Всесезонные ванильные полумесяцы Лотти

Annotation

_____Лив в полном недоумении: Леди Тайна знает ее самые интимные секреты. Вот только откуда? И что от нее скрывает Генри? Что за мрачная сущность бесчинствует в бесконечных коридорах мира снов? И почему ее сестра Миа внезапно становится лунатиком?_____Кошмарные сны, мистические встречи и дикие погони совсем не способствуют спокойному сну, а днем Лив приходится разбираться с проблемами свежесшитой лоскутной семьи, а также с бабушкой-интриганкой. А кроме того, существуют люди, у которых к Лив свои счеты – как днем, так и ночью...____Перевод группы: https://vk.com/buchdertraume

 

Керстин Гир

Зильбер. Второй дневник сновидений

Для Леони. Я так тобой горжусь.

«Если мечтаешь – сможешь осуществить мечту».

Уолт Дисней.

 

 

Глава 1

Найти дверь Чарльза оказалось действительно нетрудно: на двери висела его фотография в полный рост – он широко улыбался, а на нагрудном кармане белоснежного халата красовалась надпись: «Доктор медицины Чарльз Спенсер». И ниже: «Лучшее, что может случиться с вашими зубами».

Вот только я не рассчитывала, что фото запоет, как только я коснусь дверной ручки.

«Приходите к нам скорей, зубы станут веселей!» – во всю глотку орало оно неплохим тенором на мотив «Ярче, звездочка, сияй». Я испуганно оглядела коридор. Бог мой, нельзя ли немного тише? Меня и так не покидало ощущение, что за мной наблюдают. Хотя кроме меня и Фото-Чарльза никого не было видно – только двери, насколько хватало взгляда. Моя собственная находилась прямо за углом, и, по правде говоря, все, чего мне хотелось – это вернуться к ней и все отменить.

Угрызения совести терзали меня со страшной силой. То, что я собиралась сделать, было сродни чтению чужого дневника, только намного хуже. Кроме того, мне пришлось совершить кражу, даже несмотря на то, что звучало это гораздо более безнравственно, чем было на самом деле. С юридической точки зрения, я, конечно, стала воровкой, но лишь немногим к лицу эта охотничья шапка-ушанка, которую я украла у Чарльза. Надевший ее чаще всего выглядел глупым бараном, и Чарльз не был исключением, так что я, можно сказать, сделала ему одолжение. Надеюсь только, что никто не войдет в мою комнату и не увидит меня лежащей в кровати в дурацкой шапке. Потому что я действительно лежала в постели и спала. С украденной шапкой на голове. И снилось мне не что-нибудь приятное, а то, что я кое за кем шпионю. Кое за кем, возможно, как раз намеревающимся разбить сердце Лотти (лучшей заплетательнице-сумасшедших-косичек, выпекательнице-вкусного-печенья, переводчице-с-собачьего и утешительнице-девичьих-сердец в мире). И поскольку ни у кого на всем белом свете не было сердца добрее, чем у Лотти (официально нашей няни), этого нельзя было допустить ни при каких обстоятельствах. Так что, я надеюсь, в этом случае цель оправдывала средства. Ведь так?

Я вздохнула. Ну почему все всегда должно быть так сложно?

– Это не для меня, а для Лотти, – сказала я вполголоса на тот случай, если вдруг рядом находились невидимые наблюдатели, потом глубоко выдохнула и повернула вниз ручку двери.

– Нет-нет, не халтурь! – Фото-Чарльз поднял указательный палец и снова запел: – Приходи ты к нам скорей, зубы станут веселей! Спереди и сзади три, и снаружи, и...

– М-м- м... и внутри? – неуверенно прошептала я.

– Точно! Только это лучше звучит, если спеть! – Дверь распахнулась, а Чарльз опять радостно затянул: – Чтоб улыбкою сиять, нужно зубы натирать!

– Не понимаю, что Лотти в тебе нашла, – пробормотала я, перешагнув через порог и в последний раз оглянувшись на опустевший коридор. И вновь ничего не увидев.

К счастью, за дверью меня ожидало не стоматологическое кресло, а залитое солнцем поле для гольфа.

Обрадовавшись, что я не оказалась в неприличном сне (по данным исследований, около тридцати пяти процентов всех снов человека – о сексе), я быстренько подобрала подходящий к окружающей обстановке наряд: футболка-поло, льняные брюки, туфли для гольфа и – я не смогла удержаться – стильное кепи. Стараясь выглядеть как можно естественнее, я подошла ближе. Дверь в коридор позади меня мягко захлопнулась и теперь торчала посреди газона, словно странное произведение искусства.

Мячик Чарльза приземлился и, прокатившись по изящной кривой, упал прямиком в лунку, заставив его партнера по игре, мужчину примерно того же возраста с невероятно хорошими зубами, тихо выругаться.

– Ну, что ты на это скажешь? – повернулся Чарльз к нему с торжествующей улыбкой.

Затем взгляд брата Эрнеста упал на меня, и он улыбнулся еще шире.

– О, привет, крошка Лив. Ты видела? Это был хоул-ин-ван[1]. Так что я без особого труда выиграл наше небольшое соревнование.

– М-м-м, ну да, супер, – одобрительно пробормотала я.

– Это точно! – Чарльз рассмеялся и положил руку мне на плечо. – Я могу вас познакомить? Этот мрачный тип – мой старый друг по колледжу Энтони. Но ты не переживай, с ним все хорошо, просто он не привык мне проигрывать.

– Конечно, не привык. – Энтони пожал мне руку. – Я из того типа друзей, что всегда и во всем лучше: мои оценки были выше, авто – шикарнее, практика – успешнее, к тому же я всегда встречался с более красивыми девушками. – Он засмеялся. – И в отличие от Чарли, у меня до сих пор все волосы на месте.

Ага, это просто такой сон. Теперь мне еще больше жаль, что придется его потревожить.

Тем временем Энтони всей пятерней взъерошил свою густую шевелюру, и с лица Чарльза сползла торжествующая улыбка.

– Женщины находят мужчин с выбритыми головами достаточно привлекательными, – пробормотал он.

– О да! – поспешно согласилась я. – Например, Лотти.

И моя мама. В конце концов, она была влюблена в лысого брата Чарльза Эрнеста. Правда, причиной тому, по всей вероятности, была не лысина, но все равно.

– Кто такая Лотти? – поинтересовался Энтони, и я замерла, с нетерпением ожидая ответ. Вот и выяснится, что Чарльз думает о нашей няне.

По крайней мере, он снова улыбнулся, когда произнес ее имя.

– Лотти... Это еще что такое?

Его прервал пронзительный звук, внезапно пронесшийся над полем для гольфа.

Как нарочно, именно сейчас.

– Для будильника слишком рано, – встревоженно пробормотала я.

– Это больше похоже на пожарную сигнализацию, – добавил Энтони.

Слегка запаниковав, я повернулась к двери. Если Чарльз проснется сейчас, весь сон рухнет, а я провалюсь в небытие. Чрезвычайно неприятный опыт, и мне не хотелось бы пережить его снова.

Тем временем пронзительный звук продолжал нарастать, и вот уже небо покрылось трещинами. Я бросилась к двери и схватилась за ручку как раз в тот момент, когда под моими ногами начала проваливаться земля. Одним большим рывком я перескочила через порог в коридор и закрыла за собой дверь на замок.

Спасена. Но моя миссия определенно провалилась. Меня по-прежнему беспокоило, что Чарльз чувствует к Лотти. Даже если он и улыбнулся при упоминании ее имени.

Фото-Чарльз снова начал петь свою песню о чистке зубов.

– Да заткнись ты, – рявкнула я, и он обиженно замолчал.

И тогда во внезапно наступившей тишине я услышала это – знакомый зловещий шорох всего в паре метров. Хотя никого не было видно, и голос разума в моей голове говорил, что все происходящее – только сон, я не могла избавиться от нарастающего чувства страха, такого же зловещего, как и этот шорох.

Не до конца понимая, что делаю, я побежала обратно к своей двери.

