Глава 11. Интеллект и тюрьма

 

«Преимущество дураков в том, что они никогда не скучают без умных»

(мнение)

 

Зачем «человеку разумному» интеллект, и где именно он находится — знает не каждый. Впрочем, ничего странного в данном явлении нет. Если ты внимательно заглянешь вовнутрь черепной коробки, то наверняка заметишь, что челюсти занимают значительно больше места, чем малопонятное серое вещество, прозванное учеными мозгом. По всей видимости, Создатель, задолго до появления на свет скучной госпожи Науки, однозначно и недвусмысленно определил, что для человека является более важным, а что так, на всякий случай. Тем более, как подсказывает практика, подавляющему большинству homo sapiens мозговые извилины не помогают, а мешают полноценно жить и получать удовольствие от общения с миром.

Обычно слово «интеллект» ассоциируется с чемто разумным. Например, с огромной библиотекой или полетом космических кораблей. Чего, естественно, никогда не скажешь о слове «тюрьма». У людей, никогда не бывавших в местах «не столь отдаленных» и по роду деятельности весьма далеких от романтиков с большой дороги, тюрьма воспринимается не иначе как место, где «больно бьют» и постоянно насилуют в «одно интересное место». Кстати, достаточно широко распространенное среди обывателей мнение о местах заключения.

На сей счет смею всех успокоить — мусора зверствуют, как правило, только в первые дни задержания, когда ревнивые подмастерья Закона выколачивают из граждан удобные для следствия показания. Что же касается нетрадиционной сексуальной ориентации, то на свободе (вопреки устойчивому мнению социологов) процент голубых и всяких там «неформалов» значительно выше, чем за решеткой. Все эти охивздохи по поводу «бьют и насилуют», если кого и касаются, то таких закоренелых неудачников, каких ещё поискать надо, а вовсе не среднестатистических арестантов. За решеткой (в отличие, от свободы) уважающему себя человеку никто слова худого сказать не посмеёт, не говоря уже о чемлибо большем. И для этого вовсе не обязательно отправлять в реанимацию соседа по камере. Так сказать, в профилактических целях и для укрепления тюремного авторитета. Зачем? Достаточно спокойно сказать несколько слов.

Когда думаешь о тюрьме, сидя в вонючей камере, а не глядя на неё из покачивающегося на рельсах трамвая, то первое, что приходит в голову — так это сравнение с гнилым застывшим болотом, в котором ровным счетом ничего не происходит, где время, словно кусок засохшей грязи, прилипшей к потолку невесть когда. У пессимистов тюрьма ассоциируется с серым кладбищенским склепом, у оптимистов — с заброшенным островом, отрезанным от внешнего мира.

Болото, склеп, остров…

С болотом тюрьма ассоциируется чаще всего. Она похожа на него как внешне, так и по своей внутренней сути. Подобно вязкому, омертвевшему болоту, тюремные стены, как бы исподволь, незаметно, засасывают в трясину человеческий разум тех, у кого он ещё сохранился. Трезвомыслящий человек, не спеша прогуливающийся по тюремному дворику, похож на невесть откуда взявшегося Маугли, волею судьбы живущего в волчьей и, к сожалению, не такой благородной, как у Киплинга, стае.

В тюрьме происходит массовое отупение. Гдето там, на воле, лицам с явными признаками «куку» рекомендуют лечиться, здесь же, за тюремной решеткой, быть дебилом вполне нормально, я бы даже сказал — престижно.

Об армии и тупости военнослужащих в народе ходит не меряно анекдотов. Однако, если бы существовали соревнования по идиотизму, то тюрьма обыграла бы армию, как профессиональный шулер сопливого дворового мальчишку. Я както на досуге задумался: почему же в таком случае о тюрьме, в сравнении с армией, анекдотов ходит значительно меньше? Потом понял. Для того, чтобы придумывать тюремные анекдоты, важно не только отлично знать местную жизнь, но и иметь хотя бы слабое подобие интеллекта для переваривания получаемой информации. А если в голове вместо серого вещества маргарин?

