Тот, кто однажды был демоном 5 страница

В баре «Трилистник» все было зеленого цвета. В Кеони текла крошечная доля ирландской крови, и тем не менее ему нравилось считать себя прямым потомком ирландцев, некогда изгнанных с Изумрудного острова. Свой бар он называл «Уголок Ирландии в сердце Уайкики» и каждый год в День святого Патрика[5] надевал броги – тяжелые ирландские башмаки. К счастью, стоял июнь и возгласы: «Доброго вам утречка!» и «Да богом клянусь!» раздавались нечасто. Однако зеленый цвет, к сожалению, заполонил весь бар.

Диллон слегка наклонился вперед:

– Почему вы не хотите сказать, что вас беспокоит?

– Возможно, я просто ошиблась.

Возможно, но…

– Выкладывайте все, мисс Кроуфорд. Если я увижу, что не смогу вам помочь, так и скажу. Договорились?

– Да.

Говорит совсем как Кэтрин Зета‑Джонс. И похожа на нее, особенно линия рта.

– Мистер Макуа, – окликнула его Ноилани, и он понял, что, забыв обо всем, разглядывает ее рот.

Нет, нужно собраться с мыслями и вдумываться в ее слова, а не размышлять о ее манере говорить или возможности когда‑нибудь поцеловать эти губы.

Он кашлянул:

– Мой секретарь сказал, что вы просите меня расследовать самоубийство вашей бабушки.

– Если это было самоубийство.

– Но в газетах писали именно так. Помните заголовки? «Кассандра Кроуфорд свалилась с вертолета прямо в жерло вулкана Килауэа». Это видели свидетели. Кроме того, насколько я помню, она оставила предсмертную записку.

Ноилани нахмурилась:

– Ее могли заставить написать.

– Кто?

– Не знаю. – Она взглянула ему в глаза, и… черт побери, если его сердце не забилось в сто раз быстрее. – Я не верю, что она покончила с собой.

– А что по этому поводу думает ваш дедушка?

– Мой дедушка погиб во время атаки на Пёрл‑Харбор за восемь месяцев до того, как родился мой отец.

– И с тех пор ваша бабушка так и не вышла замуж? – удивленно спросил он.

– Она слишком любила мужа. Его фотографии висели по всему дому.

– В таком случае, возможно, ее убило одиночество. У нее были другие родственники?

– Нет, – призналась Ноилани. – Я была ее единственной родственницей, но последние годы я провела в Великобритании. Бабушкины родители давно умерли. Был еще какой‑то дальний родственник, кажется брат, но тот умер совсем молодым. И у меня нет родителей – они погибли в автокатастрофе, когда мне исполнилось пять лет. Поэтому я сюда и приехала, чтобы жить с бабушкой. – Помолчав, она добавила: – Но убивать себя из‑за одиночества? Это абсурд! У бабушки были друзья, много друзей.

Упорное нежелание Ноилани смотреть ему в глаза говорило о том, что она вовсе не чувствовала себя так уверенно, как ей хотелось бы.

– Чего же вы хотите от меня? – мягко спросил Диллон.

Ноилани опустила глаза:

– Я хочу узнать правду, было это самоубийство или несчастный случай. Может быть, она поскользнулась, когда высунулась из вертолета, чтобы сбросить в кратер слезы.

– Слезы? Я что‑то не понимаю.

Она взглянула на него, и его сердце снова екнуло. Господи, ну почему она ничего не помнит?

– Вы знаете легенду о богине Пеле? – спросила она.

– Знаю. Пеле – чрезвычайно вспыльчивая богиня гавайских вулканов. Будучи разгневанной, любит устраивать разные пакости: то пригонит облако пепла, то устроит выброс‑другой раскаленной магмы. Но при чем тут слезы, я не понимаю.

– «Слезы Пеле» – так вулканологи называют спекшиеся частицы вулканического стекла.

– Обсидиан?

– Да. Его осколки встречаются в природе. Бабушка начала их коллекционировать в прошлом году.

