Ненаписанное письмо запорожцев

 

Знаменитую картину Ильи Репина породила русско‑турецкая война 1877–1878 гг.

Кто не знает картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»! Да и как можно не знать этот шедевр, если тиражируют его даже на конфетных коробках (для детей) и сигаретных пачках (для курильщиков). Меньше знают другое – никакого такого письма запорожцы не писали. Да и просто не могли писать. Все это миф, выдумка, а письмо – не исторический документ, а всего лишь литературное произведение. Сам Репин как‑то проговорился Стасову: «В Малороссии у каждого паламаря есть список этого апокрифа. И когда соберутся гости у «батюшки», письмо часто читают подгулявшей компании».

Варианты произведения имеют совершенно разные даты, расходящиеся между собой почти на полтора столетия: 1600,1619,1620,1678,1702,1733… Впервые же их напечатал М. А. Маркевич в пятом томе «Истории Малороссии» сто шестьдесят лет назад. А когда в 1872 году М. И. Костомаров поместил письмо запорожцев в журнале «Русская старина», редакцию буквально засыпали другими списками его – теми, что попали к корреспондентам от их предков. Все возмущались. Каждый считал, что именно его вариант правильный, а Костомаров – ошибается.

Наиболее распространен сейчас тот текст ответа султану, который Д. Яворницкий дал в «Истории запорожских казаков», связав с именем Ивана Сирка: «Ти – шайтан турецький, проклятого чорта брат і товариш і самого люципера секретар! Який ти в чорта лицар? Чорт викидає а твоє військо пожирає. Не будеш ти годен синів християнських під собою мати; твого війська ми не боїмось, землею і водою будем битися з тобою. Вавілонський ти кухар, македонський колесник, єрусалимський броварник, олександрійський козолуп, Великого й Малого Єгипта свинар, армянська свиня, татарський сагайдак, каменецький кат, подолянський злодіюка, самого гаспида внук і всього світу і підсвіту блазень, а нашого Бога дурень, свиняча морда, кобиляча срака, різницька собака, нехрещений лоб, хай би взяв тебе чорт! Отак тобі козаки відказали, плюгавче! Невгоден іси матері вірних християн! Числа не знаем, бо календаря не маем, місяць у небі, год у книзі, а день такий у нас, як і у вас, поцілуй за те ось куди нас!.. Кошовий отаман Іван Сірко зо всім кошем запорозьким».

Почему именно этот вариант получил наибольшее распространение, ответить трудно.

Может, потому, что был самым «проходимым» – попросту говоря, приличным. Другие переполнены ругательствами и даже откровение матерщиной: «Який ти в чорта лицар, коли ти голою сракою їжака не вб'еш»… самого Магомета внук і нашого х… крюк… нехрещений ти лоб, мать твою в… б».

Султана же казаки в различных списках послания называют и Махмудом IV, и Ахметом III, и даже Османом II. Если поверить, что эту дипломатическую «продукцию» действительно куда‑то отправляли, то может сложиться впечатление, что запорожцы и турки только тем и занимались, что в каждом поколении обменивались письмами примерно одинакового содержания. Конечно, история движется по спирали, но не до такой же степени!

Долгими зимними вечерами на Сечи с перепою можно было много чего насочинять, но за пределы Украины эти «шедевры» вряд ли выходили. Обычная политическая жизнь всегда скучнее – даже у запорожцев. Да и историки хорошо понимали, что имеют дело именно с «апокрифами», как точно выразился Репин. Тот же Яворницкий предварил публикацию письма фразой: «У многих любителей южнорусской старины и до сих пор хранятся копии этого, может быть, мнимого, но совершенно согласного с духом запорожских казаков письма турецкого султана и курьезного ответа на него запорожцев».

В письме была высшая правда. То, что такое отправляли султану – очень сомнительно. А вот думали именно так. И никак иначе! Уж больно много сала залили турки за шкуру.

