал дверь, чтобы присоединиться к Кевину и Тайлеру.

Как правило, мы без перерыва крутили педали до самого обеда, то есть примерно до трех

часов дня. Вернувшись домой, я принимал душ и спал до ужина. Вечером я снова

поднимался, отмеривал себе порцию макарон и ужинал вместе с Кик.

Мы ничем не занимались. Никуда не ходили. Мы только ели, а затем ложились в постель,

чтобы утром я мог встать и снова отправиться на тренировку. Так мы жили несколько

месяцев. Некоторые из подруг говорили Кик: "Как вам хорошо, вы живете на юге

Франции". Если б они только знали!

Пока я тренировался, Кик отправлялась по делам или отдыхала на веранде. Она считала,

что Ницца - это идеальное место для беременной, потому что там молено бродить по

открытым рынкам и покупать свежие фрукты и овощи. По вечерам мы листали книги о

беременности и следили по ним за ростом будущего ребенка. Сначала он был величиной с

булавку, затем с лимон. Важный день наступил тогда, когда Кик в первый раз не смогла

застегнуть джинсы.

Мы очень серьезно настроились на достижение цели. Велоспорт - это тяжелая, очень

тяжелая работа, и Кик относилась к ней с уважением. "Успехов тебе на работе",- говорила

она каждое утро, когда я уезжал. Если бы мы оба одинаково строго не придерживались

избранного образа жизни, у нас вряд ли что-нибудь получилось бы. Если бы она ощущала

скуку, разочарование или недовольство, мы не смогли бы прожить эти месяцы в согласии.

Кик играла настолько важную роль в моем тренировочном процессе, что ее можно было

бы взять в команду на ставку ассистента.

Кевин все это видел, потому что он был нашим лучшим другом и у него тоже была

квартира в Ницце. В отличие от меня, в Европе дома его никто не ждал. Он возвращался с

гонок в пустую квартиру, чтобы найти там прокисшее молоко. У меня всегда была свежая

одежда, чистый дом, кошка, собака и все, что нужно в плане еды. Но, чтобы все это

обеспечить, Кик приходилось здорово потрудиться. Прежде я всегда чувствовал себя в

Европе неуютно и одиноко. Теперь же, будучи счастливым в браке человеком, я очень

высоко ценил такую жизнь.

Бывали дни, когда у меня случался прокол и я оказывался один у черта на куличках. Тогда

я звонил домой, и Кик отправлялась меня искать. Иногда она выезжала в горы только для

того, чтобы привезти мне фруктовый пунш "Gatorade" и еду. Теперь она знала о

велоспорте абсолютно все и поэтому могла быть полезной. Она знала, что и когда мне

нужно, в какие дни мне приходилось особенно тяжело, когда нужно поговорить по душам

и когда меня лучше оставить одного.

В дни особенно тяжелых тренировок она сидела как на иголках в ожидании результатов,

потому что знала, какое значение я придавал подготовке и как важно было для меня

выполнить намеченный план. Если мне что-то не удавалось, она понимала мое

разочарование и мрачное настроение.

В конце апреля я решил принять участие в престижной классической однодневке "Амстел

Голд", чтобы проверить свою форму. С самого старта я почувствовал себя сильным

гонщиком. Большую часть дня я сражался с Микаэлем Богердом из Голландии,

считавшимся на тот момент одним из лучших гонщиков в мире.

За 16 километров до финиша я пошел в отрыв. Богерд сел мне на колесо и дышал в

затылок. Тогда я почувствовал, по крайней мере, мне так показалось, что я обойду его на

финише. Я мог поставить на кон свое здоровье. Настолько я был уверен.

Начался финишный спринт, и тут Богерд показал, на что он способен. Он выскочил у меня

из-за спины и пошел в атаку. Последние несколько сотен метров мы промчались колесо в

колесо - и я проиграл. Я проиграл всего сантиметр. Меньше толщины шины.

Я был уничтожен. Я был абсолютно уверен, что выиграю, но больше всего меня убило то,

что Богерда считали главным кандидатом на победу в "Тур де Франс". Когда мы стояли

рядом на подиуме, я думал только о том, как это поражение повлияет на мои планы

выиграть "Тур".

Внезапно я наклонился к Микаэлю и сказал:

- В июле я с тобой посчитаюсь.

Он взглянул на меня с недоумением:

- О чем это ты? Еще только апрель.

Я снова взялся за тренировки. Я работал, работал и работал. Я работал как никогда,

устраивая экзекуцию своему телу на каждом холме, который только мог найти. В

окрестностях Ниццы было примерно 50 хороших тяжелых затяжных подъемов длиной по

16 и более километров. Фокус заключался в том, чтобы преодолевать их не изредка, а

непрерывно. За шесть или семь часов тренировки я успевал подняться на три разных

холма. Двадцатикилометровый подъем занимает около часа, так что можете сами

представить, сколько я работал.

Я садился на велосипед, когда этого не делал никто, даже мои товарищи по команде.

Особенно мне запомнился один день - 3 мая. Сырой, пронизывающе холодный день

европейской весны. Я направил свой велосипед в Альпы, а Йохан поехал сзади в машине.

Шел дождь со снегом, а температура была около нуля. Мне это было все равно. Когда мы

остановились на обочине, чтобы оценить дорогу и погоду, Йохан предложил сегодня не

тренироваться. Я сказал: "Нет. Поедем". Я откатал полных семь часов в одиночестве.

Чтобы выиграть "Тур", я должен был выработать у себя желание ездить тогда, когда никто

другой на это не решится.

Самым изнурительным маршрутом в Ницце была Мадонна ("Col dela Madone"). Это

знаменитый своей крутизной 13-километровый подъем над городом. Его можно было

видеть чуть ли не с крыльца дома, за чередой холмов, окаймляющих линию горизонта.

Все время тренироваться на Мадонне было слишком тяжело, но этот маршрут служил

отличной проверкой на выносливость. Большинство ребят проходили его раз или два за

сезон. Я делал это раз в месяц.

Тони Ромингер, который в течение многих лет был одним из ведущих гонщиков мира,

использовал Мадонну как тренировочный маршрут, когда жил в Монако, и установил на

ней рекорд - 31 минута 30 секунд. Кевин Ливингстон, лучший в нашей команде "Postal

Service", однажды одолел ее за 32 минуты. После своего возращения в 1998 году я прошел

Мадонну за 36 минут. Но, чтобы выиграть "Тур", мне нужно было значительно сократить

это время.