 

 

 

Глава 2

Я так громко дышала, что кроме своего дыхания ничего не слышала, но была уверена, что шорох доносится прямо из-за моей спины. И становится все ближе. Я стремглав забежала за угол и понеслась по следующему коридору, где стояла моя дверь. Этот звук совсем не походил на то, как шуршат, например, безвредные крысы – он был далеко не так безобиден. Это был самый страшный звук, который мне доводилось слышать (и мне уже пришлось сегодня услышать его пару раз) – как будто отодвигается занавеска, а за ней – бешеный, со впалыми щеками и безумными глазами, убийца с бензопилой и окрова...

Я резко затормозила. Возле моей двери меня уже кто-то ждал. К счастью, не убийца со впалыми щеками и бензопилой, а кое-кто гораздо более симпатичный.

Генри. Мой друг последние восемь с половиной недель. И не только во сне, но еще и в реальной жизни. (Правда, мне кажется, что во сне мы провели вместе намного больше времени, чем наяву.) Он стоял, прислонившись спиной к стене и скрестив на груди руки, и улыбался. Это была особая Генри-улыбка, которая предназначалась только мне и от которой я чувствовала себя самой счастливой девочкой в мире. Обычно я улыбалась в ответ (надеюсь, такой же специальной Лив-улыбкой) и обнимала его, но сейчас на это не было времени.

– Ночная тренировка? – спросил он, когда я остановилась и начала колотить кулаками в дверь вместо того, чтобы поцеловать его. – Или ты от чего-то убегаешь?

– Я скажу тебе внутри, – выдохнула я, не переставая стучать.

Щелка почтового ящика на двери открылась, и кто-то просунул в нее – чересчур медленно – сначала листок бумаги, а вслед за ним ручку.

– Пожалуйста, напишите сегодняшний пароль, сложите листок и верните его обратно, – дружелюбно промурлыкал за дверью мистер Ву.

Я тихо выругалась. Моя система защиты – просто супер, если имеешь дело с непрошеными гостями, но не особенно хороша, если тебе просто нужно быстро попасть в безопасное место.

– Во сне существуют более эффективные методы, чем бегство, Лив. – Генри внимательно огляделся вокруг и стал рядом со мной. – Ты можешь улететь или превратиться во что-нибудь очень быстрое. Например, в гепарда. Или в ракету...

– Не всем так легко превращаться, как тебе, и уж тем более в дурацкую ракету! – отрезала я.

Дверная ручка в моей руке немного дрожала, но присутствие Генри очень успокаивало. Нет, шороха я больше не слышала. Тем не менее была уверена, что мы не одни. Разве не стало темнее? И холоднее?

– Не так давно ты была милой маленькой кошечкой, – припомнил Генри, который ничего этого не заметил.

Да, была. Но мне бы хотелось, во-первых, быть вовсе не милой маленькой кошечкой, а большим опасным ягуаром, а во-вторых – чтобы никто меня не преследовал, а мы с Генри исследовали принципы превращений просто удовольствия ради. Для меня оставалось загадкой, как можно сконцентрироваться и быстро превратиться во что-нибудь, если тебе угрожают чем-то страшным и невидимым, а твои поджилки трясутся от страха. Вероятно, Генри так нравились эти превращательские мелочи, потому что он никогда ничего не боялся. Даже сейчас он просто беззаботно улыбался.

Стиснув зубы, я наконец нацарапала на клочке бумаги «Комнатные тапочки с помпонами», свернула его треугольником и протолкнула в щель почтового ящика.

– Немного неряшливо, но в целом верно, – сказал мистер Ву, и дверь открылась.

Схватив Генри за руку и втянув его через порог, я закрыла дверь на ключ изнутри. И только потом облегченно выдохнула. Мы уже делали так раньше.

– Можно в следующий раз немного быстрее? – зашипела я на мистера Ву. (С реальным мистером Ву я бы никогда на такое не осмелилась.)

– Черепахи могут рассказать о дороге гораздо больше, чем кролики, мисс Оливия.

Мистер Ву поклонился мне (в реальности он никогда бы этого не сделал) и сдержанно кивнул Генри:

– Добро пожаловать в ресторан мечты мисс Оливии, странный мальчик с растрепанными волосами.

Мы действительно находились в ресторане, при ближайшем рассмотрении оказавшемся чертовски уродливым – по залу были расставлены черные, отделанные декоративным пластиком столы, покрытые ярко-красными скатертями, а с потолка свисали оранжевые лампы. Резко запахло тушеной курицей. Только теперь я поняла, насколько голодна. Ложиться спать без ужина было довольно глупо: когда я голодна, мои сны выходят из-под контроля.

Генри озадаченно уставился на мистера Ву.

– Это кто-то новенький?

– Этой ночью я здесь привратник, – торжественно объявил мистер Ву. – Меня называют Ву, Коготь Тигра, Защитник сирот и нищих. Дай голодному рыбу – и он будет сыт. Научи его рыбачить – и он больше никогда не будет голодать.

Генри усмехнулся, и я поняла, что краснею. Мои сны иногда бывали немного неловкими. В довершение ко всему, пустомеля мистер Ву был облачен в блестящую черную шелковую пижаму с вышитой на ней головой тигра, а вдоль спины у него болталась коса длиной в метр. Его прототип, мой первый учитель кунг-фу из Калифорнии, не ходил в таком виде даже на Хэллоуин.

– Ладно, – все еще посмеиваясь, сказал Генри. – Я согласен даже на утку в кисло-сладком соусе.

– Большое спасибо, мистер Ву, – торопливо добавила я и взмахом руки заставила исчезнуть его и целый ресторан.

Вместо этого мы оказались в маленьком парке в Беркли-Хиллз, в Калифорнии: пару раз я уже приводила сюда Генри во снах, так что этот сценарий первым пришел мне на ум. Отсюда открывался чудесный вид вниз на бухту. Прямо перед нами садилось солнце, а небо словно было залито всевозможными яркими красками.

Лицо Генри все еще оставалось недовольным.

– В ресторане чертовски вкусно пахло, – заявил он. – Теперь у меня урчит в животе.

– У меня тоже, но полным он все равно не станет, сколько ни ешь. – Я плюхнулась на скамейку. – В конце концов, это всего лишь сон. Черт, я не сказала мистеру Ву новый пароль. Кто знает, кто подглядывал мне через плечо.

– Да ладно, «Потешные шапочки с панталонами» – очень креативный пароль. – Он что, снова смеется? – Я думаю, никто не может подойти так быстро.

– Это были «Домашние тапочки с помпонами». – Я тоже едва не рассмеялась.

– Честно? У тебя совершенно отвратительный почерк, – сказал Генри и сел рядом со мной. – А сейчас мне бы хотелось услышать, от кого ты бежала. И почему я не получил свой приветственный поцелуй.

Я тут же снова стала серьезной.

– Это опять был тот... шорох. Разве ты не слышал?

Генри покачал головой.

– Но он правда был. Невидимый и злобный. – Я и сама заметила, что мои слова прозвучали, как в дешевом ужастике. Ну и ладно. – Шорох и шепот, все ближе и ближе. – Я вздрогнула. – Точно такой же, как тогда, когда он гнался за нами, а ты спас нас во сне Эми.

– И где именно ты его слышала?

К сожалению, по лицу Генри невозможно было понять, о чем он думает.

– В следующем коридоре с левой стороны. – Я неопределенно махнула рукой в сторону моря. – Думаешь, это была Аннабель? Уверена, она сочла бы замечательной идею стать невидимой и зловеще шуршать. Или это был Артур. Он спит и видит, как бы запугать меня до смерти.

И я не могла винить его за это. В конце концов, именно я сломала Артуру Гамильтону челюсть почти восемь с половиной недель назад. Звучит ужасно, я знаю, но вот что я вам скажу (объяснять не буду – слишком долго и сложно): он это заслужил. Артур слишком часто меня использовал, так что я ни о чем не жалела. Потому что на самом деле злодейкой в этой истории оказалась его подруга Аннабель. Или просто психопаткой, как выяснилось впоследствии. Политически корректно это называлось «острое полиморфное психотическое расстройство с симптомами шизофрении», в связи с чем она теперь жила далеко от Лондона в закрытом психиатрическом учреждении и больше никому ничего не могла сделать – разве что во сне. Аннабель была твердо убеждена, что это демон дал нам возможность встречаться друг с другом во снах и сделал наши сновидения осознанными, очень коварный демон ночи из дохристианских времен, который стремился к мировому господству, не меньше. К моему счастью, захват мирового господства был провален задолго до того, как Аннабель надумала при содействии Артура пролить для этого мою кровь. (Я же говорила, это долгая и запутанная история![2]) Вера в демона была одним из симптомов болезни подруги Артура, и я была очень рада, что этот демон существует только в больном воображении Аннабель, потому что у меня были принципиальные проблемы с верой во всякие сверхъестественные феномены, и, в особенности, в демонов. По-настоящему убедительного объяснения всех этих сонных штук я так и не получила. Для простоты они проходили у меня в категории «совершенно логично объяснимые психологически-научные явления, которые, к сожалению, пока что не могут быть объяснены в связи с текущим уровнем развития науки». Это было более разумным, чем верить в демонов. Даже если тот шорох на короткое время поколебал мои убеждения... Однако я не хотела бы упоминать об этом при Генри.

