Глава 8. Лето без сверчков

 

Я стою между мамой и Анжелой в кругу, собравшемся вокруг костра, глядя на лица, освещенные его свечением. Билли плетет все эти небылицы про тридцатые годы, когда она и моя мама буквально врезались в Черное Крыло на ипподроме «Санта Анита».

‑ Не поверите, но это был Азаел в заштопанном сизо‑сером льняном костюме,‑ рассказывает Билли.

‑ И что же вы сделали? – спрашивает кто‑то вполголоса, словно этот злодей мог нас услышать.

‑ Мы не могли улететь. Интересно, а теперь смогли бы? – с усмешкой произносит Билли. ‑ Вокруг нас было слишком много людей. Тогда он не смог выступить против нас, либо не так уж сильно этого и хотел. Поэтому, мы просто вернулись с лимонадом на свои места, он ‑ на свое. После скачек он просто исчез.

‑ Нам повезло, ‑ произнесла мама.

‑ Очень, повезло, ‑ соглашается Билли, ‑ Хотя я так и не пойму, что он там делал?

‑ Ставку на фаворита, как и все остальные, ‑ говорит мама.

Несколько людей смеется. Билли вздыхает.

‑ Ну и забег был тогда! Вы не сможете увидеть нечто похожее сейчас. Сейчас все уже не так, как раньше.

‑ Ты говоришь, прям как маленькая старая леди, ‑ добродушно произнес Джеффри, хотя и не собирался никому позволять критиковать его любимый вид спорта. Затем он сделал свое замечание про старую леди еще более весомым, добавив: ‑ …до военных времен.

Билли засмеялась и протянула руку, чтобы погладить его по волосам. Джеффри раскраснелся.

‑ Мы старые дамы, малыш. Не позволяй нашей внешности тебя обмануть, ‑ сказала они и обняла маму, ‑ Ты и я – две старые карги.

‑ Если бы вы смогли летать ‑ ну, я имею ввиду, если бы вокруг не было так много людей, которые могли увидеть вас ‑ это имело бы хоть какое‑то значение? – спрашивает Анжела. ‑ Может ли летать Черное Крыло?

Все замолкают, быстро успокаиваясь. Единственный слышимый звук – это треск пламени.

‑ Что? – удивленно спрашивает Анжела. ‑ Это был только вопрос.

‑ Нет, ‑ отвечает, наконец, мама, ‑ Черное Крыло не летает.

‑ Если, конечно, не превратиться в птицу, ‑ поправляет её Билли. ‑ Я видела, они могут так делать.

‑ Черные Крылья никуда не должны попасть, разве что только вниз, ‑ говорит человек с рыжими волосами и короткой, аккуратно подстриженной бородой. Полагаю, его зовут Стефан (слышала, как мама называла его так). У него низкий тембр голоса, голос похож на один из тех, что обычно звучат в трейлерах к фильмам ужасов. Голос погибели.

У меня пробегают мурашки по коже.

‑ Но не в буквальном же смысле «вниз», верно? – уточняет Анжела, ‑ Потому что ад – это измерение, находящееся под нашим собственным, а не какая‑то бездонная огненная яма.

‑ Верно, ‑ говорит моя мама.

Этого мой мозг переварить уже не в состоянии. Почему она вдруг стала так свободно раскрывать информацию? Напоминаю себе, что это хороший знак, хотя мой мозг уже начинает перегружаться от такого количества новой информации. Становится довольно сложно принять все это.

‑ Кроме того в аду, как правило, холодно. Нигде ничего не говорится об огне. Просто много холодных дней в аду, ‑ говорит Билли.

‑ И откуда ты это знаешь, Билли? – дразнит кто‑то через костер.

‑ Занимайся своим делом, ‑ с усмешкой парирует Билли.

‑ Однако, со всей серьезностью, ‑ говорит Стефан, будучи ну очень серьезным парнем. ‑ Никто из нас никогда не был в аду, так что все эти высказывания по поводу температуры всего лишь простое предположение.

Я осмеливаюсь бросить взгляд на маму, которая не смотрит мне в глаза. Выходит, она не рассказала им о нашем фантастическом путешествии в подземный мир с Семъйязой, и если она не рассказала им, то и я, конечно же, не собираюсь этого делать.

‑ Почему? ‑ Анжела никогда не знает, когда надо заткнуться. ‑ Почему вы не были в аду?

Можно подумать, что ответом на этот вопрос будет: «Потому что мы не злые», но вместо этого Стефан говорит:

‑ Потому что мы не можем попасть в другие измерения самостоятельно. Для этого нам нужен Интенджа. К тому же ни один кровный ангел, из тех, которые спускали Черные Крылья в ад, не вернулся, чтобы рассказать нам о том, каково там.

Я опять смотрю на маму, но она в очередной раз смотрит куда‑то в сторону. От костра доносится внезапный резкий хлопок, который заставляет нас всех подпрыгнуть.

‑ Стив, ты пугаешь детей, ‑ ругается мама.

‑ Мы не дети, ‑ говорит Джеффри, ‑ Мы хотим знать.

Билли кивает.

‑ Понятно, ‑ говорит она, бросая значительный взгляд на маму, ‑ Вот почему вы здесь. Вам нужны ответы.

Я получаю проблеск чувств, испытываемых мамой. Смирение. Она приняла происходящее, не смотря на то, какие будут последствия, даже если они и очень опасно для нас. Все это заставляет ее сердце биться быстрее, но она сидит там и пытается сохранять дыхание ровным.

Я думаю, мы действительно получим ответы на некоторые вопросы.

‑ Получается, вы сражаетесь с Черными Крыльями?‑ спрашиваю я, ‑ Что‑то наподобие конгрегации[27]?

‑ Нет, ‑ отвечает Билли, отрицательно качая головой, ‑ Мы не сражаемся с ними. Уж точно не физически. По крайней мере в том случае, если можем помочь им. Наша лучшая защита от Черных Крыльев ‑ оставаться незамеченными, а это нам в значительной степени удалось сделать. Большинство людей, находящихся здесь, никогда не видели Черное Крыло, не говоря уж о сражении с ним.

‑ Так что же вы делаете, а? – спрашивает Джеффри немного разочарованный тем фактом, что мы не будем бороться с падшими ангелами один на один, ‑ Если не боретесь с ними?

‑ Мы отслеживаем кровных ангелов, ‑ отвечает мистер Фиббс, ‑ Стараемся добраться до них прежде, чем это сделают противники. Рассказываем им о том, кто они на самом деле.

‑ И мы следуем нашей цели, ‑ добавляет мама, наконец, глядя на меня, ‑ Вот что мы делаем со своей стороны. Мы пытаемся выяснить, что же мы должны делать, и, в конце концов, делаем это.

Интересно, но я по‑прежнему не собираюсь принимать свое предназначение, если это означает, что Такеру суждено умереть.

Уолтер Прескотт неожиданно встает по ту сторону огня.

‑ Хватит уже разговоров, ‑ произносит он, ‑ Я думаю, что пришло время для s’mores[28]. Кто хочет s’mores?

Я смотрю на Кристиана. Он держит мешок с зефиром в одной руке, сумку с плитками шоколада ‑ в другой, как своего рода предложение мира, и улыбается.

‑ Я, ‑ говорит Джеффри.

Н вот, уважаемые дамы и господа, снова на арене мой брат и его желудок.

Все устраиваются для приготовления s’mores. Анжела выглядит подавленной, когда понимает, что разговор о Черном Крыле закончен. Но уже через несколько минут она снова наклоняется вперед, на этот раз уже слушая другие истории. Её глаза блестят, а лицо озаряет широкая улыбка. Анжела на седьмом небе от счастья, греясь в осознании того, что она ‑ часть этого общества, чего никогда не случалось с ней прежде. Даже Джеффри здесь нравится. Чуть ранее он играл в футбол с другими кровными ангелами, и в этой игре ему не нужно было сдерживать свои способности. Он был счастлив. Все, чего он когда‑либо желал, так это просто участвовать в серьезных спортивных состязаниях, съесть немного хорошей еды, и быть тем, кем он действительно является.

У меня такое ощущение, что я тоже должна быть довольна этим местом. Но почему это не так?

‑ Давай посмотрим, ‑ звучит голос у меня в голове, ‑ Ты не справилась со своим предназначением. А сколько людей здесь справилось? И все сводится к тому, что твоему парню суждено умереть. Твоя мама явно не доверят тебе настолько сильно, насколько должна бы. Ты не знаешь всех этих людей, но они вновь и вновь смотрят на тебя так, будто знают уже давно.