- Я выйду из 31 минуты,- как-то раз заявил я Кевину.

Это была очень серьезная заявка для того, кто в тот момент не мог добраться до вершины

даже за 35 минут.

- Ты спятил,- отозвался Кевин.

Но я довел время до 34, а потом до 33 минут. Затем однажды я показал 32:30. Накануне

"Тура" мы с Кевином решили подняться на Мадонну в последний раз.

День был влажным, почти безветренным очень душным и жарким. Мы рванули к

покрытой облаками вершине высотой 900 метров над уровнем моря. За километр до

финиша у Кевина случился прокол, и он остановился, чтобы сменить шину. Я продолжал

жать на педали. Добравшись до вершины, я взглянул на руль, где был закреплен

секундомер.

Я дождался Кевина. Он подъехал совершенно запыхавшимся и расстроенным по поводу

проколотой шины. Я показал ему время на моем компьютере. Мы сразу подумали, какое

значение это может иметь для победы в "Type". "Ну, парень, ты даешь,- сказал Кевин.- С

ума сойти".

Кик знала, что каждая тренировка на Мадонне была для меня серьезным испытанием. В

такие дни я завтракал с каменным лицом, с самого утра думая только о том, что мне

предстоит. На этот раз, когда я вернулся домой, она ждала у входной двери, желая узнать,

как все прошло, и посмотреть на мое настроение. К нам как раз приехал Очович и тоже с

нетерпением ждал, что я скажу.

Я ввалился в прихожую е угрюмым выражением на лице.

- Как успехи? - спросила она.

- Погода была паршивая,- ответил я.

Она только вздохнула.

- Да,- продолжил я.- Все, что я смог это 30:47.

Она бросилась ко мне и обняла. Оч хлопнул меня по спине.

- Джимми, я готов,- с уверенностью произнес я.

Через несколько дней Оч вернулся в Штаты и всем говорил, что я собираюсь выиграть

"Тур де Франс".

На "Тур" я собирался с маниакальным, нервирующим вниманием к каждой мелочи. Мы с

Кик разложили все мои вещи и аккуратно разместили их в чемодане. Я настаивал, чтобы

они были уложены особенным образом. Велотрусы следовало сложить так, чтобы они

образовали совершенно прямую линию. Крепления педалей должны были лежать в строго

определенном месте. Перчатки следовало положить в один угол, а теплые нарукавники - в

другой. Вещи следовало разложить в строгом порядке, чтобы я с первого взгляда мог

убедиться, что полностью экипирован для любой погоды.

Мы прибыли в Париж на предварительную подготовку, которая включала медицинские

анализы, допинг-пробы и обязательные лекции организаторов "Тура". Каждому гонщику

вручили "библию" - справочник "Тура", в котором были расписаны все этапы гонки,

профили маршрутов и расположение пунктов питания. Мы возились с велосипедами,

меняя рули и подгоняя крепления велотуфель к педалям. Некоторые гонщики относились

к своим велосипедам не так внимательно, но я подгонял снаряжение с невероятной

дотошностью. В команде меня прозвали мистер Миллиметр.

В предварительных прогнозах наша команда "U. S. Postal" котировалась невысоко. Никто

даже не предполагал, что у нас есть шанс на выигрыш. Победу прочили Абрахаму Олано,

действующему чемпиону мира. Называли имя Микаэля Богерда, который обошел меня в

гонке "Амстел". Оценивали шансы швейцарца Александра Цулле и испанца Фернандо

Эскартина. Говорили о тех, кто не попал на гонку, став жертвой допинг-контроля. Обо

мне упоминали исключительно в связи с чудесным избавлением от рака. Похоже, только

один человек считал, что я способен выиграть. Вскоре после начала гонки кто-то спросил

Мигеля Индурайна, у кого, по его мнению, хорошие шансы на победу. Возможно, он

помнил наш давешний разговор в лифте и знал, как я тренировался. "У Армстронга",-

ответил он.

"Тур" открывался коротким прологом, 8-километровой индивидуальной гонкой с

раздельным стартом в Пюи-дю-Фу, городе с замком пергаментного цвета и

средневековым тематическим парком. Пролог - это гонка критериум, цель которой в том,

чтобы произвести отсев, выделить скоростных гонщиков и определить, кто поедет в

голове пелотона. Несмотря на то что дистанция составляла всего 8 километров, она

представляла собой серьезное испытание и не давала ни малейшего права на ошибку.

Каждый гонщик должен был выложиться на полную катушку и развить максимальную

скорость, чтобы не проиграть еще до начала гонки. Те, кто рассчитывал бороться за

победу в генеральной классификации, должны были войти в тройку или четверку лучших.

Трасса начиналась с 5 - километрового равнинного участка, после чего поднималась на

высокий холм, длинный 700-метровый подъем, который нужно было пройти на

максимальной скорости. Затем следовал крутой поворот и ровный участок для финишного

спринта. Трасса как нельзя лучше подходила для массивных гонщиков вроде меня, а

также для великого Индурайна, который однажды показал на ней рекордное время - 8:12.

На все про все отводилось меньше девяти минут. Ключевым участком являлся холм.

Никому не хотелось потратить все силы на первых 5 километрах, а потом умереть на

подъеме. Кроме того, нужно было принять стратегическое решение: брать подъем на

самой большой звездочке или переключиться на меньшую? Мы спорили на эту тему

битых два дня.

Йохан сохранял спокойствие и распланировал нашу стратегию в мельчайших деталях. Он

рассчитал объем работы и время, необходимые для прохождения каждого участка, а затем

выдал мне совершенно точные инструкции. Он даже знал, какой у меня будет пульс после

первого спринта - 190.

Гонщики стартовали с 3-минутным интервалом. С трассы начали приходить первые

сообщения. Фрэнки Эндрю, мой коллега по команде, пожертвовал собой ради

эксперимента, когда попытался проскочить подъем на большой звездочке. Такой вариант

оказался неправильным. К вершине холма он совершенно выдохся и не смог

восстановиться до самого конца гонки.

Олано побил рекорд трассы с результатом 8:11. Затем Цулле улучшил это время до 8:07.

