Средневековый замок и его обитатели 4 страница

Первая награда обыкновенно присуждалась тому, кто выбил из седла большее число рыцарей, кто изломал большее число копий, сам крепко усидев на седле. В случае спорного вопроса к решению привлекали дам. Что касается наград, они бывали различны; бывали и незначительные по цене, бывали и ценные. Давали охотничьих птиц, щиты и тому подобные предметы. В ХШв. ландграф Тюрингский Герман устроил турнир в Нордгаузене. У места турнира был разбит сад, посередине которого поставлено дерево с золотыми и серебряными листьями. Всякий разбивший копье нападавшего, но удержавшийся в седле, получал серебряный, а выбивший противника из седла ‑ золотой листок.

Что же еще прибавить о сегодняшнем турнире? Много было поломано копий, немало было разбито и надежд. Многие из небогатых рыцарей так поистратились на наряды женам и на свое вооружение, что долго не забудут о турнире, порасстроившем их домашние финансы.

Судебный поединок (le duel judiciaire, gerichtli‑cher Zweikampf) принадлежит к разряду таких явлений средневековой жизни, знакомство с которыми приоткрывает завесу, скрывающую миросозерцание обитателей средневековых замков и вообще средневекового человека. Случай, так или иначе решающий исход борьбы, случай, зависевший большей частью от каких‑либо заранее сложившихся причин, представлялся в глазах средневекового человека проявлением божественной правды. Торжествует одна сторона, побеждается другая. Мы объясняем себе это или не осознанным заранее неравенством сил, материальных и духовных, с несомненным перевесом на стороне победившей, или просто какой‑либо случайностью, независимой от той и другой стороны, порешившей дело так, а не иначе. Средневековый человек видел в этом проявление какой‑то посторонней силы, будет ли то сила добрая или злая. При таком взгляде он должен был сделаться, конечно, рабом предрассудков, суеверия, нередко приносивших ближним его величайшие несчастья. Вера в волшебство, обвинения в сношениях с нечистой силой, сожжение за колдовство, ‑ все это результаты того взгляда, о котором мы только что говорили. Господству того же взгляда обязаны были своим существованием судебные поединки. В тех случаях, когда обвинитель был не‑в состоянии очевидными фактами доказать правоту своего обвинения, а обвиняемый ‑ свою невинность, прибегали к так называемому Божьелгу суду. Чтобы узнать волю Божию, Божественное решение, употребляли различные средства, одинаково непозволительные и запрещавшиеся церковью: испытывали обвиняемого холодной водой, кипятком, раскаленным железом, огнем. Все эти виды испытания заключались в следующем. Обвиняемого кидали в заранее освященные (несмотря на папские запрещения) пруд или реку, причем, если он ке погружался, а сразу же плыл, объявляли его виновным. Заставляли обвиняемого опускать руку по локоть в котел с кипящей водой. Обвиняемый, чтобы доказать свою невинность, брал в руки кусок раскаленного железа на известный срок или проходил босыми ногами по 9‑12 раскаленным сошникам или вообще железным пластинкам. Отсутствие ожогов или их незначительность свидетельствовали о правоте обвиняемого. Наконец, испытание огнем заключалось в том, что обвиняемый, желающий доказать свою невинность, должен был невредимо пройти сквозь пылающий огонь, причем в таких случаях на него надевалась иногда рубаха, пропитанная воском. Вот именно к такого же рода испытаниям, называвшимся ордалиялш (ordalies, ordal), принадлежат и судебные поединки. Познакомимся поближе с этим явлением.

Обе стороны, обвинитель и обвиняемый, являлись к графу или к своему сеньору. Здесь обвинитель громким голосом высказывал свое обвинение или жалобу и бросал при этом на землю перчатку или нарукавник в знак того, что он вызывает обвиняемого на бой, который должен будет подтвердить справедливость обвинения или жалобы. Обвиняемый должен был поднять брошенную вещь и обменять ее на свою в знак того, что принял сделанный ему вызов. После этого их отводили в темницу, находящуюся в замке сеньора, где они жили до дня, назначенного для поединка. Они, конечно, могли быть выпущены на свободу, но под условием выставить поручителей.

Между тем приготовлялось место, где должен был произойти поединок. Огораживали часть поля. Устраивались места для судей поединка и знатных зрителей. На концах отведенного под поединок места устраивались еще два круга для обоих действующих лиц.