– Я думал, отбирать у Пеле ее камни – значит нарушить капу,[6] – сказал Диллон.

– Но бабушка вовсе не отбирала их у Пеле, она собирала их для нее. Покупала камни везде, где могла найти, – в сувенирных лавках, у рекламодателей, даже на пляже. Мне кажется, она считала, что, если собрать все камни и вернуть их богине, это принесет удачу, – сказала Ноилани и быстро отвела взгляд.

Диллон был абсолютно уверен, что ее голос дрогнул, а в глазах стоят слезы.

– Поэтому она и заказала вертолет? Чтобы вернуть Пеле ее слезы?

– Да, она заранее все обговорила с пилотом. Я знаю, что она собиралась сбросить камни в кратер вулкана, но не уверена, что она хотела броситься туда сама.

– О'кей, – сказал Диллон. – Вы хотите сказать, что Пеле виновна в смерти вашей бабушки?

– Не говорите глупости! – Ноилани гневно сверкнула глазами. – Неужели вы считаете меня суеверной дурой?

– Нет, я вовсе не…

– Ну хватит! – Она нетерпеливо махнула рукой, и ее раздражение исчезло так же внезапно, как появилось. – Я знаю, что считать этот случай самоубийством легче всего, и я бы вполне с этим смирилась, но недавно мне позвонила Лили Ямагучи, бабушкина экономка. Лили была очень встревожена и сказала, что заметила кое‑что странное.

– Что именно?

Ноилани помолчала, раздумывая.

– В бабушкином кабинете, в доме на Большом острове, на стене висела увеличенная фотография моего дедушки в военно‑морской форме, сделанная с маленького черно‑белого снимка. На ней он стоит, прислонившись к стволу пальмы, и улыбается, глядя в объектив. Этот снимок сделал его друг за неделю до нападения на Пёрл‑Харбор.

Ноилани вскинула глаза, и Диллон почувствовал, что не может оторваться от них, таких печальных, беззащитных и прекрасных. Через несколько секунд девушка опустила глаза, сделав вид, что разглядывает рисунок на солонке и перечнице.

– Пока я мало что понимаю, – сказал Диллон. И не только это. – Что так встревожило экономку?

– Фотография, – ответила Ноилани. – Она… изменилась.

– Как это? Порвалась? Выцвела? Что?

– Нет, не то. – Теперь Ноилани смотрела на свои руки. – Понимаете, теперь на фотографии рядом с дедушкой стоит моя бабушка.

Между ними повисло молчание. Казалось, оно длилось целую вечность.

Диллон заговорил первым:

– Очевидно, кто‑то подменил фотографию, а экономке не сказал.

– Ничего подобного! – выпалила Ноилани. – После смерти бабушки в доме никто не живет. Он заперт на замок, а ключ есть только у Лили. Никто не мог войти внутрь.

Насколько ей известно.

– Кроме того, бабушки не было на Оаху в тот день, когда была сделана фотография. Она вернулась на Большой остров – в Хило – за день до этого, чтобы забрать из тюрьмы своего брата.

– Значит, снимок был сделан в другое время, – сказал Диллон. – Вот вам и вся тайна.

– В том‑то и дело. Это не другая фотография, а та же самая! Разница в том, что теперь на ней есть и бабушка.

Диллон глубоко вздохнул. Такое он уже видел: горе делает людей – даже самых разумных – невероятно доверчивыми, они начинают верить в такие вещи, которые раньше сочли бы полнейшей глупостью.

– А не могла ваша экономка ошибиться?

– Сначала я тоже так подумала. Как еще объяснить? – спросила Ноилани, бросив на него тревожный взгляд.

– Давайте предположим, что я прав. И что ваши бабушка и дедушка сфотографировались на том же месте, но в другой день. Возможно, бабушка сама поменяла фотографии, а экономка этого не замечала, пока не произошла трагедия.

– Если так, – сказала Ноилани, – где первая фотография, та, с дедушкой? Ее нигде нет. Лили просмотрела все бабушкины альбомы и не нашла тот снимок.