Пришла моя очередь. Когда я еду в оптимальном режиме, мое тело почти не движется на

седле, только ноги работают, как поршни в цилиндрах. Ехавший сзади в техничке Иохан

видел, что мои плечи почти не шевелились, а это значило, что я не тратил энергию

понапрасну и она полностью передавалась велосипеду, разгоняя его на дороге.

В наушнике раздавался голос Йохана, который сообщал время прохождения контрольных

точек и давал советы.

- Ты поднялся с седла,- сказал Иохан.- Сядь на место.

Сам не осознавая того, я выкладывался слишком сильно. Я опустился на седло и

сосредоточился на технике педалирования. Я не имел ни малейшего понятия, на какой

результат иду. Я просто крутил педали.

Когда линия финиша осталась позади, я посмотрел на секундомер.

Он показывал 8:02.

Я подумал: "Этого не может быть".

Я еще раз взглянул на секундомер. 8:02.

Я стал лидером "Тур де Франс". Впервые за всю свою карьеру я надену желтую майку,

легендарную maillot jaune, которая выделит меня среди остальных гонщиков.

Возле наших трейлеров меня ожидали медвежьи удары по спине от товарищей по

команде, и самый сильный - от Йохана. Съемочная группа телекомпании ESPN приехала

брать интервью, но не смогла почти ничего от меня добиться. Язык мгновенно прилип к

небу, и я боялся показаться в эфире круглым идиотом. Слова застряли в горле. "Я просто в

шоке,- только и смог выдавить я внезапно охрипшим голосом.- Я просто в шоке".

Стоя в середине толпы, я увидел Индурайна. Он протиснулся ко мне и поздравил крепким

пожатием руки и хлопком по спине.

Во время "Тура" праздновать победу на этапе времени нет. Сначала тебя гонят на допинг-

пробу, а затем на протокольные мероприятия. Меня провели в трейлер умыться перед

награждением и вручили желтую майку, в которую нужно было переодеться. Во всей

моей тщательной подготовке к "Туру" это был единственный упущенный момент. Я не

был готов к тому ощущению, которое испытал, когда желтая ткань заскользила по моей

спине.

Дома в Ницце Кик смотрела по телевизору, как я поднялся на подиум в желтой майке. Она

принялась прыгать по дому с криками радости, растрясла будущего ребенка и напугала

собаку. Наконец я спустился с подиума и вернулся в трейлер, откуда позвонил ей по

телефону.

- Детка,- сказал я.

На другом конце провода она несколько раз повторила:

- Боже мой, Боже, Боже мой! - и расплакалась. Затем она сказала: - Черт возьми, милый,

ты это сделал.

В этой победе был еще один исключительно приятный момент. Прокладывая путь через

собравшуюся на финише толпу, я наткнулся на команду "Cofidis". Вокруг стояли люди,

которые, как мне казалось, бросили меня умирать в больничной палате. "Вот так-то",-

сказал я и, не останавливаясь, прошел мимо.

Мы двинулись в путь через равнины Северной Франции. Я был первым в истории

американцем, которому предстояло ехать за американскую команду, на американском

велосипеде в звании лидера "Тур де Франс". В то утро я посмотрел на календарь: было 4

июля.

Неожиданно для себя я занервничал. Желтая майка накладывала ответственность. Теперь,

вместо того чтобы атаковать, мне придется отбивать чужие атаки. Я никогда еще не

оказывался в положении гонщика, защищающего желтую майку.

Первые этапы "Тура" - это раздолье для спринтеров. Мы мчались по ровным и

однообразным дорогам, разыгрывая шахматные блицы на велосипедах. Нервы были

напряжены до предела; в пелотоне все маневрировали, толкались или уклонялись от

столкновений; не обошлось без пары обычных для "Тура" падений.

Гонщики сцеплялись рулями, сталкивались бедрами и колесами. Меньше всего борьбы

было в голове пелотона, поэтому мы старались занять место именно там, но к тому же

самому стремились и все остальные команды, а дорога не резиновая.

Когда почти 200 гонщиков сражаются за лучшую позицию, столкновений избежать

трудно. Главная стратегия первых дней состояла в том, чтобы избежать неприятностей, но

это легче сказать, чем сделать. В позиционной борьбе на такой скорости можно в два

счета вылететь из седла и оказаться в хвосте. Годом раньше Кевин упал два раза подряд и

отстал на 15 минут, даже не успев добраться до гор.

Наша группа поддержки состояла из двух техничек и фургона. В одной машине ехал

Йохан с остальными членами команды и резервными велосипедами на крыше, а в другой -

менеджеры команды и те из спонсоров, кто оказался поблизости перед началом этапа. В

фургоне везли все остальные велосипеды, наши сумки и другое снаряжение. Если у кого-

то случался прокол, механик всегда был наготове, а если нам требовалась вода или еда,

команда сразу же передавала все, что нужно.

Иохан руководил тактикой гонки из машины. Используя новейшую систему двусторонней

радиосвязи, он сообщал время на отсечках, передавал информацию о положении

участников и отдавал команды атаковать. У каждого гонщика команды "Postal" был

наушник и прикрепленный к воротнику маленький черный передатчик, подсоединенный к

кардиомонитору и позволяющий Йохану следить за тем, как наши организмы ведут себя в

состоянии стресса.

Каждый день с начала и до конца трассы мои товарищи ехали впереди, защищая меня от

ветра, столкновений, конкурентов и прочих помех. Нам постоянно приходилось

уклоняться от чересчур ретивых зрителей и журналистов, а также от их личных вещей:

детских колясок, бачков с водой и бог знает чего еще.

На втором этапе нам нужно было проехать по 4-километровой дамбе, именуемой Пассаж-

дю- Гуа, месту почти сюрреалистического вида. Это длинная, узкая, щебеночно-

асфальтовая дорога" проложенная через прибрежное болото. При высоком приливе вода

заливает дорогу, делая ее непроходимой. Но даже во время отлива покрытие остается

предательски скользким, а края дороги усеяны острыми ракушками и морскими

водорослями.

Пелотон все еще ехал кучно, там вовсю толкались и маневрировали. В таких условиях

передвигаться по дамбе было опасно. Лучше всего было занять место в числе первых

команд, поэтому большинство гонщиков группы "Postal" собрались вокруг меня и начали

прорываться вперед. По пути некоторые из наших ребят отвалились, и их съела вторая

группа. Фрэнки с Джорджем провели меня без приключений, но страху мы все равно

натерпелись; дорога под колесами оказалась такой скользкой, что мы боялись даже

повернуть руль. К тому же приходилось бороться с боковым ветром, который мешал

удерживать велосипед прямо.

