Принципиальное отличие варягов середины IX — середины X в. от «варягов» конца X столетия 1 страница

Норманисты, отводя ПВЛ роль лишь иллюстративного материала к своим умозрительным построениям, что, по их мнению, должно придать им вес в глазах читателя (создается полная иллюзия звучания подлинного голоса истории), выставляют ее в качестве непреложного доказательства скандинавского этноса варягов. Как в 1826 г. М. П. Погодин выразил настрой подавляющего большинства ученых России, «решительно можно сказать, что всякий желающий отвергать скандинавское происхождение руссов, должен непременно прежде опровергнуть Нестора…»[969]. Но это все лишь только слова, ибо полное неведение истории летописания вообще и сложения Начальной летописи в частности, заметил в адрес своих оппонентов А. Г. Кузьмин, «закрывает самую возможность понимания ее текста». Вот почему они не в состоянии увидеть, говорил этот яркий ученый, что «скандинавское происхождение «варягов» не может быть обосновано данными русских летописей. А это в корне подрывает и филологические построения норманистов»[970].

В Сказании о призвании варягов норманисты выделяют два момента, которые, как им кажется, четко указывают именно на шведскую природу варягов. Это местоположение их родины «за морем», т. е. якобы в Скандинавии, и помещение летописцем варяжской руси среди скандинавских народов, означающее тем самым, что он причислял ее к их кругу. При этом они закрывают глаза на тот факт, что выражение «за море» летописцами никак не пояснено ни в самом Сказании, ни в других местах летописи, и что во всех случаях родина варягов помешается весьма неопределенно где-то «за морем» («за море» идут с Руси к варягам, «из заморья» идут на Русь от варягов), но при этом не уточняется, конкретно где (известия под 859, 862, 941, 977, 980, 1015, 1018, 1024 гг.)[971]. В 30-х гг. XI в. (в Лаврентьевской под 1036, в Ипатьевской под 1034 гг.) со страниц ПВЛ исчезают как сами варяги, так и практика их размещения «за морем». Так обстоит ситуация с «заморской родиной» варягов не только в нашем главном источнике по истории Киевской Руси, но и в других летописях, связанных и не связанных с традицией ПВЛ. И все они, в чем-то или даже во многом отличаясь от нее материалом о варягах (датами, полнотой изложения, лишними известиями), также нигде не поясняют летописное «за море».

Видимо, первым в историографии обратил внимание на летописное «за море», задумался над его значением, а затем поставил в связь с определенной территорией норманист Ф. Г. Штрубе де Пирмонт. В своей диссертации, написанной в 1753 г. и опубликованной в 1785 г., ученый в качестве родины варягов назвал Рисаланд (Ризаланд), территорию, простирающуюся от Балтики до Северного Ледовитого океана и Белого моря, и большая часть которой, по его словам, лежала «на той стороне Финского залива и Ладожского озера». В качестве довода в пользу выхода варягов именно из приморских пределов Рисаланда Штрубе указал: «…Известно, что хотя слово море (здесь и далее курсив автора. — В. Ф.) означает точно море собственно так называемое, но наши историки иногда называли сим именем озера и большие заливы». В ходе дискуссии 1749–1750 гг. Г. Ф. Миллер утверждал скандинавский характер руси на том основании, что они пришли «из-за Балтийского моря». В 1773 г. историк, касаясь событий 977 г., заставивших Владимира спешно покинуть Новгород, пояснил, что он ушел «за море к варягам, то есть в Швецию»[972]. В 1788 и 1795 гг. И. Н. Болтин убеждал, что термин «из заморья» означает «с другой стороны Ладожского озера», именуемого в летописях морем[973].