Когда наступал назначенный день, с самого раннего утра (поединок происходил обыкновенно очень рано, часов в шесть утра) масса народа окружала место поединка. Чтобы устранить возможность вмешательства со стороны публики и каких‑либо столкновений между приверженцами той или другой стороны, заблаговременно выставлялся сильный караул. Оба противника являлись в полном вооружении. Перед крестом и Евангелием, а иногда и над мощами, они клялись в правоте своего дела, а также в том, что не прибегнут к колдовству. Герольд выкрикивал на четыре стороны обращение к зрителям, призывающее к сохранению тишины; ни крик, ни жест не должны были помешать бьющимся; все должны были воздержаться от какого бы то ни было вмешательства в дело. В противном случае виновного в нарушении этого правила постигнет серьезное наказание: рыцарь может лишиться руки или ноги, а простолюдин головы. Когда все приготовления были окончены, обвинителю и обвиняемому отмеривали одинаковое пространство или, как тогда выражались, «одинаковое количество поля, ветра и солнца». Сколоченный из досок забор, ограждавший поле, накрепко запирался. После этого главный распорядитель подавал знак к началу боя, произнося громко установленные на этот случай слова (laissez ‑ les aller).

Бой начался. Оба противника, крепко держа под рукою копья и направляя их друг против друга, несутся сперва галопом, а затем в карьер. Копья расщепляются о щиты. Кони вздымаются на дыбы. Враги сталкиваются таким образом уже в четвертый раз. Но вот с одним из них случилась неудача: лопнула подяруга, седло съехало с места, он слетел на землю. Обыкновенно в судебных поединках при таких обстоятельствах не церемонятся, а напротив, пользуются своим преимуществом и неудачей врага. Но сегодня противник упавшего поступил истинно по‑рыцарски: дал время своему врагу оправиться и сам покинул седло. Тогда они взялись за мечи, чтобы продолжать борьбу без лошадей. Сначала они фехтуют, но в скором времени, забросив щиты на спину, схватывают мечи обеими руками и наносят друг другу беспощадные удары. Долго они бьются. Отдыхают немного и снова принимаются за борьбу. Дело подвигается вперед. Один из них несомненно уступает, он обессилел и падает на землю. Другой, чтобы не дать ему возможности снова подняться на ноги, кидается к нему, срывает с него шлем, заносит над ним кинжал и предлагает ему на выбор: или, отказавшись от своего обвинения, объявить себя клеветником, или сейчас умереть. В это время к ним подходят несколько человек из стражи, чтобы быть свидетелями их разговора. Любя жизнь, предпочитая позор смерти, побежденный сдается. Его вытаскивают с места боя за ноги, его шлем разламывают на части, остальное оружие и конь остаются в пользу распорядителей и судей.

Кроме личной борьбы, на судебных поединках допускалось еще выставлять за себя бойца. Победа или поражение последнего считались равносильными победе или поражению лица, представителем которого является боец. Таким правом пользовались женщины, духовные лица, больные люди, наконец, лица, имевшие менее 21‑го года и более 60‑ти лет от роду. В рьщарских романах довольно часто изображается оклеветанная девушка, которая посылает гонцов к какому‑либо рыцарю с просьбой прийти в известный день и час на известное место, чтобы с оружием в руках защитить ее поруганную честь. Рыцарь обыкновенно спешит, не щадя своего коня, но все же не поспевает к назначенному часу. Общее волнение: кто рад, кто печалится. Враг уже торжествует победу, но вот внезапно

появляется на арене желанный рыцарь, и все оканчивается, разумеется, вполне благополучно.

Иллюстрацией к сказанному может служить поэтическое и поучительное сказание о рыцаре Лоэнгрине. Вот в чем заключается его содержание.

Молодая и прекрасная Эльза, осиротевшая дочь герцога Брабантского и Лимбургского, подверглась преследованиям со стороны Фридриха фон Тельрамунда, одного из вассалов ее покойного отца. Он преследует ее под тем ложным предлогом, что она обещала ему выйти за него замуж, и хочет во что бы то ни стало принудить ее к ненавистному ей браку. Напрасно отвергает она свое мнимое обещание, Фридрих фон Тельрамунд стоит на своем. Необходимо прибегнуть к судебному поединку, но ни один боец не отваживается биться за Эльзу: так боятся все ее могущественного преследователя. Эльзе остается ждать чуда, и она обращается с горячей молитвой к Богу. Распростершись пред алтарем своей замковой капеллы, она заливается слезами и звонит в золотой колокольчик. Чем дальше несется его звон, тем сильнее он становится. Наконец он проникает за облака, в тот таинственный, волшебный замок, где пребывают избранные рыцари, где живут они среди чудес, совершающихся вокруг святого Грааля, того сосуда, который был в руках Спасителя во время Тайной вечери, в который стекала с креста Его Божественная Кровь. Там услышана горячая молитва несчастной Эльзы: там нашелся для нее защитник; зовут его Лоэнгрином.

