Как мы с папой красили яйца

Кристийна Касс

Истории про Петру

 

 

Касс Кристийна

Истории про Петру

 

 

 

С папой на санках

 

Зима потому классное время года, что идёт снег, можно лепить снеговиков, кататься на коньках и на санках.

– Ну‑ка, доченька, одевайся потеплее, пойдем кататься на санках, – сказал однажды папа.

Если папа сказал, что пойдём кататься, то собираться нужно живо, потому что папа такое говорит нечасто.

Мама проверила, чтобы я надела теплую кофточку, колготки, рейтузы и шерстяные носки, шапку и шарф, толстую куртку и ватновые штаны, и непромокаемые варежки – это все, чтобы не замёрзнуть.

Папа надел только джинсы, футболку и куртку, а шапку надевать не стал.

Я сказала, что так нечестно, что папе не надо надевать шерстяной комбинезон и ватновые штаны, но папа лишь рассмеялся:

– Ха‑ха! Вот когда вырастешь, то будешь надевать, что захочешь. Кроме того, на улице даже минуса нет.

На горке было много детей и мало взрослых. Почти все съезжали на санках или на лыжах и тотчас карабкались обратно. И почти все взрослые стояли на горе или по обочинам и кричали своим детям, мол, молодец, давай еще разок.

Но мой папа хотел быть лучше этих пап и мам, которые только криками подбадривают своих детей, машут руками и, дрожа от холода, смотрят на всё со стороны.

Мой папа сел со мною в санки, хотя двоим поместиться там трудно. Папа сильно оттолкнулся, санки понеслись вниз, и он закричал:

– Пропустите с ребёнком! Эй, внизу, поберегитесь, кому жизнь дорога!

На середине спуска папа вылетел из санок, но продолжал улыбаться.

– Бедненькие, стоят там и дрожат, – сказал папа. – Они и знать не знают, как здорово кататься на санках.

Мы съехали с папой еще пять раз, и каждый раз папа вываливался из санок. Последний раз он уже не улыбался, а только сказал, что на сегодня хватит, потому что штаны у него совсем промокли.

– Ты что, дома в туалет не сходил? – удивилась я.

А папа ответил, что это он не написал в штаны, а что они промокли от снега.

– Тебе тоже надо было надеть шерстяную кофту и толстые штаны, – сказала я.

И папа ответил, что я совершенно права.

Мне хотелось ещё покататься одной, и я забралась на горку и скатилась, потом опять забралась и опять скатилась, и мне было ужасно весело.

А мой бедный папа стоял под горкой в мокрых штанах, дрожал точно так же, как другие папы и мамы, и кричал мне, что здорово, давай еще разок.

 

Новогодний салют

 

Новый год – это так здорово. Если ты, конечно, не маленький и не боишься громких взрывов. И даже не решаешься выйти из дома, когда небо расцвечено разноцветными ракетами и папа зовет тебя во двор запускать салюты.

Папы такие смешные. Им прямо не терпится в Новый год устроить салют. Вот моему папе – точно не терпится.

– Сначала запустим штучки две… и потом ещё две… а потом ещё и ещё… они вон какие крутые! – приговаривал папа. – Ты пойдёшь смотреть папины салюты?

Я ответила, что я девочка, а девочки не любят, когда всё вокруг гремит. Мне бы понравились бесшумные ракеты.

Мама обещала пойти с нами. Она сказала, что после папиного салюта мы сходим на мост посмотреть большой салют. И мне разрешили одеть на шапку розовые наушники, чтобы не так сильно слышать грохотанье.

Мы вышли во двор, и папа запустил несколько ракет. Он радостно скакал по двору, прямо как я, когда получила от Деда Мороза в подарок санки с рулём.

Потом мы пошли на мост, потому что оттуда лучше всего видно салют, но там собралось столько народу, что было не протолкнуться.

И тут я увидела собачку. Маленькую, лохматенькую. Она была совершенно одна и боялась грохота, кажется, ещё больше, чем я, когда была маленькой. Какой‑то мальчик поджёг бомбочку прямо рядом с этой собачкой. Пёсик страшно испугался и подскочил.

– Иди сюда, собачечка! – позвала я её. Она посмотрела в мою сторону, но подойти не решилась. Я снова поманила собачку, и она подошла ко мне. У неё тряслись уши, она вся дрожала, хотя шерсть у неё была густая. Я присела на корточки и погладила собачку, и она встала передними лапами мне на колени. Она вздрагивала и повизгивала при каждом взрыве.

