Жандармская полуинтеллектуальность и сановная интеллигентность 1 страница

Он ничего не преследовал, кроме правильности по­строений. Прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы, — вот идеалы, которые он знал и к осуществлению которых стремился. Разума он не призна­вал вовсе и даже считал его злейшим врагом, опутывающим человека сетью обольщений и опасных привередничеств. М. Салтыков-Щедрин. История одного города

Историю пушкинско-гоголевского поколения интеллигенции немыс­лимо написать без упоминания о царственной фигуре императора Нико­лая Павловича. Но это поколение нельзя назвать «николаевским» хотя бы потому, что сам император был далек от какой-либо интеллигентности. Но по какой-то причине именно три десятилетия его правления были отмечены необычайным расцветом дворянской интеллигенции. Пушкин, Жуковский, Баратынский, получившие признание в предыдущее цар­ствование, именно при Николае сотворили наиболее совершенные свои шедевры. Полностью вписываются в николаевскую эпоху Гоголь, Лер­монтов, Белинский, Кольцов, Никитин, Бенедиктов, Полежаев, Языков и успели заявить о себе Некрасов, Тургенев, Достоевский, Григорович, Гончаров, Островский, Аполлон Григорьев, Аполлон Майков. Русскую живопись обогатили Венецианов, Брюллов, Федотов, Иванов, родона­чальниками русской музыкальной классики стали Глинка и Даргомыжский. Пышным цветом (не могу выразиться скромнее) расцвела философско-публицистическая мысль — Чаадаев, Станкевич, Герцен, Хомяков, братья Киреевские, К. Аксаков, Петрашевский; нельзя не вспомнить ученых-историков — Грановский, Кавелин, Погодин, Полевой, С. Соловьев. И все

это при условиях, когда первое лицо государства было совершенно рав­нодушно к гуманитарным ценностям. Более того, талантливым сочини­телям не дозволялось пренебрегать широко раскрытыми объятиями цензурного ведомства.

Российского венценосца не привлекала изящная словесность, потому что он был одержим манией упорядочения безобразной российской дей­ствительности в соответствии с принципами безусловного выполнения служебных обязанностей всеми носителями власти — от императора до унтер-офицера, и беспрекословного подчинения исполнителей своему начальству. Всю свою жизнь он лично давал пример мужественного и самоотверженного выполнения императорского долга, считал себя от­ветственным за все, что делалось в государстве, хотел все знать и всем руководить, беспощадно, но безуспешно насаждал дисциплину исполне­ния и боролся с крамольным беспорядком. Николай страдал при всяком столкновении с лихоимством, казнокрадством, недобросовестностью и тупостью своих верноподданных, но приписывал зло не своим принципам, а, напротив, недостаточно строгому их исполнению и усугублял контроль и наказание. Можно оправдывать эти принципы и вслед за В. С. Соловь­евым утверждать, что «в императоре Николае Павловиче таилось ясное понимание высшей правды и христианского идеала», и ссылаться на «преклонение гения Пушкина» перед «могучим самодержцем»¹. Однако мнение большинства историков в 1910 году сформулировал М. О. Гершен-зон: «В общем, ему не удалось даже на время вогнать жизнь в свои фан­тастические формы, его правление представляет собой только непрерыв­ный ряд попыток обуздать жизнь, попыток судорожных, каждый раз безуспешных и оттого все более грубых, все более жестоких. Он не пора­ботил Россию, а только калечил ее тридцать лет с целью порабощения»².

Трагедия энергичного и волевого самодержца состояла в том, что, неустанно трудясь во благо «вверенной ему Господом» империи, он не­произвольно разрушал ее могущество и вместо славы вверг в унизитель­ное поражение. Причина трагедии мне видится не в силе и мудрости внешних и внутренних супостатов, а в жандармской полуинтеллекту­ альности российского императора. Жандармская умственная ограничен­ность и непреклонная исполнительность служили идеальным образцом

¹   СоловьевВ. С. Памяти императора Николая I // Соловьев В. С. Сочинения: в 2 т. М.,
1989. Т. 2. С. 606. Эта апологетическая заметка, написанная в связи с 40-летисм со дня
кончины императора, преследовала полемическую цель: осуждение современных Соловь­
еву националистов, перед лицом которых даже суровый государственник Николай I пред­
стает образцом душевной широты и человеколюбия.

²   Гершензон М. Николай I и его эпоха. М., 2001. С. 7.