Но вот был ли автором этого письма именно Сирко? Запорожский кошевой не раз и не два мстил татарам за разоренные украинские села. Но есть в его биографии и одно темное пятно, на которое тот же Яворницкий не смог закрыть глаза. В 1677 году турки и татары осадили Чигирин. Русские войска и украинские казаки гетмана Самойловича отбили их. Но, как пишет Яворницкий, «ни в деле под Чигирином, ни во время бегства неприятелей в запорожскую степь Сирко и запорожцы участия не принимали и врагов не преследовали». Нашел он и причину странной пассивности того, кого турки величали за жестокость к ним «Урус Шайтаном» («русским чертом»), – подкуп! На него указывал Москве обиженный гетман Самойлович, вынужденный без сечевиков отбиваться от басурман: «Когда хан бежал из‑под Чигирина и очутился ниже Сечи возле Днепра, то Сирко и запорожцы с ним на три года перемирие учинили, оттого Сирковы казаки многих татар через Днепр на своих байдаках перевозили… А султан турецкий 30 тысяч червонцев для склонения в подданство свое Сирка и его казаков в город Кызыкермень с моравским беем отправил. Тот моравский бей многим языкам в школах учился и с кошевым Сирком в поле съезжался; поставив свои полки каждый на особых местах, сойдя с коней и отошед далеко от них, кошевой Сирко и моравский бей брали друг друга за руки и так ходили долго между кустов; в это время Сирко принял подарки от бея и присягнул на подданство турецкому султану».

Вот откуда корни‑то коррупции растут! Не прост, ой, не прост был атаман, хоть и «урус шайтан»! Недаром именно ему принадлежит выражение «нужда закон меняет». Но как же этот степной рыцарь с психологией типичного «полевого командира» очутился на прославленной картине?

В 1878 году Илья Репин искал тему для исторического полотна. Россия только что выиграла войну с турками.

В моде было все патриотическое. Остро чувствуя запрос публики, художник мучился от желания угодить ей. И тут гостивший в подмосковном имении Абрамцево киевский художник Прахов, однокурсник Репина по академии, напомнил приятелю известный с детства обоим сюжет.

Тут же, в Абрамцево, Репин набросал первый эскиз. Историю он знал плохо – как всякий художник. Поэтому одежду и оружие изобразил весьма схематично. Зато зачем‑то втиснул на первый план толстого хохочущего казака – Тараса Бульбу, бывшего, как известно, не историческим, а чисто литературным персонажем. А потом работа растянулась на тринадцать лет.

Украинский помещик Тарновский пустил художника в свой музей, полный предметов казачьей старины, и в результате сам прописался на картине в виде казака в высокой черной папахе, а сынка пристроил хлопцем в круглой шапке. Несколько ценных рекомендаций дал историк Яворницкий. В благодарность Репин изобразил его в виде писаря. Здоровенная морда с повязкой принадлежит художнику Кузнецову. А толстое брюхо в профиль – журналисту Гиляровскому. Что же касается Сирка, то его Репин списал с еще одного приятеля – киевского военного генерал‑губернатора Драгомирова – героя русско‑турецкой войны 1877–1878 гг. Репин любил у него перекусить блюдами украинской кухни и как честный человек щедро расплатился за вареники главной ролью на своем полотне. В результате получился настоящий шедевр. Советы друзей‑коллекционеров сослужили хорошую службу. Все изображенные на картине предметы – подлинные, взятые из собраний Тарновского и Яворницкого. Остальное довершил талант и то, что Виктор Шкловский называл «энергией заблуждения» – теперь многие благодаря Репину действительно верят в то, что такое письмо существовало в реальности, а не в воображении пьяных дьячков, читавших его после третьей чарки горилки.

Хотя, положа руку на сердце, следовало бы сказать: на самом деле картина должна называться так: «Яворницкий с Драгомировым пишут письмо турецкому султану». С помощью Репина.

 

Володыевские без прикрас

 

Чем хуже дела, тем ярче сказка о них. Бездарные полководцы превращаются тогда в непонятых «отцов нации», забулдыги‑солдаты – в рыцарей без страха и упрека, а позорная политика – в героический миф. Именно так случилось с творчеством Генриха Сенкевича, интерес к которому в последнее время оживился в Украине благодаря Ежи Гофману. В сущности это и наша история. Однако мы ее выиграли, а Польша проиграла. Но ни из книг Сенкевича, ни из фильмов Гофмана не понятно – почему.