Я взрывов так отчетливо не слышала, потому что на мне были шапка и наушники. А у маленькой собачки не было ни шапки, ни наушников, а просто голые уши. Тут мне в голову пришла хорошая идея. Я сняла наушники и одела их собачке. И надо же! Когда громыхнуло следующий раз, собачка не испугалась, а наоборот, стала лизать мне подбородок и вилять хвостом.

– Откуда взялась здесь эта собака? – спросила мама. – И почему на ней твои наушники?

Я рассказала, как собачка боялась громких хлопков, а мама рассмеялась и сказала, что я, конечно, очень добрая девочка, что одолжила собачке свои наушники, но её хозяину это может не понравиться.

– А у неё нет хозяина, она совсем одна, – сказала я и уже понадеялась, что мама разрешит мне оставить собачку себе.

– Во всяком случае у неё есть ошейник, – сообщил папа и погладил собачку. – И номер телефона есть!

Не успел папа достать из кармана свой мобильный, как вдруг к нам подбежала незнакомая толстая тётя и заголосила. Она кричала, что мы похитили её собаку и мучаем ее какими‑то обручами. Толстая тётя подхватила собачку и скинула на землю мои наушники. Собачка страшно обрадовалась, хотя тётя была очень рассержена. Тётя даже не поблагодарила нас за то, что мы нашли её собаку, и ушла сердито топая.

– Таким вообще нельзя доверять собак! – проворчал папа и поднял мои наушники.

– Не стоит из‑за таких людей портить встречу Нового года, – сказала мама. – Одевай‑ка ты лучше опять наушники, тут ещё будет греметь и греметь.

Но я ответила, что я уже не маленькая и положила наушники в карман. На самом деле я надеялась, что увижу ещё какую‑нибудь собачку, которая боится взрывов.

 

Утренняя спешка

 

Почти каждое утро мама отводит меня в детский сад. Она будит меня, достаёт из шкафа одежду и готовит завтрак. Когда все дела закончены, мы вместе шагаем в детский сад.

Но изредка бывает и так, что маме надо на работу очень рано, и тогда утром в детский сад меня собирает папа. Времени у него уходит на это гораздо больше. И у меня тоже.

– Где твоя одежда? – спрашивает папа, когда я разлепляю глаза.

– В шкафу, – отвечаю я. И папа идёт к шкафу.

Папе точно достанется от мамы, если она увидит, как он порылся в шкафу. Когда через несколько минут папа находит мне в шкафу чистые трусики, маечку, колготки, юбочку и кофточку, я вспоминаю, что мама с вечера уже приготовила мне одежду. Всё красиво сложено на стуле. Но папе я этого не говорю, иначе он на меня рассердится.

Когда я уже одета, папа отправляет меня в туалет и в ванную чистить зубы.

– А мама сначала всегда отправляет меня пописать и почистить зубы, – говорю я папе. – И только потом одеваться.

Папа отвечает, что нет никакой разницы, в каком порядке это делать. И разве не здорово, что с папой утром всё можно делать в другом порядке, чем с мамой. Я говорю, что, по‑моему, было бы здорово, если бы я могла съесть десерт до завтрака, а папа отвечает, что на завтрак десерта вообще не бывает.

Я иду чистить зубы, а папа в это время насыпает в пиалку хрустиков. Уже за столом папа разглядывает мою красную кофточку и говорит, что я стала похожа на мухомор, потому что моя кофточка сплошь забрызгана зубной пастой. И, может быть, мама правильно делает, что отправляет меня сначала мыться и только потом одеваться.

Когда я ем хрустики, несколько капель молока попадают на кофточку, но это ничего страшного, я уже и так вся в крапинку.

– Теперь давай одевай скорее комбинезон, нам уже надо спешить! – говорит папа.

Я говорю, что мне ещё надо сделать хвостики, потому что мама всегда делает мне по утрам хвостики.

– Ну, давай тогда причешем тебя, – говорит папа.

– Где твоя щётка?

– В ванной, в ящике, – отвечаю я и приношу папе свою щётку.

Папа начинает меня причёсывать.

– Надо сделать пробор, – говорит папа, расчесав мне волосы. – Для этого нужна расчёска. Где твоя расчёска?

– В ванной, в ящике, – отвечаю я и приношу папе свою расчёску.

Папа делает мне пробор и собирает волосы с одной стороны головы в хвостик.

– Нам ещё нужны резиночки, – говорит папа. – Где они лежат?

– В ванной, в ящике, – отвечаю я и опять иду в ванную.

Но папа держит меня за волосы и говорит, давай пойдем вместе, тогда ему не придётся делать новый хвостик. И что я могла бы сразу принести всё нужное и время бы тогда не тратилось зря.

