Птенцы «гнезда» Франца‑Иосифа 3 страница

И даже видный украинизатор 1920‑х годов историк М.Яворский признавал: «Акт от 18 июля 1863 г. был реакцией не так против украинского языка, как против использования его в качестве средства революционной пропаганды, которая тогда проводилась хлопоманами. Только с этой стороны и были мотивы акта Валуева».

Кроме того, известно, что валуевский циркуляр открыто поддержал крупнейший на то время украинский писатель А.Стороженко. Вряд ли он стал бы это делать, если б запрет был направлен против литературы (представителем которой Стороженко являлся), а не против политики.

Вероятно, будет уместно привести и упоминание о «преследовании украинства», содержащееся в мемуарах М.С.Грушевского. В 1876 г., как раз через несколько недель после Эмского указа, он приехал с родителями на Украину. О новом запрете уже было известно (не опубликованный в печати, текст указа был разослан по всем инстанциям и быстро стал достоянием гласности). Грушевский пребывал еще в совсем юном возрасте, но, по собственному признанию, «тогда уже имел ухо достаточно настроенное на все украинское и видел людей, которые любили свою украинскую стихию». Тем не менее, он так и не услышал, чтобы кто‑то возмущался «варварским запретом». Как ни в чем ни бывало, люди собирались, пели народные песни, обсуждали новости, в том числе и политические, но никто не выглядел угнетенным. «Я не припоминаю себе, что б кто‑нибудь говорил про какое‑то ошеломление от этого удара. Вспоминали разные курьезы, на которые приходилось пускаться, обходя запреты, но долгими и фатальными их, кажется, никто не считал». М.С.Грушевский объяснял это тем, что «люди редко оценивают или даже чувствуют правильно то, что происходит перед ними», а также тем, что это были обычные люди («обыватели»), пусть и любящие Украину, но далекие от политики.

Позднее Михаил Сергеевич пообщался и с представителями украинских политических кружков, много узнал об их тогдашней работе, планах, направленных на отрыв Украины от Великороссии, и (об этом он тоже напишет в своих воспоминаниях) признал, что все эти планы и «тактические линии» были «разбиты и спутаны зловещим указом 1876 года». Так были ли оправданы валуевский циркуляр и Эмский указ с точки зрения государственных интересов, а не интересов политиканствующих демагогов? Вопрос, думается, риторический.

«Поднимать малорусский язык до уровня образованного, литературного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии – была мысль соблазнительная, но её несостоятельность высказалась с первого взгляда, – констатировал Н.И Костомаров. – Язык может развиваться с развитием самого того общества, которое на нём говорит; но развивающегося общества, говорящего малороссийским языком, не существовало; те немногие, в сравнении со всею массою образованного класса, которые, ставши на степень, высшую по развитию от простого народа, любили малорусский язык и употребляли его из любви, те уже усвоили себе общий русский язык: он для них был родной; они привыкли к нему более, чем к малорусскому, и как по причине большего своего знакомства с ним, так и по причине большей развитости русского языка перед малорусским, удобнее общались с первым, чем с последним. Таким образом, в желании поднять малорусский язык к уровню образованных литературных языков было много искусственного. Кроме того, сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский… При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный, потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и житейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумышленно».

«На наш взгляд, в школе и учебной литературе почти нет места малорусскому наречию, и народ сам, становясь грамотным, чувствует инстинктивное влечение к усвоению общерусского литературного языка и нередко интересуется более произведениями на последнем, чем малорусскими книжками» – вторил Костомарову известный украинский литературовед и языковед Н.П.Дашкевич.

