Пробуждение мистера Хупдрайвера

 

Мистер Хупдрайвер зашевелился, открыл глаза, бессмысленным взором уставился в пустоту и зевнул. Постельное белье было тонкое и ласкало своим прикосновением. Он повернулся, устремив к потолку острый нос, вздымавшийся над жидкими усиками и выделявшийся своею краснотой на белом лице. Нос этот сморщился, когда мистер Хупдрайвер снова зевнул, и опять пришел в спокойное состояние. На какое‑то время все успокоилось. Но постепенно к мистеру Хупдрайверу стала возвращаться память. Тогда из‑под простыни выглянул клок светлых, словно бы пыльных волос и сначала один водянисто‑серый удивленный глаз, потом другой; постель заколебалась, и вот он перед вами – тощая шея вылезла из‑под прижатого к груди одеяла, взор блуждает по комнате. Он прижимал к себе одеяло, думается, потому, что ночная рубашка его осталась в Богноре в брошенном там мешке из американского брезента. Он в третий раз зевнул, протер глаза, облизнул губы. Теперь он вспомнил почти все: поиски следов, гостиницу, его отчаянно‑смелое вторжение в столовую, головокружительное приключение во дворе, лунный свет. Тут он отбросил одеяло и сел на краю кровати. Снаружи доносился стук открываемых ставен и распахиваемых дверей, цокот копыт и грохот колес по мостовой. Он взглянул на часы. Половина седьмого. Он снова окинул взглядом роскошно обставленную комнату.

– Боже! – воскликнул мистер Хупдрайвер. – Это, значит, был не сон.

«Интересно, – подумал мистер Хупдрайвер, потирая розовую ступню, – сколько же они берут за такие чертовски роскошные комнаты!»

Он задумался, теребя свои жидкие усики. И вдруг беззвучно рассмеялся. «Вот это была быстрота! Влететь и стащить девушку прямо у него из‑под носа! Тут все было рассчитано. Что там бандиты на большой дороге! Или налетчики! Раз – и все! А ему сейчас, наверно, чертовски кисло! И ведь было все на волоске – там, на дворе!»

Тут ход его мыслей внезапно прервался. Брови его поднялись, и нижняя челюсть отвисла.

– Позволь‑те! – произнес мистер Хупдрайвер.

До сих пор это ему не приходило в голову. Возможно, вы поймете, почему, если вспомните, как стремительно разворачивались события накануне. Но при дневном свете все яснее видно.

– Черт возьми, – продолжал он вслух, – ведь я же украл этот проклятый велосипед.

– Ну и что? – спросил он, и лицо его само дало ответ на этот вопрос.

Тут он снова подумал о Юной Леди в Сером и попытался представить себе происшедшее в более героическом свете. Но рано утром да еще на голодный желудок (что со свойственной им прямолинейностью неизменно подчеркивают врачи) героическое рождается труднее, чем при лунном свете. Накануне вечером все выглядело так прекрасно, так сказочно и вместе с тем вполне естественно.

Мистер Хупдрайвер протянул руку, взял свою спортивную куртку, положил ее к себе на колени и вынул из карманчика для часов деньги.

– Четырнадцать шиллингов и шесть пенсов, – промолвил он, держа монеты в левой руке, а правой поглаживая подбородок. Он проверил на ощупь, цел ли бумажник в нагрудном кармане. – Значит, пять фунтов, четырнадцать шиллингов и шесть пенсов, – оказал мистер Хупдрайвер. – Вот все, что осталось.

Продолжая держать на коленях спортивную куртку, он вновь погрузился в раздумья.

– Тут мы как‑нибудь обойдемся, – молвил он. – Вот велосипед – это дело похуже. Но в Богнор возвращаться не к чему. Можно, конечно, отослать машину назад с посыльным. Поблагодарить за прокат. Больше, мол, не нужна… – Мистер Хупдрайвер усмехнулся и принялся мысленно составлять потрясающее по своей наглости письмо: «Мистер Дж.Хупдрайвер шлет привет…» Но серьезность скоро возобладала в нем.

«Я мог бы, конечно, за час съездить туда и обменять велосипеды. Моя старая галоша уж очень плоха. Но он, конечно, кипит от злости. И может даже засадить меня в тюрьму. И тогда она снова очутится в прежнем положении, даже еще в худшем. Я же все‑таки ее рыцарь. А это осложняет дело».

Взор его, блуждая по комнате, остановился на губке. «Интересно, какого черта они ставят в спальню блюдца со взбитыми сливками?» – промелькнуло у него в голове.