Наконец два хвостика готовы, и мне надо побыстрее одеваться, чтобы не опоздать в детский сад.

Папа помогает мне одеть сапоги и шапку. В тех местах, где папа сделал мне хвостики, у меня выпирает шапка, как будто выросли рожки.

– Где твои перчатки? – спрашивает папа и роется в прихожей на полочках и в ящиках. Лицо у папы становится очень красным, это потому, что он уже в пальто, и ему жарко от всей суеты.

– Мама кладёт мои перчатки мне в шапку, – говорю я.

– Ну, а она тогда где? – спрашивает папа, и я отвечаю, что шапка на мне.

Папа смотрит на мою шапку, ощупывает мою шишковатую голову и смеётся, хотя нам уже надо бежать. Потом он снимает с меня шапку и видит, что там внутри лежат перчатки.

Здорово, что папа в хорошем настроении, хотя мы и очень спешим. Было бы совсем не здорово, если бы папа нервничал и сердился бы, что я так долго вожусь. Поэтому я не скажу папе, что мне вообще‑то хочется по‑маленькому, потому что я забыла сходить в туалет.

 

Как мы с папой красили яйца

 

Сегодня мы с папой красили яйца.

– Уже скоро Пасха, – сказал папа. – Давай сделаем маме сюрприз и покрасим яйца сами, чтобы маме не пришлось возиться с луковой шелухой.

Я не знала, что такое возня с луковой шелухой. Да папа, наверное, и сам не знал. Во всяком случае мы не покрасили ни одной луковицы, зато покрасили почти целую коробку яиц.

– Где твои фломастеры? – спросил папа. – Думаю, что фломастерами можно хорошо покрасить яйца.

У меня есть большая банка, в которой стоят фломастеры. Некоторые уже высохли и больше не рисуют, а некоторые ещё очень хорошие. Особенно хорошо рисуют такие ужасные фломастеры, как чёрный, коричневый, серый и тёмно‑лиловый.

Мне не хотелось красить яйца в такие страшные цвета, и я достала из шкафа акварельные краски и кисточку. Стаканчик я взяла из ванной, потому что сейчас никто не собирался чистить зубы.

Папа вынул из холодильника картонную коробку с яйцами.

– Как ты думаешь, может, их надо сначала сварить?

Я сказала, что если мы будем их ещё и варить, то не успеем покрасить до того, как мама вернётся из магазина, и тогда никакого сюрприза не получится. Папа сказал, что я очень даже сообразительная девочка. И он решил, что холодные яйца красить куда легче, чем когда они горячие и обжигают руки.

– Только смотри – осторожно, чтобы не разбились, ладно?

Я обещала быть очень осторожной.

И вот мы стали с папой красить яйца. Я покрасила одно яйцо полностью в жёлтый цвет.

– A‑а! Это, наверное, цыплёнок, – сказал папа, взглянув на мое жёлтое яйцо.

Я нарисовала на яйце красные крапинки.

Папа прищурился и склонил голову на бок.

– У цыплёнка, кажется, ветрянка, – сказал он.

– Не‑ет! – засмеялась я. Иногда папа всё‑таки такой смешной.

– Хм, тогда у него корь.

– Никакая не корь, – сказала я.

– Волдыри от комаров? Прыщики? Веснушки?

– Ничего у него нет. Это просто жёлтое яйцо с красными крапинками, вот и всё.

Папа улыбнулся и стал красить другое яйцо. Он перепробовал все фломастеры, но они были подсохшие. Тут папа нашёл чёрный фломастер, и я уже подумала, что он закрасит всё яйцо чёрным. Но папа нарисовал на нём два больших глаза и рот, смешные ручки и перепончатые лапки. По‑моему, яйцо у папы получилось очень классным.

– Это Клабуш, – сказал папа.

У меня есть такая книжка, в которой рассказывается про существо по имени Клабуш. Его сделали из яйца. Но папино яйцо было совсем не похоже на Клабуша, потому что у настоящего Клабуша красные руки и ноги, а на голове крутики из проволоки, похожие на пружинки. Папа сказал, что красный фломастер высох, и его «Клабушу» придётся теперь ходить с чёрными руками и ногами. Они у него, наверное, немытые.

Я посмотрела на свои руки. Они были немного жёлтые и немного красные. У папы пальцы были чёрные. Ничего страшного, потому что работу мы ещё не закончили. Я тоже сделала Клабуша, а папа раскрасил ещё одно яйцо акварельными красками в синие и зелёные полоски. Следующее яйцо я раскрасила под божью коровку – красную с чёрными точками, а папа нарисовал на яйце паука‑крестовика.

