Охота на ведьм» как одно из негативных проявлений «светлой» эпохи Возрождения

Средневековая юриспруденция изо всех сил старалась научно обосновать само существование дьявола и необходимость непрерывной борьбы с ним. Знаменитый трактат «Молот ведьм» стал ярким тому примером. «Сатана растет в мрачной печали и таинственной тени церковных кафедр, – писал в свое время глубокий исследователь этой эпохи Я. Канторович, – растет и набирает силу, что называется, не по дням, а по часам, растет за массивными колоннами, в углах хоров, он растет в молчании монастырей, в котором слышится ужас смерти; он растет за зубчатыми оградами города, в скрытой келье алхимика, в уединенном лесу, где чародей ночью предается колдовству. Сатана – повсюду; его неоднократно многие видели, и с ним неоднократно вступали в общение». [Я. Канторович. Средневековые процессы о ведьмах… С. 20.]

В прямом смысле – эпоха Парацельса была эпохой дьявола, и избежать договора с ним наш герой просто не мог. Идея договора с дьяволом была та самая идея, которая безраздельно властвовала умами людей, превращаясь в буквальном смысле этого слова в своеобразную психическую эпидемию. Эта ужасная психическая эпидемия омрачила величайшие умы того времени. Фрэнсис Бэкон, Боден, Фернель. Лелайр, Богюэ, Парэ были исповедниками демономании.

Тысячи, миллионы разнообразных идей ежедневно рождаются и умирают в человечестве. Бесполезные и неоформленные, подобные мертворожденному младенцу, одни уходят из жизни, не успев прикоснуться к ней. Другие идеи, более счастливые, увлекаются круговоротом общественной жизни, переносятся с места на место, подобно тому, как ветер носит и кружит по полям и лугам бесчисленные семена растений. И подобно тому, как лишь самая ничтожная часть семян находит благоприятную для произрастания почву, а остальные гибнут в каменистом грунте или в придорожной пыли, так и для жизни идей в человеческих массах нужны особые благоприятные условия. Если идея попадает на благоприятную почву, тогда она дает пышное цветение и взволнует огромные человеческие массы, тогда роли двух действующих лиц, по мнению философа А.Л. Чижевского, человечества и идеи, резко меняются: теперь уже не общественное мнение движет идею, а идея приводит в движение огромные человеческие массы, помыкая ими. Так получается, что многие научные, литературно-художественные, бытовые идеи, религиозные, политические учения и т. д. вызывают повальные умственные движения, которые могут быть причислены, по мнению того же А.Л. Чижевского, к собственно психическим эпидемиям. [А.Л. Чижевский. Космический импульс жизни: Земля в объятиях солнца. Гелиотараксия. – М.: Мысль, 1995. С. 320–366.] Вся интеллектуальная и социальная жизнь человеческих сообществ проходит под знаком эпидемий. Эпидемия не исключение, а общее правило, почти не имеющее исключений. Массовое увлечение идеей договора с дьяволом и его перманентного присутствия в повседневной жизни спровоцировали беспрецедентную охоту на ведьм, современником которой и был Парацельс.

Сама церковь выставила положение: «Haeresis est maxima, opera maleficarum non credere» (высшая ересь – не верить в колдовство). В булле папы Иннокентия VIII, изданной пятого декабря 1484 года, известной под названием «Summis desiderantes», заключалось следующее: «Мы получаем известия, что в Германии многие лица обоего пола входят в союз с дьяволом, вредят людям и скоту, портят поля и плоды, отрицают христианскую веру и побуждаемые врагом рода человеческого, совершают еще другие преступления. Поэтому два профессора теологии доминиканцы Генрих Инститорис и Яков Шпренгер, назначаются инквизиторами с обширными полномочиями, один для верхней Германии, другой для прирейнских стран. Они должны исполнять свою обязанность относительно всех и каждого, без различия звания и состояния, и наказывать тех лиц, которых они найдут виновными, сообразно их преступлениям: заключать в темницу, лишать жизни или имущества. Все, что они найдут нужным сделать для этого, они могут совершить свободно и беспрепятственно, призывая в случае надобности помощь светской власти». [Я.А. Канторович. Средневековые процессы о ведьмах. Репринт. Воспроизведение изд. 1899 г. – М.: Книга, 1990. С. 45–48.]

В 1489 году в Кельне была издана книга, озаглавленная «Молот ведьм». Эта книга приобрела огромную известность и стала вскоре авторитетом для духовных и светских лиц, которые непосредственно на практике разбирали случаи договора дьявола с представителями рода человеческого. Это была одна из самых губительных книг, которые когда-либо знавала всемирная история. Она стала катехизисом инквизиции, и с тех пор смертоносные костры запылали по всей Европе. В течение двух с лишним столетий на эти костры было возведено около девяти миллионов человек.