‑ Итак, мистер Прескотт, ‑ говорит мистер Фиббс, когда мы все достали липкий зефир и положили его на шоколад.

‑ Я? ‑ спрашивает Кристиан. Его подбородок измазан шоколадом.

‑ Да, ты, ‑ говорит мистер Фиббс, ‑ Так ты теперь наш новый участник, да?

‑ Да, сэр, ‑ отвечает Кристина. Его лицо краснеет.

‑ Ты участник? ‑ я смотрю на него недоверчиво.

Он удивленно моргает из‑за того, что я общаюсь с ним в его мыслях. Между нами это происходит так просто, в то время как с другими возникают определенные трудности.

‑ Да. С сегодняшнего утра.

‑ И как именно можно стать участником?

‑ Ты даешь обещание служить совету, чтобы бороться на стороне добра.

‑ Мне казалось, они сами сказали, что не воюют.

Он посылает мне ментальный эквивалент пожатия плечами.

‑ Так вот что ты сделал сегодня утром?

‑ Да, ‑ говорит он решительно, ‑я принял присягу.

Итак, откровений становится все больше и больше.

‑ Как все это возможно? – спрашиваю я Анжелу позже, когда мы обе в пижамах уютно расположились в спальных мешках. Мы застегнули нашу палатку так, чтобы можно было наблюдать за звездами, сияющими над нашими головами. Нам даже не нужны палатки, по крайней мере, точно не из‑за погоды, хотя они действительно предоставляют нам хоть какую‑то иллюзию частной жизни здесь, на открытом лугу, где множество отдельных огоньков размещены вокруг нас. Время от времени я вдыхаю аромат снега, и это напоминает мне, что мы находимся в волшебном оазисе посреди леса, ведь всюду еще зима, а здесь – лето.

‑ Тото[29], я не думаю, что мы все еще в Канзасе, ‑ говорю я Анжеле.

‑ Я в курсе, – говорит Анжела со смешком, ‑ это Билли.

‑ Что ты имеешь в виду? – я переворачиваюсь на бок, чтобы взглянуть на нее.

‑ Билли может управлять погодой. Я думаю, что это очень редкий дар для кровного ангела. Никогда даже не слышала об это раньше. Билли приехала сюда буквально за неделю до собрания, и заставила все это вырасти.

‑ Так Билли рассказала тебе все это?

‑ Она рассказала еще кое‑что, ‑ говорит Анжела. ‑ Не так много, как мне хотелось бы, но все же. Билли была мила со мной, и единственное чего она хотела – это поболтать с твоей мамой. Они, кажется, лучшие подруги.

‑ Да, это так, ‑ соглашаюсь я, ‑ но это так странно.

У моей мамы есть лучшая подруга, которую я не помню и которую даже не знала её до сих пор. Представляю, как они сидели у огня, закутавшись в одно одеяло, и как Билли накланяется, чтобы прошептать что‑то маме на ухо, вызывая у нее улыбку.

Почему она не могла рассказать мне о своей лучшей подруге?

‑ Это просто невероятно, ‑ говорит Анжела, поворачиваясь ко мне с горящими глазами, ‑ Хочешь узнать побольше о том, что мне удалось выяснить?

Я не могу удержаться от хихиканья при взгляде на ее возбужденное щенячье выражение лица.

‑ Ты прям как ребенок в магазине сладостей, тебе не кажется?

‑ О, да ладно тебе. Может ты еще и обвиняешь меня? Это удивительная возможность исследования.

Предоставьте Анжеле право рассматривать это, как «возможность исследования».

‑ Ладно, давай послушаем, ‑ говорю я.

Она вытаскивает свой блокнот из сумки и, включив фонарик, перелистывает страницы, чтобы найти нужное место.

‑ Итак, ‑ говорит она, откашливаясь, ‑ Вот секретная неофициальная информация: северо‑западное отделение конгрегации собиралось здесь с тех пор, как Вайоминг официально стал штатом еще в 1890 году. Сейчас существует около сорока членов этого отделения.

‑ Значит, не все эти люди из Джексона?

Она качает головой.

‑ Они со всего северо‑запада Соединенных Штатов. Но я узнала, что Джексон является своего рода горячей точкой для нас. В Джексоне наибольшая концентрация проживающих здесь ангелов, нежели где‑либо еще в этом регионе. Но я так и не могу понять, почему дела обстоят именно так. У меня есть теория, что причина в горах, но это всего лишь теория.

‑ Хорошо, мисс Википедия,‑ дразню я.

Улыбаясь, она слегка ударяет меня, а затем вновь возвращается к блокноту.

‑ Большинство здешних кровных – Квортариусы, но есть девять Демидиусов, которые являются лидерами группы.

‑ Правильно, потому что Демидиусы слишком редки и от этого еще более особенны, ‑ говорю я с изрядной долей сарказма.

Анжела усмехается, но в ее глазах рождается какой‑то возбужденный блеск. Большинство людей здесь ангелы лишь на четверть, а Анжела ‑ наполовину. Она редкая, особенная, и бла‑бла‑бла.

‑ Я так же заметила, что все обращаются с твоей мамой по‑другому, не так как с остальными,‑ добавляет она.

‑У костра все внимательно слушали, что она говорит, будто твоя мама ‑ кладезь мудрости или нечто подобное, хотя она в основном молчит.

Это правда. Когда мама встала и сказала, что собирается идти спать, все двигались очень осторожно, стараясь держаться подальше от нее. Было что‑то в том, как они реагировали на нее. Может, это особый вид почтения.

‑ Возможно, она их лидер, ‑ говорит Анжела, ‑ Я думаю, что это своего рода демократия, а твоя мама здесь, вероятно, в качестве президента.

Как она могла не говорить мне всего этого?

‑ Ты в порядке? – спрашивает Анжела, ‑ Ты выглядишь так, словно снова потеряла контроль.

‑ Да все нормально. Это не совсем‑то место, на которое я рассчитывала, проснувшись сегодня утром, понимаешь?

‑ Конечно. Не могу поверить, что Кристиан все об этом знал и не рассказал нам, ‑ раздраженно произносит она.

‑ О, оставь в покое Кристиана. Не похоже, чтобы ты была раскрытой книгой, ‑ окрысилась я, пользуясь фразой Кристиана, ‑ Не очень лицемерно?

Анжела глубоко вздыхает. Ее челюсть сжимается. Она перекидывает свои длинные косички за плечи, закрывает свой блокнот и ложится, повернувшись спиной ко мне, а затем выключает фонарик. Мы лежим в темноте. Звезды над головой. Шепот деревьев. Слишком тихо. Анжела молчит, но я уверенна, что она не спит. Ее дыхание прерывистое, и я знаю, что она сумасшедшая.

‑ Анж… ‑ говорю я, когда молчание становится невыносимым, ‑ ты права, мне очень жаль. Я так устала от всего этого, от этих секретов… Иногда у меня бывает такое ощущение, что никто в моей жизни не бывает до конца окровененным со мной. Это выводит меня из себя.

‑ Нет, это ты права, ‑ говорит она через минуту, ее голос слегка приглушен из‑за спального мешка.

‑ Кристиан никогда не обещал, что будет нам что‑либо рассказывать. И к тому же, как я поняла, это место секретно.

‑ Ты только что сказала, что я права? – говорю я настолько торжественно, насколько могу.

‑ Да. Ну и что?

‑ Ничего. Я просто хотела бы записать это или запечатлеть как‑то еще. На случай, если я никогда больше не услышу этих слов снова.

Она поворачивается и улыбается через плечо.

‑ Да, ты должна сделать это, потому что ты вряд ли когда‑нибудь опять окажешься права.

Битва официально окончена. Какое же это облегчение, потому что Анжела может быть реальной занозой в заднице, когда сердится.

‑ Секретность – это часть бытия кровных ангелов, ‑ говорит она, когда я начинаю засыпать, ‑ Ты ведь знаешь это, верно?

‑ Что? – сонно спрашиваю я.

‑ Мы всегда должны скрываться. От Черных Крыльев, от остального мира. Возьми свою маму, например. Ей уже более ста лет, но выглядит она на сорок, а значит, всю свою жизнь она должна была постоянно переезжать, чтобы люди не заметили, что она не стареет. Твоя мама всегда должна скрывать свою личность. И после всего этого, тайна становится твоей второй натурой, ты так не думаешь?

