Глава шестая. БЕРНАР‑МЛАДШИИ 3 страница

Пронзительные звуки труб. разорвали тишину, и Катрин невольно вздрогнула. Стены были уже совсем близко. Всадники вступили под сумрачную тень деревянных галерей. На небе возник силуэт часового с рожком в руке. Они въехали на плато, и крепостные ворота медленно раскрылись, ослепив их рыжими лучами уходящего за скалу солнца.

Перед глазами Катрин возникла широкая эспланада, окруженная различными строениями: часовня, здание, похожее на казарму с окнами в форме наконечника копья, старинное караульное помещение, арсенал, кузница, конюшни. В углу располагался старый колодец, чьи деревянные края заросли зеленым мхом. Огромный донжон возвышался над четырьмя толстыми угловыми башнями. На громадном буковом дереве с изогнутыми голыми ветвями, похожими на черных змей, висели зловещие плоды — ветер покачивал закостеневшие тела пяти повешенных.

Проезжая мимо дерева, Катрин отвернулась. Отовсюду сбегались солдаты с арбалетами в руках, торопливо строились, надевая шлемы и поправляя колеты. Колокола часовни зазвонили одновременно с тем, как трое герольдов, вышедших на порог замка, затрубили в длинные серебряные трубы. Карлат встречал своего господина. Вслед за герольдами показался старик в панцире, но с тростью в руках, на которую ему приходилось опираться даже при небольшом усилии.

— Сир Жан де Кабан, — шепнул Бернар на ухо Арно, — он совсем одряхлел. Ты видишь, что пора его избавить от непосильной ноши.

Действительно, все в крепости выглядело унылым и заброшенным. Некоторые здания настолько обветшали, что, казалось, могут рухнуть в любую минуту. В окнах замка чернели окна с вылетевшими стеклами. Бернар‑младший взглянул на Катрин с улыбкой, превратившейся в язвительную гримасу.

— Боюсь, вы будете не слишком довольны своим дворцом, прекрасная Катрин! Впрочем, ваша красота способна озарить и самую жалкую лачугу светом немеркнущего совершенства!

Комплимент был изысканно‑изящным, однако Катрин подумала, что даже ослепительной улыбки недостаточно, чтобы заменить выбитые стекла, заделать щели и избавиться от сквозняков. К счастью, зима уже миновала, но до теплых дней было еще очень далеко, и молодая женщина заранее прикидывала, что необходимо сделать в первую очередь. К следующей зиме замок нужно превратить в место, где смогут жить женщины и ребенок. Бернар и Арно беседовали с комендантом замка, а мул Изабеллы де Монсальви тем временем оказался рядом с Морган.

— Похоже, мы обнаружим здесь крыс больше, чем ковров, — сказала старая дама. — Если внутри не лучше, чем снаружи, то…

Не договорив, она взглянула на Мишеля, которого держала на руках Сара. Со снохой Изабелла говорила только о ребенке. Любовь к малышу немного сближала женщин, однако Изабелла не забывала о низком происхождении Катрин, а Катрин, в свою очередь, не могла простить свекрови ее спесь. Кроме того. Изабелла настояла, чтобы Мари де Конборн отправилась с ними в Карлат, хотя Арно собирался отослать девушку к брату.

— В самые черные дни Мари была со мной и заменяла мне дочь, — сказала она сыну. — Без нее мне будет тяжело…

Под этими словами без труда угадывалось убеждение, что никто не сможет стать Изабелле такой же опорой, и Арно, который открыл было рот, чтобы сказать матери, что у нее появилась настоящая дочь в лице Катрин, удержался от этого неуместного замечания. Да и к чему было разжигать страсти? В конце концов, матери и жене придется жить вместе, и когда‑нибудь они сумеют оценить друг друга. Арно верил в живительную силу времени, которое залечивает раны и приучает к терпимости.

Катрин охотно согласилась бы делить кров с Изабеллой — как из уважения к ее возрасту, так и из любви к мужу. Но мысль о том, что рядом постоянно будет находиться злобная Мари де Конборн, чей взгляд исподтишка она постоянно ощущала на себе, причиняла почти, физическое страдание. Сам вид этой девицы был ей до крайности неприятен, и Мари де Конборн это прекрасно понимала. Стараясь побольнее уязвить Катрин, она тенью следовала за Арно и наслаждалась, видя, как соперница бледнеет от отвращения и негодования.

Когда дамы вошли в низкий портал замка, украшенный скульптурными изображениями. Мари де Конборн пристроилась рядом с Катрин, а та со вздохом оглядывала своды, почерневшие от сажи, полы с разбитыми и выломанными мраморными плитами, заляпанные чем‑то жирным и грязным. Очевидно, их не мыли несколько месяцев… или лет?

— Нравится ли благороднейшей даме ее дворец? — промурлыкала девушка. — Он великолепен, не правда ли? После вонючей лавки торговца любая конура покажется восхитительной.

— Вам, стало быть, он по душе? — ответила молодая женщина с ангельской улыбкой на устах, радуясь возможности поймать соперницу на слове. — Вы не привередливы. Правда, в убогой башне вашего брата трудно судить, что такое настоящая роскошь. Этот замок вполне подошел бы… ну, скажем, мяснику! Так что эта конура достойна приютить девушку из рода Конборнов.

— Вы ошибаетесь, — прошипела Мари, устремив на Катрин злобный взгляд своих зеленых глаз, — это не конура, это склеп!

— Склеп? Какое у вас мрачное воображение.

— Это не воображение, и вы скоро в этом убедитесь! Вы скоро поймете, что это склеп… ваш склеп! Ибо вам, дорогая моя, не доведется выйти отсюда живой!

Катрин побелела от гнева, но ценой огромных усилий сдержалась. Она сумеет поставить на место эту ведьму, не прибегая к помощи мужа. Язвительно улыбнувшись и показав сопернице свои превосходные маленькие зубки, она ответила спокойно:

— И, разумеется, я паду от вашей руки? Вам не надоели эти ужимки, эти угрозы, эти трагические фразы? Как жаль, что вы появились на свет в замке! Вы имели бы огромный успех в Париже, на театральных подмостках во время ярмарки Сен‑Лоран.

Мари быстро огляделась, чтобы убедиться, что их никто не слышит. Изабелла де Монсальви уже поднималась на второй этаж, мужчины оставались во дворе; они, по всей видимости, были совсем одни возле большого камина с колоннами.

— Смейтесь! — проскрежетала Мари. — Смейтесь, красавица моя! Вам недолго осталось смеяться. Скоро, очень скоро вы будете гнить где‑нибудь в ущелье или в подземельях замка, а я займу ваше место в постели Арно.

— В день, когда госпожа Катрин окажется в ущелье или в подземелье замка, — раздался низкий голос, исходивший, казалось, из самого камина, — постель мессира Арно будет пуста, ибо вы не проживете настолько долго, чтобы успеть в нее пробраться!

Готье вышел из‑за колонны, такой свирепый и устрашающий, что Мари невольно попятилась; однако она быстро пришла в себя и, презрительно выпятив нижнюю губу, ядовито произнесла:

— А, сторожевой пес! Как всегда, прячется в ваших юбках и готов лететь на помощь в любую минуту. Удивляюсь, как терпит это Арно, если, конечно, он в самом деле любит вас…

— Чувства мессира Арно вас не касаются, мадемуазель, — грубо оборвал ее нормандец, — я давно служу госпоже Катрин, и ему это известно. А теперь извольте запомнить слова сторожевого пса: если вы хоть пальцем тронете госпожу де Монсальви, я убью вас вот этими руками.

Он поднес огромные кулаки к самому носу Мари, и девушка побледнела от страха. Но ненависть и гордость оказались сильнее, и она вызывающе бросила:

— А если… если я скажу моему кузену, что вы угрожали мне? Вы думаете, он стерпит?

