Охота на оленей и ночной кошмар 1 страница

 

Рассвет меня застал, когда я взбирался по крутому склону холма на его вершину. Пришло время оглядеться и понять, в какой стороне могут пастись олени, которых я преследовал. Забравшись между валунами на гребёнку водораздела, я, наконец, осмотрелся. С вершины холма открылась панорама девственной лиственничной тайги. Кое‑где виднелись останцы[19] и отдельные, покрытые кустарником скалы. Я внимательно присмотрелся, оленьи следы привели меня к этим холмам не просто так. Где‑то здесь должны быть богатые ягельники, иначе самка‑вожак своих оленей сюда бы не привела. Мне это было понятно, осталось только обнаружить место, где могло пастись откочевавшее на этот кряж оленье стадо. Так ничего и не рассмотрев, обходя валун, я медленно стал спускаться вниз, в лощину.

«Куда же они запропастились?» – думал я.

Интуиция подсказывала, что стадо где‑то здесь, рядом. Придётся снова встать на след и идти дальше, до победного конца, но двигаться по следу сопряжено с риском быть обнаруженным. Олени за своими набродами всегда следят, поэтому придётся идти не торопясь, часто останавливаясь и прислушиваясь, иначе они меня почувствуют.

Выйдя на след оленьего стада, я сбавил темп и стал внимательно изучать местность. Так прошло около двух часов. По следам было видно, что олени то расходились во все стороны, то снова собирались вместе, но нигде не останавливались.

«Когда же вы устанете бежать? – думал я о тех, за которым» шёл по следу. – Вы что, решили поститься? Здесь кругом отличный ягель, чем он вам не подходит?»

Но вот я натолкнулся на первые покопы.

«Наконец‑то, – оглянулся я по сторонам. – Где‑то вы здесь, рядом, совсем близко. Только бы не попасться на глаза вашим соглядатаям, тогда пиши пропало! Все мои старания могут оказаться напрасными».

Но вот впереди, на фоне редких лиственниц, я уловил какое‑то движение. Укрывшись за толстой лиственницей, я стал вглядываться в конец распадка[20].

«Вот вы где! – прошептал я, увидев медленно бредущих оленей. – Далековато до вас, и все вы на открытой местности. Ни с какой стороны к вам не подойти, что же делать? – огляделся я по сторонам. – Хоть бы маскхалат у меня был, а то я, как бельмо на глазу. Неужели до вас придётся ползти? – посмотрел я ещё раз в сторону оленей. – Другого выхода нет, в лёгкой куртке на лютом морозе по снегу! И расстояние не маленькое, километра полтора, а то и более».

Опустившись на колени, я осторожно снял с себя рюкзак и, придерживая карабин, медленно пополз к жирующему стаду Через десять минут я уже не чувствовал ни рук, ни ног. Тонкие осенние перчатки от снега не защищали, они тут же превратились в ледышки и не столько грели, сколько, наоборот, остужали пальцы. Примерно то же самое стало и с моими ногами. Мокрые колени одеревенели, и я перестал их ощущать. Но другого пути к оленьему стаду я не нашёл, поэтому пришлось с происходящим мириться. Самое главное, что расстояние до пасущихся оленей резко сократилось. Теперь, подняв голову, я видел всё стадо. Олени двигались попарно. Когда один из них нагибался, что бы достать зубами ягель, другой в это время внимательно смотрел по сторонам.

«Э‑э‑э, да вы всё ещё чего‑то боитесь, – отметил я про себя. – Здорово же вас напугал дедуля! Что ж, придётся мне ещё немного потерпеть, иначе на верный выстрел мне к вам не подобраться».