«Так или иначе, самое лучшее – убраться отсюда побыстрее. Она, очевидно, вернется домой, к своим друзьям. Но с этим велосипедом чертовски получилось неприятно. Чертовски неприятно».

Он вскочил на ноги и с внезапно пробудившейся энергией приступил к туалету. И тут он вдруг с ужасом вспомнил, что все необходимое для этого осталось в Богноре!

– О господи! – произнес он и тихонько свистнул. – Подведем итог прибылям и потерям. Прибыль: сестричка с велосипедом впридачу. Во что это мне обошлось? В общем недорого: зубная щетка, щетка для волос, фуфайка, ночная рубашка, носки и всякая мелочь.

– Постараемся как‑нибудь выкрутиться. – Надо было причесаться, и он попытался пригладить взлохмаченные вихры руками. Результат получился весьма плачевный. – Надо, очевидно, выскочить и побриться, купить гребенку и прочее. Опять деньги! Я, правда, пока еще не очень оброс.

Он провел рукой по подбородку, пристально посмотрел на себя в зеркало, тщательно подкрутил жиденькие усики. И погрузился в созерцание своей красоты. Посмотрел на себя в профиль – справа и слева. И на лице его отразилась досада.

– Сколько ни смотри, ничего не изменишь, Хупдрайвер, – сказал он. – Хилый ты парень. Плечи узкие. Тщедушный какой‑то.

Он уперся пальцами в туалетный столик и, задрав голову, снова посмотрел на себя в зеркало.

– Боже правый! – вырвалось у него. – Ну и шея! И откуда у меня взялся такой кадык!

Не отрывая глаз от зеркала, он опустился на кровать. «Если бы я занимался спортом, если бы меня правильно кормили, если бы не вытолкали из дурацкой школы в эту дурацкую лавку… Но что поделаешь! Старики не разбирались в этом. А вот учитель в школе должен бы разбираться. Но и он, бедняга, тоже ничего в этом не смыслил!.. А все же, когда встречаешь такую девушку, тяжело это…»

«Интересно, что бы подумал обо мне Адам, как о представителе рода человеческого? Цивилизация, да? Наследие веков! Я же ничто. Я ничего не знаю. Ничего не умею. Ну, немножко рисую. Почему я не уродился художником?»

«А все‑таки дешевкой выглядит этот костюм при солнечном свете».

«Никуда ты не годишься, Хупдрайвер. Хорошо хоть, ты сам это понимаешь. Кавалера, во всяком случае, из тебя не получится. Но ведь есть и другие вещи на свете. Ты можешь помочь молодой леди и поможешь… Я думаю, она теперь вернется домой. И о велосипеде надо подумать. Вперед, Хупдрайвер! Если ты не красавец, это еще не причина, чтобы торчать здесь и ждать, пока тебя зацапают, правда?»

И, достаточно поистязав себя, он с чувством мрачного удовлетворения снова попытался пригладить волосы, прежде чем выйти из комнаты, чтобы пораньше позавтракать и двинуться в путь. Пока готовили завтрак, он прошелся по Южной улице и обзавелся необходимыми предметами для пополнения багажа. «Не скупиться на расходы», – пробормотал он про себя, расставаясь с полсовереном.

 

Отъезд из Чичестера

 

Он несколько раз посылал за своей «сестрой» и, когда она сошла вниз, рассказал ей со смущенной улыбкой о возможных осложнениях юридического порядка в связи со стоящим во дворе велосипедом. «Вы знаете, может выйти неприятность». Он был явно встревожен.

– Хорошо, – сказала она вполне дружелюбно. – Давайте скорее завтракать и поедем отсюда. Мне надо кое‑что с вами обсудить.

После сна девушка словно бы еще похорошела: волосы ее, откинутые со лба, лежали красивыми темными волнами, не защищенные перчатками пальчики были розовые и прохладные. А какой решительной она была! Завтрак прошел в довольно нервной атмосфере, разговор за столом велся братский, но скупой: официант внушал мистеру Хупдрайверу благоговейный ужас, множество вилок сбивало с толку. Однако Джесси называла его Крисом. Для поддержания беседы они обсуждали дальнейший маршрут, разглядывая его шестипенсовую карту, но избегали принимать решение в присутствии слуг. Хупдрайвер разменял свой пятифунтовый билет, когда платил по счету, и вследствие его решения быть настоящим джентльменом официант и горничная получили по полкроны, а конюх – флорин. «Ясное дело, парень в отпуске», – сказал себе конюх, не почувствовав при этом никакой благодарности. Садиться на велосипед на улице, у всех на глазах, тоже было малоприятно. Даже полисмен остановился и стал наблюдать за ними с противоположного тротуара. Что, если он подойдет и спросит: «Это ваш велосипед, сэр?» Сопротивляться? Или бросить машину и бежать? По городу мистер Хупдрайвер мчался, словно спасая себе жизнь, так, что тележка с молоком едва избежала гибели под шатким колесом его велосипеда. Это немного привело его в чувство, и он попытался хоть как‑то совладать с рулем. За городом он вздохнул свободнее, и между ними начался более непринужденный разговор.