— Стерпит! — отрезала Катрин. — Зарубите это на носу, дорогая моя! Арно не только ваш кузен, он мой супруг. И он любит меня, любит, слышите? И будет любить всегда, хотя бы вы изошли слюной из ревности и ярости! Он не станет колебаться, выбирая между вами и мной. Говорите что хотите, поступайте как вздумается, только знайте, что, если понадобится, я смету вас с моего пути. Посмотрим, кто одержит победу. Пойдем, Готье, нас ждут!

Презрительно пожав плечами, Катрин оперлась о руку нормандца и направилась к лестнице.

— Будьте осторожны, госпожа Катрин, — сказал Готье с тревогой. — Эта девица ненавидит вас. Она способна на все, даже на самое худшее.

— Я надеюсь на тебя, друг мой! Оберегай меня. Под твоей защитой мне нечего опасаться. Я убеждалась в этом много раз.

— Все‑таки остерегайтесь! Я буду рядом, но она может заманить вас в ловушку. Надо предупредить Сару. Боюсь, даже нас двоих мало, чтобы уследить за этой змеей…

Катрин не ответила. Несмотря на показную уверенность, она ощущала тревогу и почти страх. Готье был прав: с такой ядовитой гадиной, как Мари, следовало быть настороже. Кто мог сказать, в какой момент тварь набросится, чтобы укусить? Однако молодой женщине казалось, что, выказав испуг, она лишится половины своих оборонительных средств.

До поздней ночи солдаты Бернара‑младшего трудились, чтобы превратить старый двухсотлетний замок хоть в некое подобие уютного жилища. К счастью, в обозе Арманьяка нашлось достаточно ковров, покрывал, простыней и прочих вещей, необходимых для комфортной жизни. Вскоре удалось привести в порядок большую залу на первом этаже и три спальни на втором. Большие деревянные кровати, на которых могли бы без труда разместиться пятеро человек, были застелены матрасами и выложены подушками; стены задрапированы тканями. В одной спальне устроились Арно и Катрин, вторую отдали Изабелле де Монсальви, Саре и младенцу в третьей поселили Мари и старую Донасьену, которая не пожелала расставаться со своими господами. Бернар и его люди разбили лагерь в громадном дворе. Что до дряхлого сира де Кабана, то он никогда не жил в замке, предпочитая ему донжон, где для него была устроена комната. Именно поэтому здесь царило такое запустение, а главная зала, отведенная для солдат гарнизона, поражала необыкновенной грязью. Однако нескольких громогласных приказов Бернара оказалось довольно, чтобы совершилось маленькое чудо. Замок преобразился. Арно также не терял времени даром: Катрин слышала, как он бешено понукал солдат, обходя оборонительные сооружения. В крепости были запасены дрова, и потому в первый же вечер удалось протопить все камины.

Когда Катрин наконец вошла в спальню, где ее поджидал муж, она валилась с ног от усталости. И на душе у нее было пасмурно. Она без сил опустилась на узкую каменную скамеечку, стоявшую в амбразуре окна, блуждая взором по двору, где полыхали костры — солдаты готовили себе ужин. Пламя отбрасывало зловещие блики на повешенных, которые качались на цепях прямо над шелковыми роскошными палатками, предназначенными для Бернара и его рыцарей. Молодая женщина, вздрогнув, плотнее закуталась в меховую пелерину.

— Что ты делаешь, Катрин? — спросил Арно, не поднимаясь с постели. — Отчего не идешь ко мне?

Она ответила не сразу. Как зачарованная, смотрела она на бук, ставший виселицей для пяти несчастных, ощущая невероятную усталость от жизни, где на каждом шагу сталкивалась со страданием и жестокостью. Сколько крови! И нет ей конца! Люди превратились в зверей, и даже красота природы была бессильна стереть следы их злодеяний. В этой крепости, в которой она надеялась обрести счастье и покой, ей вновь грубо напомнили о безжалостном времени, о войне, где жизнь человеческая не стоила почти ничего. Как грезить о любви и мире под сенью виселицы?