Тем, кто ехал за нами, повезло меньше. Они въехали прямиком в мощный завал.

Кто-то ударил по тормозам, и черная дорога мгновенно покрылась телами наших

конкурентов.

Велосипеды взлетали в воздух, колеса бешено крутились, а гонщики, как подкошенные,

валились на землю, пораженные чудовищной цепной реакцией. Хвост пелотона накатил

на беспомощно лежащих на асфальте ребят, и количество упавших увеличилось. Мы

потеряли Джонатана Вотерса, который получил сотрясение мозга, рассек подбородок и

был вынужден сойти с дистанции. За день до этого Джонатан чудом уцелел в другом

столкновении, когда перелетел головой вперед через руль и умудрился приземлиться на

ноги. За это пелотон наградил его прозвищем El Gato (Кот), но теперь он выбыл из строя.

Тайлер Хэмилтон отделался ушибом колена.

Как выяснилось впоследствии, Пассаж-дю-Гуа стал одним из самых критических

моментов гонки. Проскочив его в числе первых, я создал ценный запас времени и оставил

позади некоторых фаворитов. Среди тел, усеявших дорогу, оказались Микаэль Богерд и

Алекс Цулле, которые отстали от меня более чем на 6 минут, и это отставание с каждым

последующим днем становилось для них все более угрожающим.

В течение этих 10 первых дней у нас была только одна цель - остаться в числе первых и

избежать новых неприятностей. Я старался найти оптимальный вариант: удержаться в

группе лидеров и одновременно сохранить как можно больше сил перед индивидуальной

разделкой в Метце. Я даже на время расстался с желтой майкой.

Это были одни из самых длинных дней "Тура", похожие друг на друга однообразием

дорог и пейзажей. Мы проехали от Нанта до Лаваля, затем до Амьена, но казалось, что мы

едем по бесконечной дороге, ведущей в никуда. Марио Чипполини выиграл четыре этапа

подряд и установил рекорд "Typa", а мы сдали эти этапы без борьбы. Чипполини был

превосходным гонщиком, но в горах у него не было шансов, и все мы понимали, что он не

входит в число претендентов на общую победу.

Каждый вечер мы занимались одним и тем же: массировали измученные ноги, ужинали, а

затем "прыгали" по шести каналам французского телевидения в гостинице. Йохан

запретил мне брать с собой компьютер из-за моей склонности допоздна засиживаться в

интернете.

Мы мчались вперед, через равнины - к Метцу.

Я держался сзади, приберегая себя для главных сражений.

И индивидуальную гонку с раздельным стартом называют гонкой истины. Первые этапы

отделяют сильных гонщиков от слабых. А теперь пришла пора окончательно избавиться

от всех слабаков.

Мы прибыли в Метц на разделку, в которой, в отличие от короткого пролога, у гонщиков

будет шанс выиграть или проиграть приличные куски времени. Длина дистанции

составляла 56 километров, а это означало, что придется крутить педали изо всех сил

больше часа, а тем, кто не уложится в норматив, придется сказать до свидания - они

выбывают из "Тура". Отсюда и название - гонка истины.

Из Ниццы приехала Кик. Большую часть первой недели она смотрела нас по телевизору

дома, а остальную часть "Тура" собиралась путешествовать по Европе со своими

родителями, чтобы убить скуку, снять напряжение и периодически видеться со мной.

"Тур" нельзя было назвать идеальным местом для свидания супругов, потому что я был

изолирован вместе с командой, но увидеться с ней хотя бы однажды было лучше, чем

ничего, а мне хотелось проверить, как развивается ее беременность. Кроме того, ее

присутствие в Метце напомнило мне, с каким напряжением я работал и готовился к этому

событию.

Рано утром я вышел на улицу и еще раз просмотрел профиль этапа, который и без того

знал наизусть, потому что мы тщательно изучили его во время тренировочных сборов. На

нем было два очень больших подъема, один - длиной 1,5 километра, а другой 4. Вначале

придется бороться с боковым ветром, затем пойдут холмы, а на финишном участке нас

ждет сильный встречный ветер. Эта трасса требовала силы, и выиграть ее мог только тот,

кто способен сражаться с этим ветром на самой высокой передаче. Одной резвости тут

было недостаточно; мне предстояло поддерживать максимальную скорость больше часа.

Пока я разминался на станке, с трассы начали приходить первые результаты. Гонщики

стартовали в шахматном порядке, с интервалом в две минуты, и Алекс Цулле,

швейцарский фаворит, который попал в завал на Пассаж-дю-Гуа, вырвался на первое

место, показав чуть больше 1 часа 9 минут. Меня это не удивило; Цулле был упорным

белокурым здоровяком и не собирался сдаваться, в чем мне не; раз приходилось

убеждаться до самого конца многодневки.

Считавшийся фаворитом Абрахам Олано ушел на дистанцию прямо передо мной. Но,

когда я ждал на старте, пришло известие, что Олано упал на небольшом повороте и

потерял около 30 секунд. Он снова сел на велосипед и продолжил гонку, однако темп был

потерян.

Моя очередь. Со старта я взял очень высокий темп - может быть, слишком высокий.

Йохан обычным спокойным тоном непрерывно давал советы и снабжал меня

информацией. На первых двух точках замера времени, по его словам, у меня были лучшие

результаты.

Третья отсечка: я впереди Цулле на 1 минуту 40 секунд.

Впереди показалась спина Олано. Олано никто никогда не догонял в раздельной гонке, и

теперь он начал оглядываться через плечо. Я еще сильнее нажал на педали.

Я его достал. Олано посмотрел на меня недоверчиво и испуганно. Я поравнялся с ним - и

обошел. Он исчез у меня за спиной.

Йохан продолжал говорить мне в ухо. Мой кадеданс (частота вращения педалей) достигал

100. "Это слишком много",- предупредил Йохан. Я педалировал слишком сильно. Мне

пришлось немного сбавить темп.

Я вылетел на плавный поворот на спуске. Край дороги был огражден плотно уложенными

тюками сена. Впереди показалась еще одна фигура. Травмированный гонщик лежал у

обочины, ожидая медиков. Я узнал цвета "Cofidis". Бобби Джулич.

