Можно ли считать табу[88] сознательным воздействием НА ЯЗЫК?

Не всякое активное отношение людей к своему языку в действительности представляет собой воздействие именно на язык. Например, табу в архаических социумах — это воздействие не на язык, а попытка воздействия на явления действительности, стоящие за языком (воздействие на зверя, болезнь, опасность, божество).

Словесные табу, по-видимому, могли быть разного происхождения. Видный этнограф и фольклорист Д. К. Зеленин считал, что первые словесные запреты возникли из простой осторожности первобытных охотников: они думали, что чуткие звери, понимающие человеческий язык, могут их подслушать и поэтому избежать капканов или стрел (см.: Зеленин 1929, 119). С древнейшими представлениями о том, что животные понимают речь человека, Зеленин связывал также переговоры с животными в быту, которые позже переросли в заклинания.

Источником табу могла быть и неконвенциональная (безусловная) трактовка знака архаическим сознанием: древний человек относился к слову не как к условной, внешней метке предмета, а как к его неотъемлемой части (о неконвенциональном восприятии знака религиозным сознанием см. с. 72 — 75). Чтобы не разгневать "хозяина тайги", избежать болезни или другой беды, не потревожить души умершего, запрещалось произносить "их" имена.

Так возникала магия слова, колдовство, в котором слово — орудие, инструмент. Табуированные слова заменялись эвфемизмами[89], но и они вскоре табу провались и заменялись новыми эвфемизмами — это приводило к быстрому обновлению словаря в древности (см. с. 144 — 151).

Разумеется, лексические запреты, как и принудительные нововведения слов, существовали не только в древности. Удерживая черты магического ("инструментального") отношения к слову, табу в современном обществе осложняется некоторыми другими целями — такими, как сохранение традиционных культурных норм (соображения "такта", "приличий", психологической уместности), а также идеологический контроль, манипулирование массовым сознанием и т. п.

Например, во времена резких идеологических сдвигов сознательный разрыв с определенной традицией "требовал" хотя бы частичного отказа от соответствующего языка. В этом причина массовых лексических замен (в том числе даже таких идеологически нейтральных слов, как, например, названия месяцев), осуществленных в годы наиболее "крутых" в мировой истории революций — французской конца XVIII в. и русской 1917 г. (см. с. 151 — 152).

Лексические запреты, как и эвфемизмы, нередко являются особо изощренным цензурированием и "промыванием мозгов". Ср. свидетельство публициста о табуистическом искажении семантики слов республика и страна в советской печати: СССР представлял собой "псевдосоюз из псевдостран, стыдливо называвшихся республиками. Из гордого слова "республика" сделали чисто советский эвфемизм, обозначавший подневольную, невзаправдашнюю, не имеющую самостоятельной воли страну. Помню, редактор всегда вычеркивал из моих текстов слово "страна", если я писал о Белоруссии, Украине или Таджикистане. Понятие "страна" дозволялось в единственном смысле" (В. Ярошенко. Попытка Гайдара// Новый мир. 1993. № 3. С. 122).

Таким образом, хотя реальные последствия табу весьма значимы для языка, все же табу трудно отнести к проявлениям сознательной активности общества по отношению к языку, поскольку цели табу лежат вне языка, язык здесь только средство. О сознательном воздействии общества на язык можно говорить в том случае, когда цели усилий людей направлены на сам язык.

Можно указать три основные языковые сферы, допускающие сознательное воздействие людей: 1) графика и орфография (см. следующий подраздел); 2) терминология (см. с. 136 — 138); 3) нормативно-стилистическая система языка (см. с. 138 — 141).