– Может быть, снимок тот же, просто над ним кто‑то поработал. Скажем, переснял и сделал фотомонтаж.

– Зачем?

Он пожал плечами:

– Иногда люди совершают странные поступки.

– Но если бы снимок изменили, это сразу бы увидели.

– Не обязательно, – сказал Диллон. – В современных фотостудиях могут творить невероятные чудеса. Если позволите, я хотел бы взглянуть на фотографию.

– То есть вы согласны взяться за расследование? – спросила она, протягивая ему руку.

– Выходит, что так, – ответил он, скрепляя сделку рукопожатием.

Чудовищная ошибка с его стороны. Прикосновение к ней – даже в виде рукопожатия – вызвало в нем целую бурю горьких воспоминаний.

– Спасибо, – сказала Ноилани и улыбнулась.

Обычная вежливость требовала, чтобы он улыбнулся в ответ, но он помнил лишь о трехстах шестидесяти пяти письмах, которые писал ей весь год. Она не ответила ни на одно. Ноилани Кроуфорд оказалась хладнокровной и бесчувственной сукой. Он понял это уже давно. Только вела она себя совсем не как бесчувственная сука. И была очень красива. И от этого ему стало еще больнее.

 

– Ого, вы только взгляните!

Ноилани бросила взгляд на Диллона, который держал в руках выцветшие плавки, принадлежавшие, должно быть, ее отцу, когда тот учился в школе.

– Держу пари, ваша бабушка не любила выбрасывать вещи.

Ноилани перевела взгляд на стопку старых журналов, которые она в это время просматривала, и тяжело вздохнула:

– Мне сейчас не до шуток.

Прилетев в Хило, они наняли джип и отправились на север, где возле Хонокаа располагалась бабушкина плантация орехов макадамия. Там их ждала Лили Ямагучи.

– Вовремя вы явились, мисси! – сказала она и повернулась к Диллону. – Кто это? – с невинным видом спросила Лили, хотя, скорее всего, именно она подбросила карточку с его именем на письменный стол в бабушкином кабинете, где Ноилани ее и нашла.

«Маршал, кто же еще», – чуть не выпалила Ноилани, но вовремя спохватилась.

Лили ответила ей непонимающим взглядом, словно понятия не имела о том, кто перед ней стоит.

Конечно, Лили хотела как лучше, но Ноилани не нуждалась в ее помощи по части любовных дел. В Лондоне ее ждал прекрасный почти‑что‑жених. Честно говоря, не такой уж и прекрасный, так как был староват. С банкиром Джоном Стоддартом она провела всего один ужасно скучный вечер. Они ходили в кино смотреть заумный французский фильм, в котором фигурировали секс, кровь и подсолнухи. И все же лучше скучный банкир, чем бессердечный частный сыщик, даже если вышеназванный сыщик и выглядит как нечто среднее между ковбоем и спортсменом‑серфингистом – широкие плечи, вьющиеся темные волосы и глаза такие же голубые, как вода в заливе Кахалуу.

«Хватит, идиотка, – одернула она себя. – Думай о деле!»

В том‑то и заключалась проблема. Она открыла очередную коробку и с отчаянием уставилась на стопку потрепанных журналов «Нэшнл джиографик». Они с Диллоном сидели на чердаке уже несколько часов, но не приблизились к разгадке таинственного самоубийства бабушки ни на шаг.

Начали они с бабушкиного кабинета. Это заняло все утро. Затем дела пошли быстрее. Они почти закончили осмотр дома, остался чердак, доверху забитый всякой рухлядью. Впрочем, учитывая скорость, с которой они продвигались, сидеть на чердаке им предстояло не меньше недели.

Ноилани тщательно просматривала каждый журнал, прежде чем положить его обратно в коробку. С тяжелым вздохом она упаковала очередную пачку журналов, отодвинула в сторону коробку и потянулась за следующей пачкой, но вместо нее увидела небольшую картонку.

