Корсунь-Шевченковский котел

После захвата стратегических плацдармов на западном берегу Днепра не прекращались крупные сражения. Целью их были с нашей стороны — закрепление успеха и расширение территории для подготовки исходных рубежей дальнейших наступлений, а с немецкой стороны — Гитлер еще надеялся восстановить «Восточный вал» по западному берегу Днепра. Последней надеждой гитлеровского командования, и особенно самого фюрера, был корсунь-шевченковский выступ. На этом участке гитлеровские части: 1-я танковая армия и 8-я полевая армия, — еще удерживали правый берег Днепра, и довольно широкая полоса была в их руках. Попутно следует отметить, что немецкие армии не такие малочисленные по количеству дивизий, как наши. Две армии имели здесь девять пехотных дивизий, одну танковую и одну мотострелковую. Для Сталина этот выступ был как кость в горле, он не позволял спокойно развивать наступление дальше на запад в сторону границы, потому что с этого клина гитлеровцы могли в любой момент ударить по тылам наших наступающих частей. Например, наступлением с корсунь-шевченковского выступа и с юга (там еще находилась целая группа армий вдоль берега Черного моря) могли отсечь крупную группировку, а ударом с этого плацдарма на север при взаимодействии с армией «Центр» противник тоже мог причинить нам большие неприятности. Для гитлеровцев это был, как говорится, выступ последней надежды. И они действительно (мы об этом поговорим подробнее позже) готовили контрудар с целью восстановления своего «Восточного вала». 11 января Сталин заслушал соображения Жукова и утвердил план окружения и ликвидации корсунь-шевченковской группировки, чтобы она не мешала дальнейшему освобождению Правобережной Украины. Была подготовлена директива, которая предусматривала: «нанести два встречных удара под основание корсунь-шевченковского выступа, соединениям войск 1-го и 2-го Украинских фронтов в районе Звенигородки поручено окружение и ликвидация этой крупной группировки гитлеровцев». Два фронта имели: 27 стрелковых дивизий, 4 танковых, 1 моторизованный и 1 кавалерийский корпус. Надо сказать, что и этом случае наши части превосходили по силе группировку врага, в частности, по пехоте — почти в 2 раза, по артиллерии — почти в 2,5 раза и по танкам — в 2,5 раза. По сути дела, Корсунь-Шевченковская операция являлась одним из элементов того большого плана, который был обсужден на заседании Ставки и ГКО в начале декабря 1943 года и утвержден Сталиным. Тогда главная мысль, заложенная в эти действия, состояла в том, чтобы без паузы, пользуясь своим преимуществом в инициативных действиях, продолжать бить врага, не давая ему возможности закрепиться на рубежах, занимаемых им при отступлении, и осуществить перегруппировку для отражения наших ударов. На этот раз противостоящими войсками противника руководил уже известный нам фельдмаршал Манштейн, командующий группой армий «Юг». В группу армий входили 1-я и 4-я танковые армии и 8-я полевая армия. Две армии — 1-я танковая и 8-я полевая — как раз и были в этом корсунь-шевченковском выступе, который располагался по фронту вдоль берега Днепра на 120, а в глубину — на 130 километров. Вот такая «косточка» в горле нашего командования. Правее соседом Манштейна был тоже знакомый нам генерал-фельдмаршал Клейст. В его распоряжении находилась группа армий "А", и занимала она позиции от стыка с Манштейном до Черного моря. Общий замысел нашего командования, ранее утвержденный ГКР по докладу Сталина, заключался в том, чтобы освободить Правобережную Украину силами четырех фронтов и выйти к государственной границе и к Карпатам. Это было огромное по пространству и по силам сражение — фактически от Полесья на севере и до Черного моря на юге, от Днепра на востоке и до Карпат на западе. Сначала надо было расчленить войска противника, находившиеся на этом театре боевых действий, и поочередно их уничтожить. Первую часть плана как раз и должно было составить уничтожение корсунь-шевченковского выступа силами 1-го и 2-го Украинских фронтов, действия которых координировал Жуков. А на юге действия 3-го и 4-го Украинских фронтов координировал маршал Василевский. Общее руководство осуществлял Сталин. Операцию по окружению корсунь-шевченковской группировки готовили в ходе очень тяжелых боев, которые продолжались непрерывно на Правобережной Украине. Гитлеровцы не только удерживали этот выступ у Днепра, но и на других участках контратаковали очень активно, стремясь вернуть позиции «Восточного вала». Для того чтобы было понятно, какие напряженные шли здесь бои, я расскажу только об одном направлении — Житомирско-Бердичевском, где участвовало так много войск и такие были напряженные действия, что вылилось это в отдельную Житомирско-Бердичевскую операцию. Это все происходило в полосе наступления 1-го Украинского, а руководил боевыми действиями командующий фронтом Ватутин. Вот всего один эпизод из Житомирско-Бердичевской операции. Когда войска 1-го Украинского фронта пошли в наступление и стали очень активно продвигаться вперед, Манштейн, верный своей тактике, решил «прогуляться» по тылам наступавшей группировки, как это у него очень хорошо получалось в битве на Крымском полуострове. Он сосредоточил 48-й танковый корпус в районе Бердичев — Казатин и нанес сильный удар во фланг наступавшим войскам 1-го Украинского фронта. Но здесь уже была не та ситуация, что в Крыму. Если в Крыму руководили тремя армиями пассивные, бездарные, растерявшиеся военачальники, то здесь был опытный командующий фронтом Ватутин. И Сталин, который постоянно держал, как говорится, ситуацию в своих руках. Командующие фронтами в своих мемуарах с гордостью и уважением вспоминают каждый свой разговор со Сталиным. Невозможно процитировать их все, но приведу один, для иллюстрации повседневного руководства Сталиным боевыми действиями фронтов (и еще раз для опровержения глупости, пущенной в обиход Хрущевым, будто бы Сталин руководил войной по глобусу). Из воспоминаний Рокоссовского: «Не успели мы обосноваться на новом месте — меня вызвал к аппарату Сталин. Он сказал, что у Ватутина неблагополучно, что противник перешел там в наступление и овладел Житомиром. — Положение становится угрожающим, — сказал Верховный Главнокомандующий. — Если так и дальше пойдет, то гитлеровцы могут ударить и во фланг войскам Белорусского фронта. В голосе Сталина чувствовались раздражение и тревога. В заключение он приказал мне немедленно выехать в штаб 1-го Украинского фронта в качестве представителя Ставки, разобраться в обстановке на месте и принять все меры к отражению наступления врага... Перед самым выездом мне вручили телеграмму с распоряжением Верховного: в случае необходимости немедленно вступить в командование 1-м Украинским фронтом, не ожидая дополнительных указаний. Должен сознаться, что это распоряжение меня смутило. Почему разбор событий на 1-м Украинском фронте поручается мне? Но раздумывать было некогда. Важно сейчас как можно быстрее ознакомиться с обстановкой и принять решение, не допуская поспешности и соблюдая полную объективность и справедливость. Так я и поступил, прибыв на место...» Вместе с Ватутиным Рокоссовский разобрался в обстановке, исправил положение, поддержал своего соседа и доложил Сталину о выполнении его приказа. Деликатный Рокоссовский понимал состояние Ватутина, к которому Сталин проявил недоверие, и поэтому в своих воспоминаниях очень тактично пишет: «Сообща наметили, как выправить положение. Забегая вперед, скажу, что Ватутин блестяще справился с задачей, нанес такие удары, которые сразу привели гитлеровцев в чувство и вынудили их спешно перейти к обороне. Свои выводы об обстановке, о мероприятиях, которые уже начали проводиться войсками 1-го Украинского фронта, и о том, что Ватутин как командующий фронтом находится на месте и войсками руководит уверенно, я по ВЧ доложил Верховному Главнокомандующему и попросил разрешения вернуться к себе. Сталин приказал донести обо всем шифровкой, что я и сделал в тот же день. А на следующее утро мне уже вручили депешу из Ставки с разрешением вернуться к себе на Белорусский фронт». Вот такими нетрадиционными решениями Сталин выправлял критические положения на фронте, не считаясь с самолюбием командования самою высокого ранга. Вот в ходе таких напряженных боев и осуществляя крупные частые операции, Сталин готовил контрнаступление двух Украинских фронтов для освобождения Правобережной Украины. 24 января началось наступление, которое вошло в историю войн как Корсунь-Шсвченковская операция. Первым приступил к действиям 2-й Украинский фронт Конева, нанося главный удар в направлении Звенигородки. 1-й Украинский фронт Ватутина перешел в атаку на сутки позже. 27 января противник предпринял яростные контратаки на флангах наступавших советских войск, пытаясь отрезать вырвавшиеся вперед подвижные соединения 5-й гвардейской и 6-й танковой армий от основных сил и ликвидировать прорыв. Однако командование 1-го и 2-го Украинских фронтов, быстро подтянув к флангам артиллерийские и танковые части и соединения, при поддержке авиации отбило контратаки. Части Манштейна были сметены вторыми эшелонами фронтов, 1-й и 2-й Украинские фронты соединились и завершили окружение корсунь-шевченковской группировки. Манштейн не только по этому поводу, а вообще о боях после Курского сражения, фактически высказывает в своих воспоминаниях весомый комплимент Сталину: «Мы, конечно, не ожидали от советской стороны таких больших организаторских способностей, которые она проявила в этом деле, а также в развертывании своей военной промышленности. Мы встретили поистине гидру, у которой вместо одной отрубленной головы вырастали две новые». Здесь было бы уместно напомнить Манштейну высказывания Гитлера и командования немецкой армии начального периода войны, когда они громко кричали на весь мир, что Красная Армия уже уничтожена, что техника ее истреблена, что руководят соединениями и частями бездарные командиры, и что вообще война через несколько недель будет победоносно закончена. А вот теперь такое любопытное признание одного из ведущих, я бы сказал, наиболее талантливых полководцев немецкой армии. Силы нашей армии и производственные мощности промышленности действительно с каждым годом войны не снижались, а, наоборот, увеличивались, что особенно проявилось в боях, о которых мы сейчас говорим. После того как кольцо окружения замкнулось, уничтожение окруженной группировки, как говорится, было «делом техники». Опытные командующие фронтами Ватутин и Конев, руководившие действиями этих фронтов, уже умели это делать и за короткий срок создали как внутреннее, так и внешнее кольцо окружения, понимая, что противник предпримет все возможное для того, чтобы выручить окруженных ударом не только извне, но и изнутри кольца. Кстати, в окружении оказались силы немалые: 10 дивизий и одна бригада, всего около 80 тысяч солдат и офицеров, 160 орудий и более 230 танков. Было кому и командовать, и организовывать прорыв: два штаба корпуса, восемь штабов дивизий, да еще и мощная танковая дивизия СС «Викинг». 8 февраля в 15.00 наши парламентеры через командующего Стеблевским боевым участком полковника Фукке вручили ультиматум окруженному противнику. Парламентеры возвратились и сообщили, что ответ будет дан немецким командованием 9 февраля в 11.00. Кроме этого ультиматума, было отпечатано много листовок, и они разбрасывались над окруженными частями. Но немцы не сдавались. Гитлер не давал разрешения на капитуляцию, держал части в окружении до последнего, не разрешал покидать занимаемые позиции, с которых он все еще надеялся восстановить положение на Днепре. В указанный час немцы, со свойственной им педантичностью, ответили на ультиматум. Командующий окруженной группировкой генерал Штеммерман сообщил, что он отклоняет этот ультиматум и сдаваться они не намерены. 12 февраля представитель Ставки Жуков доложил Сталину о том, какие попытки предпринимает противник для деблокации окруженных с внешней стороны и изнутри, какие идут тяжелые бои, и о том, что противнику удалось со стороны внешнего кольца продвинуться до 10 километров навстречу окруженным и их разделяет сейчас до 12 километров. Сталин сказал: — Конев предлагает передать ему руководство войсками внутреннего фронта по ликвидации корсунь-шевченковской группы противника, а руководство войсками на внешнем фронте сосредоточить в руках Ватутина. — Окончательное уничтожение группы противника, находящегося в котле, дело трех-четырех дней, — ответил на это Жуков, — а передача управления войсками 27-й армии 2-му Украинскому фронту может затянуть ход операции. — Хорошо, — сказал Сталин. — Пусть Ватутин лично займется операцией 13-й и 6-й армий в районе Ровно — Луцк — Дубно, а вы возьмите на себя ответственность не допустить прорыва ударной группы противника ни внешнем фронте района Лысянки. На этот раз Сталин не посчитался с мнением Жукова, и через несколько часов из Ставки пришла директива, в которой были такие пункты: 1. Возложить руководство всеми войсками, действующими против корсуньской группировки противника, на командующего 2-м Украинским фронтом с задачей в кратчайший срок уничтожить корсуньскую группировку немцев... 2. Тов. Юрьева (псевдоним Жукова) освободить от наблюдения за ликвидацией корсуньской группировки немцев и возложить на него координацию действий войск 1-го и 2-го Украинских фронтов с задачей не допустить прорыва противника со стороны Лысянки и Звенигород на соединение с корсуньской группировкой противника... Прочитав эту директиву, Ватутин очень расстроился и обиженно сказал Жукову: — Товарищ маршал, кому-кому, а вам-то известно, что я, не смыкая глаз несколько суток подряд, напрягал все силы для осуществления Корсунь-Шевченковской операции. Я тоже патриот своего фронта и хочу, чтобы столица нашей родины Москва отсалютовала бойцам 1-го Украинского фронта. Жуков был, несомненно, тоже удручен таким отношением, но все же сказал Ватутину: — Николай Федорович, это приказ Верховного, мы с вами солдаты, давайте безоговорочно выполнять приказ. Фельдмаршал Манштейн уже имел опыт не только ведения крупных наступательных операций, но и выручки окруженных; под Сталинградом, как известно, он организовал группу «Гот», в которой были 4 танковые дивизии, одна моторизованная и 9 пехотных дивизий. Но там ему выручить армию Паулюса не удалось. Теперь вот, учтя все свои накопившиеся знания, Манштейн опять пытался вызволить окруженную группировку. На этот раз в его распоряжении был еще более мощный кулак — 9 танковых и 6 пехотных дивизий. Гитлер послал окруженным телеграмму: «Можете положиться на меня, как на каменную стену. Вы будете освобождены из котла, а пока держитесь до последнего патрона». Окруженные действительно действовали очень активно. Им удалось прорваться в район Шендеровка, Новая Буда на участки 27-й армии и 1-го Украинского фронта. 12 февраля в полночь Сталин позвонил Коневу. Он был очень раздражен и спросил: — Как же это вы там допустили прорыв? Мы на весь мир сказали, что в районе Корсунь-Шевченковского окружена группировка противника, а у вас, оказывается, она уходит к своим. Из воспоминаний маршала Конева: «По интонации его голоса, резкости, с которой он разговаривал, я понял, что Верховный Главнокомандующий встревожен, и, как видно, причина этого — чей-то не совсем точный доклад. Я доложил: — Не беспокойтесь, товарищ Сталин. Окруженный противник не уйдет. Наш фронт принял меры. Для обеспечения стыка с 1-м Украинским фронтом и для того, чтобы загнать противника обратно в котел, мною в район образовавшегося прорыва врага были выдвинуты войска 5-й гвардейской танковой армии и 5-й кавалерийский корпус. Задачу они выполняют успешно. Сталин спросил: — Это вы сделали по своей инициативе? Ведь это за разграничительной линией фронта. Я ответил: — Да, по своей, товарищ Сталин. Сталин сказал: — Это очень хорошо. Мы посоветуемся в Ставке, и я вам позвоню. Действительно, через 10—15 минут Сталин позвонил вновь: — Нельзя ли все поиска, действующие против окруженной группировки, в том числе и 27-ю армию 1-го Украинского фронта, подчинить вам и возложить на вас руководство уничтожением окруженной группировки? Такого предложения я не ожидал, но ответил без паузы: — Товарищ Сталин, сейчас очень трудно провести переподчинение 27-й армии 1-го Украинского фронта мне. 27-я армия действует с обратной стороны кольца окружения, т. е. с противоположной стороны по отношению наших войск... напрямую установить связь с 27-й армией невозможно. Армия очень слабая, растянута на широком фронте. Она не сможет удержать окруженного противника, тогда как на ее правом фланге также создается угроза танкового удара противника с внешнего фронта окружения в направлении Лисянки. На это Сталин сказал, что Ставка обяжет штаб 1-го Украинского фронта передавать все мои приказы и распоряжения 27-й армии и оставит ее на снабжении в 1-м Украинском фронте. Я ответил, что в такой динамичной обстановке эта форма управления не обеспечит надежность и быстроту передачи распоряжений. А сейчас требуется личное общение и связь накоротке. Все распоряжения будут идти с запозданием. Я попросил не передавать 27-ю армию в состав нашего фронта. — Хорошо, мы еще посоветуемся в Ставке и с Генеральным штабом и тогда решим, — закончил разговор Сталин. Я настойчиво уклонялся от подчинения мне 27-й армии еще и потому, что, когда план взаимодействия между фронтами нарушен, переподчинение войск серьезно осложняется. Я искренне беспокоился за исход сражения. Ведь передача армии мне не увеличивала ее силы». Как решил Сталин, мы уже знаем из отрывков директивы Ставки, приведенной выше. Внутреннее кольцо постепенно сжималось. С внешней стороны гитлеровские контратакующие группировки истощали свои силы, и в конце концов сложилась такая ситуация, когда стало ясно, что с внешней стороны они не пробьются, и генералу Штеммерману было разрешено пробиваться из окружения своими силами. В ночь с 16 на 17 февраля Штеммсрман собрал все части, находившиеся'в окружении, в район прорыва, построил их в несколько эшелонов, причем впереди шли танки и противотанковая артиллерия, за ними штабы, и по флангам обеспечивали выход стрелковые части. Всем было приказано оставить вещи, уничтожить ненужные документы и неисправную технику. Выпита была оставшаяся водка, и солдатам разрешено было съесть неприкосновенный запас. В 3 часа ночи плотные колонны (это было уже несколько похоже на римскую фалангу) с очень сильным огнем из всех орудий и автоматов кинулись на прорыв. Наши части, и в частности Конев как командующий, которому было поручено уничтожение (лично ему!) окруженной группировки, предприняли все, чтобы не допустить прорыва. Что там творилось, я думаю, лучше всего узнать из рассказов очевидцев. Вот показания одного из пленных: «Основная дорога оказалась забитой остановившимся и разбитым транспортом, и двигаться по ней не было возможности. На небольшом участке дороги на Лысянку я увидел огромное количество убитых немцев. Масса обозов запрудила не только дороги, но и поля, и не могла двигаться дальше». Еще один пленный офицер рассказывает: «Из окружения никто не вышел. Все дороги были забиты транспортом, кругом был неимоверный беспорядок. Все смешалось в один поток. Все бежали, и никто не знал, куда он бежит и зачем. На дорогах и вне дорог валялись разбитые машины, орудия, повозки и сотни трупов солдат и офицеров». В этой неимоверной свалке погиб и командующий окруженной группировкой Штеммерман. Его труп обнаружили и по документам установили, что это именно он. По этому поводу Конев в своих воспоминаниях пишет: «Я разрешил немецким военнопленным похоронить своего генерала с надлежащими почестями по законам военного времени». И еще пишет Конев в своих воспоминаниях: «Мы приняли все меры к тому, чтобы ни один из гитлеровцев не вышел из окружения». На этот счет есть и другое мнение. Вот что пишет Жуков в своих воспоминаниях: «Все утро 17 февраля шло ожесточенное сражение по уничтожению прорвавшихся колонн немецких войск, которые в основном были уничтожены и пленены. Лишь части танков и бронетранспортеров с генералами, офицерами и эсэсовцами удалось вырваться из окружения... Как мы и предполагали, 17 февраля с окруженной группировкой все было покончено. По данным 2-го Украинского фронта, в плен было взято 18 тысяч человек и боевая техника группировки». А вот еще одно мнение о финале этого сражения. Конечно, можно понять Манштейна, он не хотел, чтобы в его полководческой биографии был такой печальный конец одной из операций. Может быть, он что-то и преувеличивает, но все же тому, что описывал генерал-фельдмаршал, совсем не верить нельзя. Выглядит это так: «Можно себе представить, с какими чувствами, надеясь и беспокоясь, мы ожидали в нашем штабном поезде известий о том, удастся ли выход из окружения. В 1 час 25 минут в ночь с 16 на 17 февраля пришло радостное известие, что первая связь между выходящими из окружения корпусами и передовыми частями 3-го танкового корпуса установлена. Противник, находившийся между ними, был буквально смят. 28 февраля мы узнали, что из котла вышло 30—32 тысячи человек. Так как в нем находилось 6 дивизий и одна бригада, при учете низкой численности войск это составляло большую часть активных штыков. Огромную боль нам причинило то, что большую часть тяжелораненных, выходивших из окружения, не смогли взять с собой. Генерал Штеммерман погиб во время боя. Таким образом, нам удалось избавить эти 2 корпуса от той судьбы, которая постигла 6-ю армию под Сталинградом. Конечно, при выходе из окружения большая часть тяжелого оружия и орудий застряла в грязи... Вырвавшиеся из котла дивизии пришлось временно отвести в тыл. Вследствие этого шесть с половиной дивизий из группы армий не принимали участия в боях, что еще более усложняло обстановку. Эта необходимость, однако, далеко отступала перед той радостью, которую доставляло удавшееся спасение, по крайней мере, личного состава обоих корпусов...» Правильно говорят: больше всего врут на охоте и на войне. Кто здесь говорит правду, кто преуменьшает, кто преувеличивает? Не будем гадать. Но возьмем мнение вроде бы объективного человека, историка, немца Курта Типпсльскирха. Вот что он пишет в своей книге «История второй мировой войны»: «Когда к 15 февраля наступательные силы деблокирующих войск истощились, окруженные корпуса получили приказ пробиваться в южном направлении, откуда навстречу им должен был наступать танковый корпус 1-й танковой армии. Блестяще подготовленный прорыв в ночь с 16 на 17 февраля не привел, однако, к соединению с наступавшим навстречу корпусом, т. к. продвижение последнего, и без того медленное из-за плохого состояния грунта, было остановлено противником...» Вот, как говорится, здесь поставлены все точки над "i". Нет никаких оснований подозревать Типпельскирха в каком-то преуменьшении или преувеличении. Но все-таки одного традиционного для немцев фактора и этот вроде бы объективный историк не избежал: обратите внимание, что остановило наступающий навстречу корпус — «плохое состояние грунта...» Не то, что наши части, авиация, артиллерия громили прорывающихся, а, видите ли, главная причина, по его мнению, была... в распутице. Распутица, действительно, сыграла определенную роль в атом сражении, потому остановлюсь на ней подробнее. Фельдмаршал Манштейн сетует, что она — одна из причин неудачных действий германских войск: «...при выходе из окружения большая часть тяжелого оружия и орудия застряли в грязи». Жуков об этом тоже пишет: "В связи с полной весенней распутицей на Украине это (наступление. — В. К.) было связано с величайшими трудностями. Особенно тяжело было сосредоточить снаряды, мины, бомбы, горючее и продовольствие непосредственно в войсковых частях. Немецкое командование считало, что советские войска не смогут в таких условиях наступать... На этом необоснованном (их) расчете мы и решили поймать врага... использовать оперативную внезапность..." Оба полководца, и Жуков, и Манштейн, говорят о распутице и грязище, наблюдая ее в бинокли или преодолевая в легковых машинах. Мне, будучи еще рядовым, пришлось на фронте хлебнуть этого лиха! Солдаты не только «накапливали боеприпасы и продовольствие», но еще шли вперед под огнем пулеметов, разрывами снарядов и бомбежкой самолетов. Они шли по колени в болотной жиже, а при близких разрывах еще и падали в эту грязь, вжимались в нее, давимые инстинктом сохранения жизни. Они вставали и не только шли дальше, а тянули на лямках и веревках за собой противотанковые пушки, зная, что без них танки опрокинут их при первой же контратаке. Что такое тянуть орудие по грязи выше колен, знает только тот, кто сам это испытал. Напрягаешься до того, что кажется, вот-вот лопнут жилы внутри твоего тела. Пушка не просто тянется за тобой, а сначала ты сам ногами своими погружаешься в жижу. И только когда почувствуешь твердую землю, упрешься в нее, да не один, а все вместе — расчет орудия и те, кто ему помогают, упрутся, да с криком, с матом поволокут, только тогда орудие поддастся, поползет вперед. Если лихо потянут, оно проскользит несколько десятков метров. А потом опять упираешься и рвешь до искр из глаз... Вот так и волокли себя и пушки. Да еще и танки откапывали. Бывало, он, могучий, горячий, забуксует, зароется гусеницами до самых подкрылков, вот матушка пехота быстренько пособит ему, подкопает спереди или сзади, он, сердешный, и выберется из колдобины. Танк бросить никак нельзя. Впереди пулеметы, они нас всех выстригут, если танки их не подавят. Танк — наш спаситель, у него гусеницы — расплющат, а его пушка сшибет пулемет, как только тот застрекочет. Так что танк — лучший друг пехотинца. Он только бы нас до рукопашной довел, а там мы себя покажем. Сколько злости в мае накапливается, пока по этой грязюке ныряем. Вроде бы уж и сил нет, все оставили, преодолевая жидкое, вязкое месиво, но как только замелькали вблизи каски и зеленые мундиры гитлеровцев, внутри будто какие-то дополнительные клапаны раскрываются — тут уж рвется из груди само собой: «Ура!» и «За Родину!» И мать и Бога — всех вспомнят! Тут уж нас не остановят ни пули, ни гранаты, что летят нам навстречу из немецкой траншеи. Если русская пехота добралась до бруствера вражеского окопа, ее никто не остановит, против нее ни одна армия не устоит. Страшен и беспощаден российский солдат в рукопашной, бьет он врага ловко, умело, самозабвенно... И только потом, закуривая самокрутку, весь в поту, еще не отдышавшись после схватки, оглядится вокруг и с ухмылкой сам же удивится и скажет: «Надо же — чего натворили!» Вот этого запредельного нечеловеческого умения одолеть распутицу, выкарабкаться из грязищи, будь она хоть по самые ноздри, вот этой способности у немецкого солдата не было. Ну а мне, полковому разведчику по профессии своей, еще до того как пройти через все вышеописанное, полагалось ночами, до начала наступления, не ходить, а ползать по этой грязи то за «языком», то отыскивая слабые места в обороне противника. Тут уж в полном смысле нахлебаешься болотной жижи. Вернешься с задания — свои не узнают: как черт грязный от бровей до подметок. Вот что мне хотелось добавить для полноты картины к сетованиям Манштейна на грязь и к использованию нами распутицы как элемента внезапности. 18 февраля столица салютовала победам наших войск под Корсунь-Шевченковским, и был опубликован такой приказ: «Приказ Верховного Главнокомандующего генералу армии Коневу: Войска 2-го Украинского фронта в результате ожесточенных боев, продолжавшихся непрерывно в течение 14 дней, 17 февраля завершили операцию по уничтожению 10 дивизий и одной бригады 8-й армии немцев, окруженных в районе Корсунь-Шевченковского. В ходе этой операции немцы оставили на поле боя убитыми 52 тысячи человек. Сдалось в плен 11 тысяч немецких солдат и офицеров...» Дальше перечисляются войска и имена генералов, под руководством которых была проведена эта операция, и сообщается о присвоении частям и соединениям почетных званий. Из Москвы позвонил Коневу Сталин и сказал: — Поздравляю с успехом. У правительства есть мнение присвоить вам звание Маршала Советского Союза. Как вы на это смотрите? Не возражаете? Можно вас поздравить? Конев ответил: — Благодарю, товарищ Сталин. — Представьте отличившихся командиров к наградам. У нас также есть соображения ввести новое воинское звание — маршал бронетанковых войск. Как ваше мнение на сей счет? — Позвольте представить к этому новому званию маршала бронетанковых войск Павла Алексеевича Ротмистрова. Он отличился в этой операции. — Я — за. И думаю, что мы еще присвоим такое звание товарищу Федоренко, начальнику бронетанковых войск. Конев в своих воспоминаниях пишет: «На второй же день самолетом мне доставили маршальские погоны, присланные'Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым. Это было и внимание, и поздравление, и бесценный подарок». Те, кто внимательно прочитал эту главу, наверное, несколько удивлены, почему Сталин как Верховный Главнокомандующий отмечает в своем приказе только 2-й Украинский фронт и Конева. Ведь окружение и уничтожение корсунь-шевченковской группировки вели два фронта: 1-й и 2-й Украинские — и руководил этими фронтами маршал Жуков. Что можно было сказать по поводу приказа Сталина как Верховного Главнокомандующего, оценивающего боевые действия в Корсунь-Шевченковской операции только как заслугу 2-го Украинского фронта под командованием Конева? Можно было, конечно, только развести руками, выразив этим непонимание происшедшего. Можно было вспомнить русскую поговорку: «Темна вода в облацех», имея в виду, что нам, простым смертным, неведомо, что там творится наверху, и этим объяснить происшедшее. Или еще одну: «Загадка сия — великая тайна есть». Но теперь уже прошло много времени, и все загадки и тайны давно раскрыты. Можно определенно высказать суждение и по поводу этого поступка Сталина. Я умышленно подчеркиваю — поступка, единоличного, именно Сталина, потому что кроме него никто такого решения принять не мог. Видимо, он сам так задумал. Что же за этим кроется? Сталин решил немножко проучить Жукова. Верховный занимался такой «воспитательной» политикой с маршалами. Мы уже знаем — не раз одергивал или ставил на место крупных военачальников. Вспомните, как он выговаривал Коневу за то, что тот дал возможность прорваться группировке противника из окружения. Может быть, у Сталина был такой же напряженный разговор с Жуковым? Может быть, Жуков не захотел приводить его в своих мемуарах? Мои предположения высказаны не просто так: есть документ, который дает для них основание. Вот текст телеграммы, которую Сталин послал Жукову по поводу того же случая прорыва части окруженных гитлеровцев:

"Тов. Юрьеву (псевдоним Жукова). Прорыв корсуньской группировки противника из района Стеблев в направлении Шендеровка произошел потому, что слабая по своему составу 27-я армия не была своевременно усилена. (Тут Сталин прямо упрекает Жукова в том, что у него так много сип, а он оставил слабую армию без усиления. — В. К.). Не было принято решительных мер к выполнению моих указаний об уничтожении в первую очередь стеблевского выступа противника, откуда, вероятнее всего, можно было ожидать попыток его прорыва... (Здесь, как видим, Сталин упрекает Жукова в прямом невыполнении его указания. — В. К.). Сил и средств на левом крыле 1-го Украинского фронта и на правом крыле 2-го Украинского фронта достаточно, чтобы ликвидировать прорыв противника и уничтожить корсуньскую его группировку... (В этом пункте Сталин еще раз упрекает Жукова в нераспорядительности; сип и средств у него много и на 1-м, и на 2-м Украинском фронтах, координацией которых он занимается. — В. К.). 12 февраля 1944 года. 16 час. 45 минут. Подписи: Сталин, Антонов".

В директиве Ставки за подписью тех же Сталина и Антонова от того же 12 февраля пункт, касающийся Жукова, был явным продолжением этой строгой телеграммы Верховного. Напомню пункт 2-й в директиве: «Товарища Юрьева освободить от наблюдения за ликвидацией корсуньской группировки немцев и возложить на него координацию действий войск 1-го и 2-го Украинского фронтов с задачей не допустить прорыва противника со стороны Лысинки и Звенигородки на соединение с корсуньской группировкой противника». Если еще раз внимательно перечитать этот пункт, то становится ясно, что он содержит своеобразное наказание для Жукова. Он освобождает маршала от руководства всей операцией, ему дают узкое направление — руководить только созданием внешнего окружения этой группировки и не допустить прорыва к ней извне. А теперь вспомните цитату из мемуаров фельдмаршала Манштейна, где он говорит, что 20—30 тысяч из окружения вырвались, что он эти дивизии посетил, что он их благодарил и отправил на переформирование. Несомненно, Сталину разведка докладывала о том, что часть сил из окружения вырвалась и что шедший навстречу окруженным 3-й танковый корпус достиг своей цели — соединился с пробивающимися. Значит, как бы ни было нам неприятно, Жуков, по сути дела, свою задачу не выполнил. Танковый корпус Манштейна пробился к окруженным и встретил их на пути. Конев свою часть операции тоже не выполнил: часть группировки противника вырвалась из внутреннего кольца, порученного ему. Не будем здесь углубляться в детали и пытаться бросить какую-то тень на Конева. Я не хочу этого делать. Конев получил звание маршала заслуженно. И до этого у него было много удачных операций, где он проявил себя как полководец. Но в отношении Жукова и по отношению к войскам 1-го Украинского фронта, которые операцию эту осуществляли, Сталин поступил несправедливо. Понятно желание упрекнуть Жукова, но несправедливость по отношению к целому фронту не следовало бы допускать. В целом Корсунь-Шевченковская операция — одна из крупных победных операций, в которой Сталин руководил боевыми действиями нескольких фронтов. Он повседневно направлял командующих фронтами и своего представителя Жукова на быстрое реагирование в изменениях обстановки. Опыт и искусство Верховного Главнокомандующего проявились в современной быстроразвивающейся динамике боев. Сам Сталин предусмотрел и осуществил эту динамичность — он послал для окружения противника с двух сторон 5-ю и б-ю гвардейские танковые армии, которые быстро замкнули кольцо. Создание внешнего фронта танкистами без стрелковых «медлительных» соединений было делом не только новым, но и рискованным. Однако Сталин компенсировал недостаток стрелковых частей путем активного применения авиации для поддержки и обеспечения танковых соединений: 2-я воздушная армия и!0-й авиационный корпус очень эффективно помогали осуществлять блокаду и уничтожение противника, совершив! 1 500 боевых вылетов. Летчики также снабжали танковые армии горючим и боеприпасами, для чего, кроме боевых, сделали 1200 «снабженческих» вылетов. Все расчеты Сталина на быстроту ради продолжения общего продвижения на Запад оправдались — он создал благоприятные условия выходу Советской Армии к границе страны.

На стороне противника...

Следует отметить, что в руководстве, и, в частности, в генеральном штабе сухопутных войск германской армии были достаточно трезвые головы, которые правильно понимали и оценивали происходящее. Сам новый начальник генерального штаба Цейтцлер, под руководством которого выходил «Бюллетень Генштаба по оценке положения на Восточном фронте», так выразил в нем свою точку зрения: «Противник, правильно расценивая соотношения сил, осознал свои возможности успеха в настоящее время и... будет стремиться продолжать свои наступательные операции без большой оперативной паузы. Силы у Красной Армии для этого достаточно... При существующем соотношении сил и боеспособности советских войск имеется опасность крушения всего Восточного фронта, если не удастся предотвратить и сдержать будущие операции по прорыву в самом начале их развития». Как видим, оценка нелицеприятная для себя и достаточно объективная. Это делает честь германскому генеральному штабу. Земля, как говорится, горела под ногами гитлеровцев не только на Востоке, но и на Средиземноморском театре военных действий. Союзники высадились сначала на Сицилии, а потом перебрались на континент, и вскоре Италия выбыла из войны, капитулировала. Да не только капитулировала, а 13 октября вновь созданное итальянское правительство Бодольо объявило войну Германии. Теперь Италия из союзника превратилась в противника, с которым тоже надо было вести вооруженную борьбу. Единственное, в чем не растерялся генеральный штаб сухопутных войск Германии, — ему удалось разоружить итальянские войска. За 24 часа было взято в плен 82 генерала, 13 тысяч офицеров, 402 тысячи унтер-офицеров и солдат. Таким образом, эти союзники, недавно составлявшие какую-то реальную силу, превратились в военнопленных, которых, правда, надо было кормить и охранять. Угроза высадки англо-американского десанта во Франции, через Ла-Манш, становилась все более реальной. Однако Гитлер сказал Геббельсу по этому поводу: — Англичане, без сомнения, ни на каких условиях не хотят большевистской Европы... Если они поймут... что имеют перед собой выбор только между большевизмом или сговорчивостью национал-социализма, они без сомнения выберут второе... Черчилль сам — старый антикоммунист, и его сотрудничество с Москвой покоится сегодня только на соображениях целесообразности. А поздравляя с Новым годом своих соотечественников, Гитлер сообщил народу: «Национал-социалистическое руководство полно решимости вести эту борьбу с крайним фанатизмом и до последней возможности». Теперь, втайне мечтая о заключении мира с союзниками, гитлеровские газеты и радио постоянно заговаривали на тему: «Третий рейх — бастион антикоммунизма», «Третий рейх — защитник Европы от большевистского нашествия». Гитлеровская разведка добыла достаточно широкую информацию о Тегеранской конференции и знала о том, что принято решение о высадке англо-американских войск в Западной Европе. В те дни, когда шли горячие бои на Правобережной Украине, за Днепром, главнокомандующий группой армий «Запад» Рунштедт был уже достаточно информирован о подготовке союзников. Опасения перед скорым вторжением были так велики, что гитлеровское командование даже подумывало о том, чтобы, сократив фронт на востоке, создать там непреодолимую оборону, а часть сил перебросить на запад для отражения вторжения. В «Вольфшанце» разрабатывались планы перенесения стратегических усилий с востока на запад, в них была заложена мысль Гитлера: решительно сбить вторгнувшиеся во Францию части союзников, чтобы они долго не могли повторить такую попытку. Зятем немедленно перебросить части с запада на восток, назад, на российский фронт, и там укрепить оборону, а может быть, предпринять в дальнейшем и наступательные действия. Однако ситуация сложилась совершенно противоположным образом. Союзники не высадились, а наши четыре Украинских фронта перешли в решительное наступление. 4 января фельдмаршал Манштейн прилетел в ставку фюрера, чтобы решить некоторые, как он считал, кардинальные вопросы. Главным из них было, конечно, сокращение фронта на Днепровской дуге, для того чтобы не рисковать силами, попадающими в окружение, а вывести их и организовать устойчивую оборону на другом, более западном рубеже. В этом отношении Манштейн был, конечно же, прав. Доказывая свою точку зрения, он сказал: «Намечаемые контрудары в лучшем случае временно устранят нависшую угрозу, однако ни в коем случае не смогут укрепить на длительный срок положение наших войск». Но, как пишет и Манштейн в своих воспоминаниях, Гитлер не был тем человеком, который видел необходимость далекого расчета при проведении операции. Более того, он даже в такой ситуации отвергал всякую мысль об оставлении Днепровской дуги. — Если мы уйдем с дуги, неизбежно оставление Крыма, а значит, и отход от нас Турции, а затем Болгарии и Румынии. С запада я могу перебросить к вам силы только тогда, когда будет ликвидирована попытка противника высадиться на побережье. Главное сейчас — выигрывать время, пока мы сформируем новые части и пока прояснится обстановка на западе. Да и среди союзников тоже немало противоречий. В один прекрасный день их блок может распасться. Следовательно, еще раз повторяю, главное — это выигрыш времени. Манштейн понимал, что политическими вопросами Гитлер сейчас его запутает и он ничего не добьется из того, ради чего приехал. Но надо было во что бы то ни стало развязывать узлы немедленно, и поэтому он попросил Гитлера уделить ему время для беседы с ним лично или в присутствии начальника генерального штаба. Гитлер очень насторожился и, не ожидая ничего хорошего от разговора с Манштейном наедине, все же сказал, чтобы остальные вышли из кабинета. Вышли все, включая и стенографиста. Остался только генерал Цейтцлер. Манштейн сказал: — Мой фюрер, я прошу вашего разрешения говорить совершенно открыто. — Пожалуйста, — холодно сказал Гитлер. — Надо ясно отдавать себе отчет, мой фюрер, в том, что чрезвычайно критическая обстановка, в которой мы сейчас находимся, объясняется не только неоспоримым превосходством противника. Она является также следствием того, как у нас осуществляется руководство военными действиями. Гитлер был просто ошарашен таким заявлением и так посмотрел на Манштейна, что тот навсегда запомнил этот взгляд. Вот что пишет Манштейн: «Я не припомню, чтобы я когда-нибудь наблюдал взгляд, который так передавал бы силу воли человека... Он уставился на меня такими глазами, как будто хотел своим взглядом заставить меня пасть ниц. Это была, так сказать, борьба без слов, длившаяся в течение нескольких секунд. Я понял, что взглядом своих глаз он запугал или, пользуясь, правда, не подходящим для этого случая выражением, „прижал к ногтю“ не одну свою жертву. Однако я продолжал и сказал ему, что из того, как у нас организовано руководство вооруженными силами, ничего не получается». Дальше Манштейн изложил Гитлеру уже не раз, как он говорит, предлагавшуюся идею, чтобы всеми боевыми действиями руководил один полновластный военачальник. Таким образом, он в открытую не говорил, но намекал Гитлеру, чтобы тот отказался от руководства боевыми действиями фронтов. На это Гитлер ему ответил: — Только я обладаю всеми средствами государственной власти и могу эффективно руководить военными действиями. Только я в состоянии решать, какие силы могут быть выделены для отдельных театров военных действий, и тем самым как на них нужно проводить операции. Только мне подчиняются все крупнейшие военачальники, и никому другому такой, например, как Геринг, подчиняться не будет. Никто не обладает таким авторитетом, как я. Даже мне не подчиняются фельдмаршалы! Не думаете ли вы, что вам они будут больше подчиняться? В случае необходимости я могу смещать их с занимаемых постов, никто другой не может иметь такой власти. То, чего хотел добиться Манштейн, — улучшения вопросов руководства операциями на Восточном фронте путем отхода Гитлера от этой должности, — не состоялось. ИМанштейн ни с чем вернулся на «свою» Днепровскую дугу. Боевые действия, как известно, складывались все сложнее и сложнее. У Манштейна уже не было сил для осуществления даже каких-то очень удачно им разработанных противодействий. У него уже, как он сам признавался, оставались только нумерации частей. А реальных сил у него уже не было. Потерпев фиаско в личном разговоре, Манштейн написал Гитлеру письмо и передал его через начальника генерального штаба. В основном в этом письме выдвигались те же вопросы, что и при конфиденциальной встрече с фюрером. 27 января в ставке Гитлера состоялось расширенное совещание, на котором присутствовали все командующие группами армий Восточного фронта, центральное руководство и высокие должностные лица из ставки фюрера. В своем докладе фюрер говорил об идеологическом обосновании войны. Говорил довольно долго и утомительно. Главной была мысль о том, что все военные должны безгранично подчиняться национал-социализму. С каким-то даже упреком к высшему командному составу, которому Гитлер, как известно, не доверял, он сказал: «Если судьба в этой борьбе на жизнь и смерть должна лишить мае победы и если эта война по воле Всевышнего должна закончиться для немецкого народа катастрофой, то вы, господа генералы и адмиралы... должны сражаться до последней капли крови за честь Германии. Я говорю, господа, что так должно быть». Гитлер сделан небольшую паузу и прошелся взором по генералитету, который сидел в первом ряду. И вот в этой паузе Манштейн вдруг бросил такую фразу: — Мой фюрер, оно так и будет! После этой реплики Манштейна пауза не только затянулась, а стала какой-то гнетущей. Дело в том, что эти слова многие присутствующие поняли по-разному. Одни восприняли это как патриотический всплеск в поддержку того, что сказал Гитлер («мы как один умрем за ваши идеи, фюрер»), другие — наоборот — восприняли это как иронию, что, мол, вот до того нас фюрер довел, что мы теперь действительно как один умрем, и ничего нам больше не остается. Гитлер после минуты явной растерянности сказал, чтобы снять напряжение: — Благодарю вас, фельдмаршал фон Манштейн! Затем он прервал свою речь, дальше говорить не стал. Был объявлен перерыв. Во время перерыва Манштейн пил чай в кабинете начальника генштаба Цейтцлера. Раздался телефонный звонок, и, коротко поговорив по телефону, Цейтцлер сказал Манштейну: «Вас просят зайти в кабинет фюрера». Когда Манштейн вошел в кабинет Гитлера, тот без всяких предисловий — видимо, тоже поразмыслив над репликой фельдмаршала, понял, наконец ее подлинный смысл, и поэтому вызвал его к себе, — заявил: — Господин фельдмаршал, я запрещаю перебивать меня во время речи, которую я держу перед генералами. Очевидно, вы сами не позволили бы делать это своим подчиненным. Манштейн не был готов к такому разговору, да и что скажешь, он действительно не позволил бы никому из своих подчиненных вести себя подобным образом. А Гитлер между тем, заряженный на большую обиду, не ограничился только замечанием по поводу той реплики, и продолжал: — Вы прислали мне несколько дней назад докладную записку об обстановке. Она, очевидно, имеет назначение, попав в журнал боевых действий, когда-нибудь позже оправдать вас перед историей? Это уже было скрытым оскорблением самого Манштейна, он понял это и попытался парировать: — Письма, которые я направляю лично вам, естественно, не фиксируются в журнале боевых действий. Это письмо я направил с курьером через начальника генерального штаба. Я прошу меня извинить, если я сейчас употреблю английское слово. По поводу ваших слов я могу сказать: я джентльмен. Наступила длительная пауза, Гитлер долго думал, но потом, не найдя ничего другого, сказал: — Благодарю вас. На этом разговор с фюрером закончился. В обоих случаях — и с той репликой в зале заседания, и здесь, после заявления Манштейна о его джентльменстве, — верх вроде бы остался за Манштейном. Это понимал и Манштейн, но он был уверен, что это ему просто так с рук не сойдет.