Определить даже приблизительно количество жертв буллы Иннокентия VIII нет возможности: почти ежегодно публикуются различными провинциальными архивами протоколы процессов против ведьм, и жуткая картина обогащается все новыми деталями. Считалось, что во времена Фауста-Парацельса опасней всего было появиться на свет женщиной. Дело доходило до того, что в Европе были города, в которых не оставалось в живых ни одной женщины. Причина такого женоненавистничества скрывалась в самой Библии: идея первородного греха – это идея соблазнения дьяволом-змием прародительницы Евы. Дьявол и мог усиливать свое зло только через совращение человека, т. е. через Еву. Ополчившись против всех Евиных дщерей, церковь, таким образом, собиралась искоренить мировое зло. Причем, возраст в данном случае не играл никакой роли. Так, в Бамберге были сожжены 22 девочки в возрасте от 7 до 10 лет. Во время казни они проклинали своих матерей, научивших их дьявольскому искусству. В описании этого случай говорится: «Колдовство до такой степени развилось во всей Баварии, что дети на улице и в школах учили друг друга колдовать». [Я.А. Канторович. Средневековые процессы о ведьмах….С.105–106.]

В небольшом Оснабрюке за три месяца в 1588 году была сожжена 121 ведьма, вокруг Оснабрюке пылают костры, и все женское население округа обречено не гибель.

По официальным данным, в 20 деревнях кругом Тира в 1587 – 93 гг. было сожжено 306 человек; в двух деревнях осталось всего две женщины. В местечке Герольцгофене было сожжено 99 ведьм, а еще через год – 88. В местечке Эллингене за 8 месяцев в 1590 году была сожжена 71 ведьма. В Кведлинбурге в 1589 году в один день погибло 133 человека. В Нейсе магистрат построил для ведьм специальную печь огромных размеров; в Бамберге был особый дом для ведьм, где их держали до суда; их кормили страшно солеными селедками, не давали воды и купали в кипятке, куда бросали перец. В Брауншвейге было воздвигнуто столько костров на площади, что современники сравнивали эту площадь с сосновым лесом. В народе господствовало такое возбуждение, что многие сами себя выдавали за ведьм. С 1491 по 1494 год длилась демономаническая эпидемия в монастыре Камбрэ. Монахини бегали собаками, порхали птицами, карабкались кошками и т. д. Относительно одной монахини выяснилось, что она находится в связи с дьяволом с десяти лет и продолжала эту связь и в монастыре. Большая демономаническая эпидемия наблюдалась в Мадриде, в бенедиктинском женском монастыре. Монахини бились в судорогах и конвульсиях, заявляя, что они одержимы демоном. И все эти несчастные поголовно отправлялись на костер. Во времена Возрождения церковь придавалась сакральному насилию с такой страстью, что затмила все ужасы предшествующего Средневековья.

Можно было бы привести еще очень много других фактов совершенного церковью сакрального насилия по отношению к одержимым. Это была, действительно, самая настоящая эпидемия. Так люди, после пережитой трагедии Великой Чумы выразили свое посттравматическое состояние коллективной души, или коллективного бессознательного, по Юнгу. Пытаясь найти ответ на охватившую людей эпохи Парацельса панику, панику богооставленности (не случайно одна из доктрин протестантизма, появившегося на свет именно в эпоху «охоты на ведьм» утверждает, что Бог молчит), люди обратились за ответами к Природе. Они массово ушли от церкви Бога к церкви сатаны и стали активно практиковать магию, как на высоком преднаучном уровне, так и на уровне бытовом. Церковь не могла оставаться в стороне от этих процессов, и она отреагировала насилием, которое обрело сакральный характер. В области же искусства эта тенденция нашла свое яркое воплощение в облике доктора Фауста. Во многом благодаря Кристоферу Марло и его знаменитой пьесе Фауст вобрал в себя всю катарсическую природу сакрального насилия античной трагедии Софокла и Еврипида. Это влияние высокой греческой трагедии пришло в Возрождение и в елизаветинскую драму через эпигонские трагедии римского стоика Сенеки.

Сервантес и его роман «Дон Кихот»

В 2005 году весь мир праздновал замечательную дату – 400 лет со дня выхода в свет первого тома романа «Дон Кихот». По мнению ЮНЕСКО «Дон Кихот» – это лучший роман всех времён и народов.

В мире, наверное, нет ни одного человека, который не слышал бы об этом уникальном творении Сервантеса. И эта всеобщая наслышанность – знак величия, уважения и проклятия одновременно. У обывателя в результате такой популярности создается впечатление, что про бедного идальго Алонсо Кихано Доброго он знает всё или почти всё, даже не читая романа. В общей культурной ситуации получается, что роман на уровне так называемого коллективного бессознательного взяли да и отложили на самую дальнюю полку – мол, кому интересно то, что и так у всех на слуху? А празднования и юбилеи – лишь PR-кампании, пустышка, и не более того, наподобие празднования 200-летия со дня рождения А.С. Пушкина в 1999 году, когда депутаты Государственной Думы цитировали Лермонтова, считая, что эти стихи написал именно Пушкин.