— Эти повешенные, — сказала она, — нельзя ли… Из‑за цветных занавесок кровати показалась сначала голова Арно, а затем и все его обнаженное смуглое тело. Он всегда ложился спать нагишом. Решительно направившись к жене, он поднял ее обеими руками и быстро повел к постели.

— Я же сказал тебе: иди ко мне, Катрин! Ты обязана подчиняться, я твой супруг. Не забивай себе голову пустыми мыслями и не сокрушайся так об этих людях. Завтра я прикажу похоронить их, чтобы доставить тебе удовольствие, хотя, можешь мне поверить, они того не стоят: ведь это же тюшьены епископа де Сен‑Флура, который прикармливал их и отвел им целый квартал в своем городе. Время от времени достойный прелат натравливает своих разбойников на приглянувшийся ему замок или деревню, чтобы прибрать к рукам, но это ему редко удается. Как правило, дело заканчивается тем, что кого‑нибудь из этих мерзавцев вздергивают, и все стихает до следующего раза. К счастью, эти люди уже не так опасны, как были во времена знаменитого мятежа, но натворить бед вполне способны…

Внезапно он умолк. Рассказывая Катрин о тюшьенах, он раздевал ее и расплетал волосы, чтобы обмотать ими собственную шею, как любил делать перед их близостью. В спальне царил полумрак, и он привлек к себе жену, запустив руки в роскошные кудри, отливающие золотом, и жадно вглядываясь в ее лицо.

— Я хочу видеть твои глаза, — сказал он нежно, — когда мы любим друг друга, они бледнеют, становятся почти светлыми.

— Послушай, — прошептала Катрин, — я хотела сказать тебе…

— Молчи! Забудь обо всем! Не думай больше об этом. Я люблю тебя! Нас в мире только двое — ты и я… Мы одни во всей вселенной. Бернар верно сказал, что ты цветок любви и драгоценнейшее из сокровищ, а ведь он судил о твоей красоте только по лицу, он не знает, сколько прелестей таит твое тело. Как же я люблю тебя, Катрин! Люблю до безумия, люблю до смерти!

Слезы, которые Катрин так долго сдерживала, вдруг полились ручьем.

— До смерти? Смерть грозит мне, а не тебе. Мари сказала, что я не выйду отсюда живой, что она убьет меня…

Руки Арно крепче обхватили ее голову. Он нахмурил брови, а затем расхохотался.

— Я порой спрашиваю себя, кто из вас обеих глупее? Эта несчастная дурочка, которая говорит невесть что, лишь бы отравить тебе жизнь, или ты, верящая словам Мари, будто это Святое Евангелие? Мари слишком хорошо меня знает и не осмелится пакостить всерьез.

— Но если бы ты ее слышал…

— Вот что, Катрин, довольно! — жестко сказал Арно, но руки его скользнули вниз, и он обхватил жену за талию. — Я уже велел тебе забыть обо всем этом! В мире нет никого, кроме меня и тебя, понимаешь? И этот мир принадлежит только нам двоим…

Катрин не ответила. Мир принадлежит им двоим? В соседней спальне дремала Изабелла, чутко прислушиваясь к дыханию ребенка. Здесь же была и Сара, которая не желала отдавать Мишеля на попечение бабушки, отстаивая свои права няньки зубами и когтями. Цыганка прекрасно понимала, как хочется Изабелле отнять сына у Катрин, и она решила противостоять этому всеми силами. А в другой спальне находилась Мари, и Катрин с горечью думала, что окружена женщинами, мечтающими обездолить ее: одна покушается на сына, вторая — на мужа. А Арно пытается убедить ее, что, кроме их двоих, никого в мире нет!

— Не ускользай от меня, — проворчал Арно, — когда мы вместе, ты должна думать только о нашей любви…

Он стал целовать ее в холодные дрожащие губы. Она закрыла глаза, тщетно пытаясь сдержать слезы, которые катились по щекам. Арно, выругавшись сквозь зубы, воскликнул в ярости:

— Ладно, плачь! Сейчас я избавлю тебя от всех глупых мыслей!