312

Глава 3. ПОКОЛЕНИЯ ДВОРЯНСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

3.3. ПУШКИНСКО-ГОГОЛЕВСКОЕ ПОКОЛЕНИЕ

313

 

для армии, чиновничества, императорского двора. «Люди независимые и самостоятельно мыслящие представляли для Николая I какую-то ин­теллектуальную неуютность и раздражали его. Он неоднократно призна­вался, что предпочитает не умных, а послушных...»' Внутренняя поли­тика была направлена не на просвещение народа, а на деинтеллигенти-зацию населения империи, прежде всего офицерского корпуса. Русский историк А. А. Корнилов, анализируя итоги правления Николая I, конста­тирует: «Офицерство этого времени уже мало походило на то, которое было в конце александрова царствования, — в этом отношении старания Николая Павловича увенчались полным успехом; но нельзя не заметить, что искоренение всяких либеральных идей в военной среде сопровождалось сильным понижением его уровня. Механическое вытравливание всякой независимой мысли привело к тому печальному положению, что когда русской армии пришлось бороться с европейскими войсками, то очень резко почувствовался недостаток в начальниках с инициативой, в образо­ванных офицерах и в генералах, способных самостоятельно мыслить»².

При Николае стала складываться административно-командная систе­ма, в которой бюрократия обрела особенно большую силу и влияние. Чрезвычайно быстро развивалось чиновничество, нравственный уро­вень которого был ниже унтер-офицерского. В 1738 году насчитывалось 5,3 тысячи чиновников, а в 1857-м — 86,1 тысячи, вместе с канцелярскими служителями — около 122,2 тысячи³. Разумеется, вся эта масса «умствен­ного труда» не имела отношения даже к полуинтеллигенции в силу не­образованности и нравственного убожества. Не благо Отечества, о кото­ром радел император, но алчное корыстолюбие было движущим мотивом служебного рвения чиновника. Именно поэтому российское чиновниче­ство не выработало ни понятия о корпоративной чести, ни кодекса про­фессиональной этики, ни фольклора. Благородный монарх, сам того не подозревая, оказался заложником тупых служак и канцелярских крыс. Виной всему — жандармская полуинтеллектуальность, присущая Нико­лаю I. Поясню свой диагноз.

Своей стройной и импозантной фигурой, трезвой умеренностью, трудолюбием, простотой быта и прямотой суждения Николай Павлович вызывал уважение и восторг окружающих. Вставая на рассвете со своего жесткого ложа (он всегда спал на тоненьком тюфячке, набитом сеном),

¹ Тарасов Б. Н. Рыцарь самодержавия // Николай Первый и его время: в 2 т. / сост.,
вступ. ст. и коммент. Б. Тарасова. М., 2000. Т. 1. С. 49.

² Корнилов А. А. Курс истории России XIX века. М, 1993. С. 188-189.

¹ Поликарпов В. С. История нравов в России. Ростов н/Д, 1995. С. 147-148.

венценосный труженик иногда проводил за рабочим столом по 18 ча­сов в сутки, назначал аудиенции на восемь, а то и на семь часов утра. Он обладал решительностью и мужеством, которые продемонстрировал 14 декабря 1825 года («я или император, или мертв», — сказал он своему брату Михаилу) и в сентябре 1830-го, когда он счел своим долгом явить­ся в Москву, пораженную эпидемией холеры. Многие современники отмечали рыцарские качества императора, который строго сохранял вер­ность своему слову, с «крайним омерзением» относился к закулисным интригам, лицемерию, двуличию. Пожалуй, его можно сравнить с рыца­рем Дон Кихотом.

Военный порядок, военная форма, военная дисциплина всегда пленя­ли воображение императора. Поэтому Николай Павлович любил окружать себя военными, всегда и во всем отдавая им предпочтение. Ни у одного из русских императоров не было в свите столько флигель-адъютантов, генерал-адъютантов, генерал-майоров, ни у кого не было так много ми­нистров в военном мундире. В начале 1840-х годов только три министра не носили генеральского мундира. Наивысшим приоритетом в его глазах пользовалась военная организация, а жандармерия была воплощением дисциплины и порядка, абсолютной этической и эстетической ценностью. В гражданском мире он признавал полезность строительного дела, аст­рономии (построил Пулковскую обсерваторию), техники и технологии (любил говорить: «мы — инженеры») и поощрял расширение инженер­ного корпуса. Зато словесность, литература, умозрительные теории были ему чужды и подозрительны. Он был бы неприятно поражен, если бы узнал, что потомки назовут его царствование «золотым веком культуры». Впрочем, в первой половине XIX века слово «культура» в русском языке не употреблялось.