Тюрьма — это склеп, в котором люди похоронены заживо. «Мы как будто бы есть и как будто нас нет…»— в этом коротком обрывке из разговора заключенных — вся арестантская жизнь. Ты не знаешь, что стало с твоими близкими. Им неизвестно, что стало с тобой, что ты ешь, как спишь, о чем думаешь… Ты ушел из привычного течения жизни, взяв с собой только то, что на тебе было в момент ареста. Ушел, оставив память и надежду на то, что ты обязательно, во что бы то ни стало, вернешься.

Тюрьма — это остров, и в этом сравнении также есть некий смысл. Когда в XIX веке строили Лукьяновскую тюрьму, она находилась за городской чертой. С тех пор Киев вырос невероятно, и тюрьма оказалась в центральной части столицы, как грязный, вонючий памятник тоталитарным режимам.

Увы, это не тюрьма на Сейшелах. Там действительно — остров как остров, с приличным, калорийным питанием. Бананы и кокосы: ешь, сколько влезет. Пляж, достойный внимания. Правда, купаться разрешают только два раза в день. Никаких тебе решеток и колючей проволоки. Тюремщиков — так, для порядка, человека четыре, чтобы было кому на соседний остров смотаться, если арестанты чегонибудь пожелают. Живут же люди! У нас почемуто никому в голову не приходит на Трухановом полуострове нечто «не столь отдаленное» возвести, хотя место, как будто бы, неплохое. Уж во всяком случае получше, чем прилегающий к Лукьяновскому рынку район.

…Однажды, накануне ноябрьских праздников, перебирая старые порванные газеты, сваленные плотной стопкой в углу камеры, я наткнулся на брошюру, написанную бывшим американским заключенным, переквалифицировавшимся в тюремной камере из вора в священника. Сама по себе брошюра так себе — обычная религиозная реклама, призывающая верить в Бога, ничем, собственно не отличающаяся от миллионов подобных брошюр, написанных под разными именами, но по одному и тому же трафарету.

Вместе с тем, в брошюре нашлась парочка любопытных мест. Читаешь описание американских тюремных ужастиков и диву даешься! У нас на воле редко кто живет так, как у них на зоне. Каждое утро свежие фрукты, чистые простыни, оборудованный тренажерами просторный спортивный зал, дабы не захирели дряхлые арестантские мышцы. Плохо им там, исстрадались бедолаги… Может быть, нам с ними поменяться местами, так сказать, для обмена опытом? Ведь ездят тудаобратно в рамках культурного обмена студенты, рабочие, вот уже и до военнослужащих дело дошло. Самое занятное то, что автор брошюры, будучи особо опасным рецидивистом (если верить тому, что он написал), находясь под особым контролем, имел возможность с первых дней пребывания в тюрьме выписывать и получать горы всевозможной литературы со всех концов света, какие только душа пожелает. Представляю, как бы повытягивались физиономии американских зеков, узнай они, что передавать заключенным Лукьяновской тюрьмы любые печатные издания строгонастрого запрещены. (Мало ли что арестанты в тех книжках понавычитывают?). Даже такой бестселлер, как уголовный кодекс Украины, и тот, если передадут, то только с высочайшего разрешения руководства. Для этого родственникам арестанта следует написать заявление на имя следователя, пойти к нему на прием, объяснить, зачем заключенному понадобилась та или иная книга (а если речь идет о юридической литературе, то что конкретно арестант собирается в ней найти). Процедура не одного дня и весьма хлопотная: следователи — птицы вольные, их никогда не бывает на рабочих местах, а потом им ещё заявление изучить надо. Не стоит преждевременно радоваться, если заявление всё же прочли и подписали. Теперь с ним нужно пойти на прием к руководству тюрьмы. Тюремщикам также нужно внимательно его изучить, прежде чем подписать, после чего привратник на входе должен получить соответствующее распоряжение сверху и внимательно рассмотреть передаваемую литературу. Вдруг между строк записана невидимыми чернилами секретная информация, способная увести следствие по ложному пути и «воспрепятствовать установлению истины по делу»?