Который все еще ждал, пока я поговорю с ним.

– В следующем коридоре с левой стороны, – повторил он.

Упоминание Аннабель и Артура он предпочел пропустить мимо ушей. Генри с неохотой говорил об этой парочке, потому что до того, что случилось в вечер Осеннего бала восемь с половиной недель назад, они были одними из его лучших друзей.

– И ты была там, потому что... – вопросительно посмотрел он на меня.

– Потому что я должна была кое-что уладить. – Я неловко почесала руку и невольно понизила голос до шепота. – Кое-что совершенно неприличное. Я хотела... нет, я должна была кое за кем проследить во сне.

– Это не аморально, а очень практично, – заметил Генри. – Я постоянно так делаю.

– Правда? А за кем ты следишь? И почему?

Он пожал плечами и посмотрел в сторону.

– Иногда это может быть довольно полезно. Или даже весело – как получится. И за кем ты хотела... э-э... должна была проследить?

– За Чарльзом Спенсером.

– За скучным дядей-стоматологом Грейсона? – Генри выглядел немного разочарованным. – Почему именно за ним?

Я вздохнула.

– Миа, – это была моя младшая сестра, – видела Чарльза в кафе. С другой женщиной. Она клянется, что они обменивались влюбленными взглядами и почти держались за руки. Я знаю, Лотти и Чарльз официально еще не пара, но он флиртует с ней, и они уже дважды были в кино. Даже слепой может заметить, что Лотти в него влюблена, даже если и не признается в этом. Она сваляла ему войлочные домашние тапочки на Рождество, а это говорит о том, что... Прекрати так глупо ухмыляться! Это очень серьезно. Лотти никогда не была в такой эйфории, когда речь шла о мужчинах, и если он играет с ней, будет очень плохо.

– Прости! – Генри тщетно пытался контролировать свое выражение лица. – Зато теперь понятно, откуда взялся твой пароль... Ну хорошо, продолжай.

– Я была в отчаянии и непременно должна была выяснить, что Чарльз чувствует к Лотти. Поэтому я украла эту его ужасную охотничью шапку и проникла в его сон.

Мне вспомнилось, что прямо в этот момент я лежу в своей постели в этой шапке – вероятно, с довольно потной головой и мокрыми волосами. И, наверное, Генри сейчас представляет, как я в ней выгляжу. И скоро он гарантированно начнет смеяться снова, и я даже не могу его за это винить.

Но в ответ на мой испытывающий взгляд он искренно и прямодушно посмотрел мне в глаза:

– Очень хорошо. И как ты это сделала?

Я непонимающе наморщила лоб.

– Ну, я вошла в его дверь.

– Это понятно. Но в качестве кого или чего?

– Как я сама, разумеется. На мне было кепи, потому что в этом сне играли в гольф, и мне пришлось выглядеть соответственно. Я пошла прямо к Чарльзу, и он как раз хотел что-то сказать о Лотти, как тут эта его дурацкая пожарная...

Я пораженно поднесла руку ко рту.

– Вот черт! Я же совсем забыла! Сигнализация! Она сработала, и я думала только о том, как бы мне побыстрее убраться из сна, прежде чем Чарльз проснется. Я должна была проснуться и вызвать пожарных!

Генри остался совершенно равнодушным к возможному пожару в квартире Чарльза. Он улыбнулся и провел пальцами по моей щеке.

– Лив, ты же понимаешь, что люди не обязаны говорить в своих снах правду? По моему опыту, большинству из тех, кто находится во сне, лгать даже проще, чем в реальности. Если ты хочешь узнать правду о ком-то, ничего не делая, а просто прогуливаясь в его сновидениях и задавая вопросы, то он ответит тебе – но то же самое, что ответил бы наяву.

Это звучало правдоподобно, и, честно говоря, мне уже приходило в голову нечто подобное. В сущности, я проникла в сон Чарльза, не имея никакого плана, не продумав деталей – просто вдохновленная идеей о защите Лотти.

– Но что еще я могла сделать? Только не говори, что превратиться в ракету.

– Ну, лучше всего, когда человек не замечает, что ты там. Невидимый соглядатай может узнать очень многое о человеке из его сна. А если набраться немного терпения – практически все.

– Но я не хочу знать о Чарльзе все, – возразила я и вздрогнула от этой мысли.[3] – Я просто хочу знать, серьезно ли он относится к Лотти. Потому что если нет, то...

Я сжала кулаки. Мы с Миа ни за что не позволили бы кому-то причинить Лотти боль, и уж тем более Чарльзу. Миа вообще предпочла бы видеть кавалером Лотти красивого ветеринара из переулка Пилигримов.

– С другой стороны, может быть, Чарльз только что умер от отравления угарным газом, потому что я не вызвала пожарных, и дело решилось само собой.

– Я люблю тебя, – сказал вдруг Генри, крепче прижав меня к себе.

Я сразу же позабыла о Чарльзе. Генри не разбрасывался этими тремя волшебными словами. За последние восемь с половиной недель он сказал их ровно три раза, и каждый раз, когда он это делал, я ужасно смущалась. Единственно правильным, универсальным ответом на эту фразу было, вероятно, «Я тоже тебя люблю», но, так или иначе, я не могла этого произнести. Не потому, что не любила его, нет, совсем наоборот, но «Я тоже тебя люблю» звучит не так внушительно, как внезапно произнесенное «Я люблю тебя». Так что вместо этого я спросила:

– Даже если я не могу превратиться в ракету или стать невидимой?

Генри кивнул.

– У тебя все получится. Ты невероятно талантлива. Во всех отношениях.

Затем он наклонился и поцеловал меня. И это был действительно очень хороший сон.

 

 

 

 

Глава 3

Недостатком всех этих осознанных сновидений было то, что на следующее утро ты чувствовал себя не слишком отдохнувшим. Однако за последние несколько месяцев я разработала целую методику, чтобы компенсировать недостаток сна: горячий душ, затем умывание холодной водой и наконец четыре порции эспрессо, замаскированные сверху шапкой молочной пены, чтобы избежать нотаций Лотти о том, что я должна подумать о чувствительных стенках своего подросткового желудка. Итальянская кофе-машина, которая молола кофейные зерна простым нажатием кнопки, а еще сама взбивала молоко, стала одной из причин, почему жить в доме Спенсеров было не так уж и плохо. Хотя, по мнению Лотти, кофе и не стоило пить до восемнадцатилетия, у мамы таких ограничений не было даже для секса, алкоголя и наркотиков, так что я имела неконтролируемый доступ к кофеину.

На полпути в кухню я встретила свою младшую сестренку, которая как раз вернулась после прогулки с Лютик, нашей собакой. Миа приложила ледяную руку к моей щеке.

– Вот, чувствуешь? – спросила она с энтузиазмом. – В новостях сказали, что в этом году может быть даже белое Рождество и самый холодный январь за последние одиннадцать лет... А я как раз потеряла перчатку. Серую, в горошек. Ты не видела? Это мои любимые перчатки.

– Нет, прости. Ты искала в тайничках у Лютик?

Лютик улеглась передо мной на пол и посмотрела так мило и невинно, что вам бы никогда не пришло в голову, что она может стащить перчатки, носки или ботинки, которые вернутся к вам только полностью изжеванными. Я почесала ее животик и немного посюсюкала с ней (она это очень любила), прежде чем встала и направилась вслед за Миа на кухню, а точнее, бросилась вприпрыжку к кофе-машине. Лютик последовала за мной. Правда, ее интересовал не кофе, а ростбиф, который Эрнест оставил на столе.