И он обрушился на Катрин с такой неистовой страстью, что она действительно забыла обо всем: оглушенная и ошеломленная этими грубыми стремительными ласками, она испытывала вместе с тем доселе неведомое наслаждение. Она задыхалась, изнемогая от желания, стонала и вскрикивала, призывая к себе Арно, полностью подчинившись его воле, томясь от нетерпения слиться наконец с ним в единое целое. И когда она затихла, усталая и умиротворенная, он прошептал с нежной насмешливостью, торжествующе улыбаясь:

— Я же сказал тебе, что ты забудешь об этих глупостях! Внезапно он отпустил ее и бросился к столику возле камина, на котором стояли чаши и серебряный кувшин с вином. Катрин, раздавленная блаженной усталостью, с трудом разлепила отяжелевшие веки, и муж рассмеялся, глядя на нее.

— Хочешь вина? Я умираю от жажды! Она покачала головой, ибо говорить не было сил, смотря сквозь ресницы, как он наливает вино в чашу. Опустошив ее одним глотком, он вытер рот тыльной стороной ладони. Она снова закрыла глаза, но тут ее заставил подскочить резкий металлический звук. Кубок выпал из рук Арно, но тот не обратил на это никакого внимания. Подойдя к огню поближе, он, казалось, пристально вглядывался во что‑то, лежащее у него на ладони. Катрин, слегка встревожившись, приподнялась на измятых подушках.

— Что случилось? Куда ты смотришь? Он не ответил и не шелохнулся. В этой неподвижности было что‑то пугающее, и Катрин вскрикнула.

— Арно? Что с тобой?

Он опустил руку, обернулся, стараясь улыбнуться, но улыбка у него получилась странная, похожая на гримасу, словно он просто раздвинул губы заученным движением.

— Ничего, дорогая! Полено вспыхнуло, и искра обожгла мне руку. Спи, тебе надо отдохнуть…

Голос его доносился как будто издалека. Механическим жестом он взял со скамеечки длинный зеленый халат, отороченный мехом, надел его и затянул пояс. Катрин смотрела на него в изумлении.

— Куда ты собрался?

— Я должен посмотреть, все ли в порядке, проверить часовых. Солдаты сегодня много пили, а потому возможны любые неожиданности.

Он подошел к кровати, наклонился, поднял прядь волос, сползшую с подушки, и страстно поцеловал ее.

— Спи, ангел мой, спи… я отлучусь ненадолго. В сущности, это было вполне естественно. Комендант крепости должен обходить посты. Кроме того, Катрин слишком устала, чтобы задумываться обо всем этом. Арно всегда был непредсказуем в своих поступках. Он бережно закрыл ее одеялом и ушел, ступая на цыпочках, а она уже провалилась в блаженное забытье, забыв ответить себе на вопрос, который шевельнулся в глубинах сознания: показалось ей или Арно действительно посмотрел на нее с тревогой и страхом? В эту минуту у него было каменное лицо, на котором жил только взгляд, этот странный взгляд… Да нет же, конечно, то была всего лишь игра измученного рассудка! Катрин заснула глубоким сном, с улыбкой на устах.

Разбудил ее голос Сары, напевающий старинную кантилену. Катрин готова была поклясться, что спала не больше пяти минут, однако было уже совсем светло. Она улыбнулась, увидев Сару, сидевшую у изножья кровати в позе, которую она еще девочкой наблюдала сотни раз. На руках цыганка держала Мишеля, и напевала Мишелю, а малыш в восхищении шевелил ручонками, розовыми, будто ракушки.

— Неужели так поздно? — спросила Катрин, садясь на кровати.

— Тебе пора кормить сына! Он очень проголодался. Катрин взяла на руки ребенка с ощущением глубокого счастья, которое всегда испытывала в момент кормления. Белокурая головенка легла на ее плечо, маленькие растопыренные пальчики обхватили округлую грудь. Мишель сосал с жадностью, и Катрин расхохоталась.

— Честное слово, он неутомим! Вот это прожорливость! Посмотри, Сара. Настоящий гурман!

Ребенок напомнил ей о муже, и она спросила у Сары, где Арно.