В тюрьме безграмотность приветствуется и всячески поощряется, грамотных заключенных не любят нигде. Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие арестанты, благополучно отсидев в ожидании суда несколько лет, так толкомто и не знают, сколько им светит согласно буквы закона. Отдельные персонажи настолько нелюбопытны, что не знают этого не только после приговора суда, но и после отбытия всего тюремного срока. Одним словом, не забивают голову посторонними мыслями.

К счастью, нелегально пронесенные в камеру книги надзиратели во время обысков не отбирают, а то и вовсе можно было бы взвыть от тоски. Впрочем, на что они им? Разве что бутылку водки сверху поставить. Как я заметил, к литературе во всех её проявлениях тюремщики относятся крайне скептически и равнодушно, а на книги без картинок смотрят и вовсе презрительноудивленно. Зачем только люди на них деньги тратят? Тем более, что в тюрьме есть чудесная библиотека!

На тюремной библиотеке следует остановиться отдельно. Ничего похожего на свободе ты не видел — ни по форме, ни по содержанию. По количеству и богатству произведений литературы тюремная библиотека имеет все шансы получить Гранпри в номинации «за оригинальность». Начнем с того, как она выглядит. Один раз в месяц открывается всё та же кормушка, и грустная, вызывающая жалость женщина неопределенного возраста с лицом, перепачканным дешевой турецкой косметикой, протягивает несколько пожеванных картонных карточек с перечнем литературы. Из них следует выбрать нечто и в ограниченном количестве. Спустя полчаса дама появляется снова в сопровождении такого же, как и она, грустного и худого заключенного, несущего под мышками стопку тюремного чтива. Взамен отобранных заключенными карточек в кормушку просовывается литература, и женщина неопределенного возраста исчезает, появляясь вновь лишь через месяц. Поменять выбранный журнал или книгу и теоретически, и практически невозможно — дама раньше вышеуказанного времени не появится, и звать её такое же глупое и бессмысленное занятие, как бороться с восходом солнца. Кроме того, достаточно часто выбранная карточка не совпадает с тем, что просунут в кормушку. Возмущаться нет ни малейшего смысла. Будешь шуметь — всё отберут и вообще ничего не получишь, а так хоть чтото.

Переходим теперь к качеству и содержанию тюремной «библиотеки». Любая свалка макулатуры отличается от разносимой по камерам литературы, примерно как библиотека Оксфордского университета от этой самой вышеназванной свалки. По всей видимости, не принятую в переработку макулатуру привезли в тюрьму в начале семидесятых годов. Не выбрасывать же её, а так — пусть зеки читают, им всё равно делать нечего. Замусоленный журнал без начала и без конца, датированный более поздним периодом — годами эдак восьмидесятыми, воспринимается как музейная редкость. Кто знает — может быть, гденибудь в загашнике у тюремщиков и стоят аккуратные ряды книг, чтобы было что показать проверяющим, но то, что к нам в камеру они никогда не попадут — в этом ни у кого из арестантов нет и тени сомнения.

Посему, как и во многих других тюремных вопросах, «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Хочешь читать — напрягай адвокатов, тюремщиков, на худой конец — сокамерников (хотя будет лучше, если ты никогда и ничего у других заключенных просить не будешь — это неписаное правило желательно не нарушать. Вопервых, просьба может быть неверно истолкована со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вовторых, малейшая зависимость от кого бы то ни было опасна). Пусть за определенное вознаграждение пронесут в камеру то, что ты считаешь для себя необходимым.