Он не справился с управлением и не вписался в поворот. Позднее я узнал, что он сильно

ушиб грудь и ребра. Для него гонка закончилась.

Я сгруппировался и начал проходить поворот. Из толпы на дорогу выбежал ребенок. Я

резко вильнул в сторону, чтобы его не задеть. Сердце отчаянно забилось.

К счастью, я быстро успокоился и не сбился с ритма. Впереди меня замаячил еще один

гонщик. Я прищурился, стараясь разглядеть, кто это был, и заметил отблеск зеленого

цвета. Это была майка бельгийца Тома Стеелса, замечательного спринтера, который

выиграл два равнинных этапа и входил в число претендентов на общую победу.

Но Стеелс стартовал на шесть минут раньше меня. Неужели я ехал так быстро?

Йохан проверил время, и его неизменные уравновешенность и невозмутимость тут же

улетучились. Он перешел на крик.

- Ты поставил их на уши! - заорал он.- Ты поставил на уши "Тур де Франс"!

Я обошел Стеелса. Вдруг я почувствовал, как молочная кислота стала появляться в

мышцах ног. Мое лицо застыло в гримасе боли. Я перестарался - и теперь настала пора

платить. Я выехал на последний участок, навстречу ветру, и понял, что больше не в силах

двигаться. С каждым оборотом колес я возвращал Цулле выигранное у него время.

Секунды шли, а я все никак не мог доплестись до финиша.

Наконец я пересек линию.

Я проверил время - 1:08:36. Я победил. Я обошел Цулле на 58 секунд.

Я почти свалился с велосипеда - настолько уставший, что глаза буквально сошлись на

переносице. Так я еще никогда не уставал. Но я снова стал лидером "Тур де Франс". Когда

я натягивал желтую майку и еще раз почувствовал, как она скользит по моей спине, то

решил, что ей следует там остаться.

Я сошел с подиума, отдал Кик цветы победителя, крепко обнял и поцеловал ее. В тот

вечер я сказал ей: "Мне кажется, я выиграю эту гонку".

Вернувшись в гостиницу, все мы, гонщики "Postal", подняли бокалы с шампанским. Пили

мелкими глотками, потому что дневное испытание отняло у нас столько сил, что один

бокал мог ударить в голову также, как целая бутылка. После того как вино было допито,

поднялся Йохан. "Все, ребята, больше никакого шампанского,- сказал он.- Мы пьем его в

последний раз, потому что собираемся выиграть еще очень много этапов, а если станем

отмечать каждый, то не протрезвеем до самого Парижа".

Вся команда дружно прокричала "ура!".

Мы доехали до гор.

С этого момента дорога, включая финишные отрезки, все время будет идти на подъем.

Первый альпийский этап длиной 132,7 километра должен был привести нас в застроенный

симпатичными шале город Сестриер на французско-итальянской границе, и я точно знал,

что думает пелотон: что меня надолго не хватит. К моей желтой майке они не питали ни

малейшего уважения.

Я лидировал с преимуществом в 2 минуты 20 секунд, но в горах достаточно одного дня,

чтобы потерять всё. Я никогда не был выдающимся горняком, а теперь нам предстояло

пройти самые ужасные и легендарные этапы гонки, взбираясь на вершины, которые

раскалывают гонщиков, словно орехи. Я не сомневался, что соперники примутся упорно

атаковать, но они не знали, каким специфическим образом и с каким упорством я

готовился к этой части гонки. Пришло время им это показать.

Предстоящий этап потребует не только физической силы, но и тактического мастерства,

поэтому мне придется полностью положиться на наших признанных горняков, Кевина

Ливингстона и Тайлера Хэмилтона. В горах очень важно дать лидеру отсидеться за

спинами товарищей по команде, поэтому Кевин и Тайлер должны будут проделать

основную часть изнурительной работы, поднимаясь в гору впереди меня, чтобы я смог

сохранить энергию для последнего затяжного подъема на въезде в Сестриер, где

остальные гонщики обязательно постараются сорвать с меня желтую майку.

Пару слов о тактике отражения атаки: в числе гонщиков есть несколько особо опасных,

вроде швейцарца Алекса Цулле и испанца Фернандо Эскартина, которые в течение всей

гонки наступали мне на пятки. Если один из них, скажем Цулле попробует уйти в отрыв,

кто-нибудь из нашей команды "Postal", скажем Кевин, немедленно бросится за ним.

Гонщик вроде Цулле способен оторваться и выиграть 2 минуты так быстро, что мы даже

не заметим, как я перестану быть лидером в общем зачете.

Задача Кевина будет заключаться в том, чтобы пристроиться к Цулле и держаться прямо

за ним, затрудняя Цулле подъем в гору. Это называется "сидеть на колесе". Пока Кевин

будет сидеть у Цулле на колесе и гасить его скорость, остальные члены нашей команды

поедут впереди меня и станут меня разгонять, помогая достать беглеца. Если в течение

дня мы сумеем выдержать атаку главных конкурентов, это будет означать, что мы смогли

удержать пелотон под контролем.

Мы не собирались бросаться вдогонку за каждым атакующим. Некоторые гонщики не

представляли угрозы для общей победы, и нам не нужно было тратить энергию на

преследование. В такие моменты товарищи по команде занимались только тем, что

оберегали меня, закрывая со всех сторон и заботясь о том, чтобы мне не грозила никакая

опасность. Если мне требовалась вода, то один из них отставал, чтобы дождаться

техничку и взять там для меня новую флягу.

На трассе до Сестриера было три большие вершины. Первая называлась Телеграф (Col

duTele-graphe), за ней следовала Галибье (Col du Galibier), самая высокая гора на всем

маршруте "Тура", а после нее Монженевр (Col du Montgenevre). Напоследок нас ждал

финишный подъем на въезде в Сестриер.

Большую часть пройденных в тот день 240 километров команда "Postal" работала как

четко отлаженный механизм, безукоризненно перестраиваясь и контролируя ход гонки.

Испанец бросился в атаку с самого старта. Эскартин ушел в отрыв на Телеграфе, но мы

решили пока сохранять спокойствие и не расходовать слишком много энергии заранее. Во

время подъема на Галибье Кевин проделал фантастическую работу и довез меня до самой

вершины, где было скользко и шел град. Я отсиживался за его спиной и по возможности

старался его подбадривать. "Ты отлично держишься,- повторял я.- Эти парни позади нас

уже выдыхаются".