Мне нравилось вот так сидеть вдвоём с папой и красить вместе яйца.

Папа рассказывал, что в некоторых странах мамы и папы прячут от детей в саду шоколадные яйца, а дети должны их искать. А если мамы и папы спрячут очень много яиц, то им самим потом тоже кое‑что достаётся, потому что дети не могут найти все яйца.

Папа пообещал мне купить завтра несколько «киндер‑сюрпризов», если я буду хорошей девочкой и сама докрашу остальные яйца. Потому что по телевизору как раз началась такая передача, которую папе страшно хотелось посмотреть.

А мне пришло в голову кое‑что получше. Я решила сделать папе и маме сюрприз и всё придумала сама.

Я взяла сине‑зелёное полосатое яйцо и спрятала его в мамину большую коробку с чаем. Ложечкой засыпала сверху чаинками, чтобы яйцо не торчало. Потом взяла своего Клабуша и положила его папе в сапог.

Яйцо с пауком‑крестовиком я уложила в мамину мохнатую шапку. Хорошо, что мама не надела эту шапку, когда пошла в магазин, потому что мохнатая шапка – это отличное место, где можно замаскировать яйцо. Яйцо с божьей коровкой я положила папе в портфель. Там как раз был кармашек, где яйцо прекрасно поместилось. Клабуша, которого сделал папа, я отнесла в спальню и положила в ящик туалетного столика охранять мамины серёжки.

Оставалось ещё одно яйцо. Некоторое время я разглядывала жёлтое яйцо в красную крапинку, а потом пририсовала глаза, клюв и две маленькие лапки. Так и быть, пусть это будет цыплёнок, который болеет ветрянкой. Я взяла цыплёнка и бережно перенесла его в родительскую спальню и пристроила у папы под подушкой. Вот папа обрадуется, когда найдёт его там вечером!

 

Взрослые разговоры

 

Взрослые иногда говорит такие странные вещи! Так что ребёнку вообще ничего не понять.

Например, если я нечаянно опрокинула на столе стакан с молоком или нарисовала принцесс на важных бумагах, папа всегда кричит: «Ну замечательно! Вот молодец!» И, конечно же, тогда он не улыбается, хоть и говорит «замечательно».

Или вот бабушка каждый раз, когда меня видит, радуется: «Боже милостивый! Ты ОПЯТЬ выросла!»

И тогда мы идём к двери мерить меня. Там у бабушки на косяке сделаны отметки, какого роста все мои двоюродные братья и сёстры, и я вижу, что не выросла ни на миллиметр.

Не стоит верить тому, что говорят взрослые. Даже тому, что говорит мама.

Однажды, когда мама расчёсывала мои длинные волосы, она сказала:

«Тебе было бы очень хорошо и без чёлки!» Потом она ушла в магазин, оставила меня дома с папой и, конечно же, забыла про этот разговор.

Но я решила удивить маму.

Когда папа заснул, – а засыпает он всегда, как только по телевизору начинается детская передача, – я достала из ящика на кухне ножницы и стала подрезать себе чёлку.

Это было очень непросто, зато интересно. Я решила, что когда вырасту, то стану парикмахером и буду стричь людям волосы так, как сама захочу.

Когда мама вернулась домой и увидела мою новую причёску, то сначала она только улыбнулась и сказала: «Привет, солнышко!» Но очень скоро выяснилось, что улыбалась она только потому, что была без очков.

Когда она подошла поближе, она вдруг вскрикнула:

– Что ты наделала со своими волосами? Ты обкромсала свою чёлку! Как ты вообще до этого ДОДУМАЛАСЬ?

Я расплакалась:

– Ты же сказала, что мне было бы очень хорошо и без чёлки.

На это мама сказала:

– Я же не имела в виду, что ты её ОБРЕЖЕШЬ, а то, что ты её ОТРАСТИШЬ.

Откуда ребёнку знать, что думает взрослый человек?

Я считаю, что должно быть так: если ребёнок нечаянно опрокинул стакан с молоком или нарисовал на важных папиных бумагах принцесс, то папа должен сказать: «Ай‑ай! Вот это ты плохо сделала!»

Если ребёнок приходит в гости к бабушке, как и на прошлой неделе, то бабушка должна сказать: «Ты такого же роста, как и была! Я не верю, что ты выросла хотя бы на миллиметр, но давай всё же измерим».

И мама тоже должна похвалить своего ребёнка за причёску: «Тебе хорошо именно с такими волосами!»

Тогда жить детям было бы намного проще. И взрослым людям тоже.

 

Дядя фотограф

 

К нам в детский сад приходил фотограф. Этот дядя пришёл фотографировать своим аппаратом меня и всех других детей.