Человеческий мозг, как это ни печально, является неотъемлемой частью всего организма. Подобно любой другой части тела, он имеет свойство и развиваться в заданном направлении, и атрофироваться, если о нем позабыть, болтаясь круглые сутки на нарах, уперев равнодушный, немигающий взгляд куданибудь в трещину на потолке.

Заметить, как постепенно выходят из строя внутренние органы, легко — мозг получает и обрабатывает получаемые от всего организма импульсы, сигнализирующие о болевых ощущениях, об одышке, об угасании зрения. Что же касается деградации мозга, то заметить её невероятно трудно, потому что именно мозг контролирует весь организм, включая себя самого. Для того, чтобы трезво оценить, что же на самом деле происходит внутри собственной черепной коробки, необходимо обладать как минимум высокой степенью самокритики и самоконтроля, а также умением абстрагироваться. К сожалению, это не многим дано. Обычно люди плохо воспринимают неприятные новости и стараются не думать о них, вместо того, чтобы сделать разумные выводы и попытаться чтолибо изменить как в себе, так и в окружающем мире.

Кстати, на данной особенности человеческой сущности построен достаточно часто встречающийся прием межличностных отношений. Состоит он в том, что подчиненный, стремящийся сделать карьеру, сообщает своему боссу только хорошие, приятные для слуха вести, стараясь подстроить ситуацию таким образом, чтобы всё плохое и неприятное говорил конкурент. Спустя какоето время один подчиненный начинает ассоциироваться у шефа с чемто хорошим, другой, соответственно, с чемто плохим. При виде первого невольно поднимается настроение, при виде второго, даже если всё идет хорошо, возникает чувство напряжения и тревоги. Первого приближают к себе, второго отдаляют. У первого появляется реальная возможность продвинуться вверх по служебной лестнице, второй остается на прежнем месте, несмотря на то, что профессионально он может быть подготовлен значительно лучше, чем первый.

В тюремной жизни всё происходит точьвточь, как на свободе. Перед тем, как втереться в доверие, аккуратно забросят в разговоре (как рыбак крючок с леской) парутройку лестных, приятных для слуха фраз о том, как повезло окружающим с таким сокамерником как ты. Заглотнул наживку — всё, готовься. Скоро сожрут.

Когда находишься за решеткой и, к тому же, в состоянии постоянного нервного напряжения, не такто легко сохранить способность думать разумно. Однако это непременное условие выживания. Чем лучше работает компьютер внутри головы — тем больше шансов с минимальными потерями выбраться на свободу.

Среди наиболее простых и доступных видов тренировки мозговых извилин первое место занимает заурядное чтение печатной продукции с последующим анализом прочитанного. Чем больше информации поступает в мозг — тем лучше. Гдегде, а в тюрьме от переизбытка полученных знаний ты явно не заболеешь. В этом отношении положительным сдвигом в политике, проводимой тюремным начальством, явилось разрешение родственникам заключенных выписывать для арестантов некоторые газеты. Приходят они в тюрьму с опозданием (пока надзиратели их полистают) на несколько дней, часто теряются, но это всё пустяки. Ведь чтото да доходит до камеры! Обращаюсь к вам, друзья и родственники коллег по несчастью. Если ктото из ваших уселся за решетку — поинтересуйтесь у местного тюремного руководства, можно ли ему выписать какоето количество печатной продукции. Поверьте — не повредит. Что? Читать не умеет? Научится. Не все начинают изучение родного языка с букваря. Некоторые со статей уголовного кодекса.

Постепенно, размяв глаза на газетных статьях, можно перейти на печатную продукцию пообъемистей и потяжелее по весу. Обычно такую макулатуру называют книгами. Книги, в свою очередь, делятся на те, которые в твердом переплете, и те, которые в мягком. В тюрьме предпочитают иметь дело с книгами в мягком переплете — они легче по весу, а потому их проще таскать вслед за собой из камеры в камеру.