Свою гуманитарную ущербность Николай I воспринимал не как при­скорбный недостаток, а как знак воинского достоинства. Его удручало и настораживало становление литературоцентризма в образованном обще­стве. Без санкции государственной власти происходило преобразование великосветских салонов в интеллектуальные собрания, где обсуждались научные и политические новости, а желанными гостями были не вели­косветские львы, а литераторы и профессора. Трибуной для дискуссий становились не салоны прекрасных дам, а университетские аудитории (лекции Т. Н. Грановского, С. П. Шевырева, других московских профес­соров) и страницы популярных журналов. Подлинным центром дворян­ской интеллигенции сделался Московский университет. Император пи­тает к нему отвращение, недоволен им, он каждый год отправляет в ссылку большие партии его студентов, не оказывает ему чести своим

314                                                                              Глава 3. ПОКОЛЕНИЯ ДВОРЯНСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

3.3. ПУШКИНСКО-ГОГОЛЕВСКОЕ ПОКОЛЕНИЕ

315

 

посещением во время пребывания в Москве, но университет необычайно популярен. Влияние литературы, несмотря на цензурные рогатки, по­стоянно возрастало. Чтение стало модой среди дворянской молодежи; в дворянских семьях появляются библиотеки, укомплектованные не только отечественной, но и иностранной литературой, включая издания, запрещенные в России.

Верный своим принципам, император Николай реагировал в привыч­ной репрессивно-жандармской манере. В приказном порядке сокращалось число учащихся в университетах: в мае 1848 года количество своекошт­ных, то есть находящихся на собственном материальном обеспечении, студентов ограничивается 300. Общество волновали слухи о планах за­крытия университетов. Историк литературы А. В. Никитенко записал в своем дневнике", «ничего невозможного в этих слухах нет»¹. Если до конца 1840-х годов августейший цензор ограничивался отдельными ан­тикнижными акциями вроде закрытия в 1832 году журнала Ивана Кире­евского «Европеец», в 1834-м — журнала Н. А. Полевого «Московский телеграф», в 1836-м — журнала «Телескоп» с одновременной ссылкой его издателя Н. И. Надеждина в Усть-Сысольск на казенное содержание в 40 копеек в день, то в 1848 году он перешел во фронтальное наступле­ние, оставшееся в памяти современников как «цензурный террор». 2 апреля 1848 года был создан подчиненный непосредственно императо­ру Комитет для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений во главе с генералом Д. П. Бутурлиным (в то время — директором Императорской публичной библиотеки).

Задача Комитета состояла не в цензурировании самих произведений, а в контроле деятельности цензоров, дающих разрешения на публикацию. Комитет предписывал цензорам не пропускать в свет произведения, «могущие дать повод к ослаблению понятий о подчиненности или могу­щие возбуждать неприязнь и завистливое чувство одних сословий против других». Если в сочинении того или иного писателя обнаруживалось особенно вредное в политическом или нравственном отношении направ­ление, то цензор был обязан секретно сообщать о таком авторе в III от­деление, которое должно было принять меры «к предупреждению вреда, могущего происходить от такого писателя»². Появление Комитета озна­чало удвоение цензурного контроля: наряду с уже существовавшей пред­варительной цензурой вводилась цензура карательная. Именно «Комитет

' Шевченко М. М. Конец одного величия: власть, образование и печатное слово в им­ператорской России на пороге освободительных реформ. М., 2003. С. 136.

² Жирков Г. В. История цензуры в России XIX-XX вв.: учеб. пособие. М., 2001. С. 89-90.

2 апреля 1848 года» инициировал высылку из Петербурга И. С. Тургене­ва и М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Чувствуя неусыпную бдительность Бутурлинского комитета, цен­зура умножала свои усилия, доходя до анекдотического абсурда. Так, в 1851 году Главное управление цензуры вполне серьезно обсуждало вопрос о цензурировании нотных знаков, под которыми якобы могут скрываться «злонамеренные сочинения, написанные по известному клю­чу», и постановило привлекать в сомнительных случаях специалистов по музыке, особенно если речь идет об иностранных опусах. Ответом ради­кальной интеллигенции на антикнижный терроризм стало создание в 1853 году в Лондоне Вольной русской типографии А. И. Герцена. Терро­ристическая деятельность «Комитета 2 апреля 1848 года» окончилась в 1855 году вместе со смертью Николая I. Современники проводили по­койного императора вздохами облегчения.