Спустя несколько дней к Антверпену подплыл белый лебедь. Он привез за собою ладью, а из этой ладьи вышел чудесный рыцарь. Он сразился за Эльзу с могучим и вероломным Тельрамундом и убил его на поединке. Эльза была спасена: правда была на ее стороне. Благодарная Лоэнгрину, она сделала то, что нередко делали девушки средневековой поэзии, ‑ предложила Лоэнгрину свою руку. Лоэнгрин женился на ней с тем условием, чтобы она никогда не ставила ему вопроса о его происхождении, так как в противном случае она рискует потерять его навсегда. Прошли года счастливой во всех отношениях брачной жизни. Самой Эльзе и в голову не приходило нарушать поставленное Лоэнгрином условие. Но враги Эльзы, желая разрушить ее счастье, стали распускать слухи о темном происхождении ее мужа. Не веря этим злым слухам, Эльза тем не менее не смогла сдержать себя и предложила Лоэнгрину после долгих и тяжелых колебаний роковой вопрос. Лоэнгрин исполнил ее желание, объяснил ей тайну своего происхождения, но, обеспечив владениями своих сыновей, навсегда покинул прекрасную и дорогую для него Эльзу. Святой Грааль непреодолимой силой влек его к себе. Тот же лебедь приплыл за ним, и та же ладья увезла его в ту чудную страну, в тот таинственный, волшебный замок, который он покинул когда‑то для спасения Эльзы, преследуемой Тельрамундом.

Очень часто к судебным поединкам прибегали в делах особенно большой важности, в тех случаях, например, когда за преступление, в котором обвинялось данное лицо, грозила смертная казнь. В таких случаях немедленно же по окончании поединка производилась жестокая расправа. Побитого, а следовательно, по тогдашней логике, преступника, вытащив указанным выше способом с места боя, сейчас же предавали смертной казни. Бывали случаи, когда казнили бойца, проигравшего чужое дело, а вместе с ним и обвиняемого, и державшего его сторону свидетеля, если таковой был. Если в числе двух последних лиц была женщина, она безжалостно сжигалась на костре. Сожжение, к которому так часто тогда прибегали, производилось следующим образом. На месте, назначенном для совершения казни, врывали в землю столб. Кругом этого столба накладывали ряды дров, перемешанные со слоями соломы, до тех пор, пока все это не достигало известной вышины (почти человеческого роста). При этом оставлялось свободное пространство вокруг столба и довольно узкий проход к последнему. С обвиненного снимали платье и надевали на него длинную напитанную серой рубаху. Затем его подводили к столбу и привязывали к нему веревками и цепями. Проходное отверстие закидывали дровами и соломой и сразу с нескольких сторон зажигали костер.

Судебные поединки были распространены не только среди рыцарей, но и среди городского населения. Горожане бились в красных рубахах, красных же панталонах и чулках, но без башмаков. Их стриженые головы оставались непокрытыми. Оружием служили большие щиты и жгуты из воловьих жил с шишками наверху и костяными наконечниками внизу. Рыцарь, вызвавший на поединок простолюдина, бился оружием простолюдина; если же простолюдин вызывал рыцаря, последний сражался на коне, в рыцарских доспехах

 

 

Хозяйка замка

 

 

У постели нашего барона еще горит свеча в высоком канделябре, светившая целую ночь, а в узорчатые стекла окна проник первый луч восходящего солнца. Осеннее свежее утро. Резко прозвучала труба с вершины главной башни. В пустом лесу ответил ей отголосок. Привыкший вставать в эту пору барон пробудился ото сна. Когда он надел на себя белье, на ночь вешавшееся у постели, а сверх белья накинул нечто вроде мехового халата (pelice, belz), в комнату явились два прислужника и принесли лохань, металлический кувшин с водою и полотенце. Но кроме обыкновенного умыванья наш барон очень часто принимает утреннюю ванну, которая иногда вся закидывается розами или розовыми лепестками. Умывшись и причесавшись гребнем, барон встал на колени перед изображением святого, помещающимся, как вам известно, тут же, вблизи постели. Спустя некоторое время, уже окончательно одевшись с помощью прислужников, он отправляется в капеллу в сопровождении своей жены. Выслушав краткую мессу и приветствие от своего капеллана, они проходят в большую залу, где подкрепляют себя завтраком в кругу собравшихся членов семьи. Взрослые дочери только что явились: так много времени отнял у них туалет! Впрочем, особенно долго занимались этим, когда поджидали гостей. «Если бы вы могли видеть, ‑ говорит один средневековый французский поэт, ‑ в этом замке, как причевины, и обут в кожаные сапоги. За его спиной висит сума, а на боку спускается с перевязи дорожная плетеная фляжка. В правой руке у него крепкий посох. Широкополая шляпа довершает его скудный наряд. Хозяйка замка, тронутая устасываются дамы и девушки. Одной затягивают волосы, другую зашнуровывают, третья спрашивает у сестры: «Сестрица, хороша ли я?» «В тебе нет недостатка, ‑ отвечает сестрица, ‑ а каковая?» Четвертая говорит своей девушке: «Скажите, ради Бога, хорош ли у меня сегодня цвет лица?» «Лучше, чем у кого бы то ни было на свете», ‑ отвечает девушка. Большей частью барон в это время уже покидает замок, но сегодня он остается дома целый день. Позавтракав, он пошел вместе со старшим сыном обозревать свое обширное и сложное хозяйство: это занятие отнимет у него время до самого полудня, до обеда. Супруга барона отправилась к собравшейся у ворот замка толпе нищих и калек, чтобы раздать им обычную милостыню. Среди бедняков, посетивших сегодня замок, оказался престарелый пилигрим, возвращающийся из далекого странствования.

Исполнив дело милосердия, она отправилась в женские помещения, где ее прихода дожидались домашние работницы: тут сейчас начнут шить, вышивать, прясть ‑ одним словом, примутся за обыденные работы. Наконец, на ее руках двое маленьких детей, из которых старшему еще не исполнилось семи лет, а до этого срока дети находились на исключительном попечении матери. Если прибавить к этому обширное хозяйство, вы легко поверите, что у супруги нашего барона дел довольно, Хорошо еще, что у нее так много помощниц. А другим матерям, поставленным в худшие условия, такое пренебрежение мужа к маленьким детям, конечно, было в тягость. Устами средневекового французского поэта одна из матерей жалуется по этому поводу следующим образом:

П у a jusques a sept ans

Et plus encore trop de peris,

Mais il n'en chaut a nos mans

(до семилетнего возраста и еще долее слишком много опасностей, но нашим мужьям до этого нет дела).

