Конец ознакомительного фрагмента.

Леонид Львович Фраймович

Ниднибай 2. Черновик

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=3947995

«Ниднибай 2. Черновик.»: Издательство «Э.РА»; Москва – Тель‑Авив; 2012

ISBN 978‑5‑905693‑28‑1

Аннотация

С тех пор, как вышел в свет «НИДНИБАЙ» не прошло совсем времени.

А книга уже почти было приобрела широкую известность во всём мире и чуть не разошлась миллиардными тиражами. Она чуть не была награждена Нобелевской и Пулитцеровской премиями и почти переведена практически на языки всех народов планеты Земля, включая древнеегипетский язык и язык этрусков. Не состоялся её почти перевод только на язык одного африканского племени, мудрецы которого вполне резонно возражали, что если бы всё происходило так, как описано в книге, то что стало бы с одиннадцатью носорогами, поддерживающими Землю. На это справедливое замечание, я смог только ответить, что никакая модель не может полностью описать Мироздание. С этой точкой зрения полностью согласились и мои внучата.

Продолжение книги НИДНИБАЙ того же автора

Леонид Львович Фраймович

Ниднибай 2. Черновик

Из наивных мыслей

Часть 1

Как же без предисловия?

С тех пор, как вышел в свет «НИДНИБАЙ» не прошло совсем времени.

Я это всё к чему? Ах, да! Поэтому‑то я решил чуть ли не начертать продолжение этой книги. Ну если всё человечество чуть ли не просит…

Главы 1 – 57

Крупнейшими событиями текущей недели стали поливание прохожих водой с крыши дома триумвиратом ЭТИ под моим мудрым руководством, поедание четырёх пицц и жевание детских жвачек этим же коллективом.

Спать было невозможно. Внезапно налетевший пыльный горячий ветер завывал во всех щелях и дребезжал ставнями окон. Луций лежал совершенно голый, пил вино и обливался потом. Врейка, с которой он в обед начал пить вино, уже давно спала на другом ложе животом вниз, измученная любовными играми. Часть её длинных чёрных волос свешивалась с ложа. В темноте они казались змеями.

В ленивом мозгу Луция переваливались с боку на бок разные мысли.

– Ну и хитрецы же они… Как префект ни хитёр, а эти перехитрили: согласились на своих условиях… Наместник в Сирии доволен, он, видите ли, их уважает… Ну и хитрецы эти паршивые вреи… Выслать его и ближайших к нему и только… Не хотят делать из него мученика‑провидца, из‑за которого, того и гляди, мятеж может вспыхнуть… Но и убирают подальше, чтобы не мешал… Теперь префект ломает себе голову: куда выселить такую кучу людей? Даже ближайших к нему не менее тысячи… Префект преторианцев будет злиться… Ну и хитрецы… А говорит он хорошо, этот hАшуа… Даже меня проняло… Люби ближнего… Не кради… Не убей… Не прелюбодействуй… Ха! Он уже не помнит со сколькими местными переспал… Эти врейки также сластолюбивы, как и римлянки… И замужние и незамужние…

Тело, владеющее Луцием, рыгнуло, одело сандалии и, как было, голое, вышло через атриум и коридор в перистильный дворик, окаймлённый изящной колоннадой. Ветер резанул лицо песком, но всё же немного охладил его тело. Дворик был лыс. Лишь два кипариса росли в нём, повторяя под ветром форму пыльного месяца, висевшего в восточной части небес и беседовавшего с таким же запачканным Юпитером.

Мысли Луция перескочили на богов. Юпитер был Луцию понятней. Он был, как император, только намного могущественней. Со всеми человеческими недостатками. А этот новый Бог, о котором говорил hАшуа… Уж слишком святой…

Опять скачок мыслей, и он усмехнулся.

– Да и Агриппина, жёнка длинноногая, уже, наверняка, пол‑Рима перепробовала… Слова‑то хорошие, но попробуй выполни…

Приглядевшись к темноте, Луций увидел ползшего по измученной жаждой земле огромного летучего таракана.

– Повылазили от суши…

Он прибил таракана сандалией, тело его ещё раз рыгнуло и зашло в дом.

Рано утром, превозмогая приступы тошноты от вчерашней попойки, невыспавшийся Луций зашёл к узнику.

hАшуа ещё (или уже) не спал и стоял, немного пригнувшись, у стены темницы лицом к ней, одной рукой держась за цепи. Роста он был необыкновенного: на две головы выше здоровенного Луция. Обернувшись к вошедшему, hАшуа сказал:

– Шалом элейха, – что означало «мир тебе».

Огромные зелёно‑серые глаза его были необъяснимо красивы и спокойны. Каждому, кто смотрел в эти глаза, почему‑то было понятно сразу: душа hАшуа добра и чиста. Но сейчас именно это и злило Луция. Сдерживая злобу, он распорядился снять цепи с узника и, когда цепи были сняты, грубо сказал:

– Убирайся. Чтоб духу твоего не было в Русалиме. Поймаю ещё раз – распятия не миновать.

hАшуа поклонился и молча вышел на свободу…

Сегодня было очень много важных событий.

Во‑первых мы страшно переволновались из‑за этой серой вороны. А Эльчуха с Тальчухой так расстроились, что даже расплакались. Итайка, будучи настоящим мужчиной, тут же забыл об этом, потому что на небе неожиданно появился светящийся и медленно летящий объект… Да, так о вороне. Она ходила и скакала на пешеходном переходе, не решаясь схватить клювом финик. Мы были в ужасе, по той причине, что горел красный свет, и в любой момент мог промчаться автомобиль. Однако пока мы советовались, что предпринять, загорелся зелёный, и затрещала трещотка. Ворона, испугавшись трещотки, отскочила в сторону, а подлетевший голубь схватил финик и взмыл в небо. Подлость голубя вызвала большое возмущение в наших рядах, а также вышеуказанное расстройство и слёзы. Согласитесь, это ведь страшно несправедливо: ворона жизнью рисковала, а этот голубь…

Но (во‑вторых) перейдём к светящемуся странному предмету в ослепительно голубом небе. Итайка, вообще‑то, смотрел на небо в попытке проследить, куда улетел подлый голубь с фиником, но взор его попал на этот объект и, от необыкновенности момента, он упал на попу. Тогда мы тоже осознали, что всё это неспроста, и тут же увидели причину Итайкиного падения. Эльчуня высказала предположение, что это пришельцы с планеты Пицца, потому что все остальные знают, что электричество нужно экономить и не включают свет днём, при ярком солнце. Против столь логичной мысли я не смог найти никакого контраргумента и вынужден был согласиться. Тальчуня и Итайка воздержались до момента, когда научатся говорить.

А хозяин сделался маленький, как карлик. И весь в фирменной робе. Леольh вдруг понял, что он не поэт, а техник. И тогда он спросил карлика:

– Так менять аккумуляторы или нет?

Хозяин усмехнулся, ничего не ответил, сел на мотоцикл и уехал. Его служанка повела Леольhя в дом. Когда зашли, она легла на диван. Волосы у неё были волнистые, кожа золотистая. Талия тонкая, как у осы. Она обняла его за шею, и он поцеловал её мягкие клубничного цвета губы. Тогда Леольh подумал, что, наверное, это царица Савская или Хатшепсут. Но тут в дверь позвонили. Очень назойливо. «Клиенты, – подумал Леольh, – чёрт с ними». Но звонки не унимались. Он нащупал провода от звонка и рванул их. Звонки прекратились…

Леольh открыл глаза, слез с кровати и поднял с пола будильник. Было зябко.

– Апатит твою, – выругался он.

Никакой сказки. Только тундра – и Леольh Фраh, молодой выпускник химического факультета Градского университета, в чине лейтенанта инженерно‑радиологической службы.

– Странные мне, однако, снятся сны.

Тут он вспомнил, как вчера новый командир полка отдавал честь майору Вассеру. Оказывается во время войны полковник, будучи тогда капитаном, был у тогдашнего и сегодняшнего майора в подчинении. Наград у Вассера был полный чемодан. Леольh сам видел. «Да‑а, – усмехнувшись подумал он, – неудобно получилось. Конечно, если бы Вассер не был вреем да к тому же ещё удеем…»

Леольh по происхождению и сам был вреем, но партийным. Это было чуть получше, с точки зрения властей, но всё же гораздо хуже, чем быть просто вянином.

Говорили, что командир полка поклялся написать о Вассере в столичную газету.

С учениками hАшуа, получилось, однако, не так просто, как с их учителем. Они не желали покидать Русалим. Начались стычки между ними и правоверными вреями – удеями, поддерживавшими Великий Инедрион. Префект уже подумывал о насильственном выселении, но неожиданно волнения прекратились, и значительная часть последователей hАшуа исчезла из города…

Лея сидела в одних сандалиях на коленях у не менее голого Луция и водила пальцем ему по носу. Это было щекотно, и он пытался увернуться.

– Почему ты не разрешил Рахельh прийти? Она лучшая моя подруга. Кроме того, её братец помог вам поймать этого hАшуа.

– Помог, помог, – Луций передразнил её гортанное «р», – она из его сброда, а её брат Удаh, презренный пёс‑предатель, свои деньги получил. Кстати, почему они не ушли из города?

– Не такие уж они глупцы, чтобы бросить всё и уйти куда глаза глядят.

– То‑то их папанька, старый врейский хитрец, шушукается с представителями Великого Инедриона.

– Рахельhка так хотела прийти на вашу оргию. Она ещё ни разу не спала с римским солдатиком.

В спальне был жуткий беспорядок. Рабыня‑служанка, которая всегда убирала здесь, была отпущена Луцием на свободу, после того как его тело её обесчестило, и она забеременела. На полу валялись огрызки еды, губки, стояли терракотовые чаши и блюда, вокруг которых поблескивали от пламени фитиля их же осколки. Под медной жаровней валялось горлышко от бутылки.

Луций повалил Лею на кровать и начал от неё добиваться. Это оказалось не трудно, и последняя одежда Леи, сандалии Луция, упали с её ног.

Леольh Фраh шёл по направлению к клубу, где ему предстояло читать очередную политпроповедь, и белый снег искрился и хрустел под его сапогами. Было всего минус четыре, и даже здесь, за полярным кругом, чувствовалось приближение весны. Кругом, сколько видел глаз, властвовала белая тундра, и лишь на горизонте золотилась под солнцем верхушка горы Вендры.

– Лепота! – подумал Леольh. – Нет, всё‑таки какая‑то сказка во всём этом есть.

И словно в опровержение этой мысли, завыла полковая собака. Эйфорию сняло, как сапогом, и Леольh вспомнил, зачем он идёт.

Публичные выступления всегда были неприятны ему. А здесь тем более. Опять он будет вещать о построении научного эметизма в отдельно взятой стране, о необходимости соблюдать законы, установленные святым hАшуа, о Великой Апрельской Справедливой революции, а эта Сараh будет смотреть на него, как на самца, тратящего попусту свою энергию.

Леольh с детства не терпел медсестёр. Они иногда приходили в квартиру, где он болезненным, но счастливым ребёнком жил с родителями и сестрой, лживо‑лицемерно улыбались, банально шутили и, неожиданно, улучшив момент, втыкали в несчастную попу Леольhя иглу шприца…

Но эта Сараh, толстая базедовоглазая медсестра из медсанбата с большой щелью между верхними передними зубами, бросавшая на мужчин полка обещающе‑блудливые взгляды… Даже верблюду без медицинского образования было понятно, что у неё какие‑то гормональные проблемы. На подбородке у неё, как у мужчины, росли волосы.

И всё же Леольh испытывал к ней странное чувство. Ему было и брезгливо‑жалко её, и, одновременно, она возбуждала его. Может быть, это происходило потому, что Леольh был не избалован женщинами, а здесь, в этой тундре, Capah казалась лёгкой добычей? Может быть… И ко всей этой «сборной солянке» чувств примешивалась ещё и детская боязнь‑нетерпение медсестёр…

Река Дан была в этом месте не очень широкая, неглубокая и прозрачная. По берегам её курчавились ивы и краснели своими цветками олеандры. Коричневые коровы брели по колено в воде и пили воду. Утки были все чёрные и плыли, держась недалеко от коров, сторонясь людей, которые вместе с животными тоже брели вдоль реки со счастливыми лицами.

А счастливы они были потому, что их Учитель, hАшуа, совершил чудо. Самое настоящее… Они только подошли к Дану, когда неведомо откуда появилась многочисленная орда варваров. С диким улюлюканьем и криком они окружили hАшуа и его последователей…

И вдруг… Учитель запел. Да! Да! Запел! Голосом необыкновенной силы и красоты. Он пел о едином Боге, выведшим вреев из гипетского рабства, о рае, в котором человек человеку будет друг, товарищ и брат, соблюдая Божьи Заветы Десятисловия. О бессмертии души, об аде и смертных грехах, о мессии…

Варвары сначала остолбенели, а потом… Потом они уснули. Повалились на землю и уснули. Тогда hАшуа во весь голос сказал им: «И подниметесь вы, и уйдёте в стан ваш». И послушно встали с земли варвары, и ушли. Ушли безмолвно и больше не вернулись. Словно и не было их.

Потрясённые ученики попадали на колени перед hАшуа. Но он только произнёс: «Встаньте с коленей и продолжайте путь ваш».

Поэтому‑то и были так счастливы их лица на фоне глупых коричневых коров и чёрных уток: ведь, в отличие от животных, они теперь твёрдо знали, что идут верным путём.

Так вот… Что бы вы подумали, если бы увидели эту семейку, загорающую на солнце под огромной пышной сосной, огороженной великолепными большими белыми камнями? Загорающую без тени смущения именно на этих великолепных камнях. Да ещё и от удовольствия выгнув спины? То‑то же… А Эльчуша знала, что подумать. И подумала она вот что: «Это папа, мама и дочка». Причём так громко подумала, что даже я услышал, хотя был занят своими, по обыкновению великими, мыслями. Несмотря на мои по‑дилетантски невыносимо глубокие и такие же широкие познания, всё же в вопросе определения пола у рептилий я был, к стыду своему, откровенно слаб. Поэтому я сделал вид, что великие мысли стали совершенно бездонными, и только пробурчал: «Бог их знает, этих ящериц. Вполне вероятно». На что Эльчунька только хмыкнула, удивляясь моей некомпетентности. И поделом мне. Не знать таких простых вещей!

«Как вы, наверное, знаете, после признания Римской империей истианства государственной религией, истианство распространилось по всему миру Эта философия хорошо подходила классовому обществу, независимо от того было ли оно рабовладельческое, феодальное или капиталистическое. Однако принципы, заложенные святым hАшуа, наиболее полно могут реализоваться только в бесклассовом обществе. Вспомните: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя. Не думай о дне завтрашнем. Не пожелай жену и добра…"» – раздался смешок. Леольh запнулся, но взял себя в руки. «Разве в в классовом обществе это может быть по‑настоящему? В обществе где всё делается в угоду эксплуататорскому классу? В том числе и мораль. Только в нашей стране, после победы Великой Апрельской Справедливой революции, был взят курс на построение бесклассового справедливого общества на основе принципов святого hАшуа…»

После политпроповеди Леольh узнал, что у командира полка, полковника Дарусанова, неприятности из‑за письма, которое он написал в газету, и его переводят на службу в Сибирь. Вассеру же «посоветовали» уйти в отставку…

Следующую свою политпроповедь Леольh читал уже при другом командире полка, но когда при его словах, что все граждане Справедливого Союза, независимо от национальности и вероисповедания, героически отстояли право на своё существование во время Первой мировой войны, опять раздался смешок, он уже не запнулся.

На попойке‑проводах майора Вассера Леольh весьма основательно надрался водки, затащил Capyh в тёмную комнату и сделал с ней то, что делал почти весь полк. Когда он вышел из комнаты, друг Вассера, капитан Нежидов, одобрительно пробормотал ему вслед: «Наконец‑то я вижу рожу не мальчика, но мужика» – и уснул на полу коридора в лужицах от осыпавшегося с сапогов и растаявшего снега.

– Спокойствие и порядок в стране возмущены. Многие ему верят. Его речи и дела умны, привлекательны и лишь продолжают нашу Тору. Мы не должны упускать эту возможность повлиять на судьбу удейства и вреев, – этими словами закончил Гидон свою речь.

Все семьдесят и один молчали. Они сидели полукругом в лишкат а‑газит, базилике внутреннего двора Храма, в той её части, которая выступала за его пределы. Аддукеи, арисеи, книжники, старейшины – все молчали. Было около четырёх часов утра, почти целый час уже прошёл после утреннего жертвоприношения.

Вдруг первосвященник, зять Гидона, злобно сказал:

– Уж не стал ли ты сам его учеником, Гидон?

Вместо Гидона ему ответил знатный арисей Шимон:

– Мы не должны допускать раскол в народе.

Его поддержал книжник Барух:

– И хуже того – мятежа. Римляне только этого и ждут.

И вдруг все вреи заговорили. Все один и семьдесят. По ушам Гидона ударил непереносимый рокот голосов. Он поднял руку. Вначале это не произвело никакого действия, но постепенно шум увял. Гидон, бывший первосвященник, поддерживавший хорошие отношения с римскими властями, пользовался большим влиянием среди вреев за умение находить решения в самых сложных моментах отношений вреев с римлянами.

– Необходимо отыскать верный ход. Или передо мной сидят не мудрецы Удеи?

И врейские головы начали опять говорить и думать, думать и говорить, не зная, что все эти судьбоносные разговоры членов Великого Инедриона слушало и мотало себе на ус знакомое нам тело, продрогшее от сырости и холода в одном из подземных ходов Храма, сделанных при его перестройке прежним властителем Удеи.

Я всегда испытываю благоговение перед деревьями‑гигантами. Соснами, эвкалиптами, дубами… Но такого, подсвеченного снизу заходящим солнцем, отчего его листья приняли изумрудно‑багровую окраску, не видел ещё никогда. Но самое поразительное было то, что венчала это зрелище вдохновенная трелька какой‑то птички. Она издавала протяжную волнисто‑высокую трельку:

«Тррррррр…» – и… замолкала. Потом опять трелька и… пауза. Снова трелька… Пауза… Ещё трелька… Малыши посмотрели на меня, и я понял, что они ждут ответа. Но какой я мог дать ответ, если, во‑первых, сам остекленел от наслаждения, а во‑вторых, никогда раньше такого чуда слыхом не слыхивал, видом не видывал. А птичка всё журчала и переливалась, как волшебная свистулька. Мы попытались увидеть, её, эту трельчунью. Эльчуня даже предложила залезть на эвкалипт. Предложила она мне. Я смутился и сказал:

– Может быть, лучше ты попробуешь?

– Я ещё не умею лазать по дереву и боюсь его потому что оно, как одноглазый великан из сказки, – ответила моя мудрая кроха, и две другие, не менее мудрые головки, утвердительно закивали. Приглядевшись получше, я увидел повыше, на стволе эвкалипта, маленькое дупло, а потом, совсем приглядевшись, я понял, что это вовсе не дупло, а настоящий глаз дерева, который смотрел на нас очень сердито, возможно потому, что мы не нашли птичку. Нам стало стыдно и беспокойно, и мы, делая вид, что торопимся домой, поспешили уйти подальше от этого прекрасного сурового великана и его певуньи. Я долго боялся показаться этому эвкалипту на глаз, да и на шесть несравненных внучачьих тоже побаивался (хотя они тактично об этом происшествии «забыли»), пока не «переексплорил» всю Паутину и не нашёл её, эту певунью‑трельчуху, и даже послушал в компьютере её голос (а может быть, его?..). Зовут её (его) нежно и длинно: красноклювый белогрудый зимородок или красноклювая альциона, или (по‑латински) Halcyon smymensis, или (на иврите)

– шальдаг лаван хазе, или (по‑английски) White‑throated Kingfisher (White‑breasted Kingfisher). Я увидел его (её) сначала на картинках и видео: у него крупный красный клюв, выступающий из коричневой головы, белая грудка, коричневый живот и яркобирюзовые перья крыльев и хвоста. А потом… я увидел её (его) наяву: она сидела на вершине белого треугольного фронтона жилого дома, поднимала красный клюв к солнечным небесам и звучала пронзительно‑торжествующе: «Тррррррр… тррррррр… тррррррр…» Я невыносимо жалел, что со мной не было моих малышей… Но, может быть, мы ещё успеем когда‑нибудь увидеть это чудо вместе?..

Начальник преторианской гвардии Рима пребывал в раздражённой задумчивости. В раздражение его приводили два обстоятельства: вонь от письмоносца‑курьера и чесавшаяся от укуса ночного комара нога. В задумчивость же его вогнало собственно само письмо, доставленное вонявшим письмоносцем.

Вот что сообщалось в этом письме.

«L. L. S. P. D.

Господин мой, скажу, что народ этот хитрейшими проделками вынудил префекта отпустить нововерцев и их главаря. Часть ушла из Русалима, но многие и остались. Инедрион затевает что‑то и ведёт переговоры с вожаками оставшихся. Ибо собственными ушами я слушал их речи, замерзая в храмовых подземельях, и ещё бесчисленными свидетельствами мог бы удостоверить, что вреи эти затевают заговор не во благо империи.

Salve».

Спурий, письмоносец, уже давно, переминался с ноги на ногу, ибо ноги начали у него затекать, а префект преторианцев всё думал, прохаживаясь от одной стены библиотеки до другой и старательно обходя статую Минервы.

– Если то, что пишет тайный осведомитель правда, необходимо пресечь эти переговоры, ибо они чреваты усилением Удеи… Хотя, судя по доносам префекта Удеи, этот мой тезка, начальник русалимской когорты, бабник и прощелыга. Верить таким осведомителям рискованно… Надо действовать с осторожностью: старый придурок‑принцепс благоволит вреям…

Но напрасно вы думаете, что Спурий только переминался и вонял: он тоже думал.

– Иш, нос воротит, всадник. Протопал бы весь Рим из конца в конец по этой жаре – ещё хуже вонял бы. Некогда было даже тогу сменить, не то что в терм сходить… Хоть бы сесть дал… Домину отгрохал. Одна библиотека, чего стоит: всё из кедра, наверное, да самшитом интарсия, – взгляд Спурия пробежал по роскошному мрамору пола к дальней стене библиотеки, – а там что?.. Пинакотека, видно… Свитков‑то сколько!.. Наверное, с тысячу будет… Раздулся…

Не зря слухи давно по Риму бродят, что соблазнил жену принцепсова сына и извёл его… Хоть бы заплатил… Пославший тоже обещал… Тогда и мучения будут не зря…

Наконец статный красавец‑префект, положив одну руку на брошь, которой крепилась его роскошная белая тога, подошёл к серому мраморному столику с бронзовыми ножками в форме звериных лап, сел, написал короткое письмо, скрепил его печатью и вручил его письмоносцу. Затем он извлёк из одного из ящиков библиотеки увесистый мешочек с сестерциями и, бросив его Спурию, спросил его:

– Знаешь ли ты, где в Риме есть хороший терм?

Письмоносец, сделав вид, что не понял намёка, поблагодарил префекта и подробнейшим образом успел объяснить ему расположение только лишь трёх римских термов, ибо на четвёртом начальник гвардии прервал Спурия и велел рабу поводить оного через сад, мимо буковых аллей, мозаичных фонтанов, гротов, зелёных лужаек мраморных и терракотовых статуй к скрытой в садовой стене калитке.

Выскочив за калитку, письмоносец жизнерадостно позвякивая сестерциями помчался в обратный путь.

Мы непостижимо торопились. Времени было в обрез, ибо солнце уже начинало багроветь от вечерней усталости, а нам необходимо было сделать гору дел: поиграться на детской площадке в парке, успеть отбеситься в «джимбори» торгового центра, съесть мороженное, съесть пиццу и всё это запить апельсиновым соком.

Но вы же знаете, как всегда бывает, когда очень торопишься? Что‑нибудь обязательно помешает. Вот и сейчас эта огромная коричнево‑бежевая угрожающе‑симпатичная овчарка разлеглась у выходных ворот цветника дома, где жил‑поживал себе небезызвестный вам триумвират ЭТИ, и выйти можно было только через её тело.

Я вообще, честно говоря, имею печальный опыт даже с маленькими собачьими объектами, а выше обрисованная овчарка была, извините, с меня ростом, если не хуже. Поэтому‑то я и остановился, горестно раздумывая, чем всё это обернётся.

И вот здесь… Нет, я просто обязан поведать миру о совершенно космически‑героическом поступке Тальчуни… Она, эта титанически‑спокойная кроха, подошла к чудовищной собаке, погладила её бежевую спину и, высунув язык, рокочуще‑щёлкающе сказала:

– Быра‑быра‑быра, – и немного помолчав, – дыга‑дыга‑дыга.

Я, видите ли, собачью словесность (тем более овчарочий диалект) знаю слабо, вплоть до того, что совсем не знаю, однако тем, что произошло дальше был, вместе с Эльчушей и Итайкой, беспредельно восхищён: овчарка, понимающе подвигав ушами, встала и вежливо отошла в сторону.

В наших глазах Тальчушка выросла до такой степени, что я взял её на руки, и мы бегом отправились разгребать наш вулкан дел. Благодарение Господу, Талиньке, солнцу, овчарке и, конечно, остальным участникам, мы со всем благополучно справились.

Кстати, апельсиновый сок был просто обворожителен!

– Почему не пришёл ко мне вчера, милый, я так желала тебя?

Агриппина сняла поддерживающий её пышную грудь кожаный пояс и, высоко подняв тунику, уселась на колени молодого легионера, широко раскинув свои длинные красивые ноги так, что буйно вздымавшаяся над коленями часть тела легионера сразу вошла в неё. От удовольствия у неё закружилась голова, и она не расслышала, что ответил Секст, тем более, что парень сам пребывал в таком состоянии, в котором было не до разговоров. Чем бы это всё закончилось, известно, но в это время в спальню ворвалось практически голое тело сестры Агриппины (лишь такой же кожаный пояс поднимал её и без того высоко вздымавшуюся грудь) и начало громко завывать:

– Ах ты старая волчица, мало тебе своих любовников и любовниц? И моего соблазнила! Никак не насытишься? Шла бы, развратница, в лупанарий! Уже весь Рим обесчестила! Ни одного мальчика не пропустила!.. Сколько мужей соблазнила!.. Сколько жён перепортила!.. Всё мало!..

При этом сестра попыталась стащить Агриппину с коленей Секста, что ей не удалось, и тогда, содрав с себя кожаный пояс, она начала хлестать им соперницу. От неожиданности момента, прикосновения, рук голой сестры, ударов пояса и, конечно же, наличия под ним мужчины с телом владеющим Агриппиной случился неповторимый, восхитительно‑бурный оргазм.

Кончилось же дело тем, чем обычно кончается у мужчин, и прекрасное возбуждённое женское тело вместе с принадлежащей ему Агриппиной соскользнуло с мокрых коленей легионера. Увидев то, что могло достаться ей, но не досталось, сестра совсем озверела и, схватив попавшуюся ей на глаза вазу, швырнула её в Агриппину. Ваза, вращаясь, пролетела мимо цели отскочила от пышного ложа хозяйки и застыла в положении неустойчивого равновесия на открытом окне спальни. Ничего не подозревавшая о сексуальном скандале, пролетавшая по своим делам, большая зелёная навозная муха уселась на край этой дорогой вазы… Просто так, передохнуть… Хрупкое равновесие нарушилось, и ваза вылетела в окно. И хотя крики в спальне продолжались, ваза продолжала лететь, пока не попала в переносицу радостному Луцию, приближавшемуся к своему дому в предвкушении ласк жёнушки Агриппины и державшему в своих руках письмо начальника преторианской гвардии Рима к префекту Удеи, которое резво передал Луцию (не безвозмездно, конечно), ставший ещё более вонючим, письмоносец‑курьер Спурий.

Вам никогда не попадала ваза в переносицу?..

Ну и слава Богу!.. Архипренеприятная, знаете ли, штучка…

Дело в том, что, от удара вазы, носовая кость и хрящ пронзили мозг тела, которое владело Луцием и оно отпустило душу его на свободу.

Но этим дело не кончилось, ибо агенты принцепса, весь день наблюдавшие за домом префекта преторианской гвардии, письмоносцем и в конце концов за Луцием, не обращая внимания, как и ваза, на сексуальные крики и другие предметы, всё ещё сочившиеся из окна дома Луция, вытащили из рук его тела письмо с печатью…

– Ты помнишь, как я тебя хлестала? – спрашивала, бывало, сестра Агриппину через много лет.

– О! Это незабываемо!

– А потом… когда увидела конец… запустила в тебя вазой?..

– Ещё бы!..

И разгорячённые тела сестёр начинали хохотать и возиться на ложе…

Итайка застыл. Он не мог оторвать восхищённого взгляда. Его переполняло вдохновение.

В чём же было дело? Перечисляю подробнейшим образом.

На земле, пропитанной машинным маслом промышленной зоны, куда я с малышами по ошибке забрёл в поисках нового детского парка, валялись… прощу прощения, грациозно лежали следующие предметы: пластмассовая зажигалка с разбитым корпусом, отрезок железной трубы, куски зелёной пластмассы, новый блестящий болт с шайбой и гайкой, старый ржавый болт с шайбой, но без гайки, скомканное полотнище флага государства Израиль, камни различной окраски, куски штукатурки, металлическая пуговица, пустая банка из‑под «колы» и пустая бутылка из‑под пива, закрытая замечательно отражающей солнце золотистой крышечкой.

Вместе с Итайкой на все эти сокровища неотрывно смотрел рогаткообразный пожарный кран с выпученными по‑лягушачьи отверстиями‑глазами, отчего он казался выкрашенной в красный цвет огромной лягушкой, сидящей на жёлтой трубе.

Положение было критическим, ибо Итайка категорически планировал захватить с собой всё это, по необъяснимо счастливой случайности оказавшееся здесь, рядом с ним, богатство.

Я отозвал Эльчуху и Тальчуху для краткого оперативного совещания. Мы уселись на выступающий фундамент здания обувного заводика, рядом с которым разместились все эти драматические предметы и, немного помолчав, съели несколько пышек.

Затем я осторожно подошёл к Итайке и корректнотактично, чтобы он не ушибся, падая с высоты своего вдохновения, объяснил ему, что это имущество принадлежит заповеднику вышеуказанного заводика, охраняется государством, о чём свидетельствует лежащее на земле полотнище государственного флага, и совершенно неприемлемо поэтому что‑либо брать всем посетителям этого заповедника.

Даже Юлий Цезарь был меньше разочарован в Бруте, чем Итайка в таких по‑варварски жестоких законах данного заповедника. От неописуемого горя он разрыдался.

Утешая его, я думал:

– Боже, сделай так, чтобы это было самое большое Итайкино разочарование в жизни.

Ещё месяц и закончится послеинститутское армейство. Сегодня, на последней политпроповеди, Леольh решил рискнуть‑блеснуть.

– Возможно вы читали о недавней находке наших археологов в Кермане?

Капитан Нежидов утвердительно икнул.

– Там были найдены древние свитки первых эметистов, живших ещё при святом hАшуа. В них повествуется о множестве чудес, совершённых им. Этим чудесам, известным нам и из других источников, дали блестящее материалистическое толкование гениальные создатели научного эметизма Арксh и Еханов.

И тут‑то и начинался риск‑блеск Леольhя!

– Но в этих свитках рассказывается ещё об одном, доселе никому неизвестном, чуде, не находящем объяснения у наших учёных‑философов: за два часа святой hАшуа с помощью какой‑то огненной колесницы сумел перенести себя и своих соплеменников‑учеников из Удеи (сейчас это Истинея) в окрестности современного Кермана, что на юге Краины, то есть преодолеть около двух тысяч километров. Это во времена‑то Римской империи!

Здесь, от волнения, Леольh сделал паузу. Риск заключался в том, что власти сейчас и испокон веков (даже царская, а затем буржуазная) скрывали, что святой hАшуа был врей из Удеи.

Однако, когда он оглядел класс, он узрел, что волновался, кроме него, лишь ещё один человек, ибо часть служивых дремала, часть игралась с мобильниками, Capah по‑прежнему бросала на мужчин жадно‑блудливые взгляды, а остальные разговаривали между собой. Волновался же и смотрел на Леольhя неожиданно трезвым взглядом только капитан Нежидов.

Досадуя на такое равнодушие слушателей, Леольh значительно урезал оставшуюся часть своей последней политпроповеди, закончив её стандартными словами:

– Научный эметизм был блестяще реализован на практике нашим героическим вождём, братом Вовуськиным, во время Великой Апрельской Справедливой революции, и его развитие продолжается сейчас, благодаря мудрому руководству нашей партии во главе с её выдающимся лидером, братом Кобериевым.

Возвращаясь в свой корпус и глотая ледяной, пахнущий тундрой ветер, Леольh думал:

– Удивительно, как столь большой народ вян воспринял идеи именно небольшой общины вреев‑эметистов (одним из потомков которых, как ни странно, являюсь, видимо, и я), а не окружавшего его огромного мира истиан.

Ночь овладела Козьим островом. Лишь гигантский маяк с обрыва освещал пролив между этой скалой и материком. А за маяком, перед бездной, притаился на скале огромный дворец. Он спал. Спал его роскошный атриум с колоннами, мраморным потолком и расписными стенами, покрытыми полированной киноварью. Спала статуя прежнего императора. Спал гигантский перистиль, опоясанный могучей колоннадой… Стоп!.. Кто‑то всё же не спал… Ну да! В покоях принцепса полоскался свет от светильника из позолоченной коринфской бронзы, и сквозь него в тёмный перистильный сад невидяще смотрели бессонные глаза постаревшего императора.

– Если ничего не предпринять, то уши волка выскользнут из моих рук. Коварные заговорщики! И кто?! Жена любимого сына и её любовник, которого я возвысил. Неужели слухи верны, и они же отравители?! Но мало ему, собаке злобной: он ещё и смуту в провинциях посеять желает.

Принцепс ещё раз взглянул на письмо с печатью префекта преторианцев, доставленное ему агентами. Оно гласило всё то же:

«S. P. S.P.D.

Главаря нововерцев изловить и распять.

Salve».

– Что ж, это была последняя капля, и если власть – это изверг, то пусть её жертвой падут презренные, – подумал император и принялся писать письмо в Сенат, изобличающее начальника преторианской гвардии. И уж поверьте, письмо это возымело действие: префекта и его сторонников казнили, а любовница‑заговорщица, неверная жена сына принцепса, покончила собой. Да, вот что ещё: Сенат постановил стереть всякую память об этом злодее. Но вы ведь знаете, как это принято в нашем мире: дольше поминаются подлые имена, чем праведные. Может, это и к лучшему: иначе, как бы я всё это вам рассказал?

Итак, похоть, ваза и навозная муха предотвратили большие неприятности для провинции Удея Римской империи. Ведь страшно даже подумать, что бы произошло и как бы изменился ход мировой истории, если бы письмо префекта преторианской гвардии попало к префекту Уд ей…

Здесь уместно или неуместно высказать некоторые простые или непростые мысли касательно времени. Как бы ни изощрялись физики с философами (свет туда, свет сюда, часы здесь, часы там, инерциальные системы, не инерциальные системы, длительность не длительность и т. п.), а всем или не всем предельно ясны или не ясны следующие шесть соображений:

1. Убираем всю материю – пустое пространство может и остаться?

2. Убираем все движения (изменения) – пустой длительности может и не быть? То есть, время – это не пустая длительность, начинённая событиями‑движениями, а само движение?

3. Упорядоченность событий, в том числе причин и следствий может быть только в связи с тем, что хотя бы в локальном (небольшом) пространстве есть движения (изменения)? Тогда упорядочивать можно по этому движению: между прошлым событием и настоящим событием произошёл ряд изменений в локальном пространстве, оставивших свой след (нужна память?!)?

4. Движение не было всегда, ибо как из бесконечного прошлого можно добраться в настоящее? А дело было, возможно, так: было само по себе всегда Мироздание в виде многомерного континуума без движения и значит, без времени, но уже со своими всеобщими законами? Внезапно (Кто?! Что?! Почему?! Откуда?!) появилось движение‑изменение и следовательно, время? Образовались разнообразные вселенные со своими внутренними законами (вдобавок ко всеобщим) и среди них, как одна из возможностей, наша Вселенная со своими антропоцентристкими законами?

5. Одно из необыкновенно «восхитительных» свойств времени‑движения‑изменения нашего любимого Мироздания заключается в том, что, создав нечто, оно тут же начинает его разрушать. О чём это говорит? О случайности и бессмысленности? Или о целенаправленности и мудрости?

6. Совершенно непонятно (даже, если привлечь квантовую механику): случайно ли ваза врезалась Луцию в переносицу или это было детерминировано, начиная с чудесного появления движения‑времени?

Когда я с малышами подошёл к детским горкам в парке, там никого не было. Погода была замечательная. Какой‑то могучий скульптор таким образом расположил облака на небесной тверди, что виделись там снеговые заносы, рябь и волны сугробов, словно в тундре. Так и хотелось прокатиться на лыжах по небесам. От этой замечательной обстановки мне захотелось сказать что‑то хорошее о себе, и я начал это делать, рассказывая крохам о своей нынешней известности в мире, благодаря совсем недавно, буквально несколько мгновений тому вперёд, изданной книге, о контейнерах с письмами восхищённых ею народов… Маленькие ЭТИ слушали меня, открыв рты.

– Саба, – вдруг спросила Эльчулька, вытряхивая песок из розовой туфельки Тальчульки, – если ты такой знаменитый, то почему же тебе никто не звонит?

Надо отдать мне должное: я запнулся лишь на пятнадцать с половиной минут, после чего ничтоже сумняшеся заявил:

– Звонят моему секретарю, ну этому…

Слава Богу, в это время, подошла девочка‑соседка со своими родителями и младенцем‑братиком, и мы, то есть я и вся самостоятельно передвигающаяся малышня, начали играть в замечательную игру с очень сложными правилами, где я был сторожем. Девчонки с мальчишкой Итайкой взбегали по ступенькам на жёлто‑красную, с крышей в виде головы дракона, горку и съезжали‑скользили внутри трубы вниз, где я, сторож, стоя у отверстия трубы, должен был их ловить, но никогда не поймать. Когда же я имел право их всё же словить, то они, взбежав по ступенькам горки, кричали:

– Закрыто, и нельзя, и мы здесь, – и я терял это право…

На сто седьмом круге я понял, наконец, во всей их глубине, правила этой игры…

Кстати, «саба» на иврите значит дедушка.

Однако в те далёкие дни случилось в Русалиме непредвиденное. И хоть не получил префект Удеи письмо начальника преторианцев, но недолюбливал он, чтобы не сказать хуже, народ врейский. И решил, якобы для славы императора, а на самом деле, лишь для огорчения народа, выставить во дворце прежнего удейского царя золотые щиты с надписью в честь божественного принцепса. Действо такое оскорбляло древние удейские обычаи, и стали просить префекта наиболее ретивые из удеев убрать щиты из дворца. Но человек этот был от природы жесток, и стал он упорствовать на своём, лелея коварный замысел. Тогда поднялся среди части удеев великий крик:

– Не поднимай мятеж, не затевай войну, не погуби мира!

Но раздражённый и гневливый префект только этого и ждал. Он ещё и смутьянов переодетых подослал, чтобы разогреть толпу. И поднялся мятеж, и подавлен он был с ужасной и бессмысленной жестокостью. Многие праведные удеи были изгнаны тогда за пределы империи, и начали своё долгое и мучительное скитание по миру вдали от родины, вдали от стен Русалима, в галуте. Оставшиеся же не смолчали и послали слёзное письмо императору, но уже умер прежний, и взошёл новый принцепс. И хотя наместником Сирийским был сменён префект и щиты убраны из дворца царёва, возвращение изгнанным запрещено было под страхом смерти, в наказание за мятеж. Жестокий же прежний префект был отослан в Рим, где, сказывают, покончил собой, и были сложности с его телом, ибо реки не принимали труп…

Прошло две тысячи лет…

Боже мой, как неутомимо летит время!.. Кажется, вот только что Луций спал с Леей и подслушивал Великий Инедрион… И вот уже нет Луция… И нет Римской империи… Нет получившего статус святого за развитие удаизма Гидона… Вознёсся на огненной колеснице в небеса и так и не вернулся hАшуа… а потомки тех самых варваров, которых он когда‑то усыпил, приняли истианство, хитроумное сплетение удаизма, эметизма и их толкований, расселившись по по всем частям бывшей империи… И на месте Уд ей на карте мира обозначено огромное государство Истинея с почти миллиардным врейским населением…

И уже была Первая мировая, и есть чем прикончить Землю во Второй мировой… а Леольh Фраh завершил свою службу в армии и прибыл в качестве молодого специалиста на Сомнамбыльский химический комбинат… Но постойте! Ritmo lento… Давайте вглядимся…

Что это там тарахтит и подпрыгивает на ухабах, как консервная банка, привязанная к хвосту кота?.. Отвечаю. Это сомнамбыльский рейсовый автобус… Что?.. Нет, не очень набитый телами. Всё‑таки сейчас не час пик… А с чего это вдруг на нём решил прокатиться Василий Андреевич? Что, или автомобиля своего нет? У военпреда‑то? Да так, ни с хрена собачьего: захотелось…

Василий Андреевич смотрел на молодого маленького роста худенького парня с красивым, черноброво‑грустным лицом, стоявшего у грязнобежевой автобусной двери, и, переводя взгляд на длинноногую девицу в красном берете, которой парень был по плечо, размышлял: «О чём Он только там думает? Швыряет кубики как ни попадя. Ну на хрена этой девке такой рост? А парню был бы в самый раз. И лицо весёлым, может, стало бы. Так задумано или так получилось?.. А если ни то, ни другое? И нет Никого. Просто сами по себе варианты перебираются. Брр!.. Страшно!.. Ёш твою!.. Мне ж сходить!». Василий Андреевич быстро вскочил и выпрыгнул из автобуса, сбив, выпрыгнувшего ранее оттуда же, какого‑то человека.

Поверженный показался знакомым.

Присмотревшись к одетому в чёрное пальто силуэту поднимавшегося, Василий Андреевич ахнул:

– Мать твою!.. Леольh!

– Нежидов!

– Как тебя сюда‑то занесло?!

– По распределению. А тебя? Ведь перед моим отъездом в Град ты в части ещё был.

– Быстро дело делается – не скоро сказка сказывается. По перераспределению. Я, с позволения сказать, по специальности тоже на «е» называюсь.

– То есть?

– Едрёна‑вошь‑химик. Кореш из министерства предложил военпредом на комбинат. Долго не думал. Тут хоть и АЭС рядом, но не такой колотун, как в тундре. Да и женщин, между нами будь сказано, поболе. Вон какие девочки в автобусах разъезжают, видел?

Леольh улыбнулся. Приятно было встретить старого знакомого в чужом городе.

Очередь почти не двигалась. Она была злая и вела внутри себя разные разговоры.

– Слышал? Цены на нефть опять грохнулись.

– А!.. Слышал. Говорят, Союз козни строит.

– Союз, Союз… У нас своих придурков хватает. В долгах страну утопили.

– Когда это в Истинее очередь за хлебом была?..

Леонид Гройсшлемазлин, эмигрант из

Справедливого Союза, хотел в туалет по малой нужде, но боялся потерять очередь и, стараясь отвлечься, слушал эту болтовню.

– За кого голосовать‑то будем?

– За «Перестройку», конечно.

– С какой радости?

– Не с радости, а с горя.