Патриот-монархист Ф. И. Тютчев написал в «Эпитафии Николаю I»:

Не Богу ты служил, и не России,

Служил лишь суете своей, И все дела твои, и добрые, и злые, — Все было ложь в тебе, все призраки пустые;

Ты был не царь, а лицедей.

Другой интеллигентный монархист, профессор К. Д. Кавелин (1818-1885) горестно сокрушался: «Экое страшилище прошло по головам, от­равило нашу жизнь и благословило нас умереть, не сделавши ничего путного... Кто возвратит нам назад тридцать лет и призовет опять наше поколение к плодотворной и вдохновенной деятельности!»¹

Подытоживая сказанное, получаем следующие интеллектно-этические показатели императора Николая I: односторонняя образованность (пре­небрежение гуманитарным знанием) и слабая креативность (консерва­тивно-охранительная внешняя и внутренняя политика); этическое само­определение обусловлено: а) альтруистическим и пунктуальным выпол­нением своего нравственного долга; б) готовностью к жандармскому принуждению ради достижения поставленных целей, немилосердием; в) верой в собственную непогрешимость и фанатичной приверженностью догматам и приоритетам, воспринятым в юности. Эти показатели типо­логически соответствуют полуинтеллектуалу-фанатику (см. рис. 1.2). Используя терминологию николаевского времени, я приписал этой

¹ Кавелин К. Д. О смерти Николая I. Письма к Т. Н. Грановскому // Литературное на­следство. М, 1959. Т. 67. С. 607.

316

Глава 3. ПОКОЛЕНИЯ ДВОРЯНСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

3.3. ПУШКИНСКО-ГОГОЛЕВСКОЕ ПОКОЛЕНИЕ

317

 

фигуре жандармскую полуинтеллектуальность, имея в виду, что этот уровень интеллектуальности присущ не только монарху, но и преданным ему соратникам, в частности шефу жандармов А. X. Бенкендорфу.

Граф Александр Христофорович Бенкендорф (1783-1844) поль­зовался наибольшим доверием государя. Боевую карьеру он начал в 1803 году на Кавказе, затем участвовал во всех войнах в царствование Александра I, где отличался личной храбростью и талантами военного администратора. 14 декабря 1825 года он находился рядом с императором; назначенный членом суда над декабристами, исполнял свои обязанности «с усердием и жаром». Бенкендорф был инициатором организации в импе­рии «бдительной высшей полиции», главными информационными источ­никами которой были бы, во-первых, перлюстрация частной переписки почтмейстерами, «известными своею честностью и усердием»; во-вторых, широкая тайная сеть платных и добровольных осведомителей. Безнрав­ственность предложенных Бенкендорфом методов достаточно очевид­на, но рыцарственный Николай поддержал инициативу своего любимца, и в июне 1826 года последний стал главой III отделения собственной Е. И. В. канцелярии и шефом жандармов, имеющим полномочия отменять решения суда и подвергать санкциям подозрительные личности.

Имперский генерал-полицай Бенкендорф не сочувствовал развитию русской литературы. Он предпочитал «нравственность, прилежное слу­жение и усердие просвещению неопытному, безнравственному и беспо­лезному», откровенно сознавался, что «не должно слишком торопиться с просвещением России, чтобы народ не стал по кругу своих понятий в уровень с монархами и не посягнул бы тогда на ослабление их власти». Он склонялся вообще к «отеческому правлению», при котором «все со­вершенствовалось и народные сословия скреплялись общей любовью к престолу»¹. Преданность его государю не имела границ, и он давал руководящее указание российским литераторам и историкам: «Прошед­шее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше всего, что только может представить себе самое смелое воображение; вот точка зрения, с которой русская история должна быть рассматриваема и писана»². А. X. Бенкендорф — жи­вое воплощение жандармской полуинтеллектуальности николаевской эпохи. Но были в окружении императора и высокоинтеллектные деятели, например министр народного просвещения С. С. Уваров.

¹  Знаменитые россияне XVII1-XIX веков. Биографии и портреты. По изданию великого
князя Николая Михайловича «Русские портреты XVIII и XIX столетий» / сост. Е. Ф. Псти-
нова. 2-е изд. СПб., 1996. С. 706.