Мнение Миллера о значении летописного «за море» повторил и усилил в 1802 г. А. Л. Шлецер. Усилил тем, что преподнес его уже в качестве аргумента именно в пользу норманства варягов, именно как жесткое указание лишь на Скандинавский полуостров: «Они пришли из заморья (курсив автора. — В. Ф.), так говорится во всех списках; следственно, из противолежащей Скандинавии»[974]. Свой вывод он подкреплял еще тем, что, обратившись к работе шведского историка Ю. Тунманна, где тот вслед за своими соотечественниками XVII в. выводил из финского названия Швеции «Ruotzi» («Rotzi») славянскую форму «русь»[975], в свою очередь увязал генетически Руотси с Рослагеном, названием части береговой полосы шведской области Упланда, расположенной напротив Финского залива. Только там, по мнению Шлецера, и жили варяги[976], только там, следовательно, и находилось «за море» русских летописей. Многие именитые последователи Шлецера, например, Ф. Крузе и М. П. Погодин очень активно использовали его объяснение выражения «за море» в качестве весьма основательного довода в пользу норманства варяжской руси. В 1860 г. филолог Я. К. Грот даже специально пытался доказать, что «за море» может показывать только на живущих «по ту сторону моря», т. е. на противоположном берегу Балтийского моря, в Скандинавии, и ни на кого больше[977].

В XX в. согласно логике Шлецера рассуждали М. Н. Покровский, В. А. Пархоменко, Р. Ю. Виппер, А. Стендер-Петерсен, Б. А. Рыбаков, польский историк X. Ловмяньский[978]. Современные норманисты также понимают термин «за море» в буквальном смысле. В 1994 г. Е. А. Мельникова и В. Я. Петрухин увидели в нем указание только на Швецию. В 1996 г. А. С. Демин утверждал, что словосочетание «варязи из заморья» можно рассматривать «как кратчайшую» этническую характеристику, данную летописцем скандинавам. При этом говоря, что для него было важно отметить способ передвижения варягов (или к ним) — «морское плавание»[979]. Тогда же А. Н. Кирпичников, допуская в какой-то мере более широкое его толкование, чем это принято среди норманистов, сказал, что «для славян адрес «за море» чаще всего означал именно Швецию». Но в 1998 г. И. Н. Данилевский категорично заключил, словно пресекая подобное «вольнодумство», что летописное «за море» «связано исключительно со Скандинавией». В том же году Е. А. Мельникова, отмечая, что об этнической принадлежности Рюрика не говорит ни один из вариантов варяжской легенды, вместе с тем подчеркнула: «Однако упоминание того, что Рюрик приходит по приглашению послов, отправившихся «за море к варягам», достаточно убедительно свидетельствует» о его принадлежности к скандинавам. По ее мнению, выражение «из-за моря» носит в летописи «устойчивый, формулярный характер. Варяг, т. е. попадавший на Русь житель Скандинавских стран, приходит «из-за моря» по определению». В 2002 г. М. Б. Свердлов посчитал, что «за море» конкретно указывает на Бирку, экономический и политический центр Средней Швеции[980].