‑ Но я ее дочь. Она должна доверять мне. Должна рассказывать мне о таких вещах.

‑ Возможно, она не может этого сделать.

Я думаю над этим в течение минуты, вспоминаю страх, который почувствовала от нее ранее, когда мы сидели у костра. Страх перед чем? – удивляюсь я. Неужели так страшно для нас говорить об аде? Очевидно, что так и есть. И почему она не сообщила собранию о том, что случилось с Семъйязой?

‑ Ты действительно думаешь, что она лидер?‑ спрашиваю я.

‑ Я думаю, что это весьма вероятно, ‑ отвечает Анжела.

Тогда я понимаю кое‑что еще: моя мама знает Уолтера Прескотта, дядю Кристиана. Это означает, что она знала его с того самого момента, когда я пришла домой и сказала, что имя парня из видения – Кристиан Прескотт, что он – нечто большее, нежели просто мальчик, и что я должна спасти его от лесного пожара. Все это время она знала, что Кристиан был кровным ангелом. Она знала, что мое предназначение заключалось в чем‑то большем, нежели простой поиск и спасение этого парня. Она все знала.

‑ Почему она не сказала? – Я не чувствовала себя так плохо с тех самых пор, когда не рассказала ей об ангельском клубе.

‑ Она просто наверстывает все это сейчас, не так ли? – шепчет Анжела.

‑ Полагаю, что да.

‑ У нее могли бы быть веские основания для этого, ‑ твердит Анжела.

‑ Для нее же было бы лучше иметь веские основания, ‑ говорю я.

Проходит много времени, прежде чем я засыпаю.

Мне снятся розы. Белые розы, по краям лепестков которых уже появилась коричневая окантовка. Я стою перед небольшим холмиком из свежей земли в замшевых черных туфлях и смотрю на маму. Я держу розы и вдыхаю их сладкий аромат. Чувствую присутствие других людей, окружающих меня, но не отрываю взгляда от земли. На этот раз я не чувствую горе. Я чувствую пустоту внутри меня. Беспомощность. Ветер развевает мои волосы, бросая их на мое лицо, но я не убираю их. Я стою там, держа розы и глядя на могилу. Смерть ‑ лишь переход, ‑ пытаюсь я убедить себя, ‑ переход из одного бытия в другое. Это не конец света. Это именно то, что мама всегда говорила мне. Но думаю, что все зависит от того, как вы понимаете конец света. Розы погибают. Они нуждаются в воде. Вдруг, я понимаю, что не могу смириться с мыслью о том, что они засохнут и умрут. Поэтому я крепко сживаю их между ладонями, отрываю бутоны, а затем просеиваю лепестки сквозь пальцы, наблюдая затем, как они медленно и осторожно падают на темную почву.

Кристиан стоит в лунном свете на берегу озера. Я наблюдаю за тем, как он наклоняется, чтобы подобрать камень. Подержав гладкий камень в руках несколько мгновений, он слегка прогибается и бросает его в воду. Каждый раз, когда я вижу его, то поражаюсь тому, что на самом деле совсем не знаю этого парня. Несмотря на все наши разговоры, на все то время, которое мы провели вместе в ангельском клубе, на то, что я выяснила о нем почти все подробности в прошлом году, как какая‑то одержимая маленькая Мери Сью, он по‑прежнему остается для меня загадкой. Он по‑прежнему незнакомец для меня, которого я знаю лишь мельком.

Кристиан поворачивается и смотрит на меня.

‑ Привет, ‑ говорю я неловко, внезапно осознав, что стою, одетая в свою пижаму, и мои волосы, должно быть, выглядят как птичье гнездо, ‑ Извини. Я не думала, что кто‑нибудь будет здесь.

‑ Не спится? – спрашивает он.

Я все еще ощущаю запах роз. Мои руки все еще ощущают уколы шипов, но когда я смотрю на них, то понимаю, что все в порядке. Я веду себя как сумасшедшая.

‑ Анжела храпит, ‑ говорю я, вместо того, чтобы объясниться, а затем наклоняюсь, чтобы отыскать себе камешек, и вижу один небольшой плоский камень цвета древесного угля. Смотрю на озеро, где луна отражается рябью. ‑ Так как ты это делаешь? – спрашиваю я.

‑ Хитрость заключается в движении запястья, ‑ говорит он. – Это похоже на фрисби[30].

Я бросаю камень, и он уходит в воду даже без всплеска.

‑ Хотела сделать также, ‑ говорю я.

Он кивает.

‑ Понятно. Кстати, у него прекрасная форма.

‑ С этой погодой что‑то не так, ‑ говорю я.

‑ Ты думаешь?

‑ Ну, я имею в виду, что чего‑то не хватает. Все это похоже на лето, вот только…. ‑ я вспоминаю наши ночные встречи с Такером прошлым летом, как мы внимательно наблюдали за звездами, лежа в задней части его грузовика, называли известные нам созвездия и придумывали названия тем созвездиям, которых не знали. Мысль о Такере заставляет мое горло сжаться. Я напоминаю себе, что мое желание не осуществится до весны. Даже не знаю, до этой ли весны. Но у меня есть время. И я постараюсь выяснить как можно больше и как‑нибудь предотвратить это. ‑ …сверчки, ‑ озвучиваю я, пришедшую мне на ум мысль. ‑ Летом всегда есть стрекотание сверчков, но здесь тишина.

Мы слушаем, как плещется вода у берега.

‑ Расскажи мне о своем видении, Клара. Я имею в виду твое новое видение, ‑ просит Кристиан. ‑ Если ты не возражаешь, я хотел бы знать о нем. Ты постоянно думаешь о нем, а я не очень хорошо поступаю, оставаясь в стороне.

Мое дыхание перехватывает.

‑ Я уже рассказала тебе большую часть. Это Аспен‑Хилл. Весна. Я иду вверх по холму вместе со всеми с другими людьми. По‑видимому, мы направляемся к могиле. И ты там тоже присутствуешь.

‑ Что я там делаю?

‑ Ты…э…пытаешься меня утешить: говоришь в моей голове, что я могу это сделать, могу справиться. Ты держишь мою руку, ‑ я начинаю искать другой камень, ведь только так мне не придется смотреть ему в глаза.

‑ Ты думаешь, что это Такер. Считаешь, что он должен умереть, ‑ говорит он.

Я киваю, все еще не смея взглянуть на него.

‑ Я не могу этого допустить.

Он кашляет, затем издает его фирменный звук а‑ля смех‑вздох.

‑ Кажется, меня не должно удивлять то, что ты решила бороться со своим видением.

Если мама права, то именно из‑за этого я чувствую печаль. Я определенно буду бороться со своим предназначением, идя против того, что от меня ожидают. Но все, что я чувствую в этот момент – гнев. Думаю, я никогда не смогу принять вещи такими, какие они есть. Просто не позволю им быть такими, какими они являются. Я всегда буду пытаться их изменить.

‑ Эй, ты попросил меня, и я тебе рассказала. Тебе это не нравится, крепкий орешек, ‑ говорю я, не оборачиваясь, начиная отступать к своей палатке, но он хватает меня за руку. Я действительно хочу, чтобы Кристиан прекратил ко мне прикасаться.

‑ Не сердись, Клара. Я хочу помочь, ‑ говорит он.

‑ Как на счет того, чтобы заняться своим делом?

Он смеется и отпускает мою руку.

‑ Хорошо. Уже слишком поздно говорить тебе не сердись. Но знай, что я это подразумеваю. Скажи мне, почему ты решила, что это похороны Такера?

Я смотрю на него.

‑ Ты мне не веришь? ‑ Это не очень помогает.

‑ Я этого не говорил. Просто… ‑ Он провел языком по губам. Никогда раньше не замечала за ним такого. ‑ Ну, я думал, мое видение показало мне сначала одно, а потом это все оказалось совершенно иным.

‑ Правильно, потому что это произошло из‑за меня, ‑ говорю я.

‑ Ты не разрушила это, ‑ ловит он мой взгляд. ‑ Думаю, ты просто изменила его. Правда, я не понимал этого прежде. Просто не мог.

‑ И ты понимаешь это теперь?

Он отрывает от меня свой пристальный взгляд.

‑ Я не говорил, что… ‑ он берет камень и кидает его в воду так, чтобы он скользил по воде, ‑ Я хочу убедиться, что ты знаешь: я не думаю, что ты все испортила, Клара. Это не твоя вина.

‑ С чего ты это взял?

‑ Ты следовала велению сердца. В этом нет ничего зазорного.

‑ Ты действительно так думаешь, ‑ я поражена. Все это время я считала, что он меня обвиняет в случившимся.

‑ Да, ‑ говорит он, слегка улыбаясь, ‑ Как ни странно, это так.

 

ГЛАВА 9. ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ

 

‑ Мы рухнули! Его могучий гром

Доселе был неведом никому.

Жестокое оружие! Но пусть

Всесильный Победитель на меня

Любое подымает! – не согнусь

И не раскаюсь, пусть мой блеск померк…[31]‑ читает Кей Паттерсон. Признаю, у нее приятный голос, хотя и подозреваю, что за ее идеальной внешностью бьется сердце настоящего дьявола.

Ладно, пусть не дьявола. Потому что Кристиану она нравилась, а Кристиан не идиот. Даже Венди говорит, что Кей не так уж и плоха, когда узнаешь ее поближе. Должно быть, в ней что‑то есть, чего я не замечаю.

‑ Ещё во мне решимость не иссякла

В сознанье попранного моего

Достоинства, и гордый гнев кипит, ‑ продолжает она.

‑ Хорошо, Кей, ‑ говорит мистер Фиббс. – Как ты думаешь, что это значит?

Кей хмурит свои брови идеальной формы. – Значит?

‑ Что здесь говорит Сатана? О чем речь?

Она смотрит на него с явным раздражением. – Я не знаю. Я не говорю на старо‑английском или что бы это ни было.

Я бы усмехнулась, но мои дела не намного лучше. Ну, или совсем чуть‑чуть, если говорить именно об этой книге. Что не имеет никакого смысла. Я должна понимать и говорить на любом языке мира, так почему я заблудилась в Потерянном раю?

‑ Кто‑ нибудь? – мистер Фиббс смотрит на класс.

Венди поднимает руку. – Думаю, может, он говорит о том, как ужасен ад, но для него это лучше, чем небеса, потому что в аду он хотя бы свободен. Это как «лучше царствовать в аду, чем служить небесам».

Потрясающе. Я всегда немного нервничаю, когда тема об ангелах проскальзывает в разговоре обычных людей, а теперь вот это происходит на уроке английского. Уверена, мама бы не одобрила выбор книги.

Но опять же, она, возможно, знает об этом все. С тех пор, как она вообще все обо всем знает. И ничего мне не рассказывает.

‑ Отлично, Венди, ‑ хвалит мистер Фиббс. – Вижу, ты читала краткое содержание. – Венди становится милого пунцового цвета.

‑ Дорогая, в этом нет ничего плохого, ‑ весело говорит мистер Фиббс. – Бывает полезно узнать еще чью‑то интерпретацию. Но еще важнее самостоятельно побороться с текстом. Прочувствовать слова внутри себя, а не просто услышать их у себя в голове. – Ты ль предо мною?

О, как низко пал

Тот, кто сияньем затмевал своим

Сиянье лучезарных мириад

В небесных сферах, ‑ цитирует он по памяти. – Чудесные слова. Что они значат?

‑ Он говорит об ангеле, которым тот был раньше, ‑ внезапно говорит Анжела. За весь урок она не сказала ни слова, никто из нас не сказал, но, очевидно, ей надоело сидеть молча, пока он разговаривает об ангелах. – Он опечален тем, как низко они пали, потому что даже устанавливая правила в аду, а не подчиняясь Богу на небесах, он все же чувствует скорбь, потому что, ‑ она опускает взгляд в книгу и читает ‑ Что толку в нашем вечном бытии

И силе нашей, вечно‑неизменной,

Коль нам терзаться вечно суждено? Не знаю, как сильна его скорбь, но, кажется, достаточно.

‑ Ты прочувствовала это на себе?

‑ Эээ… ‑ Анжела человек скорее думающий, чем чувствующий. – Не уверена.

‑ Ну, в любом случае, проницательная интерпретация, ‑ говорит он. – Вспомните, что Мильтон говорил нам в начале книги. Его целью было развернуть идею о непослушании Господу, как в восстании падших ангелов, так и в человеческих сердцах, что привело к изгнанию Адама и Евы из Садов Эдема…

Я неловко ерзаю на стуле. Мне не хочется разворачивать идею о непослушании Господу – я сейчас не особенно расположена к этой теме для разговора, с тех пор, как решила бойкотировать свое предназначение.

‑ Мистер Фиббс, у меня вопрос, ‑ говорит Анжела.

‑ Отлично, ‑ отвечает он. – Суди человека по его вопросам, а не по ответам.

‑ Правильно. Сколько вам лет? – спрашивает она.

Он смеется.

‑ Нет, правда. Сколько? – настаивает она.

‑ Это совсем не имеет отношения к предмету, ‑ твердо говорит он, и могу сказать, она задела его, хотя и не пойму, почему. Он приглаживает свои седые волосы, и вертит в руках кусок мела. – А теперь вернемся к Сатане и его обещанию.

‑ Мне просто было интересно, ровесники ли вы с Мильтоном, ‑ игриво говорит Анжела, прикидываясь дурочкой, будто она просто дразнит его, а не задает серьезный вопрос, хотя так оно и есть. – Может, вы когда‑то общались?

Если мне не изменяет память, на прошлой неделе мистер Фиббс говорил нам, что Мильтон умер в 1647. Если мистер Фиббс когда‑то общался с Мильтоном, то сейчас ему уже больше трехсот пятидесяти лет.

Такое возможно? Я рассматриваю его: замечаю, что в некоторых местах его кожа провисает, множество глубоких морщин залегло на лбу, вокруг глаз, в уголках рта. Его руки похожи на шероховатое дерево. Он, очевидно, стар. Но насколько?

‑ Хотелось бы иметь такое удовольствие, ‑ говорит мистер Фиббс с трагическим вздохом. – Но, увы, мы с Милтоном немного разминулись во времени.

Звонит звонок.

‑ Ах, ‑ говорит он, и его голубые глаза пронизывают лицо Анжелы. – Звонок. Все свободны.

Этим вечером я сбегаю из дома и лечу на ранчо «Ленивая собака». Ничего не могу с этим поделать. Может, это моя ангельская природа.

Я сижу снаружи у окна Такера, в моих волосах снег, и наблюдаю за ним, сначала, как он делает домашнюю работу, затем готовится ко сну (и нет, я отворачиваюсь, когда он переодевается, я не законченная извращенка), а потом засыпает.

Хотя бы в этот момент он в безопасности.

И снова я решаю сказать ему о своем сне – ненавижу что‑нибудь скрывать от него. Мне кажется, что это то, что он заслуживает знать. Я так сердита на маму, осознаю я, за все те секреты, которые есть у нее от меня, а я‑то сама не такая? Не рассказываю ему, чтобы не волновать понапрасну, если мне повезет и вдруг выяснится, что я неверно истолковала свое видение. Я держу это в себе, потому что тот факт, что он будет в курсе, ничего не изменит. Я защищаю его.

Но это все равно отстой.

Около двенадцати тридцати его окно внезапно открывается. Это так неожиданно – я уже находилась в полудреме – что я почти падаю с крыши, но сильная рука хватает меня и оттаскивает от края.

‑ Ну, привет, ‑ радостно говорит Такер, будто мы случайно встретились на улице.

‑ Ээээ, привет.

‑ Отличная ночь для слежки, ‑ замечает он.

‑ Нет, я просто…

‑ Тащи сюда свой зад, Морковка.

Я неловко влезаю в комнату. Он надевает футболку и сидит на кровати, скрестив ноги и глядя на меня.

‑ Это же не слежка, если ты рад меня видеть? – дрожа, предполагаю я.

‑ Как долго ты там просидела?

‑ Как долго ты знал, что я там?

‑ Около часа, ‑ говорит он и неверяще трясет головой. – Ты сумасшедшая девчонка, ты знаешь это?

‑ Я начала это понимать.

‑ Так почему ты здесь? – он хлопает по кровати рядом с собой, и я сажусь. Он обнимает меня одной рукой.

‑ Мне хотелось увидеть тебя, ‑ говорю я, сворачиваясь рядом с ним. – У меня были долгие и одинокие выходные, и мы почти не виделись в школе.

‑ А, ясно. Как прошел кемпинг? Не припомню, чтобы я когда‑либо занимался этим в снегу, ‑ говорит он, поднимая брови. – Наверное, расслабляет.