– О господи, – прошептала она, откинув крышку.

– Что‑то нашли? – спросил Диллон, который в это время выдвигал ящики старинного комода. Бросив комод, он стал пробираться к ней, перелезая через нагромождения коробок, ящиков и старой мебели. – Что там?

– Ничего.

Она неловко прикрыла бумаги руками, только руки почему‑то перестали ее слушаться.

– Вы что‑то нашли, это ясно. Что‑то ужасное, потому что вы бледная как привидение. А ну‑ка позвольте!

Диллон взял из ее рук коробку, открыл крышку и наугад вытащил первый попавшийся конверт, один из нескольких сотен. Пару секунд он смотрел на него в молчании.

– Какого черта? – вырвалось у него, когда он бросил на девушку взгляд, полный гнева и боли. – Оказывается, ты хорошая актриса, Ноилани, я не ожидал. Я думал, что ты меня не узнала, а выходит, сразу меня раскусила, да? И специально сюда притащила. Придумала какой‑то дурацкий предлог и притащила.

– Ничего подобного! Это все Лили. Она узнала, что я ищу частного сыщика, чтобы расследовать смерть бабушки, и нарочно оставила на столе твою визитку…

– Я одного понять не могу: зачем ты хранишь письма, которые даже не удосужилась прочитать?

– Значит, ты мне писал… – сказала она так, словно сама не верила своим словам.

Он сдвинул брови:

– Да, писал, черт побери! Писал каждый чертов день целый год.

– Я не получала твои письма, – сказала она. – Должно быть, бабушка… – У нее перехватило дыхание, когда она представила себе, как страшно та ошибалась. Но почему? Зачем она прятала письма? Если только… – Наш поцелуй, – прошептала Ноилани. – Она видела, как мы целовались в конюшне.

Он выронил письма, схватил ее за руки и заставил встать.

– О чем ты говоришь?

– Я думаю, что бабушка перехватывала твои письма. Только не могу понять, зачем она складывала их на чердаке.

Он отпустил ее руки, но не произнес ни слова.

– Я должна была что‑то заподозрить, когда бабушка вдруг отправила меня учиться в школу‑интернат. Это случилось через неделю после нашего поцелуя. – Она помолчала. – Господи боже, нам было тринадцать и четырнадцать! Она подумала, что мы сбежим?

Ноилани делано рассмеялась, но ее голос дрожал.

Однако Диллону было не до смеха.

Она протянула руку и провела пальцами по его лбу:

– Можно попросить тебя об одной услуге?

– Какой? – хрипло спросил он.

– Поцелуй меня.

Шестнадцать лет – большой срок. За это время память об их первом поцелуе, возможно, потускнела. Тогда поцелуй Диллона показался ей, тринадцатилетней, каким‑то особенным, но сейчас она взрослая, более опытная и менее впечатлительная.

«А может, память не потускнела?» – решила она через несколько секунд, когда губы Диллона прижались к ее губам. По телу пробежала горячая волна, и наслаждение захлестнуло ее.

– Bay, – выговорила она, когда он ее отпустил.

Тяжело дыша, Диллон прижался лбом к ее лбу.

– Раз «вау», тогда я говорю «черт меня побери», – сказал он. – Знаешь, давай на всякий случай еще раз, чтобы проверить, вдруг мы переигрываем?

– Ты хочешь поцеловаться еще раз?

– Ну да.

От его улыбки у нее все внутри перевернулось.

– Почему бы и нет? – сказала Ноилани, стараясь казаться беспечной.

Диллон взял ее лицо в свои ладони и прижался губами к ее губам, сначала нежно и чувственно, затем крепко и требовательно. Он ощущал на своих губах вкус кофе и корицы, горячий, сладкий и до боли восхитительный. Ноилани прижалась к нему, купаясь в волнах ощущений, – она словно осталась без костей, без мыслей…

Но когда Диллон начал мягко опускать ее на плетеный половик, она отстранилась:

– Нет, не надо. Не здесь. И не сейчас.