Но имеется и другая точка зрения на значение летописного «за море», ведущая свое начало от антинорманиста В. К. Тредиаковского. В работе, завершенной в 1758 г., он заметил, что «у нас быть за морем и ехать за море не значит проезжать чрез море, но плыть токмо по морю, куда б то ни было в отдаленную страну. Ехать за море у нас, есть и сухим путем ехать от моря в другое государство; так ездили мы за море во Францию, в Италию и в Немецкую землю». В том же ключе толковали рассматриваемый термин антинорманисты XIX в.: О. М. Бодянский (чужая и далекая для русских «сторона», будь «она за морем или нет»), С. Руссов («за граница»), Ю. Венелин («куда бы то ни было»), Д. И. Иловайский (сказочное «из-за тридевяти земель»), Г. А. Немиров («за Сине-море, куда-то далеко…»), Н. П. Загоскин (совершенно неопределенное выражение). В 1913 г. Г. М. Барац, утверждая в русле своего взгляда на природу ПВЛ, что летописное «за море» есть не что иное, как перевод библейского оборота «ewer ha-jam», служащего «для обозначения не непременно заморской страны, а всякого вообще зарубежного края», сказал: «Точно также и по-русски заморье (здесь и далее курсив автора. — В. Ф.) обозначает не исключительно заморскую страну, но вообще чужую сторону, а идти заморе значит: отправиться за границу, в чужие края…»[981]. Фактически в русле этих рассуждений лежит вывод «ультранорманиста» О. И. Сенковского. «За море», отмечал он, нельзя понимать в буквальном смысле, это, на его взгляд, всего лишь «метафора, риторический прием». Норманист В. А. Мошин в 1931 г. повторил мнение Иловайского о «за море» как о сказочном «из-за тридевяти земель»[982]. В 1923 г. Б. М. Соколов одной строкой отметил неопределенность летописного «за море», а в 1958 и 1978 гг. В. В. Мавродин поставил «за море», как и когда-то Иловайский, в один смысловой ряд с «за тридевяти земель», впрочем, оставив это сопоставление без комментариев. В 1998 г. А. Г. Кузьмин указал, что «мореплаватели ІХ-ХІІ вв. не имели графического изображения» Балтийского моря «и «за морем» для них была любая территория на его побережье»[983].

В 1951 г. А. Н. Насонов, говоря о Рогволоде Полоцком, по летописи, пришедшим «из заморья»[984], и сопоставив это выражение с равным ему по значению «из-за рубежа», заметил, что он «выйти от балтийских славян… Древние сношения по Зап. Двине с балтийскими славянами вполне допускают такую возможность». В 2000 г. Ю. Д. Акашев оспорил видение норманистами летописного «за море» как ориентир на Швецию, полагая, что в этом случае речь идет о южном береге Балтики[985]. Очевидное значение этого термина несомненно, в связи с чем Е. Классен поставил в 1854 г. совершенно закономерный в таком случае вопрос: «…За морем от Новгорода жили не одни шведы, а многие народы; почему же скандинавоманы берут это обстоятельство в число доводов своих?»[986]. Но правомерность этого довода можно проверить лишь при обращении к самому широкому кругу источников.

В Лаврентьевском списке в рамках ПВЛ выражение «за море», помимо названных дат, употреблено еще один раз под 1079 г. в сообщении о захвате хазарами в Тмутаракани черниговского князя Олега Святославича. Причем, что важно отметить, оно в этом случае впервые пояснено: «а Олга емше козаре и поточиша и за море Цесарюграду». Под 1226 г., т. е. уже вне пределов ПВЛ, в Лаврентьевской летописи говорится, что «тое же зимы Ярослав, сын Всеволожь, ходи из Новагорода за море на емь», т. е. в земли финнов. Академический список Суздальской летописи, дополняющей собою Лаврентьевскую, содержит статьи, где «за море» хотя и не раскрыто, но о каких территориях идет речь либо можно понять, либо это хорошо известно. Это статья под 1231 г.: «въскоре прибегоша немци из замория с житом и с мукою, и сътвориша много добра» (годом раньше в Новгороде разразился массовый голод), статья под 1237 г. — «приидоша в силе велице немци из заморья в Ригу», и статья под 1252 г. — «приде Неврюй, и прогна князя за море»[987]. В первой из них речь идет о пределах либо Ливонии, либо Западной Европы вообще, но прежде всего о северогерманских территориях и Дании, во второй — только о последних. «За море» статьи под 1252 г., напротив, не вызывает никаких сомнений. По свидетельству многих летописей, великий владимирский князь Андрей Ярославич вынужден был бежать от татар в Швецию: «за море во Свейскую землю»[988].

