Глава третья. Придворная молодежь

 

Jachimo

...the ring is won.

Posthumus

The stone's too hard to come by

Jachimo

Not a whit, Your lady being so easy

Shakespeare. Cymbeline

Якимо

...вот перстень мой.

Постум

Трудненько вам добраться до него.

Якимо

Супруга ваша труд мне облегчила.

Шекспир. Цимбелин (англ.). [43]

 

Мержи полагал, что в Париже важные особы замолвят за него словечко адмиралу Колиньи и что ему удастся вступить в ряды войска, которому, как говорили, предстояло сражаться во Фландрии под знаменами этого великого полководца. Он тешил себя надеждой, что друзья его отца, которым он вез письма, помогут ему и представят его и ко двору Карла, и адмиралу, а у Колиньи было тоже нечто похожее на двор. Мержи знал, что его брат ‑ человек довольно влиятельный, но стоило ли его разыскивать ‑ в этом он был далеко не уверен. Своим отречением Жорж Мержи почти окончательно отрезал себя от семьи, он стал для нее чужим человеком. То был не единичный случай семейного разлада на почве религиозных взглядов. Отец Жоржа уже давно воспретил произносить при нем имя отступника, и в суровости своей он опирался на слова Евангелия: Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его. Хотя юный Бернар подобной непреклонностью не отличался, тем не менее вероотступничество брата представлялось ему позорным пятном на семейной чести, что, естественно, повлекло за собой охлаждение братских чувств.

Прежде чем решить, как он будет вести себя с братом, прежде чем вручить рекомендательные письма, надо было подумать о том, как пополнить пустой кошелек, и с этим намерением Мержи, выйдя из гостиницы, направился к мосту Сен‑Мишель [44], в лавочку ювелира ‑ тот задолжал его семейству известную сумму, а у Мержи была доверенность на ее получение.

При входе на мост он столкнулся с щегольски одетыми молодыми людьми, ‑ молодые люди держались за руки и загораживали почти весь и без того узкий проход между двумя рядами бесчисленных лавчонок и мастерских, закрывавших вид на реку. За господами шли лакеи, каждый из которых нес длинную обоюдоострую шпагу в ножнах, именуемую дуэлью, и кинжал [45] с такой широкой чашкой, которая в случае чего могла заменить щит. По всей вероятности, молодые люди решили, что им тяжело нести это оружие, а быть может, им хотелось показать, как богато одеты у них лакеи.

Молодые люди, должно полагать, были сегодня в духе, ‑ по крайней мере, они все время хохотали. Если мимо них проходила хорошо одетая дама, они кланялись ей с почтительной дерзостью. Иным из этих вертопрахов доставляло удовольствие грубо толкать именитых граждан в черных плащах, и те шарахались от них, шепотом посылая проклятия нахальным придворным. Только один из всей компании шел, понурив голову, и, видимо, не принимал участия в общих развлечениях.

‑ Черт бы тебя взял, Жорж! ‑ хлопнув товарища по плечу, воскликнул один из его спутников. ‑ Что ты такой скучный? За четверть часа рта не раскрыл. Или ты дал обет молчания?

При имени "Жорж" Мержи вздрогнул, но что ответил человек, которого так назвали, ‑ этого он не разобрал.

‑ Ставлю сто пистолей, ‑ продолжал первый, ‑ что он влюблен в какую‑нибудь недотрогу. Бедняжка! Мне жаль тебя. Наскочить на неподатливую парижанку ‑ это уж особое невезенье.

‑ Сходи к колдуну Рудбеку, ‑ посоветовал другой, ‑ он тебе даст приворотного зелья.

‑ Не врезался ли часом наш друг капитан в монашку? ‑ высказал предположение третий. ‑ Эти черти гугеноты, и обращенные и необращенные, житья не дают Христовым невестам.

Голос, который Мержи мгновенно узнал, с грустью ответил:

‑ Стал бы я вешать голову из‑за любовных похождений! Нет, дело не в этом, ‑ понизив голос, добавил он. ‑ Я попросил де Понса передать письмо моему отцу, Де Понс вернулся и сказал, что отец по‑прежнему слышать обо мне не хочет.

‑ Твой отец старого закала, ‑ вмешался еще один молодой человек. ‑ Он из тех гугенотов, которые собирались захватить Амбуаз [46].

При этих словах капитан Жорж случайно обернулся и заметил Бернара. Он вскрикнул от изумления и бросился к нему с распростертыми объятиями. Бернар, не задумываясь протянул ему руки и прижал его к своей груди. Будь встреча не столь неожиданной, он, пожалуй, попробовал бы напустить на себя холодность, но именно благодаря ее нечаянности природа вступила в свои права. Они встретились, как друзья после долгой разлуки.

Отдав дань объятиям и первым расспросам, капитан Жорж обернулся к тем из своих приятелей, которые остановились посмотреть на эту сцену.

‑ Господа! ‑ сказал он. ‑ Видите, какая неожиданная встреча? Уж вы меня простите, я принужден вас покинуть, мне хочется побеседовать с братом: ведь мы с ним лет семь не видались.

‑ Ну нет, нелегкая тебя побери, лучше и не думай. Обед заказан, и ты должен с нами отобедать.

Молодой человек говорил это, а сам держал Жоржа за плащ.

‑ Бевиль прав, ‑ молвил другой, ‑ мы тебя не отпустим.

‑ Да что ты дурака валяешь? ‑ продолжал Бевиль. ‑ Твой брат тоже с нами отобедает. Вместо одного доброго собутыльника у нас будет два, только и всего.

‑ Извините, пожалуйста, ‑ заговорил Бернар, ‑ но у меня сегодня много дел. Мне нужно передать письма...

‑ Завтра передадите.

‑ Нет, я непременно должен доставить их сегодня... А потом, ‑ улыбаясь слегка сконфуженной улыбкой, добавил Бернар, ‑ по правде говоря, я без денег, мне нужно еще их достать...

‑ Вот так отговорка! ‑ воскликнули все вдруг. ‑ Вместо того, чтобы пообедать с истинными христианами, идти занимать у евреев? Мы этого не допустим.

‑ Глядите, дружище, ‑ хвастливо тряхнув длинным шелковым кошельком, привязанным к поясу, сказал Бевиль. ‑ Возьмите меня к себе в казначеи. Последние две недели мне лихо везло в кости.

‑ Идем, идем! Чего мы тут стоим? Идем обедать к Мавру! ‑ закричали другие.

Капитан обратился к своему брату, все еще пребывавшему в нерешимости:

‑ Да успеешь ты передать письма! А деньги у меня есть. Идем с нами. Посмотришь, как живут в Париже.

Бернар согласился. Брат познакомил его по очереди со своими приятелями:

‑ Барон де Водрейль, шевалье де Ренси, виконт де Бевиль и т. д.

Они наговорили своему новому знакомому уйму приятных слов, и Бернару пришлось со всеми по очереди целоваться. Последним сжал его в объятиях Бевиль.

‑ Эге‑ге! ‑ воскликнул он. ‑ Прах меня побери! Да от вас, приятель, попахивает еретиком. Ставлю золотую цепь против одной пистоли, что вы протестант.

‑ Вы правы, милостивый государь, я протестант, но только не такой, каким бы следовало быть.

‑ Я гугенота из тысячи узнаю! Шут их возьми, этих господ протестантов! Какой важный вид они на себя напускают, когда речь заходит об их вере!

‑ Мне кажется, о таких вещах шутя говорить нельзя.

‑ Господин де Мержи прав, ‑ сказал барон де Водрейль. ‑ А вот вы, Бевиль, когда‑нибудь поплатитесь за неуместные шутки над предметами священными.

‑ Вы только посмотрите на этого святого, ‑ сказал Бернару Бевиль. ‑ По части распутства всех нас за пояс заткнет, а туда же суется читать наставления!

‑ Я таков, каков есть, ‑ возразил Водрейль. ‑ Да, я распутник, ‑ я не в силах победить свою плоть, но то, что достойно уважения, я уважаю.

‑ А я глубоко уважаю... мою мать, ‑ это единственная порядочная женщина, которую я знал. Да и потом, милый мой, что католики, что гугеноты, что паписты, что евреи, что турки ‑ мне все равно. Меня занимают их распри не больше, чем сломанная шпора.

‑ Безбожник! ‑ проворчал Водрейль и, прикрываясь носовым платком, перекрестил себе рот.

‑ Надобно тебе знать, Бернар, ‑ заговорил капитан Жорж, ‑ Что среди нас таких спорщиков, как ученейший Теобальд Вольфстейниус, ты не найдешь. Мы богословским беседам большого значения не придаем, ‑ слава богу, у нас есть куда девать время.