Я и все другие дети были нарядно одеты, за исключением Калле. Его мама забыла, что мы сегодня фотографируемся. На Калле была розоватая кофточка и просто колготки. Хорошо хоть в детском саду есть запасная одежда на такие случаи. Это такая одежда, в которую переодевают детей, если они сделали в штанишки.

– Идите сядьте на диван, – сказал дядя фотограф и стал играть с пластмассовыми буквами и цифрами. Мне тоже захотелось поиграть, и я пошла посмотреть, что делает дядя фотограф. Все остальные дети тоже пришли посмотреть, что делает дядя фотограф.

– Я пишу на табличке, какой это детский сад, – сказал дядя фотограф и отправил меня и других детей обратно на диван.

Мы туда все не помещались, и поэтому маленькая Мари упала. Дядя фотограф сказал, что мы и не должны все сидеть на диване, кто‑то может сесть и на пол. Тогда мы все захотели сидеть на полу. Там всем хватило места, но дядя фотограф вытер лоб платком и сказал, чтобы девочки сели на диван, а мальчики – на пол.

Дядя фотограф хотел, чтобы мы все улыбались на фотографии. Поэтому он стал нас смешить.

– Как делает кошка? Бэ‑э? – спросил у нас дядя фотограф.

– Не скажем! – ответил Эрик. – Ты что, глупый и не знаешь, как делает кошка?

– А что у козла острое – рога или зубы? – спросил дядя фотограф и стал строить рожицы.

Эрик и Том тоже стали строить рожицы и играть в козликов, а дядя фотограф сказал тогда:

– Оу ноу.

Том случайно боднул рожками Аннику прямо в косичку, да так, что у Анники с косички слетела резиночка и приземлилась в углу. Анника закричала, и воспитательница Сирли стала её утешать. Воспитательница Катрин стала ругать Эрика и Тома.

Остальные побежали искать Анникину резиночку, а дядя фотограф опять сказал:

– Оу ноу.

– Садитесь теперь все красиво на диван, – сказал дядя фотограф, когда мы нашли резиночку Анники и воспитательница Сирли снова заплела ей косичку. Тогда мы все опять побежали и сели на диван, а маленькая Мари опять упала с края дивана. Какое‑то время мы все смеялись, и дядя фотограф, и воспитательница Сирли, и воспитательница Катрин сказали, что вот теперь получится по крайней мере весёлая фотография.

– Ладно, а теперь, мальчики, садитесь‑ка на пол, будьте паиньками!

Мы все пересели на пол, и вот тут вышла бы совсем весёлая фотография, потому что мы все смеялись, прямо держались за животики.

– Послушайте, мне скоро уже надо быть в другом месте, – сказал дядя фотограф. – Давайте уже быстренько хоп‑хоп и закончим, ладно?!

– Хоп‑хоп! Хоп‑хоп! – выкрикнул Эрик и опять засмеялся.

А дядя фотограф сказал:

– Будьте уже немного посерьёзней, чтобы я мог вас нормально сфотографировать.

– Тогда расскажите им какую‑нибудь грустную историю, – нашлась воспитательница Сирли.

Дядя фотограф стал рассказывать про свою собаку, которая была очень хорошая и весёлая, но совсем недавно умерла.

– Она была большая или маленькая? – спросила Катарина и погрустнела.

– Большая, – сказал дядя фотограф.

Мы все тоже очень запечалились, и тогда дядя фотограф сказал, чтобы мы только не начинали реветь, ведь ничего страшного не случилось.

– Почему она умерла? – спросил Анти.

– Да она на самом деле не умерла, – сказал дядя фотограф и снова вытер платком лоб.

– Ты её похоронил у себя в саду? – спросила я.

– Да нет, вы поймите, у меня на самом деле нет собаки! – сказал дядя фотограф и замахал руками.

– Я эту историю просто выдумал. Теперь сидите все красиво и улыбайтесь, будьте так добры!

– А она была очень старая или очень больная? – спросил Том.

– Собачка умел‑ла, – сказала маленькая Мари и заплакала.

– Оу ноу, – сказал фотограф и щёлкнул фотоаппаратом. Больше фотографий он делать не стал, а сказал только, что придёт в другой раз, а сейчас он очень спешит.

Дядя фотограф обещал придти в какой‑нибудь другой день снова, но, наверное, не придёт. Воспитательница Сирли сказала, что нас придёт фотографировать другой фотограф, какая‑то тётя, которая знает много весёлых историй.

Нам немного жалко, что тот самый фотограф не придёт. Мы у него ещё спросили, какого цвета была его собака и какие её проделки он помнит.