²  Цит. по: Новиков А. И. История русской философии Х-ХХ веков. СПб., 1998. С. 88-89.

Сергей Семенович Уваров (1786-1855) — потомок старинного дво­рянского рода, ведущего свою родословную с XV века, отличался вели­колепным образованием, считался специалистом в области философии истории и восточной культуры, свободно владел немецким, французским, английским, итальянским и древнегреческим языками. В 1815 году он вместе с Жуковским и Батюшковым организует литературный кружок «Арзамас», членом которого, как известно, был молодой Александр Пушкин; в 1818 году (32 лет отроду!) становится президентом Академии наук и остается им до самой своей кончины. В течение 16 лет С. С. Ува­ров возглавлял Министерство народного просвещения, в ведении кото­рого, кстати сказать, находилось Главное управление цензуры. Судя по столь блестящему послужному списку, можно было бы ожидать, что граф Уваров явит собой образ идеального интеллигента-гуманиста пушкинской эпохи. Сбылись ли эти ожидания? Приведу две характеристики, прина­длежащие совершенно разным и, безусловно, объективным историкам.

Внук Николая I, великий князь Николай Михайлович в пятитомном исследовании «Русские портреты XVIII и XIX столетий» писал о минист­ре своего деда следующим образом: «Будучи официальным насадителем просвещения, граф Уваров старался выступать в роли любителя и знато­ка наук и культуры, был постоянно окружен профессорами и литерато­рами; у него были обширные учено-литературные связи за границей; Гумбольдт был "один из старейших его приятелей"; он вел знакомство с Гёте, де Линь, г-жой Сталь. Эрудиция его казалась блестящей и разно­сторонней. Панегиристы превозносили "порецкого мецената" как вели­кого гуманиста, вполне усвоившего дух классической древности... Ми­нистерством граф Уваров управлял "в соединенном духе православия, самодержавия и народности" (эта формула была в качестве девиза вне­сена в его графский герб). Устав 1835 г. усилил правительственную опеку над университетами. На окраинах граф Уваров заботился о "во­дворении русского просвещения". При всей своей учености, граф Уваров в профессорах прежде всего ценил "чувство русское и непорочность мнений"»¹.

Вторая характеристика, раскрывающая этическое самоопределение С. С. Уварова, принадлежит профессору истории университета Нью-Йорка Цинтии Виттекер: «Наверно, самой неприятной и низкой чертой Уварова было тщеславие. Ему принадлежала фактически самая логичная и разумная в то время программа развития России, но от чужих мнений он высокомерно отмахивался, а всякого, кто, как Пушкин, хотел быть

¹ Знаменитые россияне XVIII-XIX веков. С. 720.

318

Глава 3. ПОКОЛЕНИЯ ДВОРЯНСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

3.3. ЛУШКИНСКО-ГОГОЛЕВСКОЕ ПОКОЛЕНИЕ

319

 

независимым от его власти, подвергал травле. Отчасти именно из-за своей заносчивости Уваров до такой степени лишился уважения и под­держки в обществе, что стал одним из самых непопулярных государ­ственных деятелей»'. В процитированной книге, представляющей собой наиболее глубокое и всестороннее исследование личности и общественной деятельности самого выдающегося министра просвещения золотого века дворянской культуры, приведены многочисленные факты, подтверждаю­щие эту убийственную характеристику. Не хочется их повторять.

Интереснее познакомиться с библиотекой, собранной вельможным библиофилом в его роскошном поместье Поречье, прозванном его посе­тителями «русскими Афинами». Фонд библиотеки превышал 12 тысяч томов, в том числе Геродот, Ливии, Нибур, Гизо, Шекспир, Шиллер, Гёте, Скотт, восточные и западные отцы церкви, Юм, Гиббон, Питт, Берк, Вольтер, Расин, Мольер, Монтескье, Руссо; редкие издания Пиндара, Вергилия и Библии. Это было одно из лучших собраний европейской классической литературы. Убранство библиотеки включало бюсты Ра­фаэля, Микеланджело, Данте, Тассо, Ариосто и Макиавелли. В этом окружении просвещенный хозяин любил окунуться со своими гостями в возбуждающую атмосферу салона, которую обожал с малых лет (с. 273). Карьера министра-библиофила оборвалась на печальной ноте. Он попы­тался ограничить цензурное неистовство Бутурлинского комитета. Госу­дарь встал на сторону Комитета, и автор формулы «Православие, Само­державие, Народность» был вынужден в октябре 1849 года уйти в отстав­ку, напутствуемый презрительными словами возлюбленного монарха: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе».