Мы спускались с Галибье по проложенной через сосновый лес дороге с большим

количеством крутых разворотов на 180 градусов, которые мы называем шпильками.

Позвольте описать этот спуск. Представьте, что вы сгорбились над рулем и, дрожа от

холода, несетесь со скоростью 110 километров в час на двух шинах шириной чуть больше

сантиметра. Прибавьте к этому крутые повороты, неровный, как на американских горках,

Уклон, шпильки и туман. Потоки воды стекали по склону горы мне под колеса, и где-то

позади упал Кевин. Он попытался надеть дождевик, но рукав затянуло в колесо. Он сумел

подняться и продолжить гонку, но несколько следующих дней у него все болело и его

лихорадило.

И вот перед нами выросла гора Монженевр - наш третий подъем за шесть часов. Дождь

стал еще холоднее, а туман гуще. Мы то въезжали в стену дождя, то выныривали из нее.

На вершине было так холодно, что капли воды замерзли у меня на воротнике. На спуске

пошел град. Я оторвался от остальной команды, а атаки не прекращались, словно другие

гонщики думали, что я готов сломаться в любой момент. Это меня разозлило. Слабые

гонщики остались позади; они не в силах были больше поддерживать темп. Я оказался

один против самых сильных горных гонщиков в мире и решил измотать их до такой

степени, чтобы они не смогли дышать.

Единственным моим компаньоном был голос Йохана в наушнике. Он ехал позади в

техничке. За рулем сидел Том Вайзель, руководитель команды.

На спуске с Монженевр Иван Готти и Фернандо Эскартин рискнули уйти в отрыв на

развороте и выиграли 25 секунд. Я бросился в погоню во второй группе из пяти гонщиков.

Мы вышли на последний отрезок, длинный и тяжелый 30-километровый подъем, который

тянулся до самого Сестриера. Каждый из нас просидел на велосипеде по пять с половиной

часов, и все боролись из последних сил. С этого момента главным стал вопрос, кто

сломается, а кто нет.

За 8 километров до финиша я отставал от лидеров на 32 секунды и застрял во второй

группе из пяти гонщиков, которые упорно крутили педали в гору. Все остальные были

признанными горняками, выходцами из разных стран, а самым лучшим из них был

швейцарец Цулле, массивный и неутомимый детина, постоянно наступающий мне на

пятки.

Пришла моя очередь уходить в отрыв.

На небольшом повороте я перестроился ближе к внутреннему краю дороги, встал на

педалях и ускорился. Мой велосипед как будто прыгнул вперед. Я чуть не въехал в спины

мотоциклистов эскорта.

Наблюдавший за мной из технички Йохан с удивлением сказал: "Лэнс, есть просвет". И,

помолчав, добавил: "Три метра".

Йохан проверил показания моего пульса по компьютерному датчику и увидел, с какой

силой я работал, как сильно напряглось мое тело. Мой пульс поднялся до 180, но я не

чувствовал усталости. Мне казалось, что я мчусь по ровной дороге, не испытывая

никакого дискомфорта.

Он сказал: "Лэнс, просвет увеличивается".

Я буквально разрывал пространство перед собой.

За один километр я наверстал 21 секунду. Теперь отставание от лидеров составляло всего

11 секунд. Странно, но я все еще ничего не чувствовал. Я ехал... не прилагая усилий.

Шедшие впереди Эскартин и Готти начали оборачиваться. Я продолжал быстро

сокращать разрыв. Я поравнялся с задним колесом Эскартина. Он повернул голову и

недоверчиво взглянул на меня. Готти попытался увеличить скорость. Я обошел его и

поравнялся с Эскартином.

Я еще немного поднажал, чуть-чуть увеличив темп. Я их испытывал, пытаясь определить

состояние, настроение и возможную реакцию соперников.

Я вышел чуть-чуть вперед, ожидая, что будет. Я хотел проверить, насколько они устали.

Реакции не последовало.

- Ты впереди на корпус,- сообщил Йохан.

Я ускорился еще больше.

- Просвет в три корпуса, четыре корпуса, пять.

Йохан сделал паузу, а затем сказал как бы мимоходом: "Почему бы тебе не прибавить еще

немного?"

Я прибавил.

- Двенадцать метров,- сказал он.

Когда ты увеличиваешь просвет, а твои соперники не реагируют, это о чем-то говорит. У

них больше нет сил. А когда у них нет сил, ты делаешь с ними, что хочешь.

До финиша оставалось чуть больше 6 километров. Я жал на педали.

- Ты выигрываешь 30 секунд,- сообщил Иохан. Его голос явно повеселел.

У меня в ухе продолжал раздаваться голос Иохана, который комментировал мой прогресс.

Теперь он сообщил, что Цулле бросился за мной вдогонку - Цулле, всегда этот Цулле.

- А знаешь, ведь я еще только собираюсь делать рывок,- сказал я в свой микрофон.- Я им

покажу, кто чего стоит.

В номере итальянской гостиницы Кик сидела, не сводя глаз с телеэкрана. Когда я

поднялся с седла и рванул вперед, она вскочила с кресла: "Давай, жми!"

Немного позже в тот же день моя мать, сидя дома в Плано, смотрела трансляцию в записи.

Из-за разницы в часовых поясах она еще не знала, чем все закончилось. "Только

посмотрите! - закричала она.- Как он рванул! Он их обошел!"

Я жал на педали так, что велосипед мотался подо мной из стороны в сторону, а плечи от

усталости начали двигаться вверх-вниз вместе с ногами. Я ощутил, как нарастает

изнеможение, и уже всем телом старался толкать велосипед вперед. Отчаянно пытаясь

вдохнуть хоть немного лишнего воздуха, я раздувал ноздри и оскаливал зубы.

До финиша было еще далеко, и я боялся, что Цулле меня достанет. Но все же мне

удавалось удерживать ритм.

Я оглянулся через плечо, почти ожидая увидеть Цулле у себя на колесе.

Там никого не было.

Я снова посмотрел вперед. Теперь я уже мог разглядеть линию финиша - до самого конца

пути дорога шла на подъем. Я устремился к вершине холма.