Уже почти четыре месяца мы жили в Лондоне, в этом просторном и уютном кирпичном доме, расположенном в Хэмпстеде, и хотя мне нравился город и впервые за многие годы у меня была своя собственная большая прекрасная комната, я все еще немного чувствовала себя гостьей.

Может быть, потому что я никогда не училась чувствовать себя как дома – где бы то ни было. До того как мама познакомилась с Эрнестом Спенсером и они решили провести остаток жизни вместе, мы с Миа, Лотти, Лютик и мамой переезжали почти каждый год. Мы жили в Германии, в Шотландии, в Индии, в Нидерландах, в Южной Африке и, конечно, в США, откуда была родом мама. Родители развелись, когда мне было восемь, но, как и мама, папа вовсе не питал склонности к постоянству. Он всегда радовался, когда его фирма предлагала ему новую работу в стране, которую он еще не знал. Папа был родом из Германии, и в настоящий момент он и два его чемодана (он часто повторял, что ни одному человеку не нужно вещей больше, чем может поместиться в два чемодана) жили в Цюрихе, где мы с Миа навещали его на Рождество.

Так ли удивительно, что все эти годы мы ничего так не желали, как осесть где-нибудь в одном месте? Мы всегда мечтали о доме, где смогли бы остаться и устроиться надолго. О доме, в котором было бы много места, отдельная комната для каждого и сад для Лютик, в котором цвели бы яблони. Теперь мы жили почти как дома (имелись даже деревья – только вишни), но это было не то же самое: это был не наш дом, а Эрнеста и его детей, семнадцатилетних близнецов Флоренс и Грейсона. Кроме них, здесь обитал еще очень дружелюбный рыжий кот по кличке Спот, и все они жили в этом доме всю свою жизнь. И независимо от того, как часто Эрнест повторял, что его дом – это теперь и наш дом, я так не чувствовала. Может быть, потому что ни на одном дверном косяке не было засечек с нашими именами, и потому что у нас не было связано никаких историй с темным пятном на персидском ковре или с выщербленной плиткой в кухне, поскольку нас там не было, когда во время приготовления фондю семь лет назад вдруг загорелась салфетка или пятилетняя Флоренс была так зла на Грейсона, что бросила в него бутылку газированной воды.

Возможно, просто требовалось чуть больше времени. Но было ясно, что за столь короткое время мы еще не могли оставить никаких следов и историй.

Мама, однако, уже работала над этим. Она всегда настаивала на раннем обильном совместном завтраке по воскресеньям (раннем в самом прямом смысле этого слова). Этот же обычай она установила и у Спенсеров, к большому неудовольствию Флоренс и Грейсона, особенно сегодня. Мина, которую скорчила Флоренс, как раз подходила для того, чтобы начать бросаться пластиковыми бутылками. Они до половины четвертого утра были на вечеринке и теперь непрерывно зевали: Флоренс – за закрытой дверью, а Грейсон – совершенно без стеснения, сопровождая это громкими звуками «Уа-а-а-а-а». По крайней мере, я была не единственной, кто боролся с усталостью, но наши методы сильно отличались. В то время как я потягивала кофе и ждала, пока доза кофеина в моей крови станет достаточной, Флоренс накалывала на вилку дольки апельсина и чопорно отправляла их в рот. Очевидно, она боролась с усталостью при помощи витамина С. Еще немного – и тени под ее карамельно-карими глазами исчезнут, и она снова будет выглядеть безупречно, как всегда. Грейсон, напротив, навалил себе кучу яичницы с тостами, а под его глазами вообще не было никаких теней. Если бы он не зевал, то было бы совсем незаметно, что он устал. Правда, он отчаянно нуждался в бритве.

Мама, Эрнест и Лотти озаряли нас всех бодростью и хорошим настроением, а мама была еще и полностью одета и причесана, а не сидела за столом в откровенном неглиже (под которым, заметьте, ничего не было), как это обычно бывало по утрам в воскресенье. Я улыбнулась в ответ.

Вероятно, из-за того, что мамино счастье было заразительно, все вокруг казалось уютным и праздничным. Зимнее солнце заглядывало через украшенный гирляндами эркер, заставляя красные бумажные звезды сиять, в воздухе витал аромат выпечки, апельсина, ванили и корицы (Лотти испекла целую гору вафель, которую я придвинула к себе с центра стола), а сидевшая рядом со мной Миа была похожа на маленького розовощекого рождественского ангела в очках.

Правда, вела она себя отнюдь не по-ангельски.

– Мы в зоопарке или где? – спросила она, когда Грейсон чуть не вывихнул челюсть в зевке – как минимум в восьмой раз.

– Да, – равнодушно ответил Грейсон. – Время кормить гиппопотамов. Подвинь-ка, будь добра, масло.

Я усмехнулась. Грейсон был еще одной причиной, по которой мне так нравилось жить в этом доме – он превзошел даже кофеварку. Во-первых, он сможет помочь мне с математикой, если я не буду успевать (ведь он на два класса старше), во-вторых, он представлял собой действительно приятное зрелище даже с заспанными глазами и зевая, как бегемот, ну и в-третьих, он был... он был просто милым.

Чего нельзя было сказать о его сестре.

– Жаль, что у Генри вчера снова... не было времени, – сказала она мне, и хотя в ее голосе звучало сочувствие, я расслышала в нем злорадные нотки. Уже одно то, что она вставила эту маленькую драматическую паузу перед «не было времени»... – Вы действительно кое-что пропустили. Мы здорово повеселились, правда, Грейсон?

Грейсон собрался зевнуть еще раз, но тут мама наклонилась и обеспокоенно на меня посмотрела:

– Лив, милая, ты вчера ушла в свою комнату без ужина. Мне начинать волноваться?

Я открыла рот, чтобы ответить, но мама продолжала:

– В твоем возрасте это ненормально – торчать дома в субботу вечером и рано ложиться спать. Ты не обязана жить монашкой и не ходить на вечеринки, если у твоего друга нет времени.

Я мрачно взглянула на нее из-под очков. В этом была вся моя мама. Речь шла о дне рождения одного типа из выпускного класса, которого я едва знала, и меня пригласили туда в качестве подружки Генри – так что было бы крайне глупо идти без него. Не говоря уже о том, что я вряд ли пропустила что-то интересное, даже если Флоренс утверждала обратное. Вечеринки все одинаковы: слишком много людей в замкнутом пространстве, слишком громкая музыка и слишком мало еды. Поддерживать разговор можно только криком, кто-нибудь всегда чересчур много выпьет и поставит себя в неловкое положение, а во время танца постоянно получаешь локтем в бок от соседа – в моем представлении веселье выглядело несколько иначе.

– Кроме того... – Мама наклонилась еще ниже. – Кроме того, если Генри вынужден нянчиться со своими младшими братом и сестрой – что, конечно, очень похвально – почему бы тебе ему не помочь?

Она попала прямо в яблочко, прямо в мою болевую точку. За восемь с половиной недель наших отношений Генри часто приезжал сюда, мы проводили время в моей комнате, в парке, в кино, на вечеринках, в школьной библиотеке, в кафе за углом[4] и, конечно, в наших снах. Но я ни разу не была у него дома.

Из всех членов семьи Генри я была знакома только с его младшей четырехлетней сестрой Эми – и тоже только во сне. Я знала, что у него еще есть двенадцатилетний брат Майло, но Генри редко говорил о нем и о своих родителях, точнее, почти совсем не говорил. В последнее время я не раз задавала себе вопрос, не держал ли Генри меня в стороне намеренно. Большинство фактов о его семье я выудила не у него, а из блога Леди Тайны. Оттуда я узнала, что его родители были разведены, что его отец был женат трижды и сейчас, видимо, планировал сделать женой номер четыре бывшую болгарскую модель, демонстрировавшую нижнее белье. Если верить Леди Тайне, кроме Майло и Эми у Генри было еще несколько старших сводных братьев и сестер.

Мама подмигнула мне, и я торопливо прогнала прочь эти мысли. Если мама подмигивала, то надо было ожидать какого-нибудь двусмысленного намека. И вгоняющего в краску.

– В прошлом я получала немало удовольствия, будучи няней. Особенно если детки уснули. – Она подмигнула еще раз, а Миа настороженно опустила нож. – Особенно хорошо я запомнила диван у Миллеров...

Как-то чересчур для домашнего «скоро-будет-Рождество» настроения воскресного утра.