Он вопросительно взглянул на нее:

– Но разве не за этим…

– Что?

– Не за этим ты меня сюда привезла?

Она непонимающе уставилась на него. А он засмеялся:

– Надеюсь, ты не считаешь, что я попался на твою уловку с Лили?

– А что в этом такого? Это правда.

– В самом деле?

При виде его покровительственно‑насмешливой улыбки она сразу ощетинилась:

– Откуда мне было знать, что частный сыщик Диллон Макуа и Маршал, мой друг детства, – одно и то же лицо?

– Если не знала ты, – сказал он, – откуда узнала Лили?

– Не знаю. Может быть, ей бабушка сказала и… – У нее дрогнул голос, когда она поняла, до чего жалко звучат эти объяснения.

– О'кей, как скажешь. Я просто подумал…

– Что ты подумал? – спросила она. – Что для богатой испорченной девчонки это всего лишь повод затащить тебя в постель?

– Ну, я бы так не сказал, но, в общем, что‑то в этом роде, – признался он.

– Знаешь, кто ты? Эгоист и ничтожество!

– Я ничтожество? – спросил он, сузив глаза. – Я писал тебе каждый день в течение целого года. Это ты не ответила мне ни разу.

– Потому что я не получала твои письма!

– Правда? – спросил он, насмешливо приподняв бровь.

Ее сердце пронзил леденящий холод. Выходит, он ей не верит.

– Так, давай говорить начистоту. Сначала ты заявил, что считаешь меня выдумщицей, а теперь называешь лгуньей?

– Да, и еще не забудь испорченную богатую девицу, – сказал он.

– Очень хорошо, – ледяным тоном произнесла она. – В таком случае убирайся! Мне больше не нужна твоя помощь.

– Я так и думал.

Презрительная ухмылка Диллона вызвала в ней желание влепить ему пощечину, но она сдержалась, сохраняя достоинство, пока он не покинул чердак. И только после этого залилась слезами.

На середине лестницы Диллон остановился. Рыдания Ноилани вызвали в нем угрызения совести. «Ты и в самом деле ничтожество, Макуа», – буркнул он.

Нужно вернуться и успокоить Ноилани.

Если только этот водопад слез не уловка и не попытка его разжалобить.

А что если Ноилани умеет плакать по желанию? Что если она и впрямь отличная актриса?

Нет, не может быть! Он уже собрался повернуть назад, как вдруг на чердаке послышались тяжелые глухие удары. Кто‑то что‑то швырял от злости. Кажется, Ноилани перешла от слез к действию. Не лучшее время для извинений. И Диллон пошел дальше.

Но в ту минуту, когда он ступил на освещенную луной веранду, он уже не сомневался, что поступил неправильно. Их единственным транспортом был джип «чироки», который они наняли в аэропорту Хило, и, если сейчас он уедет, Ноилани будет не на чем добраться до аэропорта, поскольку Лили явится только завтра. А если учесть, что завтра – воскресенье, ее приезд под очень большим вопросом.

Черт!

Так думал Диллон, стоя на веранде. Вдруг на крыльце зажегся свет, хлопнула входная дверь, и из дома выскочила Ноилани. Увидев Диллона, она схватила его за руку и крикнула: «Подожди!»

Прямо как в театре. И как эффектно – тревога в голосе, широко распахнутые большие карие глаза.

– Ты велела мне убираться, – сухо напомнил он.

– Я помню, что сказала, только, пожалуйста, не уходи! Вот, смотри, – сказала она, протягивая ему фотографию.

Ноилани вовсе не играла с ним и не пыталась манипулировать. Он почувствовал себя мерзким ублюдком.

– Все‑таки ты ее нашла. Ту фотографию.

– Нет, это не дедушкина. Это фотография моего двоюродного дедушки Томаса.

Диллон взял снимок из ее дрожащих пальцев.

– Я уронила коробку, и из нее выпал старый альбом, в котором лежала эта фотография. Дедушкино имя стоит на обороте снимка. Ошибки быть не может. К тому же я узнала его по фотографиям, на которых он снят еще молодым человеком.

– И что здесь необычного? – спросил Диллон, разглядывая снимок мужчины средних лет в сутане священника. – Кажется, ты говорила, что твой двоюродный дедушка умер еще в молодости.

– Да, – сказала она. – Я была на его могиле. Он похоронен на нашем фамильном кладбище в Хило.

– Этому должно быть какое‑то объяснение.

– Какое? – спросила она. – Дедушка Томас каким‑то таинственным образом восстал из могилы?

– Может быть, он вовсе не умер, а просто сбежал, чтобы стать священником.

– Мой двоюродный дедушка Томас погиб во время драки в каком‑то баре, его ударили ножом. Об этом писали в газетах. Бабушка хранила их в верхнем ящике стола в своем кабинете. Мне кажется, она считала себя виновной в его смерти.

– Почему?

– Обычно бабушка всегда вытаскивала брата из передряг, но на этот раз она опоздала.

– Удар ножом не всегда смертелен, – сказал Диллон. – Может быть, члены вашей семьи просто выдумали, что он умер. Им было стыдно за скандал, и они сами вынудили твоего дедушку уйти из дома и стать священником.

– Это нелепо, – сказала Ноилани.

Диллон промолчал. Предположение действительно весьма нелепое.

– Хорошо, а как ты можешь все это объяснить?

– Никак, – ответила она. – Предположим, он сам выдумал свою смерть, чтобы о нем забыли. Но как в таком случае его фотография оказалась в пыльном старом альбоме на бабушкином чердаке? Пусть я немного путаю даты, но все равно ничего не сходится.

Диллон вновь взглянул на снимок священника.

– Ты права, – согласился он. – К сожалению, я очень устал и сейчас тоже не справлюсь с вычислениями. Слушай, уже ночь. Может, навестим дедушкину могилу завтра?

– Значит, ты не уедешь?

Что это в ее глазах – радость?

– Я не уеду до тех пор, пока мы не разберемся в этой истории. – Он помолчал. – Я хочу извиниться перед тобой, Ноилани. Я сделал неправильные выводы. У тебя не было скрытых мотивов, когда ты связывалась с моим офисом, правда? Ты ведь и в самом деле не знала, что я там работаю?

– Да, – ответила она.

– И ты не получала мои письма.

– Не получала, – сказала она. – Это все бабушка. Я уверена, она хотела как лучше, но… Понимаешь, она всегда старалась спасать людей от их собственных ошибок. Так ей казалось. Вот почему она до конца своих дней корила себя за то, что не была рядом с дедушкой в последние дни его жизни. Она считала, что ее долг – помочь своему брату, моему дедушке Томасу. – Ноилани тяжело вздохнула. – Ирония судьбы, правда? Несмотря на ее помощь, Томас все равно катился вниз.

 

Без четверти семь, когда Диллон вышел на кухню в поисках завтрака, Ноилани была на ногах уже полтора часа.

– А ты ранняя пташка, – заметил он.

– Я еще не привыкла к гавайскому времени.

– Голова болит? – спросил он.

– Нет, а почему ты спрашиваешь?

– У тебя хмурый вид, – ответил он.

– Утром я вышла на ланаи,[7] чтобы выпить чашку горячего шоколада, и нашла на столе вот это.

– Что это? – спросил он и наклонился, чтобы лучше рассмотреть предмет. – Обсидиан? Слеза богини Пеле?

Ноилани кивнула.

– А как она попала на ланаи?

– Понятия не имею! Может, это какой‑нибудь знак, – небрежно сказала Ноилани. – Вероятно, Пеле говорит нам, что мы на верном пути. – Внезапно она нахмурилась. – А может, кто‑то хочет нас о чем‑то предупредить.

 

Шесть могильных камней лежали на фамильном кладбище, но только в пяти могилах находились останки прадедушки и прабабушки, дедушки и бабушки и двоюродного дедушки Ноилани. Шестой камень лежал на пустой могиле, ибо Джон Кроуфорд навечно остался на затонувшем линкоре «Аризона».