Первую книгу, которая попала ко мне в камеру легальным путем, наверняка можно отнести к разряду тяжелых — как по весу, так и по количеству вложенных в неё мыслей. Это были труды немецкого философа Иоганна Готлиба Фихте, написанные в конце XVIII — начале XIX веков. Справедливости ради замечу, что тюремное начальство разрешило передать мне две книги, но вторая (роман Джека Лондона «Смирительная рубашка»), к несчастью, была в мягкой обложке, и её на неопределенный срок забрали почитать мои адвокаты.

Более внимательно изучить творчество известного идеалиста я планировал ещё со студенческих лет. Однако, в силу того, что Фихте не тот автор, который легко усваивается в промежутке между бокалом пива и очередным телешоу, я никак не мог выкроить время, дабы целиком углубиться в чтение толстых томов с золотым теснением, стоящих на книжной полке моего рабочего кабинета. И тут на тебе — мусора подсуетились. Никогда ещё в моей жизни не было столько свободного времени, как в тюрьме. Никаких тебе телефонных звонков, встреч, беготни… Лежи себе на деревянном полу (как в КПЗ) или на нарах (как на Лукьяновке), думай о вечном. Правда, лампочка, круглые сутки горящая перед глазами, мешает спать и всякие там разные насекомые время от времени по лицу пробегают, как в передаче «В мире животных», но это ещё ничего — жить можно, бывает похуже. Как ни крути, а самое время для чтения серьезной литературы, требующей определенной концентрации внимания. Единственное, что мешает углубиться в чтение (не считая мусоров с их воспаленным воображением и беспокойных соседей по камере) — так это опятьтаки всё та же противная лампочка, которая мешает спать. Как для сна, то она горит достаточно ярко, как для чтения — невероятно тускло. Зрение при таком освещении садится капитально. О естественном, дневном свете мечтать не приходится — внутри камеры окна добросовестно заварены листами металла (так, чтобы до решеток, наваренных снаружи, невозможно было добраться), с просверленными в них тоненькими дырочками, типа — для воздуха. Толку от них мало, хотя… Какаяникакая, а вентиляция.

Долгое время труды Фихте были единственной книгой в камере. Пока мои глаза отдыхали, а мозговые извилины переваривали прочитанное, книгу читали сокамерники. Причем, не просто внимательно читали, а активно обсуждали чуть ли не каждую страницу, словно на научном диспуте. Ничего похожего я раньше не слышал — ни во время семинаров в стенах родного университета, ни во время обсуждения диссертационных работ на заседаниях ученого совета.

В первый день, так сказать, коллективного чтения я подумал, что меня разыгрывают, а когда въехал, что они действительно читают и понимают, что там написано, — растерялся от неожиданности. Чтобы понять мое состояние, следовало бы увидеть ту публику, которая находилась вместе со мной в камере предварительного заключения. Тогда бы все вопросы отпали автоматически. Представьте себе homo sapiens, который вообще никогда книг не видел и вдруг ни с того ни с сего взял от скуки сочинения Фихте и начал читать. Пусть по слогам, но читать! Зрелище уникальное в своем роде.

Постепенно мне открылся скрытый смысл происшедшего. Я отчетливо увидел, как у некоторых соседей по камере реализовывается возникшая на подсознательном уровне потребность в мобилизации (пусть даже путем банального чтения) определенных участков мозга, которые в дальнейшем могут помочь выжить в экстремальных условиях. Особенно ярко это проявилось у тех, кому кроме расстрела от «самого гуманного и справедливого» в мире суда ждать больше нечего.

Человеческий организм, словно индикатор, мгновенно реагирует на малейшие изменения в окружающем мире, подсказывая самому себе, какие силы следует активизировать в той или иной ситуации, а какие должны спокойно ожидать своего часа. Не нужно ничего выдумывать, нужно только слушать себя. Однако, человеческим существам больше нравится брести в темноте, чем идти по ярко освещённой дороге.

Я часто задумываюсь над тем, почему подавляющее большинство из ныне живущих так до сих пор и не осознало простейшую, казалось бы, истину — подобно тому, как каждая человеческая клетка является одновременно и самостоятельной единицей, и частью всего организма, так и сам человек — неотъемлемая часть исполинского тела Вселенной. Тела, для которого не существует ни времени, ни пространства, потому как названные измерения существуют только для его отдельных частей, но не для целого.

Я снова провожу параллель с человеческим телом, чтобы ты меня лучше понял. Подобно тому, как каждая клетка, находящаяся внутри человеческого тела, способна принимать и принимает информацию, поступающую к ней из всех уголков организма, так и человек способен видеть и слышать всё то, что происходит на любом другом конце планеты, всё то, что было пусть даже несколько тысячелетий назад, всё то, что будет как в близком, так и в далеком будущем. В этом нет ничего сложного. Нужно всегонавсего научиться слышать себя — вот и всё.

Все величайшие истины мира просты.

Самое сокровенное Знание лежит перед тобой, как на ладони. Открой глаза, протяни руку — и оно станет твоим.

Люди чаще всего теряют то, что имеют, и не получают того, что могли бы иметь, исключительно по однойединственной причине — они не верят в то, что это может им принадлежать (даже тогда, когда оно им уже принадлежит). У людей нет веры, они суеверно боятся слышать едва различимые импульсы из глубин Бездны и сознательно делают сами себя слепоглухонемыми, а потом удивляются — откуда Нострадамус всё знал наперед? А, может быть, он был таким же, как все? Только вот, в отличие от окружающих, не боялся слышать себя, не боялся верить, открыв Господу свое сердце.

Учитель из Назарета мог идти по воде, потому что верил — Он может идти. Те, кто поверили, также смогли пойти за Ним вслед. Ты не в состоянии пройти сквозь многометровые тюремные стены потому, что сам не веришь в возможнось этого. Впрочем, ты даже не пытался поверить. Так — напряг воображение и снова расслабился, ворочаясь на тюремных нарах. Между тем, подобные умственные упражнения не имеют ничего общего с подлинной верой.

Не правда ли, странно вспоминать о том, что со мной было на КПЗ, о чем я там думал… Занятно перебирать в памяти воспоминания об одной камере, сидя в другой, не намного лучшей (если понятия «лучше» и «хуже» вообще здесь уместны). Разве что отдыхаем мы теперь на Лукьяновке, а не на Подоле.

В эту минуту там, за решеткой — глухая, беспросветная Ночь. Для нас весь мир перестал существовать, и осталась только одна реальность — тюремная камера размером в два с половиной шага в ширину и в четыре в длину. Камера для четверых зверски усталых, но несломленных человек.

Впрочем, здесь не так тесно, как может показаться на первый взгляд постороннему, не привыкшему к тюрьме человеку. Мир внутри нас ничуть не меньше того мира, который остался снаружи. К тому же, за решеткой легче, нежели на свободе, понять, что хотел сказать Фихте, когда писал о назначении человека.

…Перебирая в памяти различные упражнения, придуманные для развития интеллекта, невольно склоняешься к мысли, что наиболее эффективным и полезным тренингом является изучение иностранного языка.

Сама по себе идея чегонибудь такое выучить в заключении далеко не нова. Языки осваивали многие знакомые нам исторические персонажи, коротая дни за тюремной решеткой. Да чего там далеко ходить? К примеру, Фрунзе освоил французский в ожидании исполнения смертного приговора. Тюремные надзиратели недоуменно хихикали, почесывая затылки. Они никак не могли взять в толк, с кем именно на том свете собирается разговаривать их арестант. Сам же Михаил Васильевич совершенно не планировал покидать планету в столь неспокойное и, вместе с тем, интересное для него время. Герой гражданской войны ни на мгновение не сомневался в том, что благополучно выберется из тюрьмы и расстреляет всех тех, кто вел себя с ним неучтиво. Что он, собственно говоря, и сделал впоследствии, неторопливо обдумывая, как бы получше объединить огромные территории в одноединое государство. Ненавязчивое посвистывание пуль над головой совершенно не отвлекало командарма от возвышенных мыслей, а, скорее наоборот — как лунная ночь для поэта, благотворно воздействовало на нервную систему, вдохновляя на всё новые и новые подвиги.

В отличие от царской Малороссии, заключенным независимой Украины литературу без специального и высочайшего повеления не передают. Одни и те же учебники иностранного языка (преимущественно, английского), раздобытые нелегальным путем, гуляют из камеры в камеру, повышая интеллектуальный уровень их обитателей. Я, правда, не знаю ни одного, кто бы в совершенстве чтонибудь да выучил, но это, так сказать, вопрос третий. Главное, что отдельные лица настойчиво, месяцами, добросовестно учат один и тот же урок. Почему так долго? Обстановка не позволяет. К тому же, в заключении, в условиях массового отупения и откровенного дебилизма, компьютер в голове работает не так быстро, как на свободе.

Что поделаешь — в тюрьме особо выбирать не приходится. Многие интеллектуалы учат языки не по тем учебникам, по которым хотят, а по тем, какие есть в наличии у сокамерников. (Редко у кого есть свой собственный и, главное полный комплект учебных материалов. По крайней мере, я таких счастливчиков не встречал). Чаще всего бывает так, что у одного из сокамерников гдето под нарой валяется вводный курс английского языка, у другого — курс для более продвинутых, но уже не английского, а немецкого. Ничего страшного. Заключенные не отчаиваются. Поучили немножечко английский, теперь почитаем немецкий, пока в камеру не приедет продолжение английского учебника. То, что это самое продолжение может приехать года через дватри, никого не смущает. Всё равно сидим. Уже никто никуда не спешит.

Вместе с тем, и от такого изучения языков есть определенная польза. Чем глубже изучаешь язык другого народа — тем лучше начинаешь понимать поступки граждан, его населяющих. Ведь, в первую очередь, изучается не язык, а материализованная в языке манера мыслить, в которую каждый народ заложил своё особое отношение к окружающему миру. Ты как бы отходишь в сторону и начинаешь смотреть на многомиллионные народы, словно на отдельно стоящих людей, нередко связанных между собой кровными узами. Порой любящих и готовых к самопожертвованию. Порой ненавидящих и стремящихся стереть друг друга с лица земли на протяжении тысячелетий.

Даже самые незаметные, неброские изменения, происходящие в жизни народов, накладывают отпечаток на их язык. Нечто подобное происходит и с каждым отдельным человеком. Любое изменение в жизни, не говоря уж о более серьезных процессах внутри черепной коробки, отражается в обыденной речи. То, что не способен определить ни один рентгеновский аппарат, несложно установить, внимательно послушав, что и как говорит интересующий тебя пассажир.

Человеческие головы — словно компьютеры. Чем примитивнее их устройство — тем примитивнее речь. В случайных словах (которые никогда не бывают случайными), в обрывках брошенных в спешке фраз материализуются мысли. Людей выдают мелочи, как бы тщательно они не скрывали лицо. Умение замечать мелочи и, основываясь на них, безошибочно делать единственно верные выводы сродни искусству, освоить которое легче, если ты практикуешь изучение иностранных языков. При условии, что твои занятия проходят осознанно, а не превращаются в тупую зубрежку ранее незнакомых для слуха импортных слов.