Так кто же он, Сергей Семенович Уваров? Отнести его к интеллиген­там-гуманистам никак нельзя; этому препятствует эгоистическое корысто­любие, тщеславное самомнение, придворное раболепие и интриганство. Его европейская эрудиция не сочеталась с твердостью убеждений и го­товностью отстаивать свои взгляды. Хотя просвещенный министр не без основания прослыл скрытым либералом, он неизменно следовал консер­вативно-охранительным предначертаниям царствующей особы. Согласно типизации, приведенной на рис. 1.2, граф Уваров — интеллигент-кон­ формист, порожденный деспотической властью Николая I. Конечно, это не самый положительный, хотя и типичный портрет интеллигента во власти. В николаевском окружении не было места для просвещенных гуманистов, но в некотором отдалении от него существовали сановные дворяне, отмеченные качеством интеллигентности. Назову некоторых.

Николай Семенович Мордвинов (1754-1845), видный государ­ственный деятель и ученый-экономист либеральной ориентации (одно время он был президентом Вольного экономического общества). Я скло­нен назвать его интеллигентом-гуманистом золотого века дворянской культуры. Неподкупная честность, твердость и прямота его суждений, сочетавшиеся с умением красноречиво и убедительно излагать свои мысли, производили впечатление даже на российских самодержцев. Екатерина II говорила, что доклады Мордвинова «писаны золотым пе­ром», записки и мнения его по разным государственным вопросам пере­писывались и ходили по рукам. Известны его проекты постепенного освобождения крестьян, распространения частного предпринимательства и народного просвещения, адресованные Александру I и Николаю I. «Дайте свободу мысли, рукам, всем телесным и душевным качествам человека, — писал интеллигентный сановник, — предоставьте всякому быть, чем его Бог сотворил, и не отнимайте, что кому природа особенно даровала»¹. По его инициативе был издан правительственный циркуляр о создании в губернских и уездных городах публичных библиотек на добровольные пожертвования образованной публики. Несмотря на то, что суждения Мордвинова часто расходились с видами правительства, Николай I возвел его в графское достоинство и наградил орденом Андрея Первозванного.

Сергей Григорьевич Строганов (1794-1882) — человек военной выучки, участник Отечественной войны 1812 года, заграничных походов, турецкой кампании 1828 года. Генеральский мундир он носил до конца дней своих и умер в звании генерал-адъютанта. Но имя свое он прославил не на полях сражений, а в качестве попечителя Московского учебного округа (1835-1847). В истории Московского университета время его управления стало периодом расцвета, «строгановской эпохой». Генерал-попечитель показал себя убежденным сторонником просвещения, он покровительствовал молодым и талантливым профессорам (Грановский, Буслаев, Кавелин, Кудрявцев, Соловьев и др.), тактично налаживал контакт со студенческой молодежью, отстаивал интересы университета перед царем и министром Уваровым. Он решительно и резко отверг предложе­ние последнего ограничить доступ в университеты лицам низших сосло­вий, составил проект улучшения положения гимназий и начальной школы в Московском округе, пробовал бороться с цензурными стеснения­ми. Конечно, независимый С. Г. Строганов не вписывался в антипросвети­тельную политику николаевского самодержавия и в 1847 году вынужден

 

¹ Виттекер Ц. X. Граф С. С. Уваров и его время: пер. с англ. СПб., 1999. С. 144.

¹ Знаменитые россияне XV11I-XIX веков. С. 716.

320

Глава 3. ПОКОЛЕНИЯ ДВОРЯНСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕН|_1ИИ

3.3. ПУШКИНСКО-ГОГОЛЕВСКОЕ ПОКОЛЕНИЕ

321

 

был оставить свой пост. Его гуманитарные склонности проявились в археологии (37 лет он возглавлял «Общество истории и древностей российских» и был автором ряда археологических публикаций), нумиз­матике и иконописи, изобразительном искусстве (он основатель первой рисовальной школы в Москве — Строгановского училища). Мне кажет­ся, что есть все основания для того, чтобы зачислить генерал-адъютанта Строганова в корпус русских интеллигентов-гуманистов XIX века.

