Рассказы Перлы Агинской, Малки Кофман, Дарьи Люсик и Раисы Гельфонд

Я не даю никаких художественных красок. Они, пожалуй, и не нужны здесь. Передаю рассказы тех, кто три года жил в Минске, кто лично видел, что творили немцы в плененном городе. Это рассказы мучеников – Перлы Агинской, Малки Кофман, Дарьи Люсик и Раисы Гельфонд. Это рассказы о пяти погромах в Минске.

В первые же дни оккупации немецкие власти приказали всему еврейскому населению города в трехдневный срок переселиться в гетто. Для гетто были отведены окраинные улицы и переулки: Замковая, Завальная, Вызволения, Хлебная, Подзамковая, Старомясницкая, Ратомская, Немига, Шпалерная, Глухой и другие.

До переселения в гетто была проведена регистрация еврейского населения. Немцы зарегистрировали до восьмидесяти пяти тысяч человек[175]. Затем начались контрибуции. Вначале по пятьдесят рублей с одного человека, затем по тридцать и двадцать рублей. В связи с контрибуциями были изданы специальные устрашающие указы, а в тюрьму брошены девяносто заложников. Население строжайше предупреждалось о том, что будут взяты новые заложники, если контрибуция не будет выплачена в установленный срок.

Вскоре район гетто отделили от внешнего мира колючей проволокой. И начались с тех пор варфоломеевские ночи в Минске. Евреям, по распоряжению оккупационных властей, прицепили специальные знаки: желтые круглые нашивки десять сантиметров в диаметре. Такие нашивки носили на правой стороне груди и на правой стороне спины. Позже к этому добавили еще четырехугольные белые нашивки с порядковым регистрационным номером. Из гетто выходить строжайше запрещалось.

Горе было тому, кто осмеливался подойти к колючей проволоке, чтобы обменять вещи на продукты. Таких расстреливали на месте.

Часть населения гетто посылалась немцами на работы. Ходили колоннами под охраной. Работающие получали 250 грамм хлеба в день и литр жидкой баланды, изготовленной из травы, гречневой мякины и конины.

Солдаты и полицейские почти каждую ночь врывались в дома, грабили, убивали евреев целыми семьями.

Однажды осенью Перла Агинская пошла посмотреть, что делается в одном из домов на Зеленом переулке. Словно мираж, перед ней раскрылась такая картина: маленькая комнатушка. Стол, кровать. Мерцает каганец. У стола лежит девушка лет восемнадцати. Она совершенно голая. По девичьему телу из глубоких черноватых ран отрезанных грудей струится кровь. По всему видно, что девушка изнасилована и убита. У полового органа были огнестрельные раны.

Неподалеку от девушки лежал задушенный мужчина. Дальше – кроватка. В кровати зарезанная ножом женщина, а рядом с ней лежали трупики расстрелянных детей.

Мученическую смерть приняла семья Коварских. Она была уничтожена на третьем месяце оккупации города. Уцелели отец и один сын. Отец успел скрыться на чердаке, сын – под кроватью. Они рассказали, как происходила эта дикая расправа. Поздней осенней ночью в дом ворвались полицейские. Несчастных подняли. Взрослую дочь раздели донага, поставили на стол и заставили плясать, а затем убили ее. Бабушка и внучек были убиты в кровати. Двое детей, мальчик и девочка, убитые в кровати, лежали обнявшись. Девочка, Малка, была тяжело ранена. Она умерла на второй день.

В эту страшную ночь были также перебиты все жители дома.

На пятьдесят третий день оккупации была проведена первая облава на мужчин‑евреев. Немцы увезли на машинах несколько сот человек. Гитлеровцы говорили, что они забирают мужчин на работу. Но вывезенные из гетто больше не возвращались к родным. Через две недели облава повторилась. Забрали несколько тысяч мужчин и некоторое количество женщин. На этот раз их построили в колонны и отвели в тюрьму. Это было предсмертное шествие обреченных.

Через неделю состоялась третья облава… Забрали многих женщин и мужчин, в том числе и больных. Все они расстреляны.

Черные тучи над гетто сгущались. 6 ноября, когда в сердце каждого советского человека рождались приятные воспоминания о торжественных праздничных днях минувших лет, люди вдруг узнали, что завтра будет погром.