‑ Вообще‑то, это было не в снегу. – И я рассказываю ему про собрание. Не все, конечно, не про ад, Черное Крыло или то, что мистер Фиббс – полу‑ангел, но большую часть. Уверена, мама бы не одобрила. Кристиан бы не одобрил. И, конечно, Анжела бы не одобрила. Собрание – это секрет, сказала она, словно я должна взять все выходные и поставить на них большую печать «ЗАСЕКРЕЧЕНО».

Я все равно рассказываю ему. Потому что я не готова окружать себя секретами, не от Такера. Потому что единственное, в чем я уверена – это моя любовь к нему. Потому что честно рассказывая ему о чем‑то одном, я чувствую себя чуточку лучше, когда утаиваю все остальное.

Он довольно хорошо воспринимает новости о собрании.

‑ Напоминает церковный кемпинг, ‑ говорит он.

‑ Скорее, встречу членов семьи, ‑ отвечаю я.

Он тянется и целует меня нежным, как перышко поцелуем, касаясь только одной части моего рта, но я все равно теряю способность дышать.

‑ Я скучал по тебе, ‑ говорит он.

‑ Я тоже скучала.

Я обвиваю руками его шею и целую его, и все исчезает, кроме этого момента, его ищущих губ на моих, его рук в моих волосах, притягивающих меня к нему, наших тел на кровати, стремящихся стать еще ближе, его пальцев на пуговицах моей рубашки…

Я не могу позволить ему умереть.

‑ Ты такая теплая, ‑ шепчет он.

Я чувствую тепло. Чувствую себя так, словно я охвачена пламенем, одновременно легким и тяжелым, и время замедляется, как будто я вижу все кадр за кадром. Лицо Такера, нависшее над моим, маленькая родинка прямо под его ухом, которую я раньше не замечала, тени, которые мы отбрасываем на потолок, ямочка, появляющаяся на его щеке, когда он улыбается, то, как учащается его сердцебиение, его дыхание. И на краю сознания я чувствую то, что чувствует он: любовь, трепет от ощущения моей кожи под его пальцами, мой запах наполняет его голову…

‑ Клара, ‑ говорит он, тяжело дыша и отстраняясь от меня.

‑ Все хорошо, ‑ говорю я, снова привлекая к себе его голову, прижимаясь щекой к его щеке, наши губы едва не касаются, наше дыхание на лицах друг друга. – Я знаю, что ты об этом думаешь, это очень мило, но…что, если это и все, что мы можем получить? Что, если это наш шанс, прежде, чем все изменится? Что, если скоро все закончится? Может, нам стоит просто…жить? – Теперь наши поцелуи другие. Появляется нетерпеливость, которой не было раньше. Он останавливается, чтобы через голову снять футболку, открывая свою золотисто‑коричневую кожу, его родео/фермерская/ работа, его мускулы – результат тяжелого труда на протяжении всей его жизни. Он прекрасен, думаю я, так невероятно прекрасен, что мне почти больно смотреть на него, и я закрываю глаза и поднимаю руки над головой, позволяя ему снять с меня рубашку. Прохладный воздух касается кожи, и я дрожу, меня трясет, Такер нежно проводит кончиками своих загрубевших пальцев по моему плечу, задевая лямку бюстгальтера, вдоль ключицы, поднимается вверх по шее, и останавливается на подбородке, поднимая мою голову, чтобы снова поцеловать.

Это действительно произойдет, думаю я. Я и Такер. Прямо сейчас.

Мое сердце бьется так быстро, оно скорее бежит, нежели бьется, как крылья колибри в моей груди, дыхание выходит рывками, будто мне холодно или страшно, но я не чувствую ни того, ни другого. Я люблю его. Я люблю его, я люблю его – пульсируют во мне слова.

Внезапно он замирает.

‑ Что? – шепчу я.

‑ Ты светишься. – Он резко садится.

Так и есть. Оно очень слабое, не настоящее сияние, какое можно было бы представить, но, когда я растопыриваю пальцы и осматриваю тыльную сторону ладони, я вижу, что моя кожа отчетливо светится.

‑ Нет, твои волосы, ‑ говорит он.

Мои волосы. Я немедленно хватаю их обеими руками. Они сияют, нет, лучатся. Яркие сияющие солнечные лучи в темноте спальни Такера. Я как живая лампочка.

Такер не смотрит на меня.

‑ Ничего страшного. Анжела зовет это comaecaelestis. Знак принадлежности к небесам. Именно поэтому в прошлом году мама заставила меня покрасить волосы, ‑ лепечу я.

‑ Ты можешь…выключить его? – просит он. – Прости, но когда я смотрю на это, я чувствую…головокружение, будто сейчас отключусь или упаду в обморок. – Он делает глубокий вдох и закрывает глаза.

‑ И еще легкую тошноту.

Рада узнать, что именно такое впечатление произвожу на парня.

‑ Могу попробовать, ‑ говорю я, и оказывается, что это не так уж сложно. Достаточно просто взглянуть на натянутое выражение лица Такера, и сияние уходит само собой.

Клянусь, что слышу, как Такер облегченно вздыхает.

‑ Прости за это, ‑ снова пытаюсь я.

Он смотрит на меня, тяжело сглатывает, пытаясь вернуть самообладание. – Не извиняйся. Это часть твоей сущности. Ты не должна извиняться за то, кто ты есть. Это красиво, правда. Вызывает трепет. Упадите на колени и поклоняйтесь, и все такое.

‑ Но это вызывает у тебя тошноту.

‑ Совсем чуть‑чуть.

Я тянусь, чтобы поцеловать его все еще восхитительно обнаженное плечо. – Итак, мой свет выключен. На чем мы остановились? – Он трясет головой и чешет тыльную сторону шеи, как он обычно делает, когда ему неловко. Откашливается.

Я резко сажусь. – Ладно, ‑ говорю я. – Думаю, мне пора…

‑ Не уходи. – Он ловит мою руку прежде, чем я встаю. – Останься. – Я позволяю ему снова положить меня на кровать. Он ложится позади, обнимает меня, его рука лежит на моем бедре, я чувствую его ровное дыхание на своей шее. Я пытаюсь расслабиться. Слушаю тиканье часов на его ночном столике. Что, если я никогда не найду способ контролировать сияние? Что, если каждый раз, когда я счастлива, я свечусь? Я буду светиться, его будет тошнить и тогда – дибильнус прерыватус.

Появляется странная мысль. Это как мой личный способ контрацепции. Свечение всего тела.

А потом я думаю: Он умрет, даже не занявшись любовью с женщиной.

‑ Это не важно, ‑ шепчет Такер. Он берет мою руку в свою и сжимает.

О. Мой. Бог. Я только что сказала это вслух?

‑ Что не важно? – спрашиваю я.

‑ Можем мы или нет…ты понимаешь, ‑ говорит он. Это невероятно, что он не может читать мысли, но все равно, точно знает, о чем я думаю. – Я все равно люблю тебя.

‑ Я тоже тебя люблю, ‑ отвечаю я, затем поворачиваюсь и утыкаюсь лицом ему в шею, обвиваю его руками и лежу так до тех пор, пока он не засыпает.

Я просыпаюсь, когда кто‑то отдергивает занавески, и вот что я вижу: мистер Эвери в комбинезоне спиной ко мне, смотрит в окно, где солнце только слегка показывается за амбаром.

‑ Проснись и пой, сын, ‑ говорит он. – Коровы не будут доить себя сами. – Затем он поворачивается. Видит меня. Его рот открывается. Мой рот уже открыт, дыхание замерло в горле, как будто, если я не буду дышать, он не поймет, что я здесь. Так мы и смотрим друг на друга, как две выброшенные на берег рыбы.

Снаружи поет петух.

Такер что‑то бормочет. Поворачивается, стягивая с меня одеяло.

Я дергаю одеяло назад, чтобы прикрыть лифчик. Слава Богу, я все еще в джинсах, в противном случае это выглядело бы действительно плохо.

Это все равно выглядит очень плохо.

Очень плохо.

‑ Эммм…‑ говорю я, но мой мозг как кусок люда. Не могу вытащить оттуда ни слова. Я трясу Такера. Сложно. Будет сложнее, если он не ответит прямо сейчас.

‑ Не может быть, что уже шесть тридцать, ‑ стонет он.

‑ О, еще как может, ‑ выдавливаю я.