Думал ли я о раке, когда преодолевал те последние сотни метров? Нет, - сказать так было

бы неправдой. Но мне кажется, что моими действиями, прямо или косвенно, управляли

все события последних двух лет: борьба с раком, неверие других спортсменов в

возможность моего возвращения, все, через что мне пришлось пройти, все, что

накопилось и отложилось в глубине души. То ли все это заставило меня двигаться

быстрее, то ли помешало им выложиться и догнать меня, я не знаю.

Продолжая взбираться на подъем, я чувствовал боль во всем теле, но испытывал огромное

ликование от того, что смог сделать с этим телом. Крутить педали из последних сил

тяжело. Но это совсем не то, что лежать на больничной койке с торчащим из груди

катетером, когда твои вены сжигает платина и когда тебя выворачивает наизнанку 24 часа

в сутки пять дней в неделю.

Я пересек финиш с поднятыми вверх руками высоко поднятой головой.

А потом я закрыл ладонями лицо, не в силах поверить в победу.

Моя жена сидела напротив телевизора в своем гостиничном номере в Италии и плакала.

Позднее в тот же день в Индианаполисе Хэйни, весь персонал медицинского центра, и все

пациенты в палате побросали все свои дела, чтобы посмотреть по телевизору записанный

репортаж.

Когда я начал подниматься в гору, наращивая преимущество, они не могли оторваться от

экранов.

"Он сделал это,- сказала Латрис.- Он добился своего. У него все получилось".

После Сестриера я лидировал в "Тур де Франс" с отрывом в 6 минут 3 секунды.

Когда едешь через горы, то самих гор практически не видишь. У тебя нет времени

любоваться видами величественных утесов, пропастей и уступов по обеим сторонам

дороги, неясными очертаниями скал, ледников и пиков, спускающихся к изумрудным

пастбищам. Единственное, что ты видишь,- это дорогу перед собой и гонщиков позади

себя, потому что лидерство в горах - штука небезопасная.

На следующее утро после Сестриера я встал рано и позавтракал вместе с командой.

Каждую неделю мы съедали 25 пачек сухих смесей и сотни яиц. Сначала я положил

немного мюслей, затем съел яичницу из трех или четырех яиц, а потом забросил в

желудок немного макарон. Впереди меня ждал еще один долгий, тяжелый день езды по

горам, и мне нужен был каждый грамм насыщенных энергией углеводов, который я

только мог найти. Нам предстоял этап до Альп д'Юэз (Alpe d'Huez), который таил в себе

столько же загадок, сколько любой другой в "Туре". Нас ожидал 1000-метровый подъем

длиной больше 14 километров, с градиентом в 9 градусов. Извилистый подъем включал 21

коварную шпильку и был похож: на бесконечную трассу американских горок, ведущую к

вершине. Изматывающий подъем сменялся леденящим душу спуском, а дорога в

некоторых местах была не шире велосипедного руля. Кстати, в начале 1900-х, когда в

"Тур" впервые были включены горные этапы, один из гонщиков, завершивших дистанцию

на своем тяжелом и громоздком агрегате, повернулся к столпившимся у обочины

организаторам и заорал: "Вы все убийцы!"

На Альп д'Юэз я намеревался избегать любых осложнений. Мне не нужно было атаковать,

как на Сестриере, достаточно было просто держать под контролем главных соперников:

Абрахам Олано отставал на 6 минут 3 секунды, а Алекс Цулле шел четвертым,

проигрывая мне 7 минут 47 секунд. Фернандо Эскартин занимал восьмую позицию,

уступая мне 9 минут. Задача дня заключалась в том, чтобы сохранить лидерство и не

растерять преимущество, выигранное в Сестриере.

Мы доехали до подножия Альп д'Юэз. Я хотел, чтобы вся команда знала, что я в хорошей

форме, потому что на тяжелых подъемах моральное состояние имеет для гонщиков

решающее значение. У всех нас были наушники и двусторонняя радиосвязь, поэтому я

знал, что меня слышат все.

- Эй, Йохан,- сказал я.

- Да, Лэнс,- отозвался он, по обыкновению, без эмоций.

- Я смог бы заехать на эту горку на трехколесном велосипеде. Это мне раз плюнуть.

В наушнике прозвучало приглушенное хмыканье. Мы сразу зарядили высокий темп,

чтобы охладить рвение атакующих и свести к минимуму число гонщиков, способных

бросить нам вызов. Первым меня повез в гору Тайлер Хэмилтон. Я сел ему на колесо и все

время что-нибудь говорил прямо в ухо. Мы обогнали Олано. Иохан вышел на связь и

сообщил: "Олано отвалился. Отличная работа". К нам приблизился Мануэль Белтран,

один из партнеров Цулле. Я прокричал Тайлеру: "Неужели ты дашь Белтрану себя

обойти?"

Нам оставалось проехать 10 километров, около 30 минут работы, строго в гору. Внезапно

нас нагнали Эскартин и его товарищ по команде, Карлос Контрерас, ускорившиеся на

подъеме. Следом за ними атаковал Павел Тонков из команды Тома Стеелса. Тайлер

выдохся. У него не осталось сил, и мне пришлось преследовать Тонкова самому. После

него появился Цулле, которого тащил за собой Белтран, а мне на колесо пристроился

француз Ришар Виранк. Все они дружно пытались меня тормознуть.

Но я не чувствовал усталости. Все их действия меня устраивали, поскольку, пока я

оставался с ними, никто из них не мог отыграть у меня много времени. Я продолжал идти

четвертым, зорко следя за развитием событий. До вершины оставалось 4 километра, около

6,5 минуты насилия над организмом. В отрыв пошел итальянец, Джузеппе Герини,

титулованный гонщик, дважды пришедший третьим на "Туре Италии". Но Герини

отставал от меня на 15 минут, и мне не нужно было принимать его в расчет. Я его

отпустил. Тем временем наконец-то сломался Цулле. У него не было сил поддерживать

взятый темп.

Герини набрал 20 секунд преимущества, а затем произошло невероятное - он врезался в

зрителя. Зрители целыми днями играли с огнем, перебегая дорогу перед пелотоном, и вот

какой-то экзальтированный фанат выскочил на середину дороги и принялся щелкать

фотоаппаратом. Пытаясь его объехать, Герини дернулся в одну сторону, потом в другую,

а в итоге зацепил его рулем и вылетел из седла. Подобные ситуации типичны для "Тура" и

доказывают, что лидера всегда подстерегают опасности. Герини, сумевший избежать

травмы, вскочил на ноги, сел на велосипед и поехал дальше, но теперь ему в затылок

дышал Тонков. К счастью, Герини сумел пересечь линию финиша первым и стать

победителем этапа.