Более взрослые дочери барона отправились в свою комнату, где будут заниматься рукоделием, разговором, пением и чтением недавно попавшего в их руки рыцарского романа. Так проходит время до полудня. Звук трубы призывает к обеду. Сегодняшний обед совершенно, конечно, не похож на те званые обеды, которые от поры до времени задаются нашим бароном. Он гораздо скромнее: два мясных блюда, рыба, овощи, в заключение обеда сыр и фрукты. Питьем служат вино, пиво, мед, настойки (например, вишневка). После обеда барон отправился отдыхать; остальные члены семьи разбрелись в разные стороны: кто отправился в замковый садик играть на открытом воздухе, кто углубился в шахматную игру, к которой, по пробуждении, присоединился и барон. Одна из его дочерей читает вслух своему старшему брату недавно приобретенный рыцарский роман. Чтение было прервано на время прибывшим в замок продавцом дамских украшений. Вот он отложил в сторону свою обитую железом палку, снял со спины ящик с товарами. Скоро он был окружен обитательницами замка и продал почти все свои товары. Так как близился вечер, а небо заволокло тучами и начиналась осенняя буря, продавцу предложили переночевать в замке. Хозяйка вспомнила о пилигриме и велела позвать его в залу. Там слуги уже хлопотали около камина, стараясь развести огонь. Послушать странника собралась вся семья и наиболее близкие к ней из живущих в замке. Страннику были предложены обычные вопросы: откуда он? что пережил? каково было его странствование? Не в первый раз пришлось говорить ему перед большими господами: странники в ту пору были самыми желанными гостями в замке, так как они своими рассказами удовлетворяли религиозное чувство его обитателей и их любознательность и вносили свежую струю в их однообразную жизнь. Вот почему, не смущаясь, он начал свой рассказ, и речь его лилась непрерывно. Был он в городе Риме, откуда и возвращался к себе домой. Рим, обагренный кровью христианских мучеников, начиная с первых веков христианства был религиозным центром, куда направлялись пилигримы со всех концов Западной Европы. Толпы сменялись толпами. Бывали дни, когда собиралось до миллиона пилигримов. Кроме главной святыни Рима, базилики св. Петра, наш странник побывал и в других римских церквях. Он рассказал своим слушателям, что удостоился видеть ясли Господа в церкви св. Марии; поднимался на коленях по святой лестнице (la scala santa), на которую упали капли Христовой Крови и которая была перевезена в Рим из Иерусалима; посетил церковь св. Павла, что на трех источниках; там он видел, как бьют из земли три струи воды на том самом месте и с того самого времени, когда голова св. Апостола Павла упала с плеч под ударом палача. С каким живым интересом внимают слушатели описанию катакомб! Пред ними, как по мановению волшебного жезла, воз‑двигнулись эти бесконечные перекрещивающиеся коридоры с их нишами, гробницами, изображениями на стенах. Но воображение не остановилось на этом. Оно переносит слушателей в первую эпоху христианства, в эпоху первых христианских мучеников, которые, как истинные рыцари, умирали за веру Христову. Далее пилигрим рассказывает обитателям нашего замка, как из Рима он отправился в Бари на поклонение мощам епископа Мир Ликийских, святителя Николая. Он рассказал им о том, как сорок граждан города Бари отправились в Малую Азию за мощами св. Николая, чтобы не оставались они в руках сарацин. По желанию барона и его супруги пилигрим, окончив рассказ о своем путешествии в Италию, познакомил их со своим прошлогодним странствованием в Испанию на поклонение мощам св. Иакова (Santiago). Он сообщил им вместе с тем и предания об отправлении св. Иакова в Испанию и о построении храма во имя Пресвятой Богородицы (Nuestra Seiiora del Pilar) в Сарагосе. Их он слышал в Испании. После Вознесения Господня, рассказывает он, и Сошествия Святого Духа св. Иаков простился с братом своим Иоанном Богословом и пошел к св. Деве Марии, чтобы испросить у Нее благословение на избранный им далекий путь. И св. Дева Мария сказала ему: «Дорогой сын, так как ты избрал для проповеди Слова Божия Испанию, Мою любимейшую страну из всех стран Европы, не позабудь построить там во имя Мое церковь в том городе, где ты обратишь ко Христу большее число язычников». После этого св. Иаков покинул Иерусалим, переплыл Средиземное море и прибыл в Тарра‑гону, где, несмотря на все свое усердие, обратил в христианство всего восемь человек. Но вскоре совершилось чудо, Однажды ночью св. Иаков и восемь вновь обращенных им спали на равнине в том месте, где стоит теперь Сарагоса. Пение, доносившееся с небесных высот, разбудило спавших: то ангелы пели хвалу Пресвятой Деве Марии. Дивное сияние разлилось вокруг них. Св. Иаков пал ниц и увидел перед собою Богоматерь. Она возвышалась над яшмовым столбом. Ее окружали ангелы. Неизреченной добротой светился Ее лик. И Богоматерь сказала св. Иакову: «Сын Мой, Иаков, выстрой Мне церковь на этом самом месте. Возьми столб, который ты видишь подо Мною, и поставь его посреди новой церкви, а на нем установи Мое изображение: здесь будут совершаться неисчислимые чудеса во веки веков». Св. Иаков сейчас же принялся за работу со своими учениками, и церковь была воздвигнута (pilar по‑испански ‑ столб). Долго лились речи странника. Жадно, с полной верой, слушали его обитатели нашего замка. Слова странника они слагали в сердцах своих. Как будто на таинственных крыльях возносились они над повседневной жизнью своей, оставляя здесь, на земле, свои бренные оболочки, умирая для житейских попечений. Окончил странник рассказ свой и, утомленный, пошел на отдых. Еще некоторое время слушатели были взволнованы; им казалось, будто странник не переставал говорить, не скрывался за дверью. Между тем за стенами замка совершенно стемнело, и разыгралась настоящая буря. Б окна хлещет дождь. Ветер, врьтаясь кое‑где, завывая, заставляет всех подвинуться поближе к камину. А камин разгорелся теперь во всю свою вышину. Здесь же расположились и служители замка. Зала, лишенная своих праздничных украшений, выглядит мрачно. Кое‑где сверкает оружие, кое‑где на стене трепещет тень оленьих рогов. Камин ‑ любимое место всей семьи. Тут рассказьтают бесконечные истории, а иногда и поют. Сегодня, например, старшая дочь барона спела по просьбе всех недавно вьгученную ею песню, произведение одного из известных трубадуров. Поэт выразил в ней чувство, знакомое сердцам обитателей и обитательниц средневекового замка. Вот она в буквальном переводе:

«Вблизи источника в саду, при песчаной дорожке, под тенью плодового дерева, где распевали птицы, на ковре из зеленой травы и белых цветов я нашел одинокою ту, которая не желает мне счастья.

Это премилая девушка ‑ дочь сеньора, владетеля замка. Я вообразил, что она пришла туда насладиться весной, зеленью и пеньем птиц; я полагал, что она охотно склонит свой слух к моему предложению, Но вышло совсем иное.

Она принялась плакать у самого источника и, воздыхая из глубины сердца, сказала: "О Иисус, царь мира, из‑за Тебя несу я столь большое горе. Обиды, Тебе нанесенные, падают на меня, ибо сильнейшие в этом мире идут за море служить Тебе; так хочешь Ты!

И он также ушел, он, мой прекрасный друг, мой милый и сильный друг. Я осталась здесь одна, чтобы тосковать по нем, плакать, сокрушаться. Ах! Какое нехорошее намерение возымел король Людовик, приказавший двинуться рыцарям в этот крестовый поход, который принес моему сердцу столько горя!"

Когда я услышал, что она сокрушается о своем жребии, я приблизился к ней вдоль светлого ручейка: "Прекрасная, ‑ сказал я ей, ‑ свежий цвет и красота лица увядают от слишком большого плача. Вам не следует отчаиваться: Тот, Кто одевает листвою леса, еще может доставить вам радость!"

"О, сеньор! ‑ сказала она. ‑ Я верую в то, что Бог смилостивится надо мною когда‑нибудь в другой жизни, как и над многими другими грешниками. Но между тем Он отнимает от меня на этом свете того, который составлял мою радость, того, кого я так худо берегла и который теперь так далеко от меня!"»

 

 

Осада замка

 

 

Коротки были периоды мирной жизни рыцаря, сопровождавшиеся наслаждением среди родной семьи. Большая часть жизни проходила вне семейного круга и была посвящена бесконечным войнам: приходилось или самому идти войной, или защищаться от нападения, отбиваясь в своем неуютном, но крепком замке. Вот как отзывается, например, граф Анжуйский Фуке (Fouque) о жизни своего дяди Жоффруа: «Мой дядя был посвящен в рыцари при жизни своего отца и прежде всего направил свое оружие против соседей. Он дал две битвы: одну ‑ графу Пуату, другую ‑ графу Мэнскому, причем взял в плен и того, и другого. Он воевал со своим отцом. Сделавшись после смерти своего отца владетельным графом Анжуйским, он воевал с графом Блуаским, взял его в плен вместе с тысячью рыцарей и принудил его уступить Турень. Потом он вел войны с Вильгельмом Нормандским, с графом Блуаским, с графом Пуату, с виконтом Ту аре, с графом Нантским, с двумя бретонскими графами, с графом Мэнским, изменившим клятве верности. За все эти войны и за мужество, проявленное им, его прозвали Молотом (Martel). Свою жизнь он окончил хорошо, так как в ночь, предшествовавшую кончине, постригся в монахи в монастыре св. Николая, благочестиво построенном им вместе с отцом и богато одаренном». Это краткое описание Жоффруа весьма характерно для жизни средневековых сеньоров и вообще всего рыцарства. Война, война и война ‑ вот ее главное содержание. Война подчас из‑за пустяка. Суть дела заключалась не столько в реальных причинах, не столько в тех выгодах, которые она могла принести в случае удачного конца, сколько в стихийном стремлении к войне и ко всем опасностям и лишениям, с нею связанным.

Повсюду мир ‑ а все ж со мною

Еще немножечко войны.

Тот да ослепнет, чьей виною

Мы будем с ней разлучены!

Их мир не для меня, С войной в союзе я, Ей верю потому, А больше ничем)".

Необходимо было тратить на что‑нибудь избыток сил, цветущего здоровья, свободного времени. В свою пору подойдет неизбежный конец, когда можно будет подумать о Боге и о своей душе.

Если военные предприятия вообще заставляли переносить множество невзгод и лишений, особенно тяжелой была необходимость защищать от налетевшего врага свое собственное родовое достояние, свой замок, крепкую защиту своей свободы. Осада замка ‑ одна из наиболее живых и в то же время тяжелых страниц в книге жизни его обитателей.

В наше время война ~ явление международное. Тогда каждый рыцарь имел право воины и дорожил им, как своим неотъемлемым сокровищем. Один сеньор, объявляя войну другому, посылал последнему или перчатку, или две‑три шерстинки из своей меховой одежды. То был символ вызова, ответом на который была война. Тотчас же вассалы и родственники группировались как на одной, так и на другой стороне. Не заставляли долго ждать себя и враждебные действия. Один нападал на домены (владения) другого, угонял скот его несчастных крестьян, жег их жалкие жилища, осаждал его замок, стараясь захватить в плен и самого замковладельца, чтобы получить с него соответственный выкуп. Злополучное право войны существовало в некоторых местностях Франции до конца XV века.

Обитатели города или замка, которым грозила осада, должны были запастись водой, вином, съестными и боевыми припасами. Не довольствуясь источником, от которого их могли легко отрезать, жители рыли колодцы и устраивали цистерны для скопления дождевой воды. Чтобы избежать голода, запасались просом, которое не так скоро портится, соленым мясом и солью. В то же время удаляли всех тех, кто не в состоянии был принести пользу, угрожая быть только лишним ртом, Так поступили, например, англичане, когда французы осаждали в 1204 году замок Gaillard. Бывали случаи, что таких злополучных людей не принимали ни та, ни другая сторона, и они бедствовали целыми месяцами. Кроме съестных припасов необходимо было иметь как можно больше оружия, орудий, каменных ядер, а также свинца, смолы и масла.

В свою очередь осаждающие, запасшись всем необходимым и расположив свой лагерь перед укреплением, старались всячески воспрепятствовать населению осажденного замка или города иметь под руками предметы первой необходимости. С этой точки зрения наиболее выгодным временем года для осаждающих считалось лето: в эту пору и дождей выпадает меньше, и хлеба еще не созрели, а старые запасы бывают уже на исходе. Если осаждающие рассчитывали довести осажденных до сдачи жаждою, то всячески мешали им пользоваться источником, перекапывали его, бросали в воду трупы людей и животных. Чтобы довести осажденных до необходимости сдаться из‑за голода, отрезали их укрепления от сообщений с теми, кто мог доставлять им съестные припасы. Всех попадавшихся в плен из обитателей осажденного пункта, изувечивали, то есть лишали их дееспособности, и в таком виде принуждали вернуться восвояси уже в качестве лишних нахлебников. Так поступил при осаде г. Фаэнцы в 1241 году Фрид‑рих II с беззащитными женщинами, девушками и детьми. С жителями окрестных мест, пытавшимися доставлять осажденным съестные припасы, поступали весьма жестоко. Фридрих Барбаросса, осаждавший в 1161 году Милан, приказал отрубить руки тем жителям г. Пьяченцы, которые будут снабжать миланцев провиантом. В один злополучный день двадцать пять несчастных подверглись этой ужасной расправе.

Не ограничиваясь указанными мерами, прибегали в подходящих случаях и к следующей. Магдебургский епископ Вихман запрудил реку и вызвал таким способом в осажденном им укреплении гибельное наводнение.

Осажденные, в свою очередь, ставили различные препятствия, чтобы помешать неприятелю приблизиться к стенам: выкапывали рвы, устраивали палисады, заваливали рвы металлическими остриями, применявшимися во Франции и носившими там название chaussetrape. Кроме обычных укреплений для защиты подножия стены приделывали к ней выступ‑ные балконы, так называемые.иушараби. Последние снабжались в полу отверстиями, благодаря которым можно было лить на врагов кипящую смолу, масло или даже расплавленный свинец. Сперва мушараби сооружались из дерева и на время, а потом стали делаться из камня и превратились в постоянную принадлежность как городских, так и замковых стен.