Вдруг он резко садится. Теперь мы все втроем смотрим друг на друга как рыбы. Затем мистер Эвери закрывает рот так быстро, что я слышу, как щелкают друг о друга его зубы, отворачивается и выходит из комнаты. Он плотно закрывает за собой дверь. Мы слышим звук его шагов вниз по лестнице, дальше по коридору в сторону кухни. Мы слышим, как миссис Эвери говорит: ‑ О, отлично, вот твой кофе, дорогой… Затем ничего. Он говорит не достаточно громко, чтобы мы могли услышать.

Я хватаю рубашку и надеваю ее через голову, в панике ища свою обувь.

Такер делает то, чего я почти никогда от него не слышала.

Он ругается.

‑ Хочешь, я останусь и попробую все объяснить? – спрашиваю я.

‑ Нет, ‑ говорит он. – О, нет, нет, не делай этого. Тебе нужно просто…уйти. – Я открываю окно и оборачиваюсь. – Прости. Я не думала, что усну.

‑ Я ни о чем не сожалею. – Он спускает ноги с кровати, встает, подходит ко мне и целует в губы быстро, но нежно, обхватывает руками мое лицо и смотрит мне в глаза.

‑ Поняла? Я не сожалею. Оно того стоило. Я приму удар на себя.

‑ Окей.

‑ Я был рад познакомиться с тобой, Клара.

‑ Что? – мой мозг все еще в шоке.

‑ Помолись за меня, ладно? – он нервно улыбается мне. – Потому что я уверен, что родители меня убьют.

Когда я прихожу домой, дела становятся только хуже. Окно в моей спальне закрыто.

Пугающе.

Я проскальзываю в заднюю дверь (к счастью, открытую) и осторожно закрываю ее позади себя.

Мама работает допоздна. В эти дни она много спит. Это дает мне надежду, что она ничего не заметила.

Но мое окно закрыто.

За столом Джеффри пьет апельсиновый сок.

‑ О, Боже, ‑ говорит он, увидев меня. – Ты попала.

‑ Что мне делать? – спрашиваю я.

‑ У тебя должно быть очень хорошее оправдание. И, наверное, тебе стоит расплакаться – именно это ведь делают девчонки, да? И возможно, быть ужасно расстроенной. Если ей придется успокаивать тебя, может она будет не так сурова.

‑ Спасибо, ‑ говорю я. – Это очень помогает.

‑ Ах, Клара, ‑ говорит он, пока я поднимаюсь по лестнице, ‑ возможно, ты захочешь переодеть рубашку, чтобы она не была наизнанку.

Я удивлена, что мне удается подняться к себе, не попавшись. Я переодеваюсь в чистую одежду, умываюсь, расчесываю волосы, и уже начинаю думать, что все обойдется и беспокоиться не стоит. Но затем я выхожу из ванной и вижу маму, сидящую за моим письменным столом.

Она выглядит как очень сердитая мама.

Минуту, которая кажется вечностью, она ничего не говорит. Она смотрит на меня, скрестив руки на груди.

‑ Итак, ‑ наконец, говорит она, в ее голосе звенит лед. – Мама Такера звонила минуту назад. Она спросила, знаю ли я, где моя дочь, потому что последний раз, когда она тебя видела, ты была в кровати ее сына.

‑ Мне ужасно жаль, ‑ заикаюсь я. – Я летала в «Ленивую собаку», чтобы увидеть Такера и уснула. – Ее руки сжимаются в кулаки. – Клара… ‑ Она останавливается и делает глубокий вдох. – Я не собираюсь этого делать, ‑ говорит она. – Я не могу.

‑ Ничего не произошло, ‑ говорю я.

Она усмехается. Посылает мне взгляд, который просит не обижать ее умственные способности.

‑ Ладно, кое‑что почти произошло, ‑ может, если я скажу правду, она увидит, что я ей доверяю, размышляю я. – Но, на самом деле, ничего. Не случилось, я имею в виду. Я просто уснула. Это все.

‑ О, от этого я чувствую себя гораздо лучше, ‑ говорит она с сарказмом. – Кое‑что почти произошло, но не произошло. Отлично. Прекрасно. Такое облегчение. – Внезапно она трясет головой. – Не хочу больше ничего слышать про прошлую ночь. На этом все, юная леди. Ты останешься здесь, в своей постели, в своем доме, каждую ночь, даже если мне придется заколотить окно. Ты меня поняла?

‑ Кроме того, ‑ продолжает она, когда я не отвечаю, ‑ вы с Такером больше не будете встречаться наедине.

Я поражена. – Что?

‑ Больше никаких встреч наедине.

Из меня выходит весь воздух. – Как долго?

‑ Не знаю. До тех пор, пока я не решу, что с тобой делать. Думаю, я и так была слишком великодушна с тобой, учитывая, что ты натворила.

‑ А что я натворила? Это уже не 1900 год, мам.

‑ Я знаю, поверь, ‑ говорит она.

Я пытаюсь встретиться с ней взглядом. – Мам, мне нужно продолжать видеть Такера. – Она вздыхает. – Ты и правда хочешь, чтобы я сказала что‑то вроде мой дом – мои правила? – говорит она утомленным голосом, потирая глаза, так, будто у нее больше нет ни времени, ни сил общаться со мной.

Мой подбородок поднимается. – И ты действительно вынудишь меня переехать, просто чтобы я могла делать со своей жизнью то, что хочу? Потому что я перееду.

Это блеф. Мне некуда идти, нет денег, у меня нет ничего, кроме этого места.

‑ Если это потребуется, ‑ мягко говорит она.

Это конец. Мои глаза наполняются слезами унижения. Я знаю, что у нее есть право сердиться, но мне все равно. Я начинаю выкрикивать все те слова, которые мне хотелось сказать месяцами: Почему ты себя так едешь? Почему тебе безразличен Такер? Неужели ты не видишь, как нам хорошо вместе?

‑ Ладно, тебя не интересует Такер, не почему тебе все равно, буду ли я счастлива?

Она не мешает мне. Я выпускаю пар, она в это время смотрит в пол почти со смущенным выражением лица и ждет, пока я закончу. Затем, когда я замолкаю, она говорит: ‑ Я люблю тебя, Клара. И мне не безразличен Такер, хотя, и знаю, что ты мне не поверишь. И мне не безразлично твое счастье. Но в первую очередь я беспокоюсь о твоей безопасности. Это всегда было моим главным приоритетом.

‑ Дело не в безопасности, ‑ горько говорю я. – Дело в том, что тебе хочется контролировать мою жизнь. Что мне угрожает рядом с Такером? Не, правда, что?

‑ Потому что этой ночью ты была не дома! – восклицает она. – Когда я проснулась, а тебя нет…‑ Ее глаза закрыты. Челюсти сжаты. – Ты останешься в этом доме. И ты будешь видеться с Такером под наблюдением, когда я решу, что это допустимо. – Она встает, чтобы уйти.

‑ Но он умирает, ‑ выпаливаю я.

Она останавливается, ее рука на ручке двери. – Что?

‑ У меня был сон – видение, кажется, это было кладбище Аспен‑Хилл. Я видела похороны. И Такера там не было, мам.

‑ Милая, ‑ говорит мама. – Просто потому, что его там не было, не значит…

‑ Все остальное не имеет смысла, ‑ говорю я. – Если бы умер кто‑то другой, Такер был бы там. Он пришел бы ради меня. Ничто не остановило бы его. Он такой. Он бы был там. – Она издает горловой звук и подходит ко мне. Я позволяю ей обнять меня, вдыхаю запах ее духов, пытаясь найти успокоение в ее тепле, ее твердом, прочном присутствии, но не могу. Она больше не кажется мне ни теплой, ни твердой, ни сильной.

‑ Я не позволю этому случиться, ‑ шепчу я. Я отстраняюсь. – Мне нужно знать, как это предотвратить, только вот я не знаю, что должно случиться, поэтому не представляю себе, что делать. Такер умрет!

‑ Да, умрет, ‑ сухо говорит она. – Он смертен, Клара. Он умрет. Каждую минуту на земле умирает больше сотни людей, и однажды он будет одним из них.

‑ Но это же Такер, мам.

Я снова на грани того, чтобы разрыдаться.

‑ Ты и правда его любишь, ‑ задумчиво говорит она.

‑ Я правда люблю его.

‑ И он любит тебя.

‑ Да. Я знаю. Я чувствую это.

Она берет меня за руку. ‑ Тогда ничто не сможет разлучить вас, даже смерть. Любовь связывает вас, ‑ говорит она. – Клара…я должна тебе сказать…

Но я не могу дать ей уговорить меня смириться со смертью Такера. Поэтому говорю: ‑ Вообще‑то любовь не очень связывает тебя с папой, не так ли?