– Вон бабушкина могила, – сказала Ноилани, показывая на могилу рядом с могилой своего деда.

Луч солнца сверкнул из‑за туч, словно для того, чтобы осветить это место. Внезапно в изголовье могилы что‑то ярко блеснуло. Диллон наклонился, чтобы посмотреть. В траве блестел осколок обсидиана.

– Что‑то нашел? – спросила Ноилани и вдруг вскрикнула «ой!», когда увидела, что держит в руке Диллон. – Еще одна слеза.

Один раз это могло быть совпадением, но два? Диллон задумался, глядя на кусочек обсидиана:

– Кто‑то с нами играет.

– Но зачем?

– Хороший вопрос. Хотелось бы получить такой же хороший ответ. – Диллон обвел взглядом могильные камни. Один из них привлек его внимание. – В каком году погиб твой дедушка Томас? – спросил он.

Ноилани уставилась на него, удивленная неожиданным поворотом разговора.

– Где‑то в сороковых. В самом начале.

– На могиле написано совсем другое. Смотри.

Ноилани наклонилась, чтобы рассмотреть надпись.

– «Томас Адам Фергюсон, – прочитала она. – Родился шестого мая тысяча девятьсот двадцать шестого года. Умер третьего июня тысяча девятьсот семьдесят шестого. Господь был его спасением». – Она изумленно взглянула на Диллона. – Здесь какая‑то ошибка! Этот камень я видела много раз и точно знаю, что на нем не было года смерти и надписи про Господа и спасение! Кто‑то явно заменил камень.

Диллон пожал плечами:

– Возможно. Хотя надпись не новая. Видишь, по краям она обросла лишайником?

– Но как…

Он заставил ее встать.

– Я не понимаю, что происходит, Ноилани, но черт меня побери, если я это не выясню!

 

Она бросила на него косой взгляд. С того момента, как они покинули кладбище, он не произнес ни слова. Его лицо было хмурым и даже немного злым, хотя – она была в этом уверена – он злился вовсе не на нее. На этот раз.

Тропическая растительность – гигантские папоротники, пальмы, бамбук и изредка попадающиеся кустики антуриума – плотной стеной окружала узкую дорогу, закрывая собой солнечный свет. От высокой влажности с листьев падали капли росы, скапливаясь на лобовом стекле.

– Не узнаю дорогу. Куда мы едем? – спросила Ноилани, когда машина с громким всплеском въехала в огромную лужу, которая была больше, чем пруд с рыбками кои в бабушкином саду.

Диллон натянуто улыбнулся:

– Возвращаемся на плантацию. Мне нужно кое‑что проверить, поэтому я выбрал эту живописную дорогу.

И в самом деле, по обеим сторонам дороги тянулись настоящие джунгли. Ноилани казалось, что сейчас из леса выскочит Тарзан и понесется впереди машины, перепрыгивая с лианы на лиану. Чего она не ожидала, так это звонкого удара о лобовое стекло. Стекло выдержало, но по нему пошли трещины.

Диллон резко затормозил.

– Что это было? – спросила Ноилани. – Ты видел?

– Наверное, камешек вылетел из‑под колеса.

Он отстегнул ремень безопасности и вышел из машины.

Ноилани последовала за ним. Возможно, Диллон прав, но она не могла отделаться от мысли, что кто‑то намеренно кидает в них камешки.

– Вот черт! – выругался Диллон, осмотрев стекло.

– Что там?

– Еще одна слеза Пеле.

Диллон протянул руку – на его ладони лежал черный обсидиан, который он сковырнул с лобового стекла.

– Как он сюда попал?

Диллон пожал плечами:

– Мне кажется, кто‑то хочет нам что‑то сказать. Возможно, твоя бабушка.

– Или Пеле, – сказала Ноилани и поежилась.

– Простите.