— Он во дворе. Граф Бернар собирается выступать. Когда малыш закончит, надо будет поторапливаться.

Сидя в постели, Катрин смотрела на Сару, удивляясь ее понурому виду. И плечи у нее как — то странно поникли. Сара начала сутулиться? Да ведь ей нет еще пятидесяти. И что означают эти фиолетовые круги под глазами? Наверное, она страшно вымоталась в дороге. Да и делать ей приходилось немало: теперь у нее на попечении была не только Катрин, но и Мишель. Вот и сейчас она, открыв сундук, вынимала оттуда одежду и первым достала бархатный синий плащ, подбитый серым атласом.

— Граф Бернар оставил нам все эти вещи. Одежда мужская, но я, пожалуй, смогу переделать ее на тебя. Тебе почти Нечего надеть.

— Где они, роскошные платья Брюгге и Дижона? — с легкой улыбкой промолвила Катрин. — Где духи… драгоценности…

— Ты не жалеешь о них? Правда, не жалеешь? Ответом Саре была ослепительная улыбка молодой женщины. Над пушистой головой малыша взгляд ее устремился к синему витражу окна, за которым слышался голос Арно, отдававшего последние распоряжения.

— О чем я должна жалеть? У меня есть все, пока со мной муж и сын. Что рядом с ними дворцы, парчовые платья и бриллианты? Знаешь…

Она не договорила. Сара начала неистово тереть глаза рукавом. Брови Катрин удивленно поползли вверх.

— Ты плачешь?

— Нет, нет, — поспешно сказала цыганка, — я не плачу. В этой одежде полно пыли.

— И говоришь ты как‑то… Послушай, он наелся. Возьми его, я буду вставать!

Передав Мишеля Саре, Катрин поднялась и подошла к тазику с водой. Однако она продолжала внимательно наблюдать за цыганкой, умываясь, надевая платье и закалывая косы. Пыль? Что‑то непохоже… Сара плакала, плакала не так давно, и следы слез остались на лице. Но было совершенно очевидно, что говорить о причине она не хочет. Снаружи доносились крики, бряцанье оружия, ржание лошадей, скрип тяжело груженных повозок, смех и восклицания — обычный шум, возникающий, когда многочисленное войско уже готово выступить в поход. Подойдя к окну, Катрин увидела, что шелковые палатки исчезли: их свернули и увязали на телеги. Убедилась она и в том, что Арно сдержал слово: на ветвях старого бука больше не было зловещих плодов. Весь двор был забит солдатами, которые ожидали сигнала к выступлению, приставив к ноге копья. Всадники уже сидели на лошадях…

Когда Катрин немного высунулась из окна, чтобы вдохнуть свежий утренний воздух, чтобы ощутить на лице ласковое прикосновение еще робких солнечных лучей, из часовни вышли Бернар и Арно. Оба были в полном вооружении и только шлемы держали на согнутом локте. Подойдя к скакунам, которых держали за повод конюшие, они вскочили в седло. Видимо, Арно решил проводить друга. Бернар‑младший уже собирался надеть шлем, но, заметив в окне Катрин, направил к ней своего коня.

— Я не хотел будить, вас, Катрин, — крикнул он, — но счастлив, что мне удалось увидеть вас до отъезда. Не забывайте меня! Я сделаю все, чтобы вы в самом скором времени украсили двор Карла VII..

— Я не забуду вас, мессир! И буду молиться за успех вашего оружия!

Жеребец Арманьяка в красно‑серебряной попоне гарцевал с изяществом молоденькой танцовщицы, подчиняясь умелой руке всадника. Бернар поклонился до гривы коня, по‑прежнему не отрывая глаз от Катрин, которая ослепительно ему улыбнулась. Затем поворотил скакуна и рысью двинулся к воротам, возглавив отряд своих всадников. За ним последовал Арно, которого сопровождал Фортюна, ставший отныне конюшим Монсальви.

Проезжая мимо окна, Арно поднял руку в железной перчатке, приветствуя жену, и улыбнулся ей. Однако Катрин вновь почувствовала беспокойство, мимолетно охватившее ее минувшей ночью.

Улыбка Арно была бесконечно грустной, а осунувшееся лицо говорило, что он так и не ложился спать.

Внезапно Катрин забыла о муже. Прямо перед ней, почти на той же высоте, на сторожевой галерее стоял вооруженный солдат, опираясь обеими руками на рукоять сверкающего меча. Из — под стального камая, закрывавшего голову и плечи, торчало широкое лицо с оливково‑смуглой кожей, с поросячьими глазками чуть больше булавочной головки. Он злобно смеялся, глядя на Катрин, которая с изумлением узнала сержанта Эскорнебефа, командира гасконцев, отданных Арно Ксантраем в Бурже — того самого Эскорнебефа, что таинственным образом исчез из аббатства Сен‑Жеро, получив выволочку от Монсальви.

Инстинктивно отпрянув от окна, она жестом позвала Сару и показала ей солдата, стоявшего на том же месте.

— Смотри, — сказала она, — узнаешь его? Сара, нахмурившись, пожала плечами.

— Я со вчерашнего вечера знаю, что он здесь. Я узнала его. Кажется, он направился в Карлат прямиком из Сен‑Жеро. Впрочем, ничего странного в этом нет, ибо это единственная крепость его господина, графа д'Арманьяка.

— Арно знает?

— Да. От его взгляда ничто не укроется. Но Эскорнебеф униженно просил прощения, предварительно заручившись поддержкой графа Бернара. О, я сразу поняла, что мессиру Арно это не по душе, но отказать он не мог.

— Просил прощения! — пробормотала Катрин, не сводя глаз с огромного сержанта. — Не верю ни единому его слову!

Достаточно было посмотреть на злобную ухмылку толстяка, чтобы догадаться, что мольба о прощении была хитростью, за которой пряталось неутоленное мстительное чувство.

— И я ему не верю, — отозвалась Сара. — К тому же вчера я видела, как Эскорнебеф у часовни встретился с твоей «подругой» Мари. Они разговаривали очень оживленно, но, увидев меня, разошлись…

— Как странно! — промолвила Катрин, крутя в руках прядь волос. — Откуда они знают друг друга? Сара плюнула на пол с явным отвращением.

— Эта девка способна на все! — решительно заявила она. — Знаешь, я не удивлюсь, если она окажется колдуньей. Она явно почуяла в Эскорнебефе родственную душу.

Дверь без стука отворилась, и на пороге появилась Изабелла де Монсальви, вся в черном. На ней был широкий длинный плащ, а на голове черная вуаль, благодаря которой тонкое лицо казалось еще более высокомерным и замкнуто‑неприступным. За спиной ее угадывалась лисья мордочка Мари. Мать Арно остановилась в дверях и, не посчитав нужным поздороваться, сухо спросила:

— Вы идете? Месса сейчас начнется…

— Иду, — коротко ответила Катрин.

Накинув на плечи плащ с капюшоном, она двинулась за свекровью, нежно поцеловав на прощанье Мишеля, которого Сара тут же уложила между двумя подушками на большой кровати.

Солнце садилось, когда Арно вернулся в замок. Вместе с Фортюна и десятком солдат он объездил окрестности, дабы убедиться, что все спокойно. Затем надолго задержался в деревне Карлат, побеседовал с нотаблями, проверил запасы продовольствия и попытался хоть немного ободрить крестьян, которые, не зная покоя уже много лет, глядели затравленно и испуганно, готовые в любой момент бежать или хвататься за оружие.

Две вещи поразили Катрин, когда Арно вошел в большую залу, очищенную от грязи и застеленную свежей соломой, где семья собралась в ожидании возвращения своего главы и ужина: то, что у него было такое озабоченное лицо, и то, что он не снял панциря. Ей показалось, что с утра он еще больше побледнел. Встревожившись, она побежала ему навстречу, уже протягивая руки, чтобы обнять, но он мягко отстранил ее:

— Нет, не надо целовать меня, дорогая! Я очень грязный, и у меня, кажется, начинается жар. Старые раны разболелись, и, к тому же, я простудился. Тебе надо быть осторожней и не заразиться.