‑ А я думаю, что тебе было бы полезно прислушаться к поучениям просвещенного и достойного пастыря, которого ты только что назвал, ‑ не без горечи возразил Бернар.

‑ Полно, братец! Потом мы еще с тобой, пожалуй, к этому вернемся. Я знаю, какого ты мнения обо мне... Ну, все равно... Сейчас не время для таких разговоров... Я полагаю о себе как о человеке порядочном, и ты в том рано или поздно уверишься... А пока довольно об этом, давай веселиться.

Словно для того, чтобы отогнать от себя тягостную мысль, он провел рукой по лбу.

‑ Милый мой брат! ‑ тихо сказал Бернар и пожал ему руку. Жорж ответил Бернару тем же, а потом оба прибавили шагу и нагнали товарищей.

Из Лувра выходило множество нарядно одетых господ, капитан и его друзья почти со всеми здоровались, а с некоторыми даже целовались. Тут же они представляли им младшего Мержи, и таким образом Бернар в одну минуту перезнакомился с целой тьмой знаменитостей. При этом он узнавал их прозвища (тогда прозвище давалось каждому заметному человеку), а заодно и некрасивые истории, которые про них рассказывались.

‑ Видите этого бледного, желтого советника? ‑ говорили ему. ‑ Это мессир Petrus de finibus [Петр, цели достигающий (лат.).], по‑французски Пьер Сегье [47]: что бы он ни затеял, он за все горячо берется и всякий раз добивается своего. Вот маленький капитан Жох, иначе говоря, Торе де Монморанси [48]. Вот Бутылочный архиепископ, ‑ этот, пока не пообедает, сидит на своем муле более или менее прямо. Вот один из ваших героев, отважный граф де Ларошфуко, по прозванию Капустоненавистник: во время последней войны он принял сослепу за отряд ландскнехтов злополучные капустные грядки и велел по ним палить.

Меньше чем за четверть часа Бернар узнал имена любовников почти всех придворных дам, а также число дуэлей, происшедших из‑за их красоты. Он понял, что репутация дамы тем прочнее, чем больше из‑за нее погибло людей. Так, например, у г‑жи де Куртавель, присяжный возлюбленный которой убил двух соперников, было гораздо более громкое имя, нежели у бедной графини де Померанд, из‑за которой произошла только одна пустячная дуэль, окончившаяся легким ранением.

Внимание Бернара обратила на себя стройностью своего стана женщина, ехавшая в сопровождении двух лакеев на белом муле, которого вел под уздцы конюший. Ее платье, сшитое по последней моде, под тяжестью отделки оттягивалось вниз. Вероятно, она была красива. Известно, что дамы тогда выходили на улицу непременно в масках. Маска, скрывавшая лицо этой дамы, была черная, бархатная. Благодаря прорезям для глаз было видно или, скорее, угадывалось, что у нее ослепительной белизны кожа и синие глаза.

Завидев молодых людей, она приказала конюшему ехать медленнее. Бернару даже показалось, что она, увидев незнакомое лицо, пристально на него посмотрела. При ее приближении перья всех шляп касались земли, а она грациозно наклоняла голову в ответ на беспрерывные приветствия выстроившихся шпалерами поклонников. Когда же она удалялась, легкий порыв ветра приподнял край ее длинного атласного платья, и из‑под платья блеснули зарницей туфелька из белого бархата и полоска розового шелкового чулка.

‑ Кто эта дама, которой все кланяются? ‑ с любопытством спросил Бернар.

‑ Уже влюбился! ‑ воскликнул Бевиль. ‑ Впрочем, тут нет ничего удивительного: гугеноты и паписты ‑ все влюблены в графиню Диану де Тюржи.

‑ Это одна из придворных красавиц, ‑ прибавил Жорж, ‑ одна из самых опасных Цирцей для молодых кавалеров. Но только, черт возьми, взять эту крепость не так‑то просто.

‑ Сколько же из‑за нее было дуэлей? ‑ спросил со смехом Бернар.

‑ О, она их считает десятками! ‑ отвечал барон де Водрейль. ‑ Но это что! Как‑то раз она сама решилась драться: послала картель по всей форме одной придворной даме, которая перебила ей дорогу!

‑ Басни! ‑ воскликнул Бернар.

‑ Это уже не первый случай, ‑ заметил Жорж. ‑ Она послала госпоже Сент‑Фуа картель, написанный по всем правилам, хорошим слогом, ‑ она вызывала ее на смертный бой, на шпагах или на кинжалах, в одних сорочках, как это водится у записных [Так тогда называли профессиональных дуэлистов.] дуэлистов.

‑ Я бы ничего не имел против быть секундантом одной из этих дам, чтобы посмотреть, какие они в одних сорочках, ‑ объявил шевалье де Ренси.

‑ И дуэль состоялась? ‑ спросил Бернар.

‑ Нет, ‑ отвечал Жорж, ‑ их помирили.

‑ Он же их и помирил, ‑ сказал Водрейль, ‑ он был тогда любовником Сент‑Фуа.

‑ Ну уж не ври! Таким же, как ты, ‑ возразил явно скромничавший Жорж.

‑ Тюржи ‑ одного поля ягода с Водрейлем, ‑ сказал Бевиль. ‑ У нее получается мешанина из религии и нынешних нравов; она собирается драться на дуэли, ‑ а это, сколько мне известно, смертный грех, ‑ и вместе с тем ежедневно выстаивает по две мессы.

‑ Оставь ты меня с мессой в покое! ‑ вскричал Водрейль.

‑ Ну, к мессе‑то она ходит, чтобы показать себя без маски, ‑ заметил Ренси.

‑ По‑моему, большинство женщин только за тем и ходит к мессе, ‑ обрадовавшись случаю посмеяться над чужой религией, ввернул Бернар.

‑ А равно и в протестантские молельни, ‑ подхватил Бевиль. ‑ Там по окончании проповеди тушат свет, и тогда происходят такие вещи!.. Ей‑ей, мне смерть хочется стать лютеранином.

‑ И вы верите этим вракам? ‑ презрительно спросил Бернар.

‑ Еще бы не верить! Мы все знаем маленького Ферана, ‑ так он ходил в Орлеане в протестантскую молельню на свидания с женой нотариуса, а уж это такая бабочка ‑ ммм! У меня от одних его рассказов слюнки текли. Кроме молельни, ему негде было с ней встречаться. По счастью, один из его приятелей, гугенот, сообщил ему пароль. Его пускали в молельню, и вы легко можете себе представить, что в темноте наш общий друг даром времени не терял.

‑ Этого не могло быть, ‑ сухо сказал Бернар.

‑ Не могло? А, собственно говоря, почему?

‑ Потому что ни один протестант не падет так низко, чтобы провести паписта в молельню.

Этот его ответ вызвал дружный смех. ‑

‑ Ха‑ха! ‑ воскликнул барон де Водрейль. ‑ Вы думаете, что, если уж гугенот, значит, он не может быть ни вором, ни предателем, ни посредником в сердечных делах?

‑ Он с луны свалился! ‑ вскричал Ренси.

‑ Доведись до меня, ‑ молвил Бевиль, ‑ если б мне нужно было передать писульку какой‑нибудь гугенотке, я бы обратился к их попу.

‑ Это потому, конечно, что вы привыкли давать подобные поручения вашим священникам, ‑ отрезал Бернар.

‑ Нашим священникам? ‑ побагровев от злости, переспросил Водрейль.

‑ Прекратите этот скучный спор, ‑ заметив, что каждый выпад приобретает остроту обидную [49], оборвал спорщиков Жорж. ‑ Не будем больше говорить о ханжах, какой бы они ни были масти. Я предлагаю ‑ кто скажет: "гугенот", или "папист", или "протестант", или "католик", тот пускай платит штраф.

‑ Я согласен! ‑ воскликнул Бевиль. ‑ Пусть‑ка он угостит нас прекрасным кагором в том трактире, куда мы идем обедать.

Наступило молчание.

‑ После того как беднягу Лануа убили под Орлеаном, у Тюржи явных любовников не было, ‑ желая отвлечь друзей от богословских тем, сказал Жорж.

‑ Кто осмелится утверждать, что у парижанки может не быть любовника? ‑ вскричал Бевиль. ‑ Ведь Коменж‑то от нее ни на шаг!

‑ То‑то я гляжу, карапуз Наварет от нее отступился, ‑ сказал Водрейль. ‑ Он убоялся грозного соперника.

‑ А разве Коменж ревнив? ‑ спросил капитан.

‑ Ревнив, как тигр, ‑ отвечал Бевиль. ‑ Он готов убить всякого, кто посмеет влюбиться в прелестную графиню. Так вот, чтобы не остаться без любовника, придется ей остановиться на Коменже.

‑ Кто же этот опасный человек? ‑ спросил Бернар. Незаметно для себя, он с живым любопытством стал относиться ко всему, что так или иначе касалось графини де Тюржи.

‑ Это один из самых славных наших записных, ‑ отвечал Ренси. ‑ Так как вы из провинции, то я вам сейчас объясню значение этого словца. Записной дуэлист‑ это человек безукоризненно светский, человек, который дерется, если кто‑нибудь заденет его плащом, если в четырех шагах от него плюнут и по всякому другому столь же важному поводу.

‑ Как‑то раз Коменж привел одного человека на Пре‑о‑Клер [Тогдашнее постоянное место дуэли, Пре‑о‑Клер тянулся против Лувра, между Малой Августинской и Паромной улицами.], ‑ заговорил Водрейль. ‑ Оба снимают камзолы, выхватывают шпаги. Коменж спрашивает: "Ведь ты Берни из Оверни?" А тот говорит: "Ничуть не бывало. Зовут меня Вилькье, я из Нормандии". А Коменж ему: "Вот тебе раз! Стало быть, я обознался. Но уж коли я тебя вызвал, все равно нужно драться". И он его за милую душу прикончил.

Тут все стали приводить примеры ловкости и задиристости Коменжа [50]. Тема оказалась неисчерпаемой, и разговору им хватило на все продолжение пути до трактира Мавр, стоявшего за чертой города, в глубине сада, поблизости от того места, где с 1564 года строился дворец Тюильри. В трактире собрались дворяне, друзья и хорошие знакомые Жоржа, и за стол села большая компания.

Бернар, оказавшийся рядом с бароном де Водрейлем, заметил, что барон, садясь за стол, перекрестился и с закрытыми глазами прошептал какую‑то особенную молитву:

‑ Laus Deo, pax vivis, salutem defunctis, et beata viscera virginis Mariae quae portaverunt aeterni Patris Filium! [Хвала господу, мир живущим, спасение души усопшим, блаженно чрево приснодевы Марии, носившее сына предвечного отца! (лат.).]

‑ Вы знаете латынь, господин барон? ‑ спросил Бернар.

‑ Вы слышали, как я молился?

‑ Слышал, но, смею вас уверить, решительно ничего не понял.

‑ Откровенно говоря, я латыни не знаю и даже не знаю толком, о чем в этой молитве говорится. Меня научила ей моя тетка, которой эта молитва всегда помогала, и на себе я уже не раз испытал благотворное ее действие.

‑ Мне думается, это латынь католическая, нам, гугенотам, она непонятна.

‑ Штраф! Штраф! ‑ закричали Бевиль и капитан Жорж.

Бернар не противился, и стол уставили новым строем бутылок, не замедливших привести всю компанию в отличное расположение духа.

Голоса собеседников становились все громче, Бернар этим воспользовался и, не обращая внимания на то, что происходило вокруг, заговорил с братом.

К концу второй смены блюд их a parte [Разговор между собой (лат.).] был нарушен перебранкой между двумя гостями.

‑ Это ложь! ‑ кричал шевалье де Ренси.

‑ Ложь? ‑ переспросил Водрейль, и его лицо, и без того бледное, стало совсем как у мертвеца.

‑ Я не знаю более добродетельной, более целомудренной женщины, ‑ продолжал шевалье.

Водрейль ехидно усмехнулся и пожал плечами. Сейчас все взоры были обращены на участников этой сцены; каждый, соблюдая молчаливый нейтралитет, как будто ждал, чем кончится размолвка.

‑ Что такое, господа? Почему вы так шумите? ‑ спросил капитан, готовый, как всегда, пресечь малейшее поползновение нарушить мир.

‑ Да вот наш друг шевалье уверяет, будто его любовница Силери ‑ целомудренная женщина, ‑ хладнокровно начал объяснять Бевиль, ‑ а наш друг Водрейль уверяет, что нет и что он за ней кое‑что знает.

Последовавший за этим взрыв хохота подлил масла в огонь, и Ренси, бешено сверкая глазами, взглянул на Водрейля и Бевиля.

‑ Я могу показать ее письма, ‑ сказал Водрейль.

‑ Только попробуй! ‑ крикнул шевалье.

‑ Ну что ж, ‑ сказал Водрейль и злобно усмехнулся. ‑ Я сейчас прочту этим господам одно из ее писем. Уж верно, они знают ее почерк не хуже меня ‑ ведь я вовсе не претендую на то, что я единственный, кто имеет счастье получать от нее записки и пользоваться ее благоволением. Вот записка, которую она мне прислала не далее как сегодня.

Он сделал вид, будто нащупывает в кармане письмо.

‑ Заткни свою лживую глотку!

Стол был широк, и рука барона не могла дотянуться до шевалье, сидевшего как раз напротив него.

‑ Я тебе сейчас докажу, что лжешь ты, и ты этим доказательством подавишься! ‑ крикнул он и швырнул ему в голову бутылку.

Ренси увернулся и, второпях опрокинув стул, бросился к стене за шпагой.

Все вскочили: одни ‑ чтобы разнять повздоривших, другие ‑ чтобы отойти в сторонку.

‑ Перестаньте! Вы с ума сошли! ‑ крикнул Жорж и стал перед бароном, который был к нему ближе всех. ‑ Подобает ли друзьям драться из‑за какой‑то несчастной бабенки?

‑ Запустить бутылкой в голову ‑ это все равно что дать пощечину, ‑ рассудительно заметил Бевиль. ‑ А ну, дружок шевалье, шпагу наголо!

‑ Не мешайте! Не мешайте! Освободите место! ‑ закричали почти все гости.

‑ Эй, Жано, затвори двери! ‑ лениво проговорил привыкший к подобным сценам хозяин Мавра. ‑ Чего доброго, явится дозор, а от него и господам помеха, и чести моего заведения урон.

‑ И вы будете драться в таверне, как пьяные ландскнехты? ‑ стараясь оттянуть время, продолжал Жорж. ‑ Отложите хоть на завтра.

‑ На завтра так на завтра, ‑ сказал Ренси и совсем уж было собрался вложить шпагу в ножны.

‑ Наш маленький шевалье трусит, ‑ сказал Водрейль.

Тут Ренси, растолкав всех, кто стоял у него на дороге, кинулся на своего обидчика. Оба дрались яростно. Но Водрейль успел тщательно завернуть левую руку в салфетку и теперь ловко этим пользовался, когда ему нужно было парировать рубящие удары, а Ренси не позаботился о том, чтобы принять эту предосторожность, и при первых же выпадах был ранен в левую руку. Дрался он, однако ж, храбро и наконец крикнул лакею, чтобы тот подал ему кинжал. Бевиль, остановив лакея, сказал, что раз у Водрейля нет кинжала, то и противник не должен к нему прибегать. Друзья шевалье возразили, произошел крупный разговор, и дуэль, без сомнения, превратилась бы в потасовку, если бы Водрейль не положил этому конец: он опасно ранил противника в грудь и тот упал. Тогда Водрейль проворно наступил на шпагу Ренси, чтобы тот не мог поднять ее, и уже занес над ним свою шпагу, намереваясь добить раненого. Правила дуэли допускали подобное зверство.

‑ Убивать безоружного противника! ‑ воскликнул Жорж и выхватил у Водрейля шпагу.

Рана, которую Водрейль нанес шевалье, была не смертельна, но крови он потерял много. Ему натуго перевязали рану салфетками, и во время перевязки он, смеясь неестественным смехом, бормотал, что поединок еще не кончен.

Немного погодя явились лекарь и монах; некоторое время они препирались из‑за раненого. Хирург все же одолел; он приказал доставить больного на берег Сены, а оттуда довез шевалье в лодке до его дома.

Лакеи уносили перепачканные в крови салфетки, замывали кровавые пятна на полу, а другие тем временем ставили новые бутылки на стол. Водрейль тщательно вытер шпагу, вложил ее в ножны, перекрестился, а затем, как ни в чем не бывало, достал из кармана письмо. Попросив друзей не шуметь, он прочел первую строку, и ее покрыл громовой хохот собравшихся:

"Мой дорогой! Этот несносный шевалье, который мне надоел..."

‑ Уйдем отсюда! ‑ с отвращением сказал брату Бернар.

Капитан вышел следом за ним. Все внимательно слушали чтение письма, так что их исчезновения никто не заметил.