От неожиданности Ноилани схватилась за сердце и резко обернулась.

Посреди дороги стояла крошечная старушка в джинсах, шлепанцах и черно‑зеленой футболке гавайской университетской команды по футболу. В руках она держала огромную темно‑красную сумку.

– Господи боже! Вы меня до смерти напугали, – сказала Ноилани. – Откуда вы здесь?

Старушка со вздохом поставила сумку на землю.

– У меня машина сломалась, вот я и иду пешком, – сказала она, махнув в ту сторону, откуда они приехали.

– Странно, – сказал Диллон. – Я не видел машин у обочины. А ты, Ноилани?

– Нет, это не здесь, – улыбнулась старушка, показав ряд неровных зубов. – Есть еще одна дорога, возле Мауна‑Кеа. Я ехала к моему племяннику в Хонокаа. Если бы вы меня подвезли, я была бы вам очень признательна.

– Пожалуйста, – быстро сказала Ноилани, заметив, что Диллон хочет возразить. По его лицу было видно, что брать попутчиков он не намерен. – Мы ведь тоже едем в Хонокаа. Меня зовут Ноилани Кроуфорд, а это – Диллон Макуа.

Старушка с неожиданной силой сжала руку Ноилани:

– А я Полли Ахиаихонуа, но люди зовут меня просто тетушка Полли.

– Рада познакомиться, тетушка Полли, – с улыбкой сказала Ноилани, чтобы хоть как‑то сгладить вызывающее поведение Диллона.

– Осторожнее, – вежливо сказал он, открывая дверцу перед старушкой, когда та забиралась в машину.

Он даже предложил ей руку, чтобы помочь забраться на сиденье, а затем сам пристегнул ее ремнем безопасности и подал сумку. Однако вид у него был по‑прежнему хмурый, поэтому разговор со старушкой взяла на себя Ноилани. Так они доехали до Хонокаа.

Когда они высадили тетушку Полли возле небольшого одинокого домика на окраине города, та внезапно крепко обняла Ноилани.

– Вы уверены, что не боитесь? – спросила ее Ноилани. – Здесь же никого нет. Если хотите, мы можем немного побыть с вами.

– Племянник, наверное, ушел порыбачить. Он скоро вернется. Не бойтесь за меня. И знаете что, Ноилани? – сказала тетушка Полли, вновь крепко взяв Ноилани за руку, когда та уже собралась уходить. – Не сердитесь на свою бабушку. Она не желала вам зла. Она никому не желала зла.

– Вы знали мою бабушку? – спросила Ноилани, но тетушка Полли не ответила.

Она только улыбнулась, отпустила руку девушки и, не оглядываясь, пошла по выложенной ракушечником дорожке к дому своего племянника.

– Как ты думаешь, откуда тетушка Полли могла знать мою бабушку? – спросила Ноилани, когда они с Диллоном направились к плантации.

И что еще удивительнее – откуда она знала, что Ноилани сердится на свою бабушку, если она сама не хотела себе в этом признаться?

Диллон, которого, по‑видимому, раздирали демоны внутренних противоречий, не ответил.

– Может, она ее и не знала, – продолжала болтать Ноилани. – Может, она просто прочитала о смерти деда в газетах, а когда я назвала свое имя, тетушка Полли вспомнила ту историю.

Впрочем, это не объясняло некоторые замечания, которые старушка делала во время разговора в машине.

Следующие полмили они проехали молча. Затем, когда миновали столбы, обозначающие въезд на плантацию, Диллон заговорил:

– Ты заметила, что лежало в сумке тетушки Полли?

– Нет, – ответила несколько озадаченная Ноилани.

Диллон заехал на стоянку и выключил двигатель.

– Слезы Пеле, – сказал он. – Сумка была набита ими. Я увидел, когда передавал ее старушке.

– Слезы Пеле?

Он кивнул.

– В таком случае, если она их коллекционирует, то вполне могла знать бабушку. – Внезапно Ноилани остановилась. – Почему ты на меня так смотришь?