В это утро город проснулся необычайно рано. По улицам уже шныряли эсэсовцы и полицейские. Часть гетто – улицы Немича, Башковая, Хлебная, Раковская, Островского и другие – была окружена. Затрещали двери, посыпались стекла окон, взламывались сундуки, шкафы, гардеробы. К домам подходили машины, которые вывозили одежду, посуду, мебель. Людей избитых, с кровоподтеками выгоняли на улицы. Постепенно колонна росла. Стояли женщины, старухи, ребятишки. Многие матери держали на руках младенцев. Всюду плач, стоны, душераздирающие крики.

Так были выброшены на улицу до тридцати тысяч человек. Целый день колонны мучеников, гонимые штурмовиками, шли к поселку Тучинка. Чтобы оправдать свои преступления, немцы инсценировали революционную демонстрацию. Они взяли первого попавшегося человека, сунули ему в руки красное знамя и поставили впереди населения. Силой оружия гитлеровцы заставляли людей петь революционные песни. Затем начались массовые расстрелы. Живых людей укладывали в огромную яму по одному человеку в ряд. Сверху, как из брандспойта, их поливали автоматными очередями, потом на убитых и раненых клали новую партию и также расстреливали.

Через три дня после первого погрома в гетто привезли евреев из Гамбурга, Берлина, Франкфурта. Их поселили отдельно на Республиканской, Обувной, Сухой, Опанасской улицах. Здесь жили до восемнадцати тысяч человек, в числе которых были инженеры, врачи, служащие, рабочие[176].

Не прошло и двух недель, как начался второй погром. Схваченных людей увезли, как и в первый раз, в Тучинки. Здесь же и расстреливали их. Одна женщина во время расстрела была ранена в ногу и сброшена в яму, но яму не закопали, и она выбралась из могилы и вернулась в гетто.

Детей убивали ударами о камень или о землю, бросали в ямы живыми.

Во время третьего погрома, который произошел 2 марта 1942 года[177], немцы хватали людей не только из гетто, но и тех, кто работал вне гетто. Так попал в руки немцев шестнадцатилетний Моисей Пекарь. Во время расстрела, еще по пути к Тучинкам, он упал и притворился мертвым. За колоннами через один‑два часа шли машины, которые подбирали расстрелянных. Вместе с трупами окровавленного Пекаря бросили около ямы на Зеленом переулке.

После третьего погрома участились ночные налеты. По ночам немцы уничтожали семьи евреев, заподозренных в связях с партизанами. С наступлением темноты до рассвета по гетто шныряли черные крытые машины. Это были душегубки[178]. В эти машины сажали пойманных евреев. Мотор работал, и был слышен сильный стук в машине, а через две‑три минуты из машины не доносилось никаких звуков. Каждую ночь, кроме субботы и воскресенья, к воротам гетто подходила душегубка.

В конце лета 1942 года по улицам гетто были расклеены приказы. Оставшимся в живых евреям предлагалось собраться на площади 25‑го Октября для получения синих нашивок. Когда люди собрались, полицейские окружили площадь. Подошли те же черные крытые машины, которые работали четыре дня подряд. Трупы замученных немцы возили к местечку Тростянец, где их сваливали в яму.

После четвертого погрома стало сравнительно тихо. Тем не менее истребление евреев продолжалось. В первое время в гетто были детский и инвалидный дома. Но вскоре и их обитатели были вывезены в душегубках.

Жители Минска помнят, как немецкие разбойники кинжалами убивали детей, помнят детские просьбы к немцам: «Дяденьки, не бейте, мы сами пойдем в машину».

В феврале 1942 года на улице Кирова был убит немецкий офицер. В этот же день несколько сот человек – евреи, русские и белорусы – в качестве заложников попали в застенок гестапо, а через несколько дней минчане видели своих знакомых, застывших на виселицах. На груди повешенных мотались дощечки с надписью: «За связь с партизанами».

Пятый и последний погром произошел осенью прошлого, 1943 года. Это те же слезы, муки, страдания и новые тысячи невинных жертв.

[1944]

Записал майор А. Красов [179]