Блаженное помешательство

Для начала попробуем разобраться с образом Дон Кихота, который складывался в обывательском сознании в течение 400 лет с момента написания романа. Думаю, все согласятся с тем, что первая запоминающаяся черта знаменитого образа – чудаковатость и даже сумасшествие. Про сумасшествие Дон Кихота знают все. Сумасшедших обыватель чаще всего недолюбливает, а иногда и ненавидит или, хуже того, презирает. Правда, на Руси были блаженные. Вспомним знаменитый образ юродивого из пьесы А.С. Пушкина «Борис Годунов». Юродивые, или блаженные, полностью подходили под евангельское изречение: «Блаженны нищие духом, ибо им принадлежит Царствие Небесное».

Но Дон Кихот не блаженный. Где вы видели юродивых в рыцарских доспехах да ещё с копьём и мечом в руках? Скажем откровенно: Дон Кихот принадлежит к буйнопомешанным. А таких обыватель не любит. Блаженному можно подать милостыню как некую страховку на хорошее место, заранее уготованное в загробном мире. Но с буйнопомешанными дело обстоит гораздо сложнее. Почему? А потому что обыватель инстинктивно тянется к предсказуемости. Пассионарная личность, такая как Дон Кихот, обывателя пугает. В такой личности чувствуется скрытая угроза благополучному и стабильному существованию. Во многом поэтому роман Сервантеса и пытались спрятать как можно дальше, мол, пусть лихо лежит тихо.

А «Дон Кихот» – это действительно лихо, да ещё какое! Этот текст, на первый взгляд столь безобидный, столь детский, на самом деле заключает в себе огромную взрывную силу, и за долгие 400 лет мощь, заключённая в романе, не утратила как созидательного, так и разрушительного потенциала. Обыватель инстинктивно чувствует это и изо всех сил стремится снизить, уменьшить силу воздействия Рыцаря Печального Образа на окружающий мир, растворяя имидж опального героя в бесконечных сувенирах, мюзиклах, операх и опереттах, словно пытаясь сделать заключённую в нём атомную энергию ручной, мирной что ли.

По этой-то причине великий роман Сервантеса для массы читателей так и остался непрочитанным, рассыпавшись на бесконечное множество культурологических комплексов.

Во всех отношениях перед нами странный роман. Он не укладывается в уже сформировавшиеся рамки представлений об эпическом жанре. Если «раздеть» роман, то есть лишить давно сложившихся читательских представлений о нём как о бесспорном классической тексте, то, появись такое странное, необычное произведение в наше время, скорее всего, ничего кроме искреннего недоумения оно бы не вызвало. Приговор был бы следующим: «Так романы не пишут! «

Даже современные авторы детективов и псевдоинтеллектуальный прозы – даже они могли бы дать фору Сервантесу по части того, как слагать сюжет, держать интригу и подводить всё к эффектной концовке. Сервантес, кажется, ничего не умеет. Вообще, не будь он столь раскручен, его бы заблокировал любой современный критик. Иными словами, появились «Дон Кихот» сейчас, нет, не видать ему ни Букера, никакой другой престижной премии.

Но при всём при том необычайно мощное воздействие этого произведения на вдумчивого читателя несомненно, и заключается оно в том, как трактуется на его страницах извечный конфликт между так называемым обывательским здравым смыслом и помешательством творческой личности, ищущей Истину. Причём борьба между непримиримыми началами представлена в книге в момент непосредственного написания самого романа. Закономерно возникает вопрос: кто кем управляет? Книга действительностью? Или действительность книгой?

Человек как читатель

В соответствии с эзотерическими традициями, с которыми Сервантес был знаком (каббала как учение окончательно оформилась к началу 16-го века на территории Испании; книга «Зо-ар», принадлежавшая некоему Маше де Леону, вышла в свет в 1305-м году), человек в этом мире – читатель. Он призван разгадывать, интерпретировать текст. Причём, между текстом и действительностью стоит знак тождества. Вот как об этом сказано в главе Первой «Книги творения» «Возвышенный и Священнейший начертал Свое имя и сотворил Вселенную. Число, буква, звук пребывают в имени божьем, едином и неделимом». Человеку надо лишь научиться видеть букву, звук и число в гармонии, научиться считывать имя божье, которая царит в этой Вселенной и составляет её суть.

Буквы и числа, согласно каббалистам, являются ключами ко всему знанию, потому что через секретную систему их построения открывается тайна творения. Надо лишь из бесчисленного множества вариантов найти единственный верный код бытия, надо составить Имя Бога и правильно произнести его.