НПЛ обоих изводов, оперируя терминами «за море» и «из заморья», указывает ими, в основном поясняя их при этом, на Готланд (1130, 1391), Данию (1134, 1302), Швецию (1251, 1300, 1339, 1350, 1392), земли финских племен суми и еми (1311, 1318), восточнобалтийские города Ригу, Юрьев, Колывань, на южнобалтийский Любек и другие центры Ганзейского союза, включавшего в себя вендские, вестфальские, нижнесаксонские, прусские и ливонские города (1391). Под 1444 г. в летописи упоминается «князь Грегории из заморья Клевьскыи»[989] (германский герцог Герхардт фон Клеве)[990]. В одной из статей, предшествующих Комиссионному списку НПЛ, под 1155 г. содержится рассказ об Андрее Боголюбском, где читается, что его брат Всеволод Большое Гнездо «на третий год приде из замория из Селуня (византийский город Салоники, современная Греция. — В. Ф.)… и седе на великое къняжение, и мсти обиду брата своего Андрееву» его убийцам[991]. Другие летописи, в том числе и поздние, дают большое количество подобных примеров, свидетельствующих о самом широком географическом диапазоне применения нашими книжниками понятия «за море». Так, посредством его Софийская первая и вторая, Воскресенская, Никоновская, Вологодско-Пермская, Новгородская вторая, Псковская первая и третья летописи, Мазуринский летописец, Рогожский летописец, Летописное сказание Петра Золотарева указывают на Швецию, г. Юрьев, Пруссию, Норвегию, Апеннинский полуостров, западноевропейские центры Ганзейского союза и, в целом, на многие европейские страны, Турцию, Персию, Северное Причерноморье[992]. В «Летописи Двинской» «за морем» полагаются Англия, Голландия, Испания, Франция, Турция, пределы Западной Европы вообще[993]. В Новгородской Погодинской и Забелинской летописях под 1709 г. сообщается, что после Полтавской битвы Карл XII «утече за море» вначале в г. Очаков, а затем в «Царьград» (Стамбул)[994].

Широко практиковалось использование термина «за море» в актовом материале ХІІ-XVІІІ вв., где его так же, как и в летописях, прилагали ко многим центрам балтийского Поморья, Ганзейского союза, а также к Англии, Франции, Нидерландам, в целом, ко всей территории Западной Европы[995]. В 1712 г. В. Н. Татищев был командирован «за моря капитаном для присмотрения тамошняго военного обхождения». Как известно, будущий историк был направлен из Польши, где квартировался его полк, в германские государства, в которых он посетил Берлин, Дрезден, Бреславль[996]. В 1737 г. Канцелярия Академии наук определила: «За моря в Марбух писать на немецком языке к ученикам Михаиле Ломоносову, Дмитрею Виноградову и к Рейзеру с требованием о присылке от них о науках, что обучились и обучаются». В 1761 г. она же приняла решение о «пересылки за море к ученым людям» сочинений М. В. Ломоносова (сам Ломоносов в официальных и личных бумагах за 1750–1760-е гг. довольно часто использовал выражение «за море» в качестве обозначения «заграницы» вообще, а также конкретно Германии)[997]. Термин «за море» является непременным атрибутом путевых записок русских послов XVI–XVII вв., повестей и, конечно же, былинной поэзии. И этим термином, восходящем к устному народному творчеству, русские люди на протяжении столетий определяли «нахождение земель, стран, народов и городов вне пределов Руси, вне пределов собственно русских земель вообще, независимо от того, располагались ли они действительно за морем или нет» (т. е. он абсолютно тождественен понятиям «за рубеж» и «за граница»), и представлял собой идиому, сродни той, что родилась в советское время, и помещавшую заграницу «за бугром». В связи с чем, летописное «за море», где, как утверждает ПВЛ, жили варяги, в своем чистом виде, без сопроводительных пояснений (этнических, географических и еще каких-то других) не может быть аргументом при любой версии их этноса[998]. В контексте самой варяжской легенды и последующих известий о варягах, приходящих на Русь «из заморья», оно указывает на балтийское Поморье в целом. И только.