— Какое мне до этого дело! вскричала Катрин в негодовании, спиной угадывая язвительную усмешку Мари.

Арно, улыбаясь, поднял руку, чтобы положить на голову жены, но тут же остановился.

— Подумай о сыне. Ты его кормишь, ему нужна здоровая мать.

Все это звучало чрезвычайно логично, даже мудро, но у Катрин невольно сжалось сердце. Впрочем, он принес те же извинения матери: не поцеловал ее, а только поклонился и слегка кивнул Мари. Изабелла де Монсальви смотрела на сына с удивлением и некоторой тревогой.

— Почему ты не снял панцирь? Неужели ты собираешься ужинать, имея на плечах пятьдесят фунтов железа?

— Нет, матушка. Я не стану ужинать, то есть не стану ужинать здесь. Мне следует быть начеку. Крестьяне сообщили тревожные вести. По ночам какие‑то подозрительные люди бродят по округе. Одни из них явно изучают укрепления, а некоторые даже пытались взобраться на скалу. Я должен познакомиться с гарнизоном замка, проверить все вооружение и боеприпасы. Несколько дней мне лучше побыть с солдатами. Я уже приказал поставить походную кровать в башне Сен — Жан, той, что ближе всего подходит к скалистому выступу.

Он повернулся к Катрин, бледной и рассерженной. Из гордости она не произнесла ни слова, но на лице ее было написано страдание. Почему он решил отдалиться от нее, лишить ее тех счастливых часов, когда они были ближе и дороже всего друг для друга?

— Мы должны быть разумными, сердце мое. Идет война, а на мне лежит тяжкая ответственность за судьбу крепости.

— Если ты хочешь перейти в башню Сен‑Жан, отчего я не могу поселиться вместе с тобой?

— Оттого, что женщина не может находиться среди солдат! — сухо произнесла мать Арно. — Пора вам уже понять, что жена воина должна прежде всего уметь подчиняться!

— Неужели жена воина должна и сердце свое заковать в стальную броню? — воскликнула Катрин, глубоко задетая и словами, и тоном свекрови. — Неужели душа ее должна быть заключена в панцирь?

— Именно так! Женщины в нашем роду никогда не опускались до слабости, даже если им было очень тяжело, и особенно тогда, когда было тяжело! Впрочем, вы вряд ли разделяете подобные чувства, ибо вас воспитывали по‑другому.

В словах старой дамы звучало презрение, которое она даже не считала нужным скрывать, и Катрин почувствовала, как кровь бросилась ей в голову. Она уже собиралась язвительно ответить, но ее опередил Арно.

— Оставьте ее, матушка! Если вы не способны ее понять, то старайтесь не показывать этого! Ты же, дорогая, будь мужественной, ибо иначе нельзя. Я не хочу, чтобы ты страдала от одиночества.

Он направился к двери, а Катрин изо всех сил пыталась сдержать подступающие слезы. Все, что происходило сегодня, вновь приобрело черты абсурда, о котором она уже стала забывать. Неужели Бернар‑младший увез с собой беззаботное счастье, радость жизни и покой? И опять ожили старые призраки, вернулись сомнения и страхи, казалось, побежденные доводами рассудка? Катрин чувствовала, что начинает задыхаться в этих стенах, которые наклонялись, будто желая придавить ее своей тяжестью. Что делать ей в этом незнакомом замке, среди двух женщин, ненавидящих ее лютой ненавистью? Почему Арно покинул ее? Разве он не знает, что без него все теряет и вкус, и цвет? Когда его нет с ней, наступает бесконечная безжалостная зима…

Холодный голос свекрови вывел ее из оцепенения.

— Давайте ужинать! — сказала Изабелла де Монсальви. — Больше ожидать некого.

— Прошу простить меня, — произнесла Катрин, — но я не хочу есть. Вы прекрасно поужинаете и без меня. Желаю спокойной ночи.