Я пришел пятым. Мое преимущество над Олано увеличилось до 7:42. Цулле, несмотря на

все усилия, смог наверстать всего несколько секунд и теперь уступал мне 7:47.

Для "Тур де Франс" это был вполне обычный день.

В Альпах я нажил себе новых врагов. Мои подвиги в горах вызвали подозрение у

французских журналистов, которым, похоже, понравилось пить кровь спортсменов во

время прошлогоднего скандала. Поползли упорные слухи о том, что "Армстронг сидит на

допинге". Авторы статей в "L'Equipe" и "Le Monde" намекали, ничего прямо не утверждая,

что мое возвращение выглядело слишком уж сверхъестественным.

Я ожидал, что Сестриер мне даром не пройдет - у прессы уже почти вошло в привычку

превращать каждого гонщика в желтой майке в объект допинговых спекуляций. Однако

меня поразила невероятность обвинений, прозвучавших во французской прессе:

некоторые репортеры намекали на то, что своими успехами я обязан химиотерапии. Они

додумались даже до того, что в ходе лечения мне давали какие-то таинственные

препараты, повышающие работоспособность. Любой онколог в любой стране мира мог бы

только посмеяться над глупостью такого предположения.

Это было выше моего понимания. Как можно хотя бы на секунду подумать, что мне

помогли противораковые препараты? Неужели никто, кроме больных раком, не способен

понять всей мучительности лечения? Три месяца подряд меня пичкали самыми

токсичными из всех известных человеку веществ, ядами, которые изо дня в день

разрушали мое тело. Я все еще ощущал последствия отравления - и даже сейчас, через три

года после выздоровления, чувствую, что эти яды до сих пор еще не вышли полностью из

моего тела.

Мне было абсолютно нечего скрывать, и допинг-пробы это подтвердили. Не случайно

каждый раз, когда организаторы "Тура" выбирали из нашей команды гонщика для

выборочной проверки, их человеком становился я. Допинг проба - это самая унизительная

процедура во всем регламенте "Тура": сразу же после завершения этапа меня отводили в

открытую палатку, где нужно было сидеть на стуле и ждать, пока врач перетянет мне руку

резиновой трубкой, воткнет иголку и возьмет кровь на анализ. Все это время толпа

фотографов наводила на меня свои камеры. Врачей из допинговой службы мы называли

вампирами. "Вставай за тобой вампиры пришли",- говорили мне ребята. Однако допинг-

пробы сослужили мне хорошую службу, поскольку доказали, что я чист, у меня постоянно

брали пробы, делали анализу и снова брали пробы.

Выступая перед репортерами, я сказал: "Моя жизнь, моя болезнь и моя карьера открыты

для всех". На мой взгляд, это должно было положить конец любым инсинуациям. Моя

победа в Сестриере не таила в себе ничего загадочного: я ее заслужил. Я похудел,

настроился и подготовился. Меня устраивал как градиент подъема, так и погодные

условия - холод, сырость, дождь. Если в моей работоспособности и было что-нибудь

необычное, так это только ощущение отстраненной легкости, с которым я в тот день

крутил педали, но, мне кажется, его вполне можно объяснить радостью от осознания того

факта, что я жив и способен принять участие в штурме этого подъема. Однако

представителей прессы такое объяснение не удовлетворило, и я решил на несколько дней

отказаться от общения с ними.

Тем временем одетая в синюю форму команда "U. S. Postal" неслась вперед, как

курьерский поезд. Один за другим мы преодолевали переходные этапы между Альпами и

Пиренеями, пересекая равнинную область, которая называется Центральный массив. Это

была довольно необычная местность - не то чтобы гористая и не то чтобы плоская, но в

целом достаточно холмистая, чтобы постоянно не давать нашим ногам покоя. Мы

направлялись на юг, к Пиренеям, по дорогам, проложенным через волнующееся море

подсолнухов.

На дистанции шла ожесточенная борьба; мы только и делали, что гнали вверх и вниз по

холмам, отбивая постоянные атаки. На всем маршруте не было ни одного места, где

можно было расслабиться и отдохнуть; гонщики налетали на нас со всех сторон. Мы как-

то умудрялись удерживать большинство из них и контролировать пелотон, но жаркая

погода еще больше увеличивала напряжение гонки. Солнце палило так, что местами

дорожное покрытие плавилось под колесами.

Фрэнки, Джордж, Кристиан, Кевин и Питер работали больше всех. Фрэнки начинал

разгон на подъемах, задавая максимальный темп и отсекая других гонщиков. Когда

Фрэнки выдыхался, вперед выходил Джордж - и еще несколько гонщиков прижимались к

обочине, не в силах выдержать нашу скорость. Затем наступала очередь Тайлера, который

еще сильнее взвинчивал темп, сбрасывая еще больше соперников. И в конце концов меня

оставляли на попечение Кевина, который втаскивал меня на крутые подъемы. Так мы

разделывались с основной массой конкурентов.

Атаки продолжались каждый день. Другие гонщики все еще чувствовали, что мы можем

дать слабину, и были решительно намерены нас дожать. Мы выехали на отрезок, который

назывался Homme Mort (что значит Подъем Мертвеца),- длинную цепь холмов, которые

тянулись на многие километры. То и дело кто-то уходил в отрыв, а силы наших ребят

были на пределе: Питер Мейнерт - Нильсен серьезно повредил колено, Кевин еще не

избавился от простуды, вызванной перепадами температур в Альпах, Фрэнки и Джордж

были измотаны непосильными нагрузками. У всех болели стопы, которые на такой жаре

сильно распухали в велотуфлях. Внезапно в отрыв ушла группа из 30 человек, и нам

пришлось их догонять. Во мне проснулась старая натура - я рванул за ними. Я не стал

ждать Тайлера, Фрэнки или кого-нибудь еще, а просто нажал на педали. Догнав беглецов,

я поехал впереди группы, один. Затем щелкнуло радио, и я услышал крик Кевина: "Черт

возьми, что ты дел