Наконец, Гройсшлемазлин не выдержал: предупредил очередь и побежал в супермаркетовский туалет. Туалет был платный и грязно‑вонючий – не хватало моющих средств, – но своё дело он сделал, и нижняя часть Леонида была счастлива. Однако счастье быстро сменилось ощущением неудачи, когда он увидел, что очередь исчезла: вероятно, хлеб кончился.

В автобусе, по дороге на работу, он представил себе внутренности своего крохотного холодильника и ясно увидел их. Там была только одна луковица с полупустой коробочкой кефира.

Гройсшлемазлин стал наблюдать за вошедшим на остановке постоянным и хорошо знакомым ему пассажиром‑истианином в вязаной кипе и очках, хотя заранее хорошо знал все его действия, Вот тот положил свой рюкзак и около пяти или шести нейлоновых мешочков на сиденья. Поколупался в кармане и извлек седьмой мешочек, в который был завёрнут восьмой. Из последнего он достал автобусную карточку и всей своей худой долговязостью двинулся отмечаться у шофёра. Затем вернулся, сел лицом к остальным пассажирам автобуса и, зверски прошебуршав всеми мешочками, извлёк из них синюю бутылку с водой и красную помидорину. Посапывая длинным носом, он обречённо ел и запивал, брызгая помидорным соком на свою чёрную куртку и мелькая окольцованной золотом, женатой рукой, вплоть до остановки, где, быстро схватив весь личный багаж, выпал из автобуса, как парашютист из самолёта.

Он сошёл, а Леонид подумал:

– Боже, и ведь так почти каждый день, из года в год!

И неожиданно:

– Жениться бы.

И потом, чтобы утешиться:

– В конечном итоге, жизнь – это «только промежуток краткий» между двумя смертями.

Из‑под земного шара по всему горизонту, как аппетитная хлебная корочка, набухал коричневато‑оранжевый рассвет. В небе дрожала от прохлады утренняя звезда, которую едва не задевали крылами взлетающие, мигающие и светящиеся синими, красными, жёлтыми огоньками и оттого казавшиеся полупрозрачными, самолёты, а маленькие человечки спали в сиденьях автомобиля, не ведая обо всём этом.

Куда же мы ехали в такую рань? Ну конечно, к морю. И не к простому, а к Чермному, вернее, к Красному, прозрачно‑сказочному. Вот уже показалась полупустыня, чем‑то напоминающая далёкую, детскую, загадочную степь. А вот и началась самая настоящая пустыня…

И тут я почувствовал чей‑то внимательно‑сонный вопросительный взгляд. Скосив немного глаза, я всё понял: это была только что проснувшаяся и уже вся вопросительная Эльчушечка.

– Саба, а какое имя у этого чудовища, что по фамилии НиДниБай?

То ли приснилось малышке что‑то? То ли вспомнила болтовню бывшего жильца, которому я не очень‑то придавал значения: мало ли, что бывает?

– НиЧ, – сказал я, – его звали НиЧ.

– НиЧ?

– Да. А что тут удивительного? Если уж НиДниБай, то непременно НиЧ.

– А… – промолвила Эльчуня, надолго задумавшись…

И мы продолжали свой путь по пустыне к прозрачной сказке.

– Но ты изменился, приятель.

– Постарел, верно.

Василий Андреевич ткнул Леольhя рукой в грудь.

– А я тут знаешь с кем недавно виделся? С Львом Геннадьевичем.

– С Вассером, что ли?

– С этим врейцем, с этим. Потонул совсем старик. Наркотой колется…

– Не может быть!

– Может быть, может быть. И не такое бывает. Нежидов переключил тему.

– Как тебе новые порядки?

– Какие порядки? Бардак один…

– Не скажи. В конце концов, даже в мусорном баке есть свой порядок.

– Однако мои философские убеждения неизменны. «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» – будет верно всегда.

Василий Андреевич приблизил к Леольhю свои царские усики так, что почувствовался запах дорогого коньяка, и тихо сказал:

– Знаешь, иногда очень трудно отличить философскую концепцию от упрямства. Ближних‑то раз, два, и обчёлся.

Он налил себе ещё рюмку.

– Слыхал про Дарусанова? Говорят, обзавёлся какой‑то сепаратисткой оппозицией в Сибири… Ох, погибнет парень, ох, погибнет!..

Когда стакан, завёрнутый в алюминиевую фольгу, был благополучно раздавлен, начались пляски. Дамы трясли своими роскошными задами, а кавалеры шаркали ногами. Непонятно было, чему все радуются: то ли успешно раздавленному стакану, то ли тому, что жених и невеста стали мужем и женой, то ли вообще, просто так, жизни и предстоящей выпивке с закуской. Часть пола стала оседать, и когда она совсем упала, пары и одиночки посыпались вниз, на первый этаж. Могло бы погибнуть много людей. Но не в этом дело, потому что, слава Богу, никто не погиб. После того, как убрали мусор и упавших людей, танцы и свадьба продолжились.

Леонид Гройсшлемазлин сидел в центре частично провалившегося зала на торжественном стуле и, отряхивая извёстку со своего чёрного с жёлтыми пупочками жениховского костюма, смотрел, как друзья поздравляют и тискают (в основном мужчины) его всю в белом, теперь уже жену, Стефочку. Мысли в голове молодого мужа были совершенно дурацкие, ни на йоту не адекватные торжественности момента. К примеру, он вдруг вспомнил, как перед эмиграцией из СС сдавал анализы то ли на СПИД, то ли ещё на что‑то венерическое. Врачиха, тоже вся в белом, приказала ему снять трусы и, самым внимательнейшим образом осмотрев его член и все входящие в его комплект принадлежности, велела взять осмотренного рукой за головку и держать горизонтально. От холода и страха Гройсшлемазлин был послушен, как труп в морге. Он крепко, ибо так внушила ему врачиха, держал и натягивал объект, отчего последний превратился в телесно‑коричневую вытянутую тряпочку с розовым набалдашником. Но когда эскулапиха подошла с каким‑то жутким инструментом и попыталась взять мазок, он инстинктивно отдёрнул свой важнейший орган. Так повторилось множество раз. Наконец, врачиха засмеялась, махнула рукой на конец и отпустила Гройсшлемазлина, дав весьма положительную справку. Замёрзший, опозоренный и взволнованный он помчался…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Стоимость полной версии книги 80,00р. (на 30.03.2014).

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картойами или другим удобным Вам способом.