– Ма-ам! – резко сказала Миа, а я тотчас же добавила:

– Не сейчас.

Мы уже не раз слышали о диване Миллеров. И меньше всего нам хотелось, чтобы мама рассказывала об этом за завтраком. Даже для собственной выгоды.

Не дав маме перевести дыхание (самое ужасное, что у нее было не просто несколько неприличных историй, но практически неисчерпаемый их запас), я быстро добавила:

– Я осталась вчера дома, потому что меня немного знобило. А еще мне нужно очень много сделать для школы.

И так как я рано ушла спать из-за выполнения секретной миссии, да еще и надев невероятно уродливую охотничью шапку, украденную у Чарльза, я с уверенностью могла сказать, что мне действительно было плохо. О том, что мы делали по ночам в наших снах, мы, конечно же, никому не рассказывали – да и, в любом случае, нам бы не поверили. И засунули бы в психушку, как Аннабель. Из присутствующих только Грейсон знал об этих штучках со снами, но я была совершенно уверена, что после событий, случившихся восемь с половиной недель назад, он шагу не сделал к двери из своего сна, и даже больше: он считал, что мы тоже держались подальше от всех этих коридоров. Грейсону никогда не нравилось разгуливать по чужим снам, он был убежден, что это страшно и опасно, и пришел бы в ужас, если бы узнал, что мы просто не могли оставить это занятие. И, в отличие от Генри, он бы назвал мои действия прошлой ночью безусловно аморальными.

К слову, мне пришлось дважды вымыть голову, чтобы избавиться от запаха овечьей шерсти, из которой была сделана шапка, но с волосами все-таки оставалось что-то не так. Кода Лотти принесла вторую порцию омлета (она сидела за столом рядом со мной), они начали потрескивать и встали дыбом, едва соприкоснувшись с ее розовым ангоровым свитером. Все засмеялись, один за другим, даже я захихикала, посмотрев в зеркало над комодом.

– Как дикобраз, – сказала Миа, когда я попыталась пригладить волосы. – Действительно, сегодня утром здесь самый настоящий зоопарк. Кстати, о зоопарке: для кого, собственно, этот лишний прибор? – Она указала на пустую тарелку возле Лотти. – Дядя Чарльз придет к завтраку?

Мы с Лотти обе вздрогнули при упоминании его имени: Лотти, вероятно, от радости, а я, скорее, виновато. Внезапно мы услышали, как открылась, словно повинуясь невидимому сигналу, входная дверь, и я попыталась приготовиться к худшему. Запах гари, который вдруг уловил мой нос, к моему облегчению, исходил всего лишь от тоста.

И энергичные шаги, слышные в коридоре, также принадлежали не Чарльзу, а кое-кому другому. Ошибки быть не могло. Миа тихо застонала и бросила на меня многозначительный взгляд. Я закатила глаза. Обожженный Чарльз, конечно, был бы для меня гораздо предпочтительнее. Разумеется, только совсем немножко обожженный.

Последние теплые, праздничные ощущения, казалось, испарились из комнаты, так как она уже стояла в дверях: Ведьма-в-Желтом, также известная как «Дьявол в шарфе от Гермес», чье настоящее имя было Филиппа Аделаида Спенсер, или – как предпочитали называть ее Грейсон и Флоренс – бабушка. Ее подруги по бридж-клубу якобы называли ее «Персик Пиппа», но я поверю в это, только если услышу собственными ушами.

– О, я смотрю, вы начали без меня, – сказала она вместо приветствия. – Это американский обычай?

Мы с Миа снова обменялись взглядами. Если только дверь не была открыта, то у Ведьмы-в-Желтом есть свой ключ. Ужасно.

– Ты опоздала на полчаса, мама, – заметил Эрнест и встал, чтобы расцеловать ее в обе щеки.

– Правда? И на который час ты меня пригласил?

– Ни на какой, – ответил Эрнест. – Ты сама себя вчера пригласила, помнишь? Ты оставила сообщение на автоответчике, что будешь к завтраку в полдесятого.

– Ерунда, о завтраке я ничего не говорила. Естественно, я поела дома. Спасибо, дорогой.

Грейсон взял ее пальто (охристо-желтое), для воротника которого пришлось расстаться с жизнью лисе, а Флоренс просияла и сказала:

– О, эта двойка, – (охристо-желтая!) – так тебе идет, бабушка!

Лотти, сидевшая рядом со мной, тоже попыталась встать, но я крепко держала рукав ее свитера. В прошлый раз она сделала ведьме книксен, что не должно было повториться ни при каких обстоятельствах.

Миссис Спенсер-старшая была высокой стройной женщиной, выглядевшей намного моложе своих семидесяти пяти лет. С ее изящной прямой осанкой, длинной шеей, элегантной короткой стрижкой и холодными голубыми глазами, которые сейчас смотрели на нас, она была бы идеальной кандидатурой на роль злой Белоснежкиной мачехи – в специальном выпуске «Тридцать лет спустя».

И чтобы прояснить все до конца: мы не всегда были такими недружелюбными. Поначалу мы действительно пытались полюбить мать Эрнеста, ну или хотя бы симпатизировать ей. В конце августа она отправилась в трехмесячное кругосветное путешествие на лайнере «Королева Элизабет», а когда вернулась в конце ноября, загорелая и нагруженная сувенирами, то узнала, что ее любимый сын привел в дом американку – а еще ее детей, их няню и собаку. Понятно, что от неожиданности у нее отнялся язык. Жаль, что ненадолго, потому что как только к ней вернулся дар речи, она пустилась во все тяжкие и не остановилась до сих пор. Главным образом, это касалось мамы: мол, подцепила Эрнеста на крючок при помощи дешевых трюков. Миссис Спенсер разделяла общие предубеждения против американцев, считая их нецивилизованными, глупыми и тщеславными. Тот факт, что у мамы были две ученые степени, также ее не впечатлил: в конце концов, они были получены в США, а не в цивилизованной стране. (То, что мама преподавала в Оксфорде, старательно игнорировалось.) Еще хуже, чем американцы, по мнению миссис Спенсер-старшей, были немцы, потому что они начали Вторую мировую войну. Помимо всего прочего. Поэтому она сочла нас с Миа не только некультурными, самовлюбленными и недалекими (по материнской линии), но еще и подлыми и вероломными (это досталось нам от отца). Лотти, наоборот, была признана только подлой и вероломной – потому что была чистокровной немкой, а наша собака – ну, миссис Спенсер вообще не любила никаких животных, за исключением тех, что попадали ей в тарелку обжаренными в соусе. Или висели на шее в качестве мехов.

Мы приложили немало усилий, чтобы добиться симпатии миссис Спенсер и избавить ее от предрассудков – но у нас ничего не вышло. (Ну ладно, возможно, сказав «немало», я несколько преувеличила.) Так что мы больше и не пытались. Как всегда говорит Лотти? Если крикнуть в лесу, то услышишь эхо. Ну или что-то вроде того. Мы, во всяком случае, были очень обиженным лесом. По крайней мере, мы с Миа. Мама все еще надеялась на то, что случится чудо, а Лотти – о, Лотти была безнадежным случаем. Она твердо верила в хорошее в людях. Она даже верила в доброту Ведьмы.

Которая как раз пристально взглянула на Лотти и едко сказала:

– Мне, пожалуйста, только чай. Эрл Грей. Черный с ломтиком лимона.

– Сейчас!

Ничто не могло остановить Лотти в данный момент. Она вскочила, и ее свитер треснул, потому что я все еще крепко держала ее за рукав. И хотя Грейсон сказал, что он тоже может это сделать, Лотти оттолкнула его в сторону. Мы несколько раз говорили миссис Спенсер, что Лотти не горничная (а кроме того, в воскресенье у нее был выходной), но наши заявления не производили на Ведьму никакого впечатления. Она считала, что если кто-то оказывает платные услуги, он никак не может быть другом.

– В правильной чайной чашке, пожалуйста. Не в одной из этих огромных кружек, из которых вы все пьете ваш ужасный кофе.

Миссис Спенсер села. Как всегда в ее присутствии, меня охватило чувство, что я одета недостаточно тепло. Я мечтала о толстом свитере. И о еще одной порции кофе в огромной кружке.

– ВВЖ, – шепнула мне Миа.

– Что, прости? – прошептала я в ответ.