Многим ли отличаются эти мнения знаменитых учёных‑украинцев, которых невозможно заподозрить в желании притеснить язык и культуру своего народа, от точки зрения, высказанной в циркуляре Валуева и подкреплённой Эмским указом? Очевидно, что распространённость на Украине русского литературного языка и нераспространённость сочинённого по инициативе польских деятелей «украинского литературного языка» объяснялась вполне естественными причинами, а не какими‑либо запретами и преследованиями. Малорусскую литературу никто не запрещал. Произведения украинских писателей, не только представителей российской Украины (Тараса Шевченко, Марка Вовчка, Панаса Мирного, Ивана Нечуя‑Левицкого и других), но и галичан (Ивана Франка, Юрия Федьковича) печатались и распространялись и в Малороссии, и в Великороссии. Видный участник украинофильского движения Д.Дорошенко, составивший библиографический указатель произведений «народной украинской литературы», изданных в 1894–1904 годах (когда ещё действовали положения Эмского указа), признавал, что в этот период «вышло довольно значительное количество украинских книг».

Другое дело, что авторы таких книг, пропагандируя украинский язык, сами оставались русскоязычными. Невероятно, но факт: русский язык был родным для большинства украинских писателей дореволюционной поры от Ивана Котляревского до Панаса Мирного. (Сомневающиеся могут открыть хотя бы собрание сочинений того же Панаса Мирного и посмотреть, на каком языке переписывался он со своими детьми. Или почитать опубликованные черновики писателя, чтобы убедиться на каком языке составлял он планы своих украиноязычных произведений). И известный украинофил поэт Павло Грабовский имел все основания написать Ивану Франко: «У нас по Украине много таких, которые пишут по‑украински, а говорят по‑московски». Грабовский спрашивал, так ли обстоит дело в Галиции? А в Галиции с языком была особая история.

 

Птенцы «гнезда» Франца‑Иосифа

 

Сегодня трудно представить, что ещё в конце XIX – начале XX веков коренное население западноукраинских земель (Галиции, Буковины, Закарпатья), находившихся тогда в составе Австро‑Венгрии, в национальном отношении не отделяло себя от великороссов и признавало родным русский язык. На русском языке творили местные писатели, выходили газеты, издавались книги. «Русский литературный язык различается от нашего галицко‑русского наречия (говора) единственно немногими меньше понятными словами и иным выговором где‑яких букв… – отмечалось в галицких учебниках грамматики. – Но мимо тех различий народ на всем том неизмеримом пространстве (речь шла о территории от Карпат до Камчатки – Авт.)… говорит одним и тем же русским языком, лишь одни с одним выговором, а другие – с другим».

Все это очень тревожило австрийское правительство, не без оснований опасавшегося, что языковая близость восточных провинций Австрийской империи с Россией, в конце концов приведет к их воссоединению. Ещё в начале ХIX века, когда львовский митрополит обратился к властям с просьбой разрешить преподавать в народных школах для галицко‑русского населения на местном наречии (а не на польском языке), галицкий губернатор Гауер ответил, что такая мера нежелательна по «политическим причинам», поскольку народные говоры галичан являются «разновидностью русского языка». В том же духе высказался позднее наместник австрийского императора в Галиции граф Голуховский (поляк по национальности). Он заявил, что введение в галицкие школы народного языка будет стимулировать интерес учащихся к произведениям русской литературы, усилит тяготение населения к России, даст «лозунг к русификации края» и, в конце концов, приведёт к воссоединению галицких земель с Россией.

Австрийское правительство всячески препятствовало распространению в стране книг на русском языке. В 1822 году был даже запрещен их ввоз из России (за 54 года до того, как Эмский указ запретил ввоз книг из Австрии в Россию), что, однако, не считается сегодня притеснением украинской культуры. Когда в 1837 году М.С.Шашкевич, Я.Ф.Головацкий, И.М.Вагилевич выпустили знаменитый впоследствии сборник «Русалка Днестровая», власти конфисковали весь его тираж (кроме нескольких десятков экземпляров, которые удалось спрятать), а издателей обвинили в русофильстве. (Нынешние «национально сознательные» авторы старательно пытаются записать Шашкевича, Головацкого и Вагилевича в активисты украинского движения и также старательно умалчивают о русской позиции этих деятелей, которая, однако, была столь очевидной, что современники даже называли их «николаевцами», сторонниками российского императора Николая І). Точно так же попал под подозрение австрийских властей и первый галицкий историк Д.Зубрицкий, еще в 1830 году опубликовавший во Львове оду Гавриила Державина «Бог» и заявивший, что язык Державина и есть тот самый литературный язык, на который стоит равняться галичанам. Одним словом, вся австрийская политика была направлена на то, чтобы заставить жителей Галицкой, Буковинской, Угорской Руси (Угорской Русью называлось Закарпатье) забыть о своем русском происхождении. Так продолжалось до 1848 года.

Вспыхнувшая в этом году революция смела запретительные барьеры и способствовала национальному возрождению всех населявших Австрийскую империю народов. Затронул этот процесс и Галицию. Но если активизация здесь польского национального движения вылилась в революционные выступления против австрийцев, то русские галичане, отчасти потому, что были проникнуты консервативными настроениями, отчасти из‑за нежелания поддерживать поляков, в волнениях не участвовали.

Это обстоятельство натолкнуло правительственных чиновников на мысль использовать русско‑польские противоречия в своих целях. Глава австрийской администрации в Галиции граф Ф.С.Стадион фон Вартгаузен вызвал к себе представителей русского движения и заявил им, что если галичане будут по‑прежнему считать себя одной нацией с великороссами, то властям не останется ничего другого, кроме как договориться с поляками и вместе бороться с русскими. Однако, в случае согласия галицко‑русского населения объявить себя самостоятельной национальностью, оно может рассчитывать на помощь Вены и лично его, графа Стадиона.

В тогдашних условиях у галичан не было выбора. Появилось на свет заявление: «Мы – не русские, мы – рутены», провозглашавшее существование отдельной «рутенской» народности (наименование «украинцы» было пущено в ход позднее). Помимо чисто политических обещаний верности австрийскому императорскому дому, представители русских галичан брали на себя обязательство вырабатывать самостоятельный литературный язык, отличный от принятого в России. Со своей стороны, власти поддерживали «рутенов», используя их против поляков. При этом некоторое время Вена колебалась между двумя вариантами: создавать из галичан совершенно независимую народность или признать их национальное единство с русскими малороссами и «творить» малорусскую нацию. Остановились на втором варианте, который, по мнению венских стратегов, позволял не только защититься от русской угрозы в Галиции, но и, при благоприятном стечении обстоятельств, присоединить к Австрии часть российской Малороссии. Однако жизнь очень скоро разрушила теоретические построения австрийских политиков. В 1849 году само существование Австрийской империи оказалось под угрозой из‑за венгерской революции. Потерпев поражение в битвах с восставшими, австрийцы вынуждены были обратиться за помощью к России.

Николай I двинул армию против революционеров. Пути русских войск пролегали через Галицию и Закарпатье, где они были восторженно встречены населением. «Чем глубже проникали мы в Галицию, тем радушнее встречали приём не только от крестьян, но и со стороны интеллигенции… – вспоминал участник похода П.Алабин. – Нас ждала, нами восхищалась, нами гордилась, торжествовала и ликовала при нашем вступлении в Галицию партия русинов, составляющих три части всего населения Галиции». П.Алабин свидетельствовал, что, несмотря на то, что в говоре галичан ощущались польские языковые влияния, русские солдаты и местные жители хорошо понимали друг друга. «Русский народ в Галиции все время польского над ним владычества хранил неприкосновенно свои обычаи, свой русский язык, конечно, несколько в искажённом виде (на котором теперь пишутся, однако, стихи, песни, значительные литературные произведения, учебники, даже издается газета «Зоря Галицка»), но религия его предков исказилась унией. Впрочем, униатские ксендзы русинов, может быть, разделяя сочувствие к нам своей паствы, по‑видимому, искренно нам преданы. Многие из них приходили поближе познакомиться с нами, откровенно нам высказывая, что они гордятся нами, как своими братьями, перед немцами и поляками и сопровождали нас приветами и благословениями».

О том же писал крупнейший закарпатский краевед П.Сова, который отмечал, что обстановка вокруг русской армии в Закарпатье была такова, что «многие солдаты были даже убеждены, что они находятся ещё в России, и спрашивали, где ж будет, наконец, земля неприятельская, мадьярская». Национальное единство галичан и угрорусов с остальными частями русского народа было наглядно продемонстрировано еще раз. Многие жители Галиции, Закарпатья и Буковины надеялись, что Россия использует благоприятный момент и включит в свой состав эти земли. Но император Николай I, выполняя свои обещания, не стал покушаться на владения австрийского монарха Франца‑Иосифа. Подавив революцию, русские войска покинули территорию соседнего государства.

Тем не менее, русское (именно русское, а не «рутенское» или «украинское») возрождение продолжалось. Особенно заметно это было в литературной жизни. «Едва начала Русь в Австрии возрождаться, оказалось, что её литература не ступит ни шагу без словаря Шмидта (русско‑немецкий словарь – Авт.), что этот словарь русский как для Львова, так и Петербурга, что в нем собраны сокровища действительно литературного, письменного языка» – отмечала галицкая пресса.

Вена терпела происходящее несколько лет. Власти даже стали издавать в Галиции печатный орган «Вестник краевого правительства», где рядом с текстом указов и распоряжений на государственном немецком языке для местного населения публиковался их перевод на народный язык, близкий к русскому литературному. Но стоило России в 1854 году подвергнуться соединенной англо‑франко‑турецкой агрессии, поведение Австрии резко переменилось.

Даже закоренелые русофобы были удивлены черной неблагодарностью, проявленной императором Францем‑Иосифом по отношению к стране, только что спасшей его от революции. Австрийская армия была направлена к границам России, а Петербургу предъявлен ультиматум: уступить требованиям интервентов. (Позиция Австрии сыграла решающую роль в неблагоприятном для Российской Империи исходе Крымской войны).

Резко изменилась и национальная политика. Стали закрываться русскоязычные газеты. На галицко‑русских общественных деятелей оказывалось давление. Их вновь пытались заставить отказаться от единства с Россией, изменить свой язык, сделав его непохожим на русский, упрекали в нарушении обещаний 1848 года. «Рутены не сделали, к сожалению, ничего, чтобы надлежащим образом обособить свой язык от великорусского, так что приходится правительству взять на себя инициативу в этом отношении», – заявил наместник Франца‑Иосифа в Галиции А.Голуховский.

Галичане оправдывались, объясняли сложившуюся языковую ситуацию объективной реальностью. «Что наш язык похож на употребляемый в Москве, в том мы не винны, – говорил на заседании галицкого сейма выдающийся писатель и общественный деятель священник Иоанн Наумович. – Похожесть нашего языка с московским очевидна, потому что они оба опираются на общие основания и правила». И.Наумович напоминал, какой огромный вклад в разработку русского литературного языка внесли малорусы, и пояснял, что, принимая этот язык, «мы берём назад свою собственность. Похожесть нашего языка с языком всей Руси не уничтожит никто в мире – ни законы, ни сеймы, ни министры».

Также и профессор Львовского университета, возглавлявший там кафедру малорусской литературы, бывший издатель «Русалки Днестровой» Я.Ф.Головацкий указывал: «Галицкие русины не пишут, да и не могут писать по‑великорусски по той естественной причине, что не знают великорусского языка (т. е. народного наречия Великороссии – Авт.) и не имеют возможности изучить его. Русины пишут таким языком, какой они успели выработать, приняв в основу свой народный язык и язык книжный русский, признавая этот последний языком не московским, а общерусским. Русины того мнения, что русский книжный язык возник в Южной Руси и только усовершенствован великорусами». Того же мнения придерживались и другие галицкие ученые, писатели, журналисты, общественные деятели (Н.Устиянович, Б.Дедицкий, А.Петрушевич и др.) «Литературный русский язык должен быть один, – утверждал, например, редактор львовской газеты «Слово» В.Площанский, – …Что Русь делится на части, еще ничего не значит, – она всегда составляет одну целость, как Великая и Малая Польша составляют одну Польшу с одним литературным языком».

Но в Вене не желали слушать аргументы и объяснения. Выискав среди галичан нескольких морально нечистоплотных субъектов, соблазнившихся денежными подачками и обещаниями быстрой карьеры, власти принялись спешным образом создавать «рутенское» движение (австрийскую разновидность украинофильства), которое приняло название «молодой Руси». В противовес старорусской партии, исповедовавшей «старые» взгляды о национальном единстве малороссов, великороссов и белорусов, «молодые» признавали свое родство лишь с российскими малороссами и силились отмежеваться от остальных ветвей русской нации. С этой целью они провозгласили строительство самостоятельной малорусской литературы и языка.

Новое движение сразу же получило мощную поддержку правительства. В то время как «старорусов» подвергали всевозможным преследованиям, деятельность «молодых» протекала в атмосфере наибольшего благоприятствования. О них заботились, их щедро финансировали и, главное, натравливали на местных «кацапов», «москалей», «предателей» (как обзывала сторонников национального единства с Россией правительственная пропаганда). «Пустить русина на русина, дабы они сами себя истребили» – так в узком кругу формулировал эту политику граф Голуховский.

Но как ни старались «молодые рутены» приобрести влияние среди местного населения, как ни помогали им в этом представители властей, все попытки заканчивались провалом. Галичане, за очень небольшим исключением, оставались русскими и подчеркивали это при каждом удобном случае. Например, когда после разгрома в России польского восстания 1863 года, галицкие поляки объявили траур по погибшим повстанцам, галицко‑русское население Тернополя устроило грандиозный «русский бал» в честь победы, что до крайности обострило отношения между русскими и польскими жителями города.

«Трехмиллионный народ наш русский, под скипетром австрийским живущий, есть одною только частью одного и того же народа русского, мало‑, бело‑ и великорусского» – говорилось в принятой в марте 1871 года программе «Русской Рады» – организации, представлявшей тогда интересы всего галицко‑русского населения (лишь в 1885 году галицкие украинофилы образовали отдельную «Народну Раду»).

Убедившись в бессилии «молодых», Вена обратилась за помощью к деятелям польского движения. Справедливости ради, надо сказать, что поляки (успевшие после революции 1848 года помириться с властью) восприняли рутенскую затею без энтузиазма. Они хотели видеть Галицию исключительно польской, и если русское движение вызывало у них ненависть, то рутенское (украинское) – насмешку («рутенская национальность» была для них выдумкой графа Стадиона и ничем больше). «О, как могущественны были бы государства, если бы министерскими декретами можно было б высиживать народы, как курица высиживает цыплят, – упражнялся в остроумии на заседании галицкого сейма польский депутат Лешек Борковский. – Тогда можно бы указом сотворить национальность перемышльскую, тернопольскую, бережанскую и т. д.».

Лишь вмешательство польских эмигрантов из России побудило галицких поляков принять участие в австрийских замыслах. Специально прибывший в Галицию из Парижа один из лидеров польского движения Генрих Яблонский (уроженец российской Малороссии) объяснил местным соратникам выгоду, которую можно извлечь из создания «рутенской нации». По его словам, вместо насмешек над «рутенами», следует «прививать у них сознание национальной отдельности от великороссов для солидарной деятельности против России».

Уже в XX веке, после восстановления независимой Польши, об этом же напишет другой известный польский деятель, соратник Ю.Пилсудского В.Бончковский. Он заявлял, что для поляков не имеет значения, действительно ли существует отдельная украинская народность или это только этнографическая разновидность русской нации: «Если бы не существовал украинский народ, а только этнографическая масса, то следовало бы помочь ей в достижении национального сознания. Для чего и почему? Потому, чтобы на востоке не иметь дела с 90 млн. великороссов плюс 40 млн. малороссов, неразделённых между собой, единых национально».

Поляки взялись за «розбудову» малорусской (украинской, рутенской) нации и прежде всего, за создание «самостийного» украинского языка. «Все польские чиновники, профессора, учителя, даже ксендзы стали заниматься по преимуществу филологией, не мазурской или польской, нет, но исключительно нашей, русской, чтобы при содействии русских изменников создать новый русско‑польский язык» – вспоминал крупнейший общественный деятель Угорской Руси А.И.Добрянский.

Начали с правописания. Поначалу просто хотели перевести всю письменность в Галиции, Буковине и Закарпатье на латинский алфавит. Но массовые протесты населения и сознание, что все‑таки нужно создавать самостоятельный язык, а не сливать местные наречия с языком польским, заставили отказаться от таких намерений. Тогда взялись за «реформирование» грамматики. Из алфавита были изгнаны буквы «ы», «э», «ъ», введены буквы «є» и «ї», а чтобы население признало перемены, измененный алфавит приказом сверху завели в школах. Целесообразность этой азбучной «реформы» мотивировалась тем, что подданным австрийского императора «и лучше, и безопаснее не пользоваться тем самым правописанием, какое принято в России».

Интересно, что против «реформаторов» выступил сам изобретатель самостийного правописания П.А.Кулиш, чье изобретение (правда, в несколько модернизированном виде) теперь активно использовалось в Галиции. «Клянусь, – писал Пантелеймон Александрович галицкому украинофилу О.Партицкому, – что если ляхи будут печатать моим правописанием в ознаменование нашего раздора с Великой Русью, если наше фонетическое правописание будет выставляться не как подмога народу к просвещению, а как знамя нашей русской розни, то я, писавши по своему, по украински, буду печатать этимологической старосветской орфографией. То есть – мы себе дома живем, разговариваем и песни поем не одинаково, а если до чего дойдет, то разделять себя никому не позволим. Разделяла нас лихая судьба долго, и продвигались мы к единству русскому кровавой дорогой и уж теперь бесполезны лядские попытки нас разлучить».

Однако мнение прозревшего Кулиша поляков уже не интересовало. «Реформа» продолжалась. Вслед за правописанием настал черед лексики. Из литературы и словарей изгонялось всё, что хоть отдаленно напоминало русский язык. Образовавшиеся пустоты заполнялись заимствованиями из польского, немецкого и других языков или просто выдуманными словами. «Большая часть слов, оборотов и форм из прежнего австро‑рутенского периода оказалась «московскою» и должна была уступить место словам новым, будто бы менее вредным, – рассказывал о том времени один из бывших украинофилов. – «Направление» – вот слово московское, не может дальше употребляться – говорили «молодым», и те сейчас ставят слово «напрям». «Современный» – также слово московское и уступает место слову «сучасный», «исключительно» заменяется словом «выключно», «просветительный» – словом «просвітний», «общество» – словом «товариство» или «суспільство»….

Усердие, с каким подстрекаемые властью украинофилы отрекались от слов родного языка, вызывало удивление ученых‑филологов, причем не только русских. «Галицкие украинцы не хотят принять в соображение, что никто из малороссов не имеет права древнее словесное достояние, на которое в одинаковой мере Киев и Москва имеют притязание, легкомысленно оставлять и заменять полонизмами или просто вымышленными словами, – писал профессор славистики Берлинского университета, А.Брикнер (поляк по национальности). – Я не могу понять, для чего в Галичине несколько лет назад анафемизировано слово «господин» и вместо него употребляется слово «добродій». «Добродій» – остаток патриархально‑рабских отношений и мы его не выносим даже в польщизне».

Но причины языковых перемен нужно было, конечно, искать не в филологии, а в политике. (Надо сказать, что «изобретение» отдельного «украинского языка» вовсе не было чем‑то из ряда вон выходящим. Когда немцы принялись германизировать захваченную ими Силезию, они начали с гонений на польский литературный язык и с создания на основе местных народных говоров отдельного «силезского языка». Точно также, после захвата Австро‑Венгрией Боснии, австрийские правящие круги пытались отделить в национальном отношении боснийских сербов от сербов в самой Сербии и стимулировали создание «боснийского языка», отдельного от сербского. Украинский языковой проект не был ни первым, ни последним, а только самым далеко зашедшим).

Затронула языковая «реформа» и сферу управления. В 1891 году Краевый выдел (правление) Галиции, состоявший в основном из поляков, обратился со специальным меморандумом в министерство внутренних дел. В документе отмечалось, что издававшийся в Вене специально для Галиции «Вестник законов державных» и другие официальные публикации печатаются на «языке, составляющем смесь церковно‑славянского и великорусского языков». Чиновники указывали, что государственный интерес Австро‑Венгрии «настоятельно требует очищения галицко‑русского языка от великорусского влияния» и просили МВД «о скорейшем устранении доказанных несообразностей». Разумеется, «несообразности» были устранены.

Об изменениях в австрийской языковой политике наглядно можно было проследить на примере мемориальных досок на здании черновицкой ратуши. Если на водруженных в 1873 и 1888 гг. (соответственно в ознаменование 25‑летия и 40‑летия со дня восшествия на престол Франца‑Иосифа) мемориальных досках надписи были сделаны на немецком, румынском и русском языках, то на третьей доске, водруженной в 1898 г. (на 50‑летие), место русского языка занял украинский.

В сфере образования в Галиции непосредственно за «чисткой» языка надзирал польский деятель Ян Добжанский, обращавший особое внимание на школьные учебники. Он проявил чрезвычайное усердие, и после тотальной проверки всех учебных книг всё ещё не мог успокоиться, ему продолжало казаться, что «в учебниках школьных остались «москвитизмы». Напрасно конференции народных учителей, состоявшиеся в августе и сентябре 1896 года в Перемышлянах и Глинянах, отмечали, что после массовых замен одних слов другими и «реформы правописания» школьные учебники стали непонятны не только для учащихся, но и для учащих. Напрасно заявляли они, что теперь «необходимо издание для учителей объяснительного словаря». Польские реформаторы галицко‑русского наречия были непреклонны. Недовольных учителей увольняли из школ. Чиновников, указывающих на абсурдность «перемен», смещали с должностей. Писателей и журналистов, упорно придерживающихся «дореформенного» правописания и лексики, объявляют «москалями» и подвергают травле. «Наш язык идёт на польское решето, – замечал И.Наумович. – Здоровое зерно отделяется как московщина, а высевки остаются нам по милости».

В этом отношении интересно сопоставить первые и последующие издания сочинений Ивана Франко. Многие слова из произведений писателя, изданных в 1870–1880–е годы: «взгляд», «воздух», «войско», «вчера», «жалоба», «много», «невольник», «но», «образование», «ожидала», «осторожно», «переводить», «писатель», «сейчас», «слеза», «случай», «старушка», «угнетенный», «узел», «хоть», «читатели», «чувство» и многие другие в позднейших изданиях оказались замененными на «погляд», «повітря», «військо», «вчора», «скарга», «багато», «невільник», «але», «освіта», «чекала», «обережно», «перекладати», «письменник», «зараз», «сльоза», «випадок», «бабуся», «пригноблений», «вузол», «хоч», «читачі», «почуття» и т. д… «Франкознавцы» потом поясняли, что Иван Яковлевич сделал это для того, чтобы его произведения стали понятными не только в Галиции, но и по всей Украине. Вряд ли такое объяснение можно признать удовлетворительным. Если слова «писатель», «много», «угнетенный» и др. были понятны галичанам, то уж тем более понимали их на Востоке Украины.

Известно и другое. Молодой, ещё не заполитизированный Франко писал тем языком, какой слышал в народе, и не отделял себя от русской (общерусской) культуры. Позже, увлёкшись политикой, он поддержал создание нового языка и стал «чистить» свои сочинения от «устаревших» слов. Всего в 43 проанализированных специалистами произведениях, вышедших при жизни автора двумя и более изданиями, насчитали более 10 тыс. (!) изменений. Причем не все они сделаны лично писателем. Иван Яковлевич не успевал уследить за всеми тонкостями австро‑польской языковой политики и часто не знал, какое из народных слов еще можно считать родным, а какое уже объявлено «москализмом». Поэтому он вынужден был принимать «помощь» «национально сознательных» редакторов, которые, конечно, старались вовсю.