И я, забыв о холоде, снова стал по‑змеиному скользить по снегу. Наконец, подобравшись к лежащей на земле сушине, я рискнул поднять голову. Теперь олени копытили совсем рядом, метров в тридцати, не более. Взглянув по сторонам, я наметил тех, в кого должен выстрелить. Старых самок и быков поблизости от меня не было. Бродили по снегу и лежали на покопах в основном двухлетки. Разглядывать, где здесь самки, а где самцы, времени у меня не было, нужно было торопиться. Я осторожно подтянул к себе «Сайгу» и попытался снять её с предохранителя. Но не тут‑то было: кисти рук перестали повиноваться. Содрав зубами с правой руки оледеневшую перчатку, я увидел, что мои пальцы стали белыми.

«Что делать? – мелькнуло в голове. – Как спасти свои руки? Надо добыть хотя бы одного зверя, но как, когда пальцы не работают?!»

Тогда кисть левой руки я затолкал между ног, поближе к паху, а пальцы правой сунул в рот и, закрыв глаза, затаил дыхание. Олени были совсем близко. Не дай бог кто‑то из них почует мой запах или услышит биение сердца, тогда все мои усилия будут напрасны. Олени мгновенно умчатся вниз по склону, и мне уже их будет уже не догнать. Похоже, мои ноги тоже превратились в ледышки. Наконец острая боль пронзила пальцы правой руки, и они стали шевелиться. Тогда, не мешкая, быстрым движением я снял карабин с предохранителя и поймал на мушку первого оленя.

Вот она, заветная лопатка! И я нажал на курок. Не глядя, куда попала пуля, я перебросил ствол ружья в другую сторону и снова выстрелил. То же самое я сделал и в третий раз. Когда последний выстрел смолк, олени опрометью неслись вниз по склону. До них было около двухсот шагов, а то и более. С трудом поднявшись на ноги, я огляделся. Недалеко от меня лежали три рогача. Два из них ещё били копытами, а один застыл неподвижно.

– Мне удалось невозможное! – сказал я себе. – Будем жить! В добыче и одежда, и пища! Другими словами – моё спасение...

Кое‑как дотелепав до первого оленя, я уткнулся коленями в его шубу и одеревеневшими от холода руками достал свой нож. Быстро перерезав горло рогачу, я сунул кисти рук в поток горячей крови и стал их отогревать. Через несколько секунд боль в обмороженных пальцах стала нестерпимой, но руки были спасены и ими можно было работать. Немного отогревшись, я насобирал сушняка и разжёг рядом с тушей убитого зверя костёр. Теперь можно было, греясь у огня, спокойно, не торопясь, снять с оленя камусы, шкуру и, выпотрошив, разложить куски мяса на снег, чтобы они замёрзли. Через час с первым оленем было покончено, и я перешёл ко второму. Третий зверь оказался довольно крупным быком. С ним пришлось немного повозиться, к тому же наступили сумерки. По причине этого обдирать его пришлось уже у костра. Заканчивая возню с мясом и шкурами, я вспомнил, что весь день ничего не ел. Усевшись у костра на голову оленя, я нарезал подмёрзшей печени, добавил к ней кусочки сердца и, слегка подсаливая, стал с аппетитом есть.

– Да ты ещё и живодёр! – внезапно раздался голос где‑то внутри меня. – Жрёшь сырятину и не поперхнёшься!

И тут прямо перед собой я увидел злобное лицо невменяемого.

– Это опять ты! – улыбнулся я дедушке. – Лёгок на помине, только про тебя вспомнил.

– Ты не знаешь, что такое настоящий понос, – прошипела физиономия. – Сначала в твоём кишечнике я материализую килограмм гвоздей‑соток, а потом у тебя начнутся схватки. Вот я полюбуюсь!

– Откуда ты свалился на мою голову? – пробурчал я, растерявшись.

– Из твоего подсознания, недоделок. Ты смотришь на меня своим внутренним взором. Не будешь зря меня вспоминать.

– Вот оно что! – вздохнул я. – Не вспоминайте чёрта – и он не пожалует.

– Чёрта?! – взревел дедушка, и мне показалось, что его глаза от злости стали чернее ночи. – Ты меня обозвал чёртом, слизняк вонючий! Чирей гнойный на моей...