– Ведьма-в-Желтом – это слишком длинно. Можно называть ее ВВЖ.

– Согласна.

Я хихикнула. «ВВЖ» подходило ей целиком и полностью.

ВВЖ взглянула на нас неодобрительно (мама и Флоренс тоже – и в самом деле, перешептывание и смех за столом свидетельствуют о плохом воспитании), но, видимо, сочла, что обращаться к нам не имеет смысла.

– Грейсон, дорогой, а где милая маленькая Эмили? – вместо этого спросила она.

– Если ей повезло, то все еще спит в своей постели. – Грейсон снова взялся за яичницу и намазал маслом очередной тост. Примерно по семнадцатому кругу. Невероятно, он мог запихнуть все это в себя и не набрать ни грамма лишнего веса. – Милая маленькая Эмили.

Это прозвучало самую чуточку иронично? Я с любопытством уставилась на Грейсона. Эмили была его подружкой, она также училась в выпускном классе, была редактором школьной газеты, превосходной наездницей, но ее точно нельзя было назвать ни милой, ни маленькой. В сердце Ведьмы-в... э-э, ВВЖ для Эмили явно было отведено особое место – она никогда не забывала похвалить Грейсона за его изысканный вкус к женщинам, который он, очевидно, унаследовал не от своего отца.

ВВЖ недовольно вздохнула[5].

– О, я просто надеялась встретить ее здесь. Но сегодня, по всей видимости, позвали только прислугу.

Я поспешно взглянула на Лотти, но она ничего не слышала, так как слишком громко гремела посудой, стараясь приготовить идеальный чай.

– Лотти здесь живет, – возразила Миа, не приложив ни малейшего усилия, чтобы выглядеть доброжелательно. – Где она, по-вашему, должна завтракать?

Миссис Спенсер удивленно вскинула бровь.

– Ну, насколько я знаю, моя внучка была вынуждена уступить вашей няне комнаты в мансарде – там, видит Бог, более чем достаточно места.

Ну вот, опять.

– Мама! Мы уже столько раз это обсуждали. Нельзя ли поговорить о чем-то другом?

Эрнест уже не выглядел счастливым. И мама вцепилась в скатерть, словно боялась выпрыгнуть из-за стола и сбежать.

– Очень хорошо, сменим тему. Ты должен прийти и поменять батарею в моей пожарной сигнализации, Эрнест, – заявила миссис Спенсер-старшая. – У Чарльза сегодня посреди ночи сработала пожарная тревога, потому что батарея села. – Хорошо. Значит, он еще жив! – У меня случится сердечный приступ, если такое произойдет в моем доме.

Она демонстративно схватилась за свой охристый джемпер в том месте, где мог бы находиться кардиостимулятор, имей она в самом деле слабое сердце. Чего и в помине не было. Она была здорова, как бык.

– Вот, пожалуйста. – Лотти поставила перед ней чашку чая. – Эрл Грей с долькой лимона.

– Спасибо, мисс... э-э...

– Вастльхубер.

– Вастл-вистл, – повторила миссис Спенсер.

– Ах, можете называть меня просто Лотти, – сказала наша няня.

Миссис Спенсер уставилась на нее в ужасе.

– Это невозможно, – решительно сказала она и начала рыться в сумочке. Возможно, искала нашатырь.

– Как достала нас уже ВВЖ, – пропела Миа по-немецки себе под нос.

Никто из Спенсеров немецкого не знал, поэтому мы использовали его в качестве секретного языка. В исключительных случаях, конечно.

ВВЖ опустила в чай кусочек подсластителя из своей личной упаковки и размешала.

– Собственно, я здесь... Как вы знаете, каждый год в январе я устраиваю маленькую чайную вечеринку на Крещение.

– Маленькую – это хорошо, – пробормотал Грейсон, но его слова заглушил возглас Флоренс: «Я люблю, люблю, люблю твои крещенские чаепития, бабуля!» – как будто речь шла о самом веселом мероприятии всех времен.

Миссис Спенсер слабо улыбнулась.

– Ну, я надеялась, что мне не придется этого делать, но мои друзья спрашивают, а здесь, видимо, никто не хочет взяться за ум… – В этом месте она откашлялась и печально посмотрела на Эрнеста. – Мне не остается ничего другого, как распространить мое приглашение и на твое окружение, сынок.

Так как никто не отреагировал – мы с Миа промолчали, потому что не знали, что имеется в виду под «окружением», и раздумывали, не является ли это чем-то оскорбительным, – она со вздохом продолжила:

– Это значит, что я… – Она снова откашлялась и на этот раз посмотрела на маму. – Что я была бы очень рада приветствовать у себя в гостях тебя, дорогая Энн, и обеих твоих дочерей.

Невероятно, но она ухитрилась сделать так, что эти слова прозвучали, как приказ. Даю голову на отсечение, никогда ни один человек не произносил «очень рад» с меньшей радостью, чем она.

Эрнест, вероятно, подумал так же.

– Если ты... – начал он нахмурившись, но мама его перебила.

– Это очень мило с твоей стороны, Филиппа, – тепло сказала она. – Мы охотно придем, не так ли, девочки?

Прошло несколько секунд, и лишь потому что мама смотрела на нас глазами, полными надежды, мы выдавили из себя улыбку и кивнули.

Ну хорошо, на Крещение мы пойдем на английское чаепитие и станем объектом навязчивого интереса престарелых дам. Бывало и хуже.

Миссис Спенсер удовлетворенно потягивала свой чай. Она бы поперхнулась, если бы узнала, что Крещение должно было стать днем смерти мистера Снаглза и что она только что пригласила его убийц к себе домой. В свою очередь, мы не имели ни малейшего понятия, кто такой этот мистер Снаглз.

Ни о чем не подозревая, мы переключили внимание на вафли с корицей.

 

 

 

 

 

Глава 4

Во время захода на посадку я нащупала руку Миа, потому что, пока мы проходили сквозь облака, самолет совершил несколько резких сейчас-мы-точно-разобьемся-прыжков. Но когда мы опустились ниже облаков и увидели Темзу и заснеженный Лондон, чувство тошноты в моем животе превратилось в чистое волнение.

Миа сжала мою руку.

– Не переживай, с нами ничего не случилось. Но в следующий раз ты можешь заблаговременно составить завещание в пользу своей маленькой сестренки, и тогда ты почувствуешь себя лучше.

– Ну, во-первых, в случае авиакатастрофы ты будешь так же мертва, как и я, а во-вторых, у меня нет ничего, что бы ты могла унаследовать.

– Ты, наверное, забыла о своей гитаре и о рождественском подарке двоюродной бабушки Гертруды, – злорадно хихикнула Миа.

– Мне очень жаль, но я бы хотела, чтобы все это похоронили вместе со мной.

Наша американская двоюродная бабушка в этом году превзошла саму себя в выборе подарков: Миа получила (в пару к небритому Кену?) Барби-карету с розовым пегасом, а мне достался набор для выращивания доисторических членистоногих. Именно то, в чем мы больше всего нуждались.

Впрочем, мы уже давно не возлагали особых надежд на Рождество – по какой-то причине мы не производили на Санту особенного впечатления. В этом году он так и не принес столь необходимый смартфон, который мог бы заменить наши мобильники каменного века. Вместо этого у нас теперь были стильные чехлы для доисторических телефонов, собственноручно свалянные Лотти.

– Мне интересно, почему мы каждый год должны составлять эти дурацкие списки желаний, если все равно никогда не получаем того, что хотим, – сказала Миа. – Я что-то не припомню, чтобы в моем виш-листе была пластиковая лошадь с крыльями. Или клиническая смерть на канатной дороге.

– Или синяки по всему телу, – добавила я.

– Что непонятного в списке из прибора ночного видения, набора жучков для прослушки и красного парика с челкой? – грустно фыркнула Миа. – Вместо этого получите-ка свитер, подушку, DVD-проигрыватель и отдых на горнолыжном курорте! А ты должен делать вид, что тебе это очень нравится. Только подумай, сколько смартфонов мог купить папа на эти деньги.

– Мне было бы достаточно и одного, – вздохнула я.

С моего телефона нельзя было даже звонить за границу. Это значило, что я не слышала голоса Генри уже десять дней. Ну, по крайней мере, по телефону.