Наконец, князя Владимира Федоровича Одоевского (1804-1869) можно назвать образцовым интеллигентом-гуманистом. Его эрудиция и круг научных интересов были поистине универсальны. Он изучал анатомию, физиологию, физику, химию, технику; свободно владел фран­цузским, немецким, английским, итальянским, испанским языками; знал древнегреческий, латинский, церковнославянский языки. В 1820-е годы зарекомендовал себя как писатель и публицист, выступая практически во всех популярных журналах и альманахах того времени. В 1823 году стал одним из организаторов Общества любомудрия; был дружен с буду­щими декабристами — двоюродным братом поэтом А. Одоевским и В. Кюхельбекером, с которым в 1824-1825 годах издавал альманах

«Мнемозина».

С 1826 года молодой аристократ находился в Петербурге на государ­ственной службе и делал неплохую чиновничью карьеру. Здесь он про­славился щедрым великодушием и человеколюбием. Так, он имел обык­новение приезжать в Петербургский университет и, узнав имена сту­дентов, не оплативших обучение, инкогнито вносить требуемую плату. В. Ф. Одоевский был непременным членом нескольких благотворитель­ных организаций. Прекрасный музыкант, он сочинил целый ряд романсов, вальсов и хоралов; участвовал в создании Русского музыкального обще­ства и Московской консерватории; издал «Музыкальную грамоту для немузыкантов» и «Музыкальную азбуку для народных школ». В 1820— 1840-х годах в литературном салоне князя Одоевского частыми гостями были А. С. Пушкин, А. С. Грибоедов, Н. В. Гоголь, М. Ю. Лермонтов, И. А. Крылов, В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, М. И. Глинка, А. С. Дар­гомыжский, короче — вся литературная и музыкальная элита золотого века. Князь Одоевский помогал Пушкину в учреждении журнала «Со­временник», а после смерти поэта написал в некрологе незабвенные слова: «солнце нашей поэзии закатилось». Современников поражала уникальная многогранность ума и дарований хозяина салона, недаром его часто именовали «живой энциклопедией». Сам Одоевский призна­вался, что в своем стремлении к энциклопедизму он следовал примеру М. В. Ломоносова: «этот человек — мой идеал; он тип славянского все-

объемлющего духа, которому, может быть, суждено внести гармонию, потерявшуюся в западном ученом мире»¹.

Знаменательным фактом биографии В. Ф. Одоевского является его служба в 1846-1861 годах в качестве помощника директора Император­ской публичной библиотеки и заведующего Румянцевским музеем. Учи­тывая этот факт, его можно отнести к профессиональной библиотечной интеллигенции пушкинско-гоголевского поколения. Одоевский вместе с В. И. Собольщиковым активно участвовал в организационно-технологи­ческом обновлении Библиотеки; благодаря его инициативе, коллекции Н. П. Румянцева были перевезены в Москву для учреждения там Пуб­личной библиотеки и музея.

Интеллигентность В. Ф. Одоевского прекрасно раскрыта в очерке А. Ф. Кони, опубликованном в 1906 году. Вот несколько цитат: «Одоев­ский всю жизнь стремился к правде, чтобы служить ей, а ею — людям. Отсюда его ненависть к житейской и научной лжи, в чем бы они ни про­являлись; отсюда его отзывчивость к нуждам и бедствиям людей и пони­мание их страданий; отсюда его бедность и сравнительно скромное служебное положение, несмотря на то что он носил древнее историческое имя»; «рядом с любовью к людям в князе Одоевском жила живая любовь к знаниям; восторженная преданность науке и стремление всесторонне вникнуть в организм духовной и физической природы отдельного чело­века и целого общества составляют характерную черту его произведений»; «в эпоху, когда история понималась только как история государства, он имел смелость заявить, что война есть одно из величайших преступлений человечества»; «одною их выдающихся сторон литературной деятель­ности Одоевского была забота о просвещении народа, в способности и добрые духовные свойства которого он страстно верил»; наконец, Одо­евский считал, что «перо писателя пишет успешно только тогда, когда в чернильницу прибавлено несколько капель крови его собственного серд­ца»². Итак, свойственные помощнику директора Публичной библиотеки князю В. Ф. Одоевскому человеколюбие, альтруизм, толерантность, пат­риотизм, благоговение перед литературой, наукой, культурой позволяют считать его одним из гуманистических персонажей интеллигенции пуш­кинского поколения.