– Вы так спешили выехать из Чичестера, – заметила Джесси.

– По правде сказать, я немного беспокоился из‑за велосипеда.

– Да, конечно, – сказала она. – Я совсем забыла. Но куда мы едем?

– Сделаем еще один‑два поворота, если вы ничего не имеете против, – сказал Хупдрайвер. – Проедем еще этак с милю. Вы понимаете, я ведь должен думать о вас. А так я буду чувствовать себя спокойнее. Видите ли, если нас посадят в тюрьму… за себя‑то я не очень волнуюсь…

Слева от дороги неспокойное серое море то набегало на берег, то снова отступало. С каждой милей, отдалявшей их от Чичестера, мистер Хупдрайвер все меньше ощущал муки совести и все больше становился галантным смельчаком. Он ехал на великолепной машине рядом с шикарной девушкой. Что бы подумали во Дворце Тканей, если бы кто‑нибудь оттуда увидел его сейчас? Он представил себе, как удивились бы мисс Айзеке и мисс Хоу. «Как! Да ведь это же мистер Хупдрайвер!» – сказала бы мисс Айзеке. «Не может быть!» – решительно изрекла бы мисс Хоу. Затем воображение его переключилось на Бриггса, а потом фантазия нарисовала ему даже Главного управляющего, – а что, если вот сейчас он ехал бы им навстречу в фаэтоне? «Забавно было бы представить их ей, моей сестричке, „pro tern“ note 7. Он – ее брат, Крис… А дальше как? Тьфу ты черт! Харрингтон, Хартингтон, что‑то вроде этого. Надо избегать упоминания фамилии, пока он не вспомнит. Жаль, что он не сказал ей всю правду – сейчас он почти жалел об этом. Он посмотрел на нее. Ока ехала, глядя прямо перед собой. Вероятно, думала о чем‑то. И, казалось, была немного озадачена. Мистер Хупдрайвер заметил, как хорошо она едет и при этом с закрытым ртом, что для него пока оставалось недостижимым.

Мысли мистера Хупдрайвера обратились к будущему. Что она собирается делать? Что они оба будут делать? Его размышления потекли по более серьезному руслу. Он спас ее. Это был прекрасный, мужественный поступок. Но она должна вернуться домой, несмотря на эту ее мачеху. Он должен настоять на этом – решительно и твердо. Она, конечно, не из робкого десятка, но все‑таки… Интересно, есть ли у нее деньги? Сколько стоит билет второго класса от Хейванта до Лондона? Конечно, платить придется ему – это естественно, ведь он мужчина. А должен ли он отвезти ее домой? Он тотчас представил себе трогательную картину возвращения. Там будет, конечно, мачеха, раскаявшаяся в своей неописуемой жестокости – ведь и богачи иногда страдают, – и, может быть, один‑два дядюшки. Слуга объявит: «Мистер… – опять забыл эту проклятую фамилию! – мисс Милтон». Обе женщины зальются слезами, а на заднем плане – фигура рыцаря в красивой, почему‑то совсем новой спортивной куртке. Он будет скрывать свои чувства до самого конца. И, лишь покидая дом, остановится на пороге в позе, достойной Джорджа Александера, и медленно, упавшим голосом произнесет: «Будьте добры к ней – будьте к ней добры!» – и уйдет с разбитым сердцем – это уж каждому будет ясно. Но все это дело будущего. А пока придется завести разговор о возвращении. На дороге никого не было, и он быстро нагнал Джесси (размечтавшись, он отстал).

– Мистер Денисон, – начала она и неуверенно добавила: – Ведь вас так зовут? Я очень забывчива…

– Совершенно верно, – сказал мистер Хупдрайвер. («Разве Денисон? Ну, ладно, Денисон, Денисон, Денисон… Что такое она говорит?»)

– Я хотела бы знать, насколько вы готовы помочь мне.

Чертовски трудно ответить на такой вопрос, не потеряв управления машиной.

– Можете положиться на меня, – оказал мистер Хупдрайвер, выравнивая отчаянно завихлявший велосипед. – Уверяю вас, мне очень хочется вам помочь. Обо мне вы не думайте. Я всецело к вашим услугам. (Какая досада, когда не умеешь как следует произнести такие слова!)

– Вы понимаете, мне так неловко…

– Я буду очень счастлив, если хоть чем‑то смогу вам помочь…

Последовала пауза. За поворотом открылась лужайка между живой изгородью и дорогой, заросшая тысячелистником и таволгой; в траве лежало упавшее дерево. Она спешилась, прислонила велосипед к камню и села.

– Здесь мы можем поговорить, – сказала она.

– Хорошо, – выжидающе сказал мистер Хупдрайвер.

Она сидела, упершись локтем в колени, положив подбородок на руку, и глядела в одну точку.

– Видите ли, – помолчав немного, сказала она, – я решила жить самостоятельно.

– Разумеется, – сказал мистер Хупдрайвер. – Это вполне естественно.

– Я хочу жить и узнать, что такое жизнь. Я хочу учиться. Все и вся торопят меня, а мне нужно время, чтобы подумать.

Мистер Хупдрайвер был озадачен и в то же время восхищен. Удивительно, как ясно и гладко она говорила. А впрочем, легко человеку говорить ясно и гладко, когда у него такое горлышко и такие губки. Он знал, что ему далеко до нее, но все же старался, как мог.

– Если вы позволите им толкнуть вас на необдуманный шаг, о котором вы потом пожалеете, это будет, конечно, очень глупо, – сказал он.

– А вы не хотите поучиться? – спросила она.

– Я как раз сегодня утром думал об этом, – начал он и запнулся.

Она была слишком занята своими мыслями и не заметила, что он умолк на середине фразы.

– Я иду по жизни, и она пугает меня. Мне порою кажется, что я пылинка, севшая на колесо, – оно вертится, и я вместе с ним. «Что я тут делаю?» – спрашиваю я себя. Просто существую, и все? Я задавалась этим вопросом неделю назад, вчера и сегодня. А дни проходят, заполненные всякими мелочами. Мачеха возит меня по магазинам, к чаю приходят гости, появляется новая пьеса – идешь на нее, чтобы убить время, а то едешь в концерт или читаешь роман. А колеса жизни все крутятся, крутятся. Это ужасно. Мне хотелось бы сотворить чудо, как Иисус Навин, и остановить их, пока я не додумаю всего до конца. А дома это невозможно.

Мистер Хупдрайвер погладил усы.

– Да, – сказал он задумчиво. – Жизнь идет своим чередом.

Листья деревьев шелестели под легким летним ветерком; пух одуванчика взлетел комочком над зарослями таволги, ударился о колено мистера Хупдрайвера и рассыпался на множество пушинок. Они полетели в разные стороны и, когда ветерок затих, опустились на траву – одни, чтобы прорасти потом, другие – чтобы погибнуть. Мистер Хупдрайвер следил за ними, пока они не исчезли из виду.

– Я не могу вернуться в Сэрбитон, – сказала Юная Леди в Сером.

– Что?! – вырвалось у мистера Хупдрайвера, и он схватился за усы. Это была полная неожиданность.

– Понимаете, я хочу писать, – оказала Юная Леди в Сером, – писать книги и переделывать мир. Творить добро. Я хочу жить самостоятельно и распоряжаться собой. Я не могу вернуться. Я хочу стать журналисткой. Мне говорили… но я никого не знаю, кто мог бы мне помочь. Мне не к кому обратиться. Есть, правда, один человек – это моя школьная учительница. Если бы я могла написать ей… Но как я получу ответ?

– Хм, – с чрезвычайно сосредоточенным видом произнес мистер Хупдрайвер.

– Вас я не могу больше затруднять. Вы и так пришли мне на помощь… с риском для себя…

– Какие пустяки! – возразил мистер Хупдрайвер. – Я, так сказать, вдвойне вознагражден тем, что мог это сделать.

– Это так любезно с вашей стороны. В Сэрбитоне все напичканы условностями. А я не желаю считаться с условностями – ни за что. Но нас держат в таких тисках! Если бы только я могла сбросить с себя все, что мне мешает! Я хочу бороться, завоевать свое место в жизни. Хочу быть сама себе хозяйкой, хочу сама найти свой путь. А мачеха возражает против этого. Сама она делает, что ей заблагорассудится, а меня держит в строгости, чтобы успокоить свою совесть. И если я вернусь сейчас к ней, вернусь побежденной…

Она предоставила его воображению довершить картину.

– Понятно, – сказал м‑истер Хупдрайвер.

Он должен ей помочь. В уме он решал сложную арифметическую задачу с пятью фунтами шестью шиллингами и двумя пенсами. Каким‑то непонятным путем он пришел к выводу, что Джесси старается спастись от навязанного ей брака и не говорит об этом только из скромности. Так ограничен был круг его представлений.

– Вы знаете, мистер… Я опять забыла вашу фамилию.

Вид у мистера Хупдрайвера был самый отсутствующий.

– Конечно, вы не можете вернуться так вот, с повинной, – сказал он задумчиво. Уши его и щеки внезапно покраснели.

– Как же все‑таки ваша фамилия?

– А, фамилия! – повторил мистер Хупдрайвер. – Фамилия… Бенсон, разумеется.

– Ну да, мистер Бенсон, извините мою тупость. Но я никогда не помню имен. Надо записать вашу фамилию на манжете. – Она вынула маленький серебряный карандашик и записала. – Если бы послать письмо моей знакомой, я уверена, она помогла бы мне начать самостоятельную жизнь! Я могу написать ей или послать телеграмму. Нет, лучше написать. В телеграмме всего не объяснишь. Я знаю, что она мне поможет.

Ясно, что в таких обстоятельствах джентльмену оставалось только одно.

– В таком случае, – сказал мистер Хупдрайвер, – если вы не боитесь довериться чужому человеку, мы можем продолжать наше путешествие еще день или два… пока вы не получите ответа. («Если тратить по тридцать шиллингов в день и взять четыре дня, тридцать на четыре – сто двадцать, иными словами: шесть фунтов; а если, скажем, три дня – это будет четыре фунта десять шиллингов».)

– Вы очень добры ко мне.

Его взгляд был красноречивее всяких слов.

– Ну, хорошо, благодарю вас. Это чудесно, это больше, чем я заслужила… чтобы вы… – Неожиданно она переменила тему разговора. – Сколько мы истратили в Чичестере?

– Что? – переспросил мистер Хупдрайвер, делая вид, будто не понимает, о чем идет речь.

Они немного поспорили. Втайне он был восхищен ее упорным желанием участвовать в расходах. Она настояла на своем. Потом они заговорили о планах на этот день. Решено было поехать не спеша через Хейвант и остановиться где‑нибудь в Фархэме или Саутгемптоне: предыдущий день утомил обоих. Держа карту на коленях, мистер Хупдрайвер случайно взглянул на велосипед, лежавший у его ног.

– Этот велосипед, – заметил он вне всякой связи с разговором, – выглядел бы совсем иначе, если поставить на него большой двойной Иларум вместо маленького звонка.

– Зачем?

– Просто я так подумал. – Они немного помолчали.

– Ну, так решено: едем в Хейвант и обедаем там, – сказала Джесси, поднимаясь.

– А все‑таки жаль, что нам пришлось украсть этот велосипед, – сказал Хупдрайвер. – Потому что, если разобраться, мы же его украли.

– Чепуха. Пусть только мистер Бичемел станет вам докучать, и я расскажу всему свету… если потребуется.

– Я верю, что вы так и сделаете, – сказал с восхищением мистер Хупдрайвер. – Видит бог, у вас хватит на это смелости.

Спохватившись, что она стоит, он тоже встал и поднял ее велосипед. Она взяла машину и вывела ее на дорогу. Тогда он взял свой велосипед и остановился, разглядывая его.

– Послушайте! – сказал он. – А что, если выкрасить этот велосипед в серый цвет?

Она взглянула через плечо и увидела, что он вполне серьезен.

– А зачем его надо маскировать?

– Просто у меня мелькнула такая мысль, – как бы между прочим сказал мистер Хупдрайвер.

По пути к Хейванту мистер Хупдрайвер подумал о том, что разговор у них получился совсем не такой, какого он ожидал. Но так с мистером Хупдрайвером бывало всегда. И хотя Ум его был начеку. Осмотрительность позвякивала монетами, а давнее Уважение к Собственности укоризненно покачивало головой, в душе его что‑то громко кричало, заглушая все здравые соображения, – это была пьянящая мысль о том, что он будет ехать с Ней весь день сегодня, и весь день завтра, и, может быть, еще не один день; что он разговаривает с ней запросто, что называет себя братом этой стройной и свежей девушки и что золотая чудесная действительность намного превосходит все его мечты. Его прежние фантазии уступили место надеждам, таким же бесплотным, изменчивым и прекрасным, как летний закат.

В Хейванте он улучил минуту и в маленькой парикмахерской на главной улице купил зубную щетку, ножницы для ногтей и бутылочку жидкости для окраски усов, которую хозяин горячо рекомендовал его вниманию и в конце концов всучил ему, воспользовавшись тем, что клиент явно думал о чем‑то другом.