Последний раз мы с Миа стояли на лыжах восемь лет назад. Поэтому было очень волнительно, когда папа взял нас на самую вершину в первый же день. Он сказал, что лыжи – это вроде езды на велосипеде: раз научившись, уже никогда не забудешь. Теперь мы с полной уверенностью можем опровергнуть этот тезис. Думаю, я стала первым человеком, который преодолел всю дистанцию этапа Кубка мира по гигантскому слалому в Альдебодене на заднице. Папа смеялся до упаду и назвал мою пятую точку «Куонисбергли»[6]. Это меня только раззадорило, и на следующий день я провела в снегу вдвое меньше времени. В конце концов, я стала меньше зависеть от папы. Правда, слишком дорогой ценой.

По крайней мере, когда мы вышли из-за барьера, везя за собой чемоданы, я больше не хромала, но мышцы все еще болели.

– Ау! Мы здесь!

Я услышала мамин крик раньше, чем увидела ее саму, и, как ни странно, меня совсем не обеспокоило, что рядом с ней я заметила Эрнеста. Видимо, я не только смирилась с тем, что он теперь часть нашей жизни, – вероятно, в какой-то из моментов в течение этих четырех месяцев он мне даже начал нравиться. Просто я была совсем капельку разочарована, что здесь не было Генри. Он говорил, что хотел бы встретить меня в аэропорту.

– Вы выглядите очень отдохнувшими, – сказала мама, после того как обняла нас. – Такие розовощекие и свежие, как две швейцарские альпийские девочки.

– Это обморожение, – ответила Миа. – Если повезет, нам никогда в жизни больше не придется использовать румяна.

Мама засмеялась:

– Ах, я так по вам скучала!

Она выглядела фантастически, хотя снова побывала у того парикмахера, который соорудил ей стрижку в стиле «Камилла, герцогиня Корнуолльская». Надеюсь, в ее возрасте я буду выглядеть так же хорошо. За исключением стрижки, разумеется.

Однако как бы сильно я не оглядывалась, растрепанных светло-русых волос Генри нигде не было видно. Теперь я была больше чем просто «совсем капельку разочарована». Но может, он ждет не в том аэропорту?

Эрнест, как истинный английский джентльмен, взял наши чемоданы.

– На этот раз вы не привезли сыра? – спросил он, подмигнув.

– У нас была шоколадка для вас, но Миа съела ее в самолете.

– Ябеда!

– Лучше быть ябедой, чем обжорой!

– Я надеру тебе твою Куонисбергли, – пригрозила Миа.

Мама вздохнула.

– Если это то, о чем я подумала, то должна сказать, что без вас тут было очень мирно. Идем уже! Лотти испекла пирожки по рецепту своей бабушки, которые нужно есть теплыми.

И хотя мы не имели ни малейшего представления, что это были за пирожки, мы поспешили к автомобилю. Нам очень не хватало стряпни Лотти. Даже раклет[7] может надоесть, если готовить его каждый вечер. Пока мы были в Швейцарии, Лотти навещала своих друзей и родных в Баварии, а от них она всегда возвращалась с кучей новых замечательных рецептов с забавными названиями, которые хотелось попробовать все до единого. Лотти больше всего на свете любила опробовать свои блюда и выпечку на подопечных и выслушивать их вердикт.

По дороге домой мама и Эрнест рассказали нам, что случилось новенького (вообще-то, ничего, но мама очень долго об этом говорила), а Миа заявила, что наши горнолыжные приключения были интереснее. Она немного преувеличила – мы застряли в кресле подъемника не на полдня, а всего на четверть часа, и еще даже не стемнело, когда спасатели наконец сняли нас лебедками, да и лифт ездил вполне нормально, и да, лавина на самом деле тоже не сходила. Но эй, это точно было поинтереснее, чем то, что рассказывали мама и Эрнест. Я позволила Миа и дальше весело сочинять небылицы, а сама включила телефон, чтобы написать Генри СМС. Мне пришло сообщение от оператора, который доложил, что я снова в Великобритании, а затем одиннадцать сообщений от Персефоны, которая скучала по своему все-еще-не-парню-но-возможно-когда-нибудь Джасперу и всячески проклинала французских школьниц. Генри так и не написал.

Хм. Значит ли это, что я должна волноваться?

Последние десять дней мы с Генри встречались во сне не так часто, как договаривались. И это происходило по моей вине из-за невероятной смеси физической активности, свежего воздуха и раклета (все это в огромных количествах). Я засыпала так крепко, что на следующее утро даже не могла вспомнить, видела ли я вообще дверь в моем сне. Возможно, Генри был недоволен. С другой стороны, я тоже часто ждала возле его двери, а он не приходил. Но во сне невозможно все точно рассчитать – кто вообще спит по расписанию?

На Рождество он подарил мне одну из этих японских кошек счастья, машущих лапкой. Что было бы совершенно нормально – я считаю такие штучки действительно милыми – если бы я не провела как минимум тысячу часов, кропотливо работая над музыкальной шкатулкой, которая, если ее открыть, играла «Dream a Little Dream», а под крышкой у нее была наклеена моя фотография. В рамке в форме звезды. Может быть, лучше бы я этого не делала. Эта шкатулка буквально вопила: «Я люблю тебя», – в то время как мне был предложен сувенир на батарейках за шесть девяносто из азиатского магазина, что, в общем, ни о чем не говорило.

Я смотрела в окно, обдумывая, не отправить ли Генри СМС: «Я здесь, а ты где?» – но потом бросила это. Из самолета Лондон выглядел как в безвкусном снежном шаре: деревья, крыши, дороги были словно усыпаны сахарной пудрой – а здесь, внизу, кроме блестящего порошка ничего не было видно. Снежная каша ничуть не романтична – строго говоря, она даже не белая. И если бы понадобилось описать мое настроение, слово «слякоть» подошло бы идеально. Насколько радостной и исполненной ожидания я была в аэропорту, настолько угрюмой я вылезла из машины, когда Эрнест наконец припарковался перед его, пардон, нашим домом. К сожалению, когда дверь бесцеремонно открыла Эмили, подружка Грейсона, лучше не стало. Она была последней, с кем бы мне хотелось сейчас встретиться.

– Ах, вы уже здесь, – сказала Эмили, которая выглядела примерно такой же веселой, как и я.

Объективно говоря, это была очень красивая девушка с гладкими, блестящими каштановыми волосами, ровным цветом лица, высокая и спортивная, но я ничего не могла с собой поделать: для меня она всегда походила на злобную гувернантку из костюмированных фильмов, например, на фройляйн Роттенмайер из «Хайди»[8]. И на лошадь. В общем, на своего рода гувернантку-лошадь. Она выглядела старше своих восемнадцати лет не только из-за строгой, наглухо застегнутой одежды, но и из-за самоуверенного, всезнающего вида, с которым она постоянно разгуливала. На долю секунды мне захотелось развернуться на каблуках и исчезнуть. Но в этот момент выбежала Лютик с развевающимися на ходу ушами, а за ней появились Грейсон, Флоренс и Лотти.

И кое-кто еще с блестящими серыми глазами и светло-русыми волосами, топорщащимися в разные стороны.

Генри.

Он оттолкнул Эмили с дороги и просто взял меня за руку.

– Эй, ты снова здесь, моя сырная девочка, – пробормотал он, уткнувшись в мои волосы. – Я очень по тебе скучал.

Я положила руки на плечи Генри и притянула его к себе гораздо ближе, чем требовалось.

– Ты хорошо пахнешь, – прошептала я.

Это было не совсем то, что я хотела сказать, но первое, что пришло на ум.

– Это не я, а нечто с непроизносимым немецким названием, которое испекла Лотти.

Генри не сделал ни единого движения, чтобы меня отпустить. Если бы это зависело от меня, ему бы никогда не пришлось это делать. К сожалению, мы были не одни.

– Я всех приглашаю! – воскликнула Лотти.

Кстати, на ней были те самые тапочки, которые она сваляла Чарльзу на Рождество. В последнюю минуту Лотти передумала их дарить. Потому что некоторые люди просто могли не понять значения самодельных подарков, сказала она. Это было мудрое решение, потому что в Сочельник он презентовал ей завернутого в полосатую фольгу шоколадного Санту. Маленького шоколадного Санту. На фоне этого японская кошка счастья казалась просто бриллиантовой.

– Это совершенно спонтанная добро-пожаловать-домой-наши-маленькие-лыжницы-вечеринка, – просияла Лотти.

Если Чарльз и разбил ей сердце, она это хорошо скрывала.

– Мы также репетировали приветственную песню, – насмешку в голосе Флоренс было трудно не заметить, – но что, черт возьми, рифмуется с «желторотиками на лыжах»?

– Привидение в Париже, – предположил Грейсон.

– Глупости, – возразила Эмили, и даже не видя ее, я точно знала, какое лицо она сделала.

– Нет, глупости не рифмуются. А вот комок грязи в мутной жиже – да. И Лив мороженое лижет, – сказал Грейсон, и я глупо хихикнула в пуловер Генри. О, вернуться домой было действительно здорово. – Показав язык бесстыже.

– Что же девочкою движет? – добавила Миа. – Не нужны ль ей пассатижи? – Она толкнула меня в спину. – Эй, твои пассатижи преграждают мне путь к пирожкам.

Пирожки оказались воздушными, мягкими дрожжевыми пончиками, начиненными сливовым джемом, и следующие двадцать минут жизнь была просто прекрасной. Сидеть на кухне в окружении моих любимых людей, пить горячий шоколад и есть вкусную выпечку – ничего лучшего в данный момент я придумать не могла. Все говорили одновременно: Миа рассказывала (с набитым ртом) очередные выдумки о горнолыжном отпуске, Флоренс болтала о вечеринке, которую они с Грейсоном планировали устроить в честь своего восемнадцатилетия в феврале, а Лотти – о баварском креме, который она собиралась наколдовать для нас завтра.

Я никак не могла отпустить Генри, мы держались за руки под столом, слушали, смеялись и время от времени переглядывались, и после второго пончика мне показалось, что в следующую секунду я взорвусь от счастья. Ну, может быть, не только от счастья – эти пончики, хоть и казались воздушно-легкими, но в желудке, казалось, удваивались в размере. Я чувствовала, как сытая, довольная улыбка расползается по лицу без малейших усилий с моей стороны.

И это были превосходные двадцать минут.

– Я впечатлена, что ты отнеслась к этому так по-спортивному, Лив, – сказала Эмили, которая сидела напротив меня. Она съела только половину пончика, ножом и вилкой, а это значило, что они с Грейсоном не держались за руки под столом. – Я никак не ожидала. Респект.

Что она имела в виду?

– Ну, мы, Зильберы, можем одолеть многое, – осторожно ответила я. – Вот только, думаю, с третьим пончиком я не справлюсь. Поэтому Грейсон должен впечатлить тебя сильнее. Он ест уже четвертый, если я правильно подсчитала.

– Пятый, – поправил Грейсон с набитым ртом. – Я бы мог уже...

Эмили прервала его:

– Я восхищаюсь не количеством калорий, которые ты в себя запихнула, Лив, а твоей беспечностью.

Это слово – беспечность – в последнее время постоянно использовала ВВЖ (она жаловалась, что беспечность сыграла с ней злую шутку, учитывая ту мелочь, что Эрнест и мама теперь пара), так что я знала, что оно означает: небрежность, безответственность, опрометчивость. Ну и ладно.

– В каком смысле? – подозрительно спросила я.

Генри крепче сжал мою руку и попытался встать.

– Может, мы пойдем в твою комнату и... э-э... распакуем чемодан?

Эмили, не моргнув глазом, ответила на мой вопросительный взгляд, не подозревая, что Грейсон смотрел на нее так, будто с удовольствием проткнул бы вилкой.

– Эм, – грозно сказал он.

– А что? Я только говорю, что восхищаюсь тобой, Лив. – Эмили посмотрела мне прямо в глаза. – Я не думаю, что другие вели бы себя столь же непринужденно, когда их сексуальная жизнь так открыто обсуждается. – И с легкой улыбкой она добавила: – Или, скорее, обсуждается то, что у них нет сексуальной жизни.

Генри тихо застонал и перестал тянуть мою руку, а Грейсон уронил вилку на тарелку с таким громким звуком, что мама, Лотти, Флоренс и Эрнест, которые были увлечены беседой на другом конце стола, замолчали. На секунду воцарилась абсолютная тишина.

– Что? – спросила вместо меня Миа. Я была очень благодарна, что кто-то взял на себя этот разговор. – И кто же обсуждает сексуальную жизнь Лив?

– Сексуальную жизнь? – повторила мама.

На этом ключевом слове она всегда просыпалась.

– Да практически все в Джабсе. – Эмили откинулась назад и скрестила руки на груди. – У них нет других увлечений. Но если это тебя утешит, большинство из них не считает, что ты фригидна.

– Что? – переспросила Миа.

А мама снова повторила следом за Эмили:

– Фригидна?

Я нервно сглотнула.

Флоренс вздохнула.

– Эм, Лив, наверное, еще ничего не видела. – Она посмотрела на меня с жалостью. – Ты не выходила на каникулах в интернет?

Я медленно покачала головой. Можно сказать, беспечно.

– Вот оно что. – Эмили снова сложила губы в прекрасной улыбке. – Я думала, Генри уже ей сказал.

Нет. Не сказал. Как всегда.

– У меня не было возможности, – пояснил Генри. – Кроме того, Лив выше этого. Это всего лишь глупые сплетни, никому не интересные.

– Ну конечно. Леди Тайна собрала под этим постом всего лишь двести сорок три комментария, – фыркнула Флоренс.

Миа вскочила и схватила с буфета айпад Лотти. И она была права. Даже для меня это была просто запредельная беспечность. Я отпустила руку Генри и встала.

– Я уже сказал, это всего лишь неинтересные сплетни, – повторил Генри.

– Совершенно скучные, – поддакнул ему Грейсон. – Лотти, можно мне еще пончик?

– О-о-о, – протянула Миа, не сводя глаз с айпада. – Вот. Же. Дерьмо.

Я отобрала у нее гаджет и пробежала глазами пост Леди Тайны. Один злобный намек за другим, как и следовало ожидать. Бедняжка Хейзл Притчард, которую Леди Тайна всегда особенно дотошно разглядывала в бинокль[9]. Ах, в постскриптуме наконец дошло до нас с Генри: «...они вместе уже несколько месяцев и до сих пор не переспали».

Ну что ж, это было правдой. Откуда она узнала? Или это просто предположение?

«Только целуются и держатся за руки. Хм, и что из этого следует? Поскольку мы знаем, что Генри Харпер никогда не отличался сдержанностью, все дело, должно быть, в Лив».

Что она имела в виду под словами «Генри никогда не отличался сдержанностью»? Я знала, что он совсем не сдержан. И я тоже. Но не обязательно было торопить события.

«Она ханжа? Фригидна? Или принадлежит к религиозной секте, в которой секс до брака запрещен? Возможно, она просто немного отстает в развитии, бедняжка».

Ну да. Уф-ф. Так в этом все дело? Может, я и правда была немножко старомодной. Ну и что?

С некоторым облегчением я подняла взгляд от айпада и улыбнулась Генри.

– Вы правы. Это действительно совершенно скучные, неинтересные сплетни.

Генри улыбнулся мне в ответ, а Грейсон с довольным хрюканьем взял еще один пончик. Красивая улыбка Эмили несколько потускнела, но, возможно, я была не права – в конце концов, она всегда так выглядела. Флоренс, мама, Эрнест и Лотти возобновили разговор, словно ничего не произошло. Я почувствовала такое облегчение, что ко мне даже вернулся аппетит. Один маленький пончик совсем не...

– Не радуйся раньше времени, – сказала Миа и ткнула пальцем в экран.

В числе прочих там был еще один комментарий от Леди Тайны: «Нужно быть снисходительными к бедной Лив – роль популярной девочки ей все еще в новинку. Совсем недавно она входила в число тех школьниц, которых макают головой в унитаз. Внутренности унитаза в ее школе в Беркли помнят бедняжку очень хорошо...»

– Откуда она узнала? – тихо спросила Миа.

– Без понятия.

Улыбка сползла с моего лица. Леди Тайна и вся школа могли обсуждать мою сексуальную жизнь сколько им угодно. Но история в Беркли была тайной, о которой не знала даже мама. Кроме тех четырех девочек, которые окунули меня в унитаз, об этом знали только Миа и Лотти.

И... Генри.

Когда я медленно подняла глаза, зазвонил его телефон.