Я смотрю на скучные лица сокамерников и думаю: а о каких, собственно, знаниях вообще может идти речь? Большинство заключенных читает по слогам, путаясь и запинаясь в словах, так до сих пор и не научившись грамотно выражаться на родном языке, а тут иностранный… Тех, чудом сохранившихся динозавров, которые всё ещё пытаются чтото учить, убивая зрение под тусклой тюремной лампочкой, волнует исключительно результат — научиться в совершенстве говорить и читать на другом языке, чтобы в будущем с выгодой для себя использовать полученные навыки. Если, конечно же, у них будет это самое будущее. К чему ещё ведет учебный процесс, никому нет ни малейшего дела. Никто из заключенных не намерен забивать голову сложными алгоритмами и уподобляться Икару, взлетевшему слишком высоко над волнами моря.

Когда невесть откуда появившееся вдохновение совпадает с не заполненными бытовухой минутами, арестанты берут в руки замусоленную ручку, тщательно разглаживают лист бумаги и начинают писать во всевозможные инстанции бесчисленные жалобы, протесты, прошения и, конечно же, письма родным и друзьям. Жалобы и прочее слуги закона просматривают безо всякого интереса, отмахиваясь от них, словно от назойливых мух. Чего совершенно не скажешь об арестантских письмах. Чточто, а эти литературные памятники читаются и изучаются с нескрываемым интересом. Все имена, упомянутые в письмах, фиксируются, так сказать, на всякий случай, затем выборочно проверяются. Все заключенные знают об этом, но что любопытно — многие из тех, кто угрюмо молчал на допросах, добросовестно описывают свои художества в посланиях сподвижникам на свободу. Понятно, что такие послания до адресатов доходят не сразу, а с опозданием месяца эдак на два, когда на них одевают наручники и предъявляют письма с неволи как вещественные доказательства, приобщенные к материалам уголовного дела.

Печальных примеров сколько угодно, но арестанты упрямо продолжают писать. То ли им не хватает внутрикамерного общения, то ли проклевываются литературные наклонности или просто от скуки — так сразу и не разберешь. Неужели непонятно, что в девяносто девяти случаях из ста тюремная почта контролируется операми? Очевидно, не понимают или делают вид, что не понимают, помогая хозяевам дергать марионеток за нитки. Вот и плывут по протянутому канатику (сплетенному из ниток со старого распущенного свитера) из камеры в камеру тюремные ксивы, незаметно увеличивая некоторым заключенным и без того не такой уж и маленький срок.

Мда… Никогда не предполагал, что придется окунуться в этот особый, ни с чем не сравнимый мир. Мир, в котором деградирует и нравственно разлагается каждый, вне зависимости от того, кто он — заключенный или тюремщик, добровольно выбравший жизнь сторожевого пса. У одних гуманоидов загнивание мозговых извилин проявляется быстрее, у других, наоборот, медленнее и более вяло — здесь играет роль тот факт, с каким внутренним стержнем человек пришел с воли. Мне жаль тех арестантов, кто по малолетке попал за решетку сырым куском человеческой глины и оформился как homo sapiens на дешевых казенных нарах. Такие обречены.

Тюремная камера — словно общий вагон остановившегося в темноте поезда. Люди коротают время за спорами, ссорами, разговорами, воспоминаниями, но, если брать по большому счету, каждому из пассажиров глубоко плевать на судьбы случайных и не случайных попутчиков. У каждого своя судьба, своя, не похожая ни на чью, дорога домой.

Интересно, а как ты поступишь, если ради того, чтобы выйти из вагона, необходимо будет растолкать пассажиров, стоящих возле выхода из него? Будешь ли ты церемониться со своими попутчиками? Будут ли они считаться с тобой, если им придется выбирать между твоей, чужой для них жизнью, и такой долгожданной свободой? Те, с кем ещё вчера ты делился последним куском хлеба? С кем ел, пил, мечтал, строил планы на будущее? Не лучше ли подумать об этом сейчас? Мало ли что может стрястись в этой жизни… Когда Судьба поставит нас перед выбором, времени для раздумий не получит никто.