Она вздыхает.

Я сожалею, что сказала это. Я пытаюсь придумать что‑нибудь, чтобы заставить ее понять. – Я хочу сказать, что иногда людям все же приходится расстаться, мам. Навсегда. И я не хочу, чтобы это произошло со мной и Такером.

‑ Ты упрямая, упрямая девчонка, ‑ говорит она, вздыхая. Она поднимается и идет к двери. Останавливается. Оборачивается ко мне. – Ты ему сказала?

‑ Что?

‑ Про сон, или то, что он по твоему мнению значит, ‑ говорит она. – Потому что объективно ты не знаешь, что он значит, Клара. Это не честно, вываливать это на него, пока ты не знаешь точно. Это ужасно – знать, что ты умрешь.

‑ Я думала, ты сказала, что мы все умрем.

‑ Да. Рано или поздно, ‑ говорит она.

‑ Нет, ‑ признаюсь я. – Я не сказала ему.

‑ Хорошо. И не надо, ‑ она пытается улыбнуться, но у нее не получается. – Хорошего дня в школе. Будь дома до ужина. Нам нужно о многом поговорить. Есть кое‑что еще, что я хочу вам сказать.

‑ Хорошо.

Когда она уходит, я падаю на кровать, неожиданно утомленная.

Она сказала, рано или поздно. И думаю, она бы знала. В ее возрасте, большинство людей, которых она знала, состарились и умерли. Как с землетрясением в Сан‑Франциско. Несколько месяцев назад в газете была история, которую она вырезала, про то, что умер последний выживший в этом землетрясении. Что фактически делает ее последним настоящим выжившим.

Она права. Рано или поздно Такер умрет.

Думаю, поздно. Я должна сделать все, чтобы это было случилось поздно.

Анжела перехватывает меня у дверей кафетерия во время ленча.

‑ Ангельский клуб, ‑ шепчет она. – Сразу после школы, не опаздывай.

‑ Ой, да ладно тебе. – Я совсем не настроена на ее бесконечные вопросы и ответы, ее энергичность, ее дикие теории. Я устала. – Знаешь, у меня есть и другие дела.

‑ У меня есть кое‑что новенькое.

‑ Насколько новенькое? Мы все выходные провели вместе.

‑ Это важно, ясно? ‑ визжит она, что ужасно меня удивляет. Анжела не истеричка. Я внимательнее присматриваюсь к ней. Она выглядит встревоженной, потрепанной, с темными кругами под глазами.

‑ Ладно, я приду, ‑ быстро соглашаюсь я. – Я не смогу остаться допоздна, но я точно приду, хорошо?

Она кивает. – Сразу после школы, ‑ снова говорит она и быстро уходит.

‑ Что это с ней? – Кристиан появляется позади меня, и мы вместе смотрим ей в след. – Я сказал, что у меня встреча с командой по лыжам, и она чуть не оторвала мне голову. – Я трясу головой, потому что понятия не имею, что с ней такое.

‑ Думаю, это важно, ‑ говорит он. Затем он уходит, присоединяясь к группке популярных учеников, идущих на ленч. Около минуты я просто стою, чувствуя себя одиноко и странно, а потом встаю в очередь за едой. Получив свой ленч, я сажусь на свое обычное место рядом с Венди, которая сидит с Джейсоном за столиком невидимок.

Она бросает на меня острый взгляд. Она в курсе о том, что произошло утром.

Джейсон говорит, что ему нужно что‑то сделать и уходит.

У меня огромные неприятности. Со всеми.

‑ Где Такер? – немедленно спрашиваю я. – Он все еще жив?

‑ Ему пришлось пойти домой, чтобы доделать кое‑какую работу во время ленча. Он оставил тебе записку. – Она держит тетрадный лист. Я выхватываю его у нее из рук. – Я ее не читала, ‑ быстро говорит она, пока я разворачиваю записку, но что‑то в ее голосе заставляет меня думать, что возможно, она лжет.

‑ Спасибо, ‑ говорю я, мои глаза пробегают по строчкам. Его неуклюжим почерком написано Держи подбородок поднятым, Морковка. Мы с этим справимся. Просто нам придется какое‑то время соблюдать правила, и нарисован поцелуй.

‑ Твои родители были в бешенстве? – спрашиваю я, пряча записку во внутренний карман куртки. Я снова вижу, как увеличились глаза мистера Эвери, когда он увидел нас.

Она пожимает плечами. – В основном они были шокированы. Не думаю, что они вообще ожидали… – она откашливается.

‑ Ладно. Черт побери, они разозлились. Они все время повторяли слово разочарованы, а Такер выглядел как побитая собака каждый раз, когда, слышал это, а когда он показался им достаточно расстроенным, они отправили его в сарай вычищать навоз, чтобы они могли обдумать наказание.

‑ И каково наказание? – спрашиваю я.

‑ Не знаю, ‑ говорит она. – Скажем, мои родители теперь не самые большие твои поклонники, и ситуация в доме Эвери этим утром была очень напряженная.

‑ Мне жаль, Вен, ‑ говорю я, и это то, что я действительно думаю. – Кажется, я все испортила. – Она кладет руку мне на плечо и коротко сжимает его. – Все хорошо. Это драма отношений. У нас у всех в отношениях есть драма, да? Просто так случилось, что у тебя отношения с моим братом. Думаю, я должна была это предвидеть.

‑ Но я должна еще кое‑что упомянуть, ‑ через минуту добродушно добавляет она. – Если ты обидишь моего брата, тебе придется иметь дело со мной. Я закапаю тебя в лошадином навозе.

‑ Хорошо, ‑ быстро говорю я. – Я это запомню.

‑ Так что за срочность? – спрашивает Джеффри. Он бежит вдоль стены «Розовой подвязки» к месту, где сидим мы с Кристианом, ожидая Анжелу, которая опаздывает, что для нее не характерно. – Я думал, мы не будем собираться на этой неделе, потому что, знаете, мы и так провели все выходные вместе. Меня, ребят, от вас уже тошнит.

‑ Рад видеть, что ты почтил нас своим присутствием, ‑ говорит Кристиан.

‑ Ну, не мог же я это пропустить, ‑ говорит он. – Вы же знаете, что весь этот клуб держится только на мне. Я предлагаю сменить название на клуб Джеффри. – Он улыбается, когда подходит к столу. На чистых сестринских инстинктах я поднимаю ногу, как будто собираюсь поставить ему подножку, он улыбается, перешагивает через мою ногу и толкает меня в плечо.

‑ Как насчет клуба какашкоголовых? – предлагаю я.

Он фыркает. – Какашкоголовая. – В детстве это было самым большим оскорблением.

Секунду мы боремся, пытаясь дать друг другу подзатыльник. – Ой, ‑ говорю я, когда он выкручивает мое запястье. – Когда ты успел стать таким чертовски сильным? – Он отступает и ухмыляется. Эта перепалка с Джеффри кажется удивительно приятной. Он стал почти прежним собой, с тех пор, как мы вернулись с собрания, словно он, наконец, дал себе разрешение жить дальше, какой бы груз не лежал на нем прежде.

Кристиан смотрит на нас. Он единственный ребенок и ему не понять тонкого удовольствия от подтрунивания над братом. Я последний раз толкаю Джеффри, чтобы сровнять счет и занимаю свое место за столом.

Джеффри приземляется на стул напротив меня.

Анжела подходит к нам сзади. Она садится, не говоря ни слова. Открывает свой блокнот.

‑ Итак. Неотложное дело, ‑ говорю я.

Она делает глубокий вдох: ‑ Я изучала продолжительность жизни полу‑ангелов, ‑ говорит она.

‑ Это имеет отношение к тому, что ты спрашивала мистера Фиббса сколько ему лет? – интересуюсь я.

‑ Да. После того, как на прошлой неделе я увидела собрание, мне стало любопытно. Мистер Фиббс ‑ Квортариус, я практически уверена, но он выглядит гораздо старше твоей мамы, а она ‑ Димидиус. Теперь вы понимаете, что меня смущает.

Я не понимаю.

‑ Или мистер Фиббс должен быть на много старше твоей мамы, ‑ начинает она объяснять, ‑ или возраст твоей мамы исчисляется иначе, чем его. Что приводит меня к мысли, что если Квортариус, который только на четверть ангел – на семьдесят пять процентов человек – то он и стареет в таком же соотношении к человеческому возрасту. Люди, в основном, не живут дольше ста лет, но Квортариус может прожить сто двадцать пять. Тогда понятно, почему мистер Фиббс выглядит старым.