В соответствии с каббалой, стремление к прочтению Великого Имени и есть смысл существования человека на земле. Отсюда берет свое начало концепция человека как читателя.

Но помимо этой эзотерической концепции читателя, «Дом Кихот» является ничем иным, как воплощением скрытого психологического процесса авторской самоидентификации. В связи с этим вспомним некоторые факты биографии писателя.

Дон Мигель

Мигель де Сервантес Сааведра родился в 1547 году в университетском городке Алькала-де-Энарес, в двадцати милях от Мадрида. Он был младшим членом бедной, но знатной семьи и идальго. Отца его звали Родриго Сервантес, мать – Леонора Кортинас. Кроме Мигеля, в семье было две дочери, Андрея и Луиза, и сын Родриго. День рождения Сервантеса точно не известен; однако достоверно известно, что крещение он принял 9 октября 1547 года, а так как у католиков был обычай совершать этот обряд вскоре после рождения, то предполагают, что родился Сервантес в тот же день или накануне. Другие биографы относят день его рождения на 29 сентября, то есть день святого Михаила, на основании существующего у испанцев обыкновения давать ребёнку имя того святого, в день которого он родился.

Известно, что отцу писателя приходилось заниматься ремеслом цирюльника и быть по совместительству хирургом. По своим доходам семья могла сравниться с современным средним классом. Сервантесам пришлось немало поездить по стране. Какое-то время они жили даже в Севилье, где будущий писатель, наверное, посещал иезуитскую школу.

В 1566-м году, то есть когда Мигелю исполнилось 19 лет, семье удалось перебраться в Мадрид. Первое упоминание о Сервантесе как писателе приходится на 1569-й год, когда в своем предисловии к общему политическому сборнику директор гуманистической академии в Мадриде, некто Лопес де Гойос, упоминает Сервантеса в качестве «нашего доброго и любимого ученика». Речь в этом предисловии идёт о стихах, посвящённых памяти недавно скончавшейся королевы Изабеллы де Валуа.

По одним данным, Сервантес вообще не получил никакого систематического образования, а по другим – он целых два года проучился в Саламанке, изучая юриспруденцию, но так и не смог удостоиться учёной степени, что не раз ставилось ему на вид его врагами.

Конечно же, какое-то образование, пусть и третьесортное по тем временам, будущий великий писатель всё-таки имел. В декабре этого же 1563-го года мы находим его уже в Италии. Он служит при дворе одного из кардиналов. Как мог получить такое высокое назначение недоучившийся студент, сказать трудно. Однако, будучи секретарём кардинала, Сервантес непрерывно читает, таким образом пополняя запас знаний и пытаясь одновременно с этим утолить ненасытную жажду чтения. Во многом именно книга для будущего создателя великого романа всех времён и народов станет единственным источником знаний. По собственному признанию писателя, он читал всё попадавшееся ему под руку, подбирая даже клочки исписанной бумаги, валявшейся где-нибудь в грязи на улице.

Это особое, на первый взгляд, странное, отношение ко всякому слову, написанному на бумаге, наверное, не могло не проявить себя при создании великого романа.

Ещё в двадцатых годах прошлого столетия Виктор Шкловский в своей знаменитой статье «Как сделан «Дон Кихот» доказывал, что образ Дон Кихота создался в результате технического взаимодействия повествовательных схем и сообщений тогдашний науки. По В. Шкловскому, Сервантес неосознанно придал своему безумному герою материалы из различных словарей и справочников; он, по мнению исследователя, нанизывая материал и механически противопоставляя мудрость и безумие, создал тип, который получился так, как получается «наплыв» в результате двух съёмок, сделанных на одну и ту же плёнку.

Но вернёмся к тому обстоятельству, что юный Сервантес был буквально одержим манией чтения. Ему было все равно, что читать, и он подбирал с земли, по его собственному признанию, любой исписанный клочок бумаги. Есть в этом что-то от алхимии! Ибо химик точно так же любой больной металл (читай: любой исписанный клочок бумаги) собирается вылечить с помощью раствора красноватого цвета, называемого ещё философским камнем.

Роль философского камня в этом процессе играет, конечно, творческое «я» художника, который с помощью всевозможных архетипов, пользуясь ими как нитью Ариадны (миф о Тесее и Минотавре), спускается, по Юнгу, в глубины коллективного бессознательного, дабы прикоснуться к Истине.

Подбирая исписанные листы бумаги у себя под ногами, извлекая их из уличной грязи, Сервантес, по сути дела совершал поступок, который нормальным никак не назовёшь. Почти все исследователи творчества Сервантеса отмечают духовную близость между сумасшествием Дон Кихота и самим автором. Для доказательства исследователи обычно обращаются к биографическим данным и говорят, что образ Дон Кихота буквально списан автором с самого себя.