Летописный и внелетописный материал не позволяет согласиться и с мнением, что в летописях варяги «беспрерывно» упоминаются в значении «немцы, норманны». В качестве доказательства этого посыла обычно ссылаются на сообщение ПВЛ под 862 г., где русь поставлена в один ряд со скандинавскими народами: послы «идоша за море к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си». Но подобное умозаключение весьма сомнительно. В недатированной части летописи дан перечень «Афетова колена»: «варязи, свей, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии…»[999]. И хотя в соседстве с германцами в нем названы другие народы, но они, как известно, не принадлежат ни к германцам вообще, ни к скандинавам, в частности, и вряд ли кто, конечно, решится утверждать обратное. Это, во-первых. Во-вторых, то, что предлагаемое норманистами прочтение Сказания явно тенденциозно и основано, как подчеркивается в литературе, на искажении сведений источника[1000], демонстрирует памятник, весьма близкий по времени к моменту окончательного сложения ПВЛ (10-е гг. XII в.). Как сообщает немецкий хронист Гельмольд (XII в.), саксонский герцог Генрих Лев в 50-х гг. XII в. отправил «послов в города и северные государства — Данию, Швецию, Норвегию и Русь, — предлагая им мир, чтобы они имели свободный проезд к его городу Любеку»[1001].

Эта грамота не сохранилась, но ее нормы повторил в 1187 г. император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса: «ruteni, gothi, normanni et ceteri gentes orientales, absque theloneo et, absque hansa, ad civitatem sepius dictam veniant et recedant», т. е. русские, готландцы, норманны («ruteni, gothi, normanni») и «другие восточные народы» получали право свободно приходить и покидать город «без налога и пошлины»[1002]. В «ruteni» ученые обычно видят русских, а именно новгородцев[1003]. «Любекский таможенный устав» подтвердил в 1220-х гг. установление императора: «В Любеке не платит пошлины никто из граждан Шверина, а также никто из русских, норвежцев, шведов… ни готландец, ни ливонец, равно как и никто из восточных народов»[1004]. Из приведенных документов, где Русь и русские стоят в одном ряду со скандинавскими странами и скандинавами, никак, конечно, не следует, что русских середины, конца XII в. и первой трети следующего столетия надо причислить к скандинавам, или, наоборот, русскими надо считать датчан, шведов, готландцев и норвежцев. И в данном случае, конечно, абсолютно прав А. Г. Кузьмин, отметивший, сопоставляя фразы варяжской легенды и грамоты Барбароссы, что «несущественно, кого конкретно называют источники «Рутенами». Важно, что этноним снова идет в ряду северных народов и отличается от готов и норманнов»[1005].

Бросается в глаза еще одна особенность этих памятников: грамота императора относит западноевропейцев (готландцев и норманнов) и восточноевропейцев (русских) к «восточным народам». Таким же общим содержанием наполнено и выражение летописи «варяги», только оно приложено к западноевропейским народам, также генетически не связанным между собой. Крупнейшие специалисты в области летописания — А. А. Шахматов, Б. А. Рыбаков, А. Г. Кузьмин — указывают, что скандинавы названы варягами лишь в этом разъяснении Сказания, не являющимся его органической частью, и видят в нем пояснение летописца второго десятилетия XII века[1006]. А это время, когда под «варягами» на Руси уже довольно давно понимали значительную часть западноевропейского мира. В связи с чем летописец (а об этом говорил еще М. В. Ломоносов) специально выделяет русь из числа других варяжских, как бы сейчас сказали западноевропейских народов, называет ее в качестве особого, самостоятельного племени, вроде шведов, норвежцев, готов, англян-датчан, тем самым не смешивая ее с ними: «пошли за море к варягам, к руси, ибо так звались варяги — русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, другие готы, эти же — так»[1007]. Нечто подобное можно привести из более позднего времени. Густинская летопись (1670) объясняет, почему шведов на Руси именовали варягами: «Их же бо оные тогда варягами нарицах. Си мы всех обще немцами нарицаем. Си есть шведов, ангелчиков, гишпанов, французов и влохов и прусов, и проч.»[1008]. Обращает на себя внимание тот факт, что летописец конца XVII в. раскрывал общее значение слов «варяги» и «немцы» точно так же, как составитель ПВЛ разъяснял широкий смысл термина «варяги».

В 1849 г. И. И. Срезневский справедливо сказал, что «каждое слово для историка есть свидетель, памятник, факт жизни народа, тем более важный, чем важнее понятие, им выраженное». В 1911 г. Л. В. Падалко, как бы продолжая мысль своего именитого предшественника, добавил, что «имя, как звуковая форма явления, неразрывно связано с самой сущностью этого последнего. А посему выяснение имени непосредственно приводит и к тому понятию, какое объясняется именем. В особенности применимо это положение по отношению к крупным явлениям исторического значения…»[1009]. Эти мнения всецело приложимы к терминам «варяги» и «немцы», в которые на Руси и в России в разные исторические эпохи вкладывался разный смысл, что, к сожалению, мало учитывается исследователями, вследствие чего при прочтении источников допускаются модификации и тенденциозность. Их правильному пониманию мешают вместе с тем и ложные представления, являющиеся питательной средой для новых заблуждений. Отсюда названные термины не только ошибочно связывают исключительно со скандинавами (германцами), но и не замечают явной эволюции слова «варяги» от частного к общему, его превращения в своего рода аналог современному понятию «западноевропейцы».

Разговор следует начать с термина «немцы», в определенное время приравненного на Руси по своему значению к слову «варяги», и этот факт позволяет уже во многом оценить смысл последнего. Норманисты (А. Л. Шлецер, М. П. Погодин и другие), понимая выражение «немцы» в конкретном этническом значении (германцы), особое значение при этом придавали материалу позднейших летописей (Софийской первой, Псковской первой и третьей, Новгородской четвертой и пятой, Никоновской, Холмогорской, Тверскому сборнику и других), в которых, начиная со второй половины XV в., варяжские князья — Рюрик с братьями — выводятся «от немец» или «из немец»: «избрашася от немець 3 брата с роды своими, и пояша с собою дружину многу», «приведоша новгородстии людие князя от немець, именем Рюрика», «пръвый князь на Руской земле Рурикь, пришел из немец» и т. д.[1010] В ПВЛ, следует напомнить, Рюрик с братьями представляют варяжскую русь и никоим образом не связаны с «немцами»: «И изъбрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь придоша к словеном первое…». В НПЛ младшего извода в рассказе о призвании варягов, данном в иной редакции, чем в Начальной летописи, о «немцах» также нет ни слова: «Изъбрашася 3 брата с роды своими и пояша со собою дружину многу и предивну, и приидоша к Новугороду»[1011].

Мнение Шлецера и Погодина в отношении значения термина «немцы» априорно, абсолютно расходящееся с показаниями большого числа разновременных и разнохарактерных источников, и игнорирующее то обстоятельство, на которое обращалось внимание в литературе, что имя это «только потом получило теперешнее свое звучание»[1012]. Выше отмечалось, что Г. Эверс первым в науке выступил против норманистского взгляда на слово «немцы», указав, что его русские прилагали ко всем, кто говорил «на непонятном для словен языке». Точно также рассуждал и Н. М. Карамзин. Эту мысль затем активно развивали антинорманисты. Так, Ф. Л. Морошкин, М. А. Максимович, Н. В. Савельев-Ростиславич утверждали, что «немцы» следует рассматривать не только как имя частное (германский этнос или отдельные ветви его), но и как имя нарицательное: многие, если не все и даже не только западноевропейские народы. Максимович, например, подчеркивал, что термином «немцы», вытеснившим «варяг», стали «означать неопределенно не только все иноземное, западное, но и все чужое, иноязычное»[1013]. М. О. Коялович полагал, что так называли «чужих людей», Г. А. Немиров — всех чужеземцем, «неумевших говорить по-русски». Н. П. Загоскин заключал, что под «немцами» понимался «западный чужеземец вообще»[1014]. Ф. Святной, специально проведя в начале 40-х гг. XIX в. анализ значения выражения «из немец», верно заметил, что его интерпретируют слишком конкретно, «в духе новейшего русского языка». После чего, отметив отсутствие в нем этнического содержания, истолковал его в качестве ориентира, указывающего на территорию, заселенную ныне германцами. Как подытоживал ученый, называть какой-нибудь народ по имени другого «в географическом, религиозном или ином отношении было весьма обыкновенным делом»: именовали же русские поляков и прочих католиков «римлянами», «латинами»[1015].

В советское время А. Л. Шапиро мнение летописей о выходе Рюрика из «немец» воспринял практически в том же смысле, что и когда-то Шлецер с Погодиным. Ученый утверждал, что «в противоречии с немецким происхождением Рюрика из Прусской земли составитель Воскресенской летописи» тут же приводит слова ПВЛ о посылке за ним за море «к варягом, к руси»[1016], т. е. к скандинавам. Но тогда же на отсутствие в термине «немцы» этнического содержания, правда, в связи с другим случаем, обращал внимание И. П. Шаскольский. Приведя известие НПЛ о походе новгородцев в 1311 г. «на Немецьскую землю за море на емь», в комментарии он указал, что это выражение надо понимать не в этнографическом, а в политико-религизном плане, как владение «свейских немцев»[1017]. Сегодня активные поборники норманства варягов Е. А. Мельникова и В. Я. Петрухин констатируют, не идя дальше того, что «в позднейших летописных сводах наименование варяги могло заменяться словом «немцы» как обозначение иностранца вообще…». А. С. Мыльников также отмечает, что «из немец» необязательно означает «этнических немцев»[1018]. Г. Ф. Ковалев в целом подчеркивает, что в русских источниках с древности и до XVIII в. этнические названия западноевропейцев как бы «перекрывались термином немцы, немецкие люди (курсив автора. — В. Ф.)». Ю. Д. Акашев полагает, что «немцами» на Руси называли «иностранцев, иноверцев…»[1019]. Здесь надо сказать, что позиция исследователей, разумеющих под немцами значительно более широкий круг народов, чем только западноевропейцы, не лишена некоторого основания. Так, в одном из списков проложного «Жития Александра Невского» середины XVI в. «агарянами», а так на Руси называли восточные народы, охарактеризованы «немцы»[1020].

Первым из ученых, кто обратил внимание на тесную смысловую связь терминов «варяги» и «немцы» и пытался ее объяснить, был М. В. Ломоносов. В возражениях на диссертацию Г. Ф. Миллера он указывал, что варяги-русь, жившие на Немане, «назывались неменьцы (здесь и далее курсив автора. — В. Ф.) или немци». В 30–40-х гг. XIX в. Ф. Л. Морошкин заключал, что слово «варяг» употребляется в ПВЛ «в столь обширном значении, что под ним должно разуметь всех не руссов и не греков… это тем более достоверно, что варяги в наших летописях постепенно изменяются в немцев, которыми до Петра Великого назывались у нас все европейцы…». При этом полагая, что русские летописцы, подражая во всем византийцам, заменили прежнее обширное имя «франк», которым в Византии именовали всех европейцев, новым, столь же обширным «немец», употребляемым там с середины XI века. Тогда же М. А. Максимович именно в равнозначности обоих терминов видел причину замены в письменной традиции «варягов» на «немцы»[1021].

Будучи убежденным, под воздействием доказательств антинорманистов, в том, «что сперва под варягами могли разуметься все жители Балтийского побережья», С. М. Соловьев резюмировал: «потом, с принятия христианства, начало господствовать различие религиозное и варягами на севере начали называть тех, кого на юге разумели под латинами, т. е. всех не греческого закона, всех без различия происхождения; наконец, онемечение славян прибалтийских заставило считать немцами все народы Северо-Западной Европы, носившие прежде имя варягов». И. Е. Забелин объяснял, что «имя варягов в Новгороде сменяется именем немца» по причине овладения именно немцами всеми торговыми оборотами поморского славянства и создания на этой основе Ганзейского союза, и истребления ими же настоящих варягов — поморских славян. При этом ученый задал вопрос, ответ на который многое объясняет: «Отчего же имя варяг не сменилось именем швед? От того, конечно, что со Швецией с древнейшего времени никогда не было тесных торговых связей». По мысли А. Г. Кузьмина, под «немцами» «имеется в виду именно южный берег Балтики, на котором со второй половины XII в. утверждается власть немецких феодалов», с упрочением позиций которых «и церкви на побережье исчезает и само название варяги», вытесненное более широким «немцы»[1022].

Обширный и разновременной материал показывает, что под «немцами» русские понимали и конкретный народ (собственно немцы), и какую-то совокупность западноевропейских (но не только германских) народов в целом, и при этом каждый из них в отдельности, и те территории Западной и Восточной Европы, которую населяли «немцы» издавна или захватили на памяти наших предков, и факт принадлежности к этому «немецкому» миру (людей, предметов). Был этот термин, как известно, наполнен еще и религиозным звучанием: «немцами» у нас именовали католиков. Одновременно с тем последних называли «римляне» и «латины», что хорошо видно из статьи под 898 г. ПВЛ (Сказание о славянской грамоте) и статей под 986–988 гг. ПВЛ и НПЛ[1023] (по мнению А. Г. Кузьмина, повествование о крещении, рассредоточенное между 986–988 гг., составлено из разных источников в последней четверти XI в.[1024]). Под 1075 г. ПВЛ говорит о приходе к киевскому великому князю Святославу Ярославичу послов «из немець»[1025] (от германского короля и императора Священной Римской империи Генриха IV). А Священная Римская империя представляла собой конгломерат большого числа государственных образований, в рамках которых проживали не только германцы. В Лаврентьевской летописи «немцы» — это ливонцы (1242), шведы (1302), в продолжении Суздальской летописи по Академическому списку конца XV в., дополняющей собою Лаврентьевскую, — ливонцы (1234), ливонцы и датчане (1268)[1026].

В Ипатьевской летописи под 1190 г. сообщается о бегстве галицкого князя Владимира Ярославича из венгерского плена в «земли Немечкыя, ко цареви немецкомоу» (к германскому королю и императору Священной Римской империи Фридриху I Барбароссе). Под тем же годом летописец отнес к «немцам» руководителей Третьего крестового похода (Фридриха I Барбароссу, французского и английского королей Филиппа II Августа и Ричарда I Львиное Сердце) и их подданных: «царь немецкыя со всею своею землею битися за гроб Господень…». Под 1252 г. «немцами» названы войско императора Священной Римской империи Фридерика II, под 1252, 1276 и 1286 гг. рыцарей ливонской и прусской частей Немецкого ордена, а под 1254 и 1257 гг. «землей Немецкой» именуется австрийское герцогство. Под 1231 годом Ипатьевская летопись использует к Западной Европе в целом понятие «Немечкые страны»[1027]. Под 1263 г. в Лаврентьевской летописи читается первая редакция «Жития Александра Невского», где в рассказе о битве на Неве шведский король представлен как «король части Римьское», а его многоплеменное войско названо «римляны»[1028]. Полемическая византийская литература XI в., летописи, памятники Куликовского цикла показывают, что применительно к «немецким» народам Запада (а не только к итальянцам) прилагался, надо добавить, еще термин «фряги»[1029].