– Да‑да, на твоей, – перебил я его. – Хорошо бы на твоём языке... Ты бы хоть слова научился выбирать.

– Микроб, вздумал учить бога, как надо жить! – голос дедушки перешёл на фальцет. – Нет, гвоздей тебе мало, хлопец. Я организую что‑нибудь поинтереснее.

– Интересно, что? – поинтересовался я.

– Ты скоро узнаешь, даун. Подобных тебе надо учить, так что пеняй на себя... – услышал я последнюю фразу Чердынцева.

«Опять двадцать пять, – почесал я затылок. – Что может быть хуже гвоздей в кишечнике? Может, дедуля вздумает материализовать в моей крови какой‑нибудь сильный наркотик, и у меня сорвёт,,крышу“?»

– Вот‑вот, ты мне сам подсказал, что тебе устроить! – вдруг откуда‑то сзади раздался ехидный голос психа.

– Так ты ещё здесь? – невольно обернулся я.

– А где ж мне быть? Пока я тебя, живодёра и убийцу, не изведу, я всегда буду поблизости...

– Ты что, не понимаешь, что на охоту я пошёл не ради забавы?

– А мне плевать, ради чего ты стольких укокошил.

– Ты кого имеешь в виду?

– Мужика на Туре – твоя работа. И этих троих.

– В том, что произошло на Туре, я не виновен, и ты это хорошо знаешь...

– Не знаю и знать не хочу. Парень погиб из‑за тебя. Так? Значит, ты тому виной.

– Ну у тебя и логика! – развёл я руками. – Это он на меня устроил охоту, и я виноват?

– Виноват, – раздался голос дедушки. – Надо было меньше следить. И стреляные олени – твоя вина.

– Тебе хочется, чтобы я сгинул от холода и голода? От твоего гостеприимства кто угодно окочурится.

– Вот ты сегодня и сдохнешь, недолюдок, как вшивый пёс, потому что заслужил, – и голос старика снова исчез.

«Что‑то Чердынцев придумал, – расстелил я одну из оленьих шкур. – Неужели он сможет в моей крови материализовать наркотик? Что‑то невероятное. С гвоздями, наверное, проще». И, улёгшись поудобнее, я залез с головой под шкуру и закрыл глаза.

Через несколько минут по телу стало распространяться благодатное тепло. Веки стали тяжёлыми, и я готов был погрузиться в долгий заслуженный сон. Но в этот момент мне в голову пришла мысль об угрозе невменяемого.

«Надо что‑то придумать, иначе мне несдобровать. Похоже, дедушка способен на многое. На такое, что я не могу себе даже представить», – от подобных мыслей сон сразу улетучился.

Выбравшись из своего тёплого убежища, не обращая внимания на боль в распухших коленях и пальцах рук, я отправился таскать к затухающему костру новый сушняк.

«Огонь в подобных делах – единственное спасение, – рассуждал я. – Рядом с огненной стихией вести борьбу с чужим психическим воздействием всегда проще».

Хорошо, что сушняку вокруг было предостаточно, и благодаря этому около разгорающегося костра у меня собралась приличная куча дров. Когда со сбором топлива было покончено, я притащил поближе к костру все три оленьи шкуры и сделал из них отличное ложе. Лицо и голову мне согревал огонь костра, а тело было закрыто оленьим мехом.

Улёгшись поудобнее, я стал размышлять о том, как защитить себя от ментального воздействия дедушки. Мне было ясно, что тот арсенал, которым я пользовался против цыганского гипноза, в данной ситуации не годится: по сравнению с психическими возможностями Чердынцева, цыганские маги и гипнотизёры – просто шантрапа. Надо было придумать что‑то такое, что дедуля не сможет преодолеть. Вопрос – что? Поглядывая на языки пламени, я перебрал в памяти все виды ментальных защит и никак не мог найти для себя такую, с которой невменяемому не справиться. Все они мне казались слабыми и ненадёжными. Все эти «крыши», ментальные колпаки и прочие защиты против волхва не годились. Прорваться сквозь их броню даже мне было нетрудно, главное – увидеть и понять, что за преграда. В данной ситуации могла сработать зеркальная защита, но опять ненадолго, пока взбесившийся волхв не подберёт к ней ключ. И тут, где‑то в глубине сознания, я услышал голос своего первого учителя с далёкой Конды.

«Когда тебя атакует очень сильный маг, спасает только активная защита. Используй для неё в качестве ключа древний ориан‑ский заговор с именем «Меру», тебе он известен. И раскрути золотые шары».

Мысленно послав своему далёкому другу горячую благодарность, я взялся за дело. Вскоре моё лежащее тело оказалось заключено во вращающийся золотой кокон.

«Ну что, дедушка? Такого хода ты от меня, конечно, не ожидал, – подумал я о Чердынцеве. – Посмотрим, сможешь ты подобрать ключ к тому, что я придумал? Скорее всего, нет. Поэтому можно немного и отдохнуть».

И, расслабившись, я закрыл глаза.

 

Проснулся я от пронизывающего душу панического страха. Казалось, необъяснимый ужас ворвался в каждую мою клетку. Спазмы ужаса парализовали моё дыхание. Я хватал лёгкими воздух, но его перехватывало. Но самое страшное было в другом: мне хотелось куда‑то бежать. Бежать как можно дальше и как можно быстрее. И я бы побежал от костра в заиндевевшую ночную тайгу навстречу своей смерти, если б не вспомнил о своём «друге» Чердынцеве.

«Вот оно что! – мелькнуло в глубине сознания. – Весь этот ужас – твоя работа, дедушка. Ну и силён же ты! Ничего не скажешь, но и я не прост. Не дождёшься. Никуда от своего лагеря и костра я не побегу. Сейчас возьму себя в руки и буду тебе назло лопать свежую оленью печень».

Мне было ясно, что от внезапно нахлынувшего панического страха надо чем‑то отвлечься. Лучше всего едой и какой‑то работой. Уняв дрожь, я нарезал замёрзшее на морозе оленье сердце, добавил к нему кусочки печени и, поглядывая на огонь, попытался поесть. Но еда в меня не лезла. Очевидно, страх парализовал рефлекс голода. И хотя я чувствовал, что подкрепиться мне не повредит, от ужина вынужден был отказаться.

«Что же делать? – размышлял я. Было ясно, что дедуля без труда прорвал мою активную защиту и теперь, довольный, посмеивается, глядя, как меня трясёт и колотит. – Интересно, смогу я выдержать вторую волну панического страха? – спросил я себя. – Вроде бы, должен, если, конечно, не свихнусь. Иногда от страха люди теряют разум. Фактически сходят с ума. Значит, надо себя сохранить, найти в себе силы, какой бы необъяснимый ужас на меня не обрушился, и выстоять. Как же это сделать, когда внутри от волны страха всё заледенело? Что если начать петь песни? – пришла мне в голову идея. – Музыка и пение могут настроить сознание человека на борьбу со страхом, это давно проверено на опыте».

И, усевшись поудобнее, я запел первую пришедшую в голову песню. Она, непонятно почему, но оказалась самой, пожалуй, подходящей: «Я люблю тебя, жизнь!». И, удивительное дело, с каждым словом песни мне становилось всё легче и легче. Страх, охвативший меня, стал исчезать. Когда я допел последний куплет, он совсем меня покинул. А через минуту откуда‑то со стороны раздался дребезжащий голос Чердынцева.

– Что, жить захотелось, недоделок? Поёшь о вечном? Хочется, значит, немного ещё напакостить. Мало тебе того, что натворил.

– А как ты прорвался сквозь мою защиту? – невольно вырвалось у меня.

– Да у тебя никакой защиты и не было, придурок. Ты сделал видимость активного щита, но при этом забыл про полюса кокона. В своё время твоей тупой башке умные люди что говорили? Что вершины активного купола защиты должны быть на замке. Но если у тебя не все дома, то вини себя сам. Может, ты что‑нибудь ещё споёшь о жизни, а я послушаю. У тебя здорово получается. Таким тоскливым голосом выводишь, что у меня ажно слёзы на глаза навернулись. Давай, пропищи ещё что‑нибудь, может, и впрямь разжалобишь дедушку.

Слушая издевательства таёжного психа, я проклинал себя за то, что забыл основное правило защиты. Чердынцев был прав, я не сделал главного, и теперь у него инициатива. Отодвинуло меня от края безумия пение. Каким‑то образом мне удалось настроиться на её волну песни и этим погасить в себе эмоцию необъяснимого ужаса.

– Что ж ты молчишь? – донёсся до меня голос невменяемого. – Язык проглотил? Если не можешь верхом, попробуй низом.

– Это как? – вырвалось у меня.

– Очень просто. Попробуй петь задницей, если передница не могёт. Со страху ты, чай, не одного «шептуна» запустил. Так что давай, не шепчи, а попробуй изобразить что‑нибудь членораздельное... Что‑нибудь героическое. А если у тебя духу маловато, то можно и помочь.

И тут я увидел, как на поляну, освещаемую костром, из ночного мрака выползло что‑то жуткое: ростом чудовище было более трёх метров, покрытое густой шерстью, с огромными, как тарелки, горящими глазами, которые тут же уставились на меня, как на изысканное лакомство. Вид ночного призрака был настолько ужасен и отвратителен, что меня опять затрясло. Я схватил свою «Сайгу» и, не целясь, всадил три пули подряд в то место, где у чудовища должна находиться грудь. От моих выстрелов оно остановилось и раскрыло пасть. И тут я увидел такие клыки, которым мог бы позавидовать тиранозавр. Зверюга протянула ко мне свои мерзкие лапы, и её язык, красный, липкий и вонючий, мгновенно обвился вокруг моей шеи. Секунда – и бестия втащит меня в свою чудовищную пасть, которая всё увеличивалась и увеличивалась. Теперь в неё можно было затолкать с десяток таких, как я. Единственное, что я успел сделать, так это упереться одной ногой в нос монстра, а другой попробовать ударить его по глазам. Но призрак ночи своим языком так сдавил мне шею, что я стал задыхаться и понял, что вот‑вот лишусь чувств.

И тут, где‑то в глубине моего сознания вспыли строки из древнего обращения предков к Создателю. Этот лексический ключ к порталу высшей силы дал мне когда‑то на Конде старик‑пасечник, и я мысленно стал читать волшебные слова вызова...

Резкий удар о землю привёл меня в чувство. Я лежал рядом с догорающим костром, и никакого беса рядом со мной не было.

Поднявшись на ноги, я огляделся: недалеко от постели из свежих оленьих шкур валялась моя «Сайга», а рядом с ней три стреляные гильзы.

«Кто же это был? – вертелось в моей голове. – Зверюга конкретная, но не из нашего мира. Неужели взбесившийся дедушка додумался вызвать своего знакомого из низшего астрала? Похоже, что так, – подкинул я дров в гаснущий костёр. Совсем у старика “крышу” сорвало».

– Это у тебя сорвало, придурок! Сколько тебя не учи, всё без толку. Ты что, сразу не мог выйти на частоту силы? – опять где‑то совсем рядом раздался отвратительный голос шизанутого. – Правду говорят: дурней не сеют, не пашут – сами родятся! Давай спи, устал я от тебя.

– Если бы ты знал, как я устал от твоих выходок, – вздохнул я, поглядывая на разгорающееся пламя костра.

«Как только подготовлюсь к походу – сделаю себе хорошие лыжи и тёплую одежду – сразу от тебя слиняю».

– Не мечтай, я тебя в могилу раньше отправлю, – раздался в ответ голос дедули.

«Что я ему дался? – размышлял я. – С каждый днём таёжный отшельник сатанеет всё больше и больше».

Ещё раз подкинув дров в костёр, я сделал вокруг своей постели обережный круг, прочёл на всякий случай текст связи с высшей силой и, забравшись в шкуры, закрыл глаза. Я понимал, что никакого чудища рядом с костром не было, оно явилось из моего сознания, и мне было стыдно, что я так легко дал себя обмануть. Элементарный гипноз на расстоянии. Ай да Чердынцев! Чего он только не может! Но как он почувствовал, что я вынужден был обратиться за помощью? Скорее всего, это обращение и разорвало гипнотическую связь. Всё просто, ничего сверхъестественного.

И с этими мыслями я погрузился в долгий блаженный сон.

 

 

 

ГЛАВА 4

ЧУДЕСА ПРОДОЛЖАЮТСЯ

 

Ночные волнения постепенно улеглись. Холодное оранжевое светило, показавшееся над тайгой, развеяло тревогу и подстегнуло меня к действию. Я подкинул дров в угасающий костёр и, посмотрев на гору свежего мяса, почесал затылок.

«С пищей, да и с одеждой, вопрос решён, но как всё это богатство доставить к своему жилищу? Если носить мясо в рюкзаке, то на это потребуется минимум две недели, – размышлял я. – Хорошо, если снег не прибавит. Обычно в начале зимы снегопад сменяется снегопадом, а у меня нет лыж. Может, попробовать соорудить небольшую нарту? – посмотрел я на рядом стоящие молодые лиственницы. – Но как это сделать, если у меня, кроме примитивного топора и более‑менее сносного ножа, ничего нет? Положим, полозья я вырублю и над огнём их загну, но как подогнать к ним копылья, перекладины и площадку для размещения груза? Без стамески такая работа практически невозможна, – погрустнел я. – Но должен же быть какой‑то выход?»

В моём сознании что‑то происходило, но я никак не мог понять что. На уровне неосознанного я знал, что делать, но сознание, в силу своей инертности, никак включаться не хотело, и меня это стало раздражать. Осмотревшись по сторонам и взглянув на небо – не пойдёт ли снег – я взял топор и направился к молодому лиственничнику.

«Чем стоять и ломать голову, лучше начать что‑то делать, – размышлял я. – Идея может прийти в процессе работы».

Когда я срубил две лиственницы и стал очищать их стволы от сучьев, так и произошло: внутренним взором я увидел свою будущую нарту. Оказывается, с копыльями вопрос можно было решить очень просто. Для этого требовалось всего лишь связать между собой на обоих полозьях крепкие толстые сучья, которые станут отменными копыльями. Усвоив идею, я тут же взялся за её исполнение. Порезав часть оленьей шкуры на ремни, я связал ими подходящие сучья обоих будущих полозьев. Получилось нечто похожее на лестницу. Потом я приблизил полозья друг к другу, связав ремнями сучья у их основания. Получились самые настоящие сани, осталось только загнуть полозьям концы. Для такого дела потребовалось совсем немного времени: я стесал ножом вдоль концы полозьев, загнул их, подобно луку, и закрепил ремнями. Теперь осталось только сделать площадку для груза. Для неё я нарубил с десяток тонких лиственничных побегов, снял с них кору и привязал ремнями к импровизированным перекладинам с копыльями. Нарта получилась экзотическая, зато крепкая и вместительная. Лямку и оглобельку для ручного управления я соорудил за несколько минут.

Когда с нартой было покончено, я бросил на неё одну из оленьих шкур и стал укладывать кусками мясо. Уместилось килограммов 50, не меньше. Но надо было подумать об оставшейся оленине, потому что после моего ухода сюда запросто могут нагрянуть волки и, не дай бог, росомаха. От последней добычу не спасти даже на ветках деревьев, впрочем, как и от воронов, которые чуют поживу за десятки километров.

Подумав, я решил все же повесить мясо на ветки и прикрыть их оленьими шкурами. На это ушло чуть более получаса. Бросив в костёр остатки дров и впрягшись в нарту, я потянул её по направлению к озеру. Сначала сани шли, как по песку, но со временем прикатались и ход их стал легче.

Только под утро, смертельно уставший, я подошёл к скиту Чердынцева. У старика в окне горел свет. Услышав рычание собак, он вышел на крыльцо и, провожая меня взглядом, сказал:

– Не очень‑то радуйся, живодёр, отольются тебе оленьи слёзки. Принесла нелёгкая окаянного, всё наиграться не может. Всё ему мало!

– Разве дело в еде? – повернулся я к отшельнику. – Ты вон – в шубе, а я раздет, гол как сокол. Хорошо хоть морозов пока нет.

– А кто тебе мешал захватить с собой зимнюю одежду? – парировал дедушка. – Ты что, не знал, что за осенью следует зима? Или думал, что я тебя обязан и одевать, и кормить, и ещё бабу на ночь выдавать под расписку? Иждивенец хренов!

Логика у старика была железная. Я на самом деле многое в своём путешествии не продумал. Но тащить по тайге зимнюю экипировку, да ещё за тридевять земель, я бы ни за что не решился. Всё это можно сделать на месте, было бы из чего.

– Тебе оленей жалко? – посмотрел я на скрюченную фигуру деда. – Тут их – как мышей! Или ты волков жалеешь, что я их харч присвоил?

– Волки в тысячу раз лучше тебя. Ты же самая настоящая гнида смердящая. От тебя кругам одно зло. Ты сколько деревьев на свои сани срубил? Пол‑леса выхлестал! А хоть у одного из них попросил прощения? По твоей роже вижу, что нет.

– Слушай, хозяин тайги, – не сдержался я. – Вместо того чтобы на меня нести, лучше посчитай, сколько оленей жрут волки и сколько деревьев горит при пожарах, да и так, сами по себе сохнут. То, что я взял у природы, – мизер. И это я сделал для того, чтобы выжить. Ты что, хочешь, чтобы я рядом с тобой подох от холода и голода?

– Хочу! Тут ты в точку! Очень хочу! – заскрипел зубами дедушка.

– Потому ты, используя свои бесовские технологии, и навалился на меня ночью, – посмотрел я ему в глаза. – Гипнозом балуешься!

– Слушай, придурок, если ты сходишь с ума, я тут ни при чём, – вытаращился на меня своими бесцветными глазами Чердынцев. – Тебя за такие слова в психушку садить надобно. Ты же ненормальный! Вот Бог послал мне на горе урода! Куда ни кинь – везде клин! – с этими словами отшельник скрылся за дверью.

«Чёрт‑те что! – потянул я нарту к своему жилищу. – Дедушка отказывается от своего полевого наката. Может, я на самом деле – того? Ну и дела!»

Подтащив нарту к жилищу, я сложил мясо на крышу и прикрыл сырой шкурой. Ещё четыре таких ходки – и можно будет браться за одежду, – рассуждал я, растапливая печь. – Главное, чтобы не ударил сильный мороз и до мяса не добралась росомаха. Наскоро поев, я завалился спать. Во сне я снова видел поляну, костёр и опять на ней я что‑то делал – не то нарту, не то лодку.

Проснулся я рано утром от холода. На растопку печи, завтрак и остальные сборы ушло около часа. «Проспать двенадцать часов! – ругал я себя. – Такого со мной ещё не было. Наверное, сказалась двойная перегрузка – нервная и физическая, другого объяснения нет. Надо спешить к мясу, там снова переночевать – и домой, – размышлял я. – Пока хорошая погода, надо торопиться».

Наскоро собравшись, я бросил на нарту «Сайгу» и, накинув на плечи лямку, двинулся назад по своему следу. На этот раз я стороной обошёл избу отшельника и, круто развернувшись к лесу, двинулся вдоль ручья к своей дороге.

Минут через тридцать я вышел на склон холма, где увидел следы нарты. К сумеркам я дошёл до лагеря и уже в темноте занялся приготовлением дров. С погодой мне пока везло: ни серьёзного снегопада, ни мороза. Самое большое – минус десять, от силы – минус пятнадцать, не ниже. Я посмотрел на небо и удивился: оно было ясным. На фоне красного заката засветились первые звёзды. Воздух был свеж и прозрачен, но холода почему‑то не чувствовалось.

«Обычно в такую погоду приходит лютый мороз, – рассуждал я, – но его нет. Такое впечатление, что кто‑то специально для меня заказал погоду. Уж не дедушка ли? – усмехнулся я про себя. – Может, мой колоритный вид его всё‑таки разжалобил? Конечно же нет! – отогнал я от себя эту мысль. – Дедуля – кремень, он скорее удавится, чем попытается что‑то для меня сделать.

Да и потом, разве может человек управлять погодой? Хотя от такого, как Чердынцев, можно ожидать всего». После его фокусов с созданием образов, я поймал себя на мысли, что верю в дедушку, как в лесного духа или божка.

Когда я взялся за костёр, была уже ночь. На приготовление ужина ушло не более десяти минут. Потом я отогрел у огня оленью шкуру и стал готовиться к ночлегу.

«Интересно, что придумает на этот раз маг‑одиночка?» – подумал я, ложась на тёплый олений мех и накрываясь оттаявшей шкурой.

На этот раз я вспомнил и применил все, какие мне были известны, ментальное защиты, и теперь ждал, что будет дальше.

«Рискнёт дедушка обрушить на меня очередной пси‑удар или нет? – гадал я, зарываясь в шкуру. – Может, видя, что у него не получилось, обезумевший хранитель оставит меня в покое?»

– Не оставлю, и не мечтай, – опять раздался его противный голос. – Пытаешься уцелеть? Выжить? Рядом с собой я тебя трогать не имею права, но здесь ты в моей власти.

– Но ведь ты вчера мне внушал, что не имеешь к ночным кошмарам никакого отношения!

– И не имею, не моя вина, если у тебя с головой не в порядке.

– Но ведь ты со мной сейчас общаешься! Скажи – зачем? Или мне это опять чудится?

– Я же говорю: у тебя с головой не в порядке. Тебе в психушку надо, а не со мной отношения выяснять. Там твоё место, дурень. Если зиму переживёшь, во что я, честно говоря, мало верю, то прямиком туда. Понял?

Я промолчал. Получается, что вся моя ментальная полемика с Чердынцевым и весь ужас, который я недавно здесь у костра пережил, – всего лишь плод моего воспалённого воображения. Если так, то я на самом деле свихнулся, и мне на самом деле при первой возможности надо отправиться в больницу. От подобных мыслей в душе всё сжалось, и я почувствовал, как моё сознание наполняется страхом. Он зародился внутри меня и стал распространяться по всему моему существу. От понимания происходящего я сжался в комок и стал прислушиваться к той буре, которая разразилась в моём сознании.

«Неужели я спятил? – вертелось в голове. – Если так, то что делать? Как привести расстроенную нервную систему в порядок? А может, старик блефует? Применил против меня что‑то такое, чего я не в состоянии ни понять, ни проверить. Мне была известна простая истина: если человек теряет веру в самого себя, он перестаёт быть личностью. Может, к такому финалу и пытается подвести меня отшельник? Если так, то надо что‑то делать, иначе я превращусь в живой труп. Но где взять силы противодействия тому течению, которое меня уже подхватило? Остановиться? Но как? Как заставить себя не реагировать на образы, которые рождаются в сознании?»

Не успел я задуматься на эту тему, как услышал какой‑то шум, и на поляну с костром выбежали из леса перепуганные олени. Их было больше десятка. Не обращая внимания на огонь, звери пронеслись по поляне и умчались вверх по косогору. Вслед за ними появилось ещё несколько рогачей. Они также, не обращая внимания ни на меня, ни на огонь, устремились вверх по склону. Не успел я вылезти из‑под оленьего одеяла, как по поляне вслед за рогачами с деловым видом просеменила росомаха. По её следу из леса метнулись несколько зайцев, а за ними грациозными прыжками в метре от меня пронёсся соболь.