Она останавливается. Барабанит ручкой по блокноту и выглядит взволнованно.

‑ Продолжай, ‑ говорю я.

Еще один глубокий вдох. Она не смотрит на меня, и это начинает выводить меня из себя. – Я думала о том, что Димидиус, который всего наполовину человек, может жить как минимум в два раза дольше, где‑то двести – двести пятьдесят лет. Так что твоя мама полу‑ангел среднего возраста. Она выглядит примерно на сорок. Столько ей и есть.

‑ Звучит так, как будто ты все уже выяснила, ‑ говорит Кристиан.

Она сглатывает: ‑ Мне казалось, так и было. – Говорит она странным невыразительным голосом. – А потом я прочла это. – Она переворачивает несколько страниц в блокноте и начинает читать. ‑ Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии – это ангелы, как минимум, в широкой трактовке их называют ангелами ‑ увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал.

Я знаю этот отрывок. Это Библия. Ветхий Завет глава 6. Появление Нефилимов: полу‑ангелов.

Но Анжела продолжает чтение: ‑ И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет. Затем он возвращается к Нефилимам, когда «сыны божьи и дочери человеческие и дети их» и всем этим «героям древности», и мне это показалось странным. Сначала речь идет о Нефилимах, затем Бог ограничивает срок жизни человека, а затем речь снова идет о Нефилимах. Но потом до меня дошло, что это срок не людей. Эта часть в середине не о людях. Бог создал нас смертными.

‑ Бог создал нас смертными, ‑ тупо повторяю я.

‑ И не важно, способны ли мы прожить сотни лет. Мы не проживем дольше ста двадцати, ‑ подводит итог Анжела. – Я читала про это всю ночь, и не смогла найти записи ни об одном Димидиусе или Квортариусе, который бы прожил дольше. Каждый, о ком мне удалось найти хоть что‑то, умирал либо до своего сто двадцатилетия, или в течение этого года, но никто не дожил до сто двадцати одного. – Внезапно Джеффри издает шокированный звук. Он вскакивает на ноги. – Ты несешь чушь, Анжела. – Его лицо искажает выражение, которое я никогда раньше не видела, дикое и отчаянное, полное ярости. Оно пугает меня.

‑ Джеффри…, ‑ начинает Анжела.

‑ Это не правда, ‑ говорит он, будто угрожает ей. – Как такое возможно? Она совершенно здорова.

‑ Окей, ‑ медленно говорю я. – Давайте успокоимся. Итак, нам отмеряно сто двадцать лет. И ни дня больше, так?

‑ Клара, ‑ шепчет Кристиан, и я чувствую от него что‑то вроде жалости, а затем на меня обрушивается осознание.

Я такая дура. Как я могла быть такой глупой? Вот я думаю, что все нормально, что сто двадцать лет – это нормально, потому что мы хотя бы останемся молодыми и сильными. Как мама. Мама, которая не выглядит старше сорока. Мама, которая родилась в 1890. Маргарет и Мэг, и Мардж, и Марго, и Меган, и все эти незнакомки, кем она была в прошлом. И Мэгги – моя мама, которой несколько недель назад исполнилось сто двадцать.

Меня тошнит.

Джеффри бьет кулаком в стену. Его кулак проламывает ее, словно она сделана из картона, куски штукатурки летят в разные стороны, его удар такой сильный, что кажется, будто все здание пошатнулось.

Мама.

‑ Мне пора, ‑ говорю я, вставая так быстро, что мой стул переворачивается. Я даже не останавливаюсь, чтобы поднять рюкзак. Я просто бегу к выходу.

‑ Клара, ‑ зовет Анжела. – Джеффри…стойте!

‑ Пусть идут, ‑ уже у дверей я слышу голос Кристиана. – Им нужно домой. – Я не помню, как доехала до дома. Я просто здесь, уже паркуюсь на подъездной дорожке, руки так крепко сжимают руль, что костяшки побелели. В зеркало заднего вида я замечаю грузовик Джеффри, паркующийся позади меня. И теперь, когда я здесь, нарушив, вероятно, десяток правил дорожного движения, чтобы оказаться дома как можно быстрее, часть меня хочет уехать прочь. Я не хочу заходить внутрь. Но мне придется. Я должна узнать правду.

Анжела и раньше ошибалась, думаю, хотя я и не могу вспомнить, когда. Порой она несет такую чушь.

Но она не ошиблась.

Мой сон про кладбище Аспен‑Хилл – это похороны не Такера. А мамы.

Я чувствую себя как в Диснейленде, в чайной чашке, это головокружение, перед глазами все вертится, хотя мое тело и неподвижно. Мои чувства – это беспорядочный коктейль из облегчения, что это не Такер, смешанный с шоком и разрывающей болью, чувством вины и приправленный горем и растерянностью. Меня может вырвать. Я могу потерять сознание. Могу заплакать.

Я выхожу из машины и медленно поднимаюсь по ступенькам крыльца. Джеффри идет позади меня, когда я открываю входную дверь и иду по коридору мимо гостиной, кухни, направляясь к маминому кабинету. Дверь со скрипом открывается, и я вижу ее читающей что‑то на своем компьютере, на ее лице концентрация, пока она смотрит на монитор.

Мной овладевает странное спокойствие. Я стучу, легкий удар костяшками по дереву. Она поворачивается и поднимает глаза.

‑ Привет, милая, ‑ говорит она. – Рада, что ты дома. Нам очень нужно поговорить о…

‑ Полу‑ангелы живут только сто двадцать лет? – выдавливая я из себя.

Ее улыбка гаснет. Она переводит взгляд с меня на Джеффри, стоящего позади. Затем она поворачивается к своему компьютеру и выключает его.

‑ Анжела? – спрашивает она.

‑ Какая разница, откуда мы узнали? – говорю я, мой голос звучит остро, пронзительно. – Это правда?

‑ Заходите, ‑ говорит она. – Присядьте.

Я сажусь в одно из ее уютных кожаных кресел. Она поворачивается к Джеффри, который скрестил руки на груди и продолжает стоять в дверном проеме.

‑ Так ты умираешь, ‑ монотонно говорит он.

‑ Да.

Его лицо выражает испуг, руки опускаются по бокам. Думаю, он ожидал, что она будет отрицать это. – Значит, ты умираешь, только потому, что Бог решил, что нам нельзя жить слишком долго?

‑ Все намного сложнее, ‑ говорит она. – Но по существу, так и есть.

‑ Но это не честно. Ты еще молода.

‑ Джеффри, ‑ говорит мама. – Пожалуйста, сядь.

Он садится в соседнее кресло, и теперь мама может смотреть на нас обоих. Я изучаю ее лицо, пока она пытается собраться с мыслями.

‑ Как это случится? – спрашиваю я.

‑ Я не уверена. Это зависит от нас. Но с прошлой зимы я стала заметно слабее. Особенно за эти последние несколько недель.

Преследующие ее головные боли. Усталость, которую она списывала на проблемы на работе. Ее холодные руки и ноги, то, что ее тепло, казалось, ушло. Новые морщинки. Круги под глазами. То, как она сидела все эти дни, все время отдыхая. Не могу поверить, что я не собрала все воедино раньше.

‑ Итак, ты слабеешь, ‑ говорю я. – А затем ты просто исчезнешь?

‑ Моя душа покинет тело.

‑ Когда? – спрашивает Джеффри.

Она бросает на нас тот грустный, задумчивый взгляд, который мне так знаком. – Я не знаю.

‑ Весной, ‑ говорю я, потому что это единственное, что я знаю. Мои сны показали мне.

Что‑то горячее и тяжелое поднимается у меня в груди, такое сильное, что начинает шуметь в ушах и выбивает воздух из легких. Я начинаю задыхаться. – Когда ты собиралась сказать нам? – Ее глаза цвета полуночи светятся состраданием, что я нахожу ироничным, потому что умирает именно она. – Тебе нужно было сосредоточиться на предназначении, а не на мне. – Она трясет головой. – И, кажется, я была эгоисткой. Я не хотела умирать. Я собиралась сказать вам сегодня, ‑ говорит она, снова устало вздыхая. – Я пыталась сказать тебе утром…

‑ Но есть же что‑то, что мы могли бы сделать, ‑ перебивает ее Джеффри. – Обратиться к каким‑нибудь высшим силам, да?

‑