Вопрос о красоте, или выразительности

Часть приведенных текстов представляют те сферы использования языка, для которых красота выражения значима или даже, как в случае с художественной литературой, является главной целью создания словесного произведения и основным критерием его оценки. Для текстов № 5, 6, 9 и 10 оценочный параметр «нравится / не нравится» основной. Ведь поэзию читают не для получения информации и не с какими-то практическими целями, а для души, в поиске отклика на свои чувства и мысли или для получения интеллектуального удовольствия от «расшифровки» трудного текста. Решение почитать чей-то дневник определяется тем, насколько нам интересна и симпатична личность незнакомого нам его создателя: а этот интерес и симпатия (или, напротив, безразличие и антипатия) определяются не только и не столько тем, о чем пишет автор дневника, а тем, как он пишет. Кому-то больше импонирует развязность и «простота» автора записи № 9, кто-то предпочтет холодную логику и строгость стиля во фрагменте № 10. Но наши личные вкусы не меняют объективной ситуации: текст № 10 более высокого качества, он написан более культурным, литературным языком.

Конечно, можно попробовать приложить критерий красоты к научному или юридическому тексту, но их мы оцениваем совсем по другим параметрам: научный текст должен лаконично и ясно передавать истинную информацию[2], юридический – «прозрачно» и недвусмысленно определять правила нашего сосуществования с другими людьми, пользования какими-либо услугами, поведения в государстве, на территории которого мы находимся, выполнения необходимых формальностей и т.д. От инструкции по заполнению анкеты для получения загранпаспорта, от закона об авторских правах, от правил поступления в вуз не требуется стилистических красот. Важно, чтобы эти документы четко регулировали определенные ситуации нашей жизни.

В тех сферах, где возможно «украшение» текста, нужно строго отделять истинную выразительность от красивостей, затемняющих смысл. Русские писатели издавна вели спор о том, где пределы красоты слога. Д.В. Григорович вспоминал о своих беседах с Ф.М. Достоевским: «У меня было написано так: «Когда шарманка перестает играть, чиновник из окна бросает пятак, который падает к ногам шарманщика». «Не то, не то, – раздраженно заговорил вдруг Достоевский, – совсем не то! У тебя выходит слишком сухо: пятак упал к ногам... Надо было сказать: пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая...» Замечание это – помню очень хорошо – было для меня целым откровением. Да, действительно, звеня и подпрыгивая выходит гораздо живописнее, дорисовывает движение. Художественное чувство было в моей натуре; выражение: пятак упал не просто, а звеня и подпрыгивая, – этих двух слов было для меня довольно, чтобы понять разницу между сухим выражением и живым художественно-литературным приемом». 

А.П. Чехов, напротив, был сторонником экономии выразительных средств. Он писал брату Ал. П. Чехову: «По моему мнению, описания природы должны быть весьма кратки и иметь характер a propos. Общие места вроде «заходившее солнце, купаясь в волнах темневшего моря, заливало багровым золотом» и проч., «Ласточки, летая над поверхностью воды, весело чирикали» – такие общие места надо бросить. В описаниях природы надо хвататься за мелкие частности, группируя их таким образом, чтобы по прочтении, когда закроешь глаза, давалась картина. Например, у тебя получится лунная ночь, если ты напишешь, что на мельинчной плотине яркой звездочкой мелькало стеклышко от разбитой бутылки и покатилась шаром черная тень собаки или волка». А вот отрывок из письма Чехова М. Горькому: «... Читая корректуру, вычеркивайте, где можно, определения существительных и глаголов. У вас так много определений, что вниманию читателя трудно разобраться и он утомляется. Понятно, когда я пишу: «человек сел на траву»; это понятно, потому что ясно и не задерживает внимания. Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: «высокий, узкогрудый, среднего роста человек с рыжей бородкой сел на зеленую, уже измятую пешеходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь», Это не сразу укладывается в мозгу, а беллетристика должна укладываться сразу, в секунду». Сам Горький предостерегал начинающих литераторов от художественного «форса»:

«Рассказ начат так:

С утра моросило.

По небу – осень, по лицу Гришки – весна.

... черные глаза блестели, точно выпуклые носки новеньких, купленных на прошлой неделе галош.

...

«По небу – осень», - что значат эти слова, какую картину могут вызвать они у читателя? Картину неба в облаках? Таким оно бывает и весной и летом. Осень, как известно, очень резко перекрашивает, изменяет пейзаж на земле, а не над землей.

«По лицу Гришки – весна». Что же, позеленело лицо или нем, как почки на дереве, вздулись прыщи? Блеск глаз сравнивается с блеском калош. Продолжая в этом духе, автор мог бы сравнить Гришкины щеки с крышей, только что окрашенной краской. Автор, видимо, считает себя мастером и – форсит», - пишет Горький. 

Можно ли сказать, что стихотворение М. Цветаевой красивее, чем стихи М. Кульчицкого только потому, что у Цветаевой больше оригинальных выразительных приемов (о них подробнее – в следующей лекции), а текст Кульчицкого проще? Нет в нем ни Соломонов, ни Суламифей, ни разверстых занавесов, ни прабогатырской тьмы. Все слова совершенно «обычные», что предполагается в стихотворении, повествующем о том, что «война не фейерверк». Но стихи Кульчицкого красивы по-своему: они многое говорят и слуху, и глазу, и уму, и сердцу, как и положено хорошей поэзии. Здесь есть и яркий зрительный образ, и осязательное ощущение напряжения мускулов, липкого пота, скользящих по пахоте ног, которое создается нарочитым затруднением звуковой стороны стиха. Читатель словно проламывается через ряды согласных: язык запинается так, как застревают ноги в разрытой влажной земле. И в смысловом отношении каждое слово цепляет все остальные: просто - трудная работа - черна от пота → работа простая – трудная – черная. По ассоциации объединение слов черна от пота - по пахоте дает образ липкой, черной[3] земли, из которой безумно трудно выворачивать ноги и при этом она - скользкая, и скользить надо вверх, после того как спустился (сбежал) вниз по третьей строчке, преодолевая эти три губных согласных: По Пахоте Пехота.

 Итак, русский язык, представляя собой единую систему, реализуется в ряде разновидностей, каждая из которых функционирует в определенной сфере. Высшая форма существования русского языка, как и любого национального языка, обеспечивающая географическое (наддиалектное) и историческое (межпоколенческое) единство нации, - литературный (иначе: кодифицированный) язык. В литературном языке общение и сообщение (т.е. выполнение языком его функций) оптимизированы путем нормализации – установления литературной нормы. В литературном языке, с одной стороны, наличествует максимальная унификация языковых средств, с другой – правильное использование языковых средств открывает дорогу максимальной выразительности, так что единообразие не приводит к серости и шаблонности. Литературный язык проходит исторические стадии развития, взаимодействуя с нелитературными сферами существования языка: диалектами, просторечием и жаргонами (групповыми и профессиональными) – и иностранными языками. Литературный язык существует в разновидностях: устной и письменной, книжной и разговорной. В нем также выделяются функциональные стили: научный, официально-деловой, публицистический (см. лекции …) – и особые сферы реализации (языки религиозных культов, язык русской эмиграции и русских диаспор за рубежом). Каждая сфера использования языка выдвигает свои требования к выбору языковых средств и организации высказывания и накладывает свои ограничения. Однако существует ряд базовых языковых норм, позволяющих отличить литературную речь от нелитературной. Литературный язык не есть нечто, что мы «впитываем с молоком матери». Ему учатся, но не только путем заучивания и тренировки на уроках русского языка и литературы в школе и на занятиях по культуре речи в вузе, а путем (бес)сознательного впитывания окружающего нас языкового материала и подражания языковым авторитетам. Поэтому так опасна некачественная русская речь в средствах массовой информации.

Вот что пишет видный отечественный языковед В.В. Колесов: «Всё, что можно сказать о норме и стиле, в конце концов сталкивается с проблемой воспитания читателя. Не в момент его обработки в электорат или в массы, а в речевом образовании. Раньше у нас во многих газетах, на радио и ТВ были передачи, посвященные русскому языку. До сих пор слушатели и зрители вспоминают их роль в подготовке восприимчивого (=культурного) читателя или слушателя. Сегодня в газетах тоже можно встретить выдержки из неудачных высказываний наших руководителей и лиц, причастных к интеллигенции. Именно неудачных, а то и безграмотных (спонтанная речь "в запале страстей" выдается за отредактированную). На таких "текстах" не воспитаешь, тем более что они не комментируются языковедом...

С языком-то как раз ничего не происходит, он по-прежнему и велик, и могуч. Что-то происходит с нами, и хорошо бы понять, что именно. У нас еще много мастеров образцовой русской речи… любимые мною дикторы, которые в свое время были самыми сильными агитаторами за русскую речь в её качестве. Подражали даже темпу их речи, дикции, интонации, не говоря уж о стиле и следовании норме. Все-таки русская ментальность воспитана на подражании образцам, а не на запретах и понуждениях».

В каждой сфере функционирования литературного языка, помимо писаных и неписаных правил, существуют образцовые тексты, изучая которые и подражая которым можно научиться эффективной коммуникации в данной сфере.

[1] используется материал и приводятся цитаты из книги В.М. Живова «Культурные конфликты в истории русского литературного языка XVIII–начала XIX века», М., 1999.

[2] Есть, безусловно, существенные различия между текстами естественных и гуманитарных наук, но в любом случае ученый, изложивший в статье или монографии свою теорию без стилистических красот, но и без языковых погрешностей, не подлежит осуждению. А вот тот же ученый, представляющий свою теорию в студенческой аудитории сухо и невыразительно, уже нарушает законы жанра, законы ситуации общения, в которой он находится. Русская публичная научная речь традиционно была красивой и любой лектор обязан хорошо организовать и «украсить» свое выступление. Как? Об этом более подробно в лекции 4.

[3] Обратите внимание: в этих строчках не сказано про землю, что она черная и липкая, но мы представляем ее именно такой, хотя пашня может быть сухой, пыльной, серой. В этом и состоит мастерство поэта, создавшего зрительно-осязательный образ не путем простого прикрепления прилагательных к существительному земля или пахота, а через ассоциативное объединение слов в нашем (под)сознании.