Если, например, посмотреть «Огнем и мечом», то может сложиться впечатление, что запорожцы – пьяные забулдыги, побеждающие исключительно благодаря счастливому стечению обстоятельств. Пошел дождь, и атака польских крылатых гусар увязла в грязи – вот вам и выигранные Хмельницким Желтые Воды.

На самом деле поляки пили не меньше казаков. А, пожалуй, даже и больше. Исключительным алкоголиком, как свидетельствуют подлинные документы, был польский гетман Николай Потоцкий. Вот что считает причиной разгрома польской армии под Корсунем один из вояк князя Вишневецкого Богуслав Машкевич: «Мая 12. На следующий день после битвы с Кривоносом, то есть во вторник, гетманы двинулись с войском из‑под Корсуня в большом беспорядке, без всякой стражи, табором, который окружали войска. Да и черт знает, откуда взялся бы там порядок, когда великий коронный гетман Николай Потоцкий постоянно напивался водкой и в то время сидел пьяный в карете, а другой – польный гетман Калиновский – хотя и рад был что‑нибудь сделать, но ему не слишком повиновались. К тому же он был так близорук, что плохо видел и едва мог различить человека на расстоянии полета стрелы».

Запись Машкевича кажется просто фельетоном! Но это документ, а не художественная проза! Тем не менее могучий алкоголизм Потоцкого в фильм Гофмана почему‑то не попал – с кружкой разгуливает в основном Кривонос.

Ярему Вишневецкого и романист, и режиссер показывают как жестокого, но талантливого полководца. А были в жизни «ката украшського народу», как он обычно фигурирует в нашей историографии, поистине комические страницы – достойные, скорее, пана Заглобы. Именно благодаря трусости Вишневецкого полякам так и не удалось полностью разбить украинскую армию под Берестечком. Наиболее объективно это сражение описал его участник – польский шляхтич Станислав Освенцим. В своем дневнике он упоминает о совещании в ставке короля, на котором планировалось послать отряд Вишневецкого в обход казаков – чтобы «они не могли спасаться бегством». «Но приказ этот не был исполнен, – пишет мемуарист, – ибо князь Вишневецкии потребовал 15 тысяч войска, а король не хотел отпустить такого количества».

После сражения польская шляхта вообще стала разбредаться по домам «целыми поветами», а король, устав руководить такими «героями», уехал отдыхать во Львов, где первым делом посетил публичный дом. Теперь уже «многие офицеры протестовали весьма грубо против этого решения, особенно же князь Вишневецкий… Но король заставил их замолчать, напомнив князю, что сам он не пожелал отправиться в тыл казацкого табора иначе, как в сопровождении 15 тысяч войска, теперь же требует, чтобы король с половиною этого количества шел в отдаленный поход».

В результате Берестечко стало для Польши пирровой победой – «хлопы украинские, ускользнув от опасности, разбрелись по домам своим… и побуждаемые универсалами Хмельницкого стали вновь собираться толпами – вождей наших и войско бешороля они презирали».

Исключительно как полупомешанный показан в фильме Богун. Он хлещет водку, играет на бандуре и дикими глазами смотрит на польскую панянку – так, словно вообще баб никогда не видел. На самом деле весь этот бред выдуман исключительно Сенкевичем и растиражирован Гофманом – реальный Богун играл в армии Хмельницкого выдающуюся роль. Он организовал отход запорожцев после Берестечка. На его счету несколько блестяще выигранных сражений. Именно потому, что Богун оказался не по зубам полякам в реальной боевой жизни, Гофман с Сенкевичем и напустили на него такую мелкую сошку, как Володыевский, хоть так стремясь дискредитировать выдающегося украинского полководца.

Володыевский, правда, тоже существовал в действительности. Но был на редкость смешным и малоудачливым человеком. Звали его не Михал, а Ежи. Он был просто помешан на идее выгодной женитьбы. История умалчивает, почему бабы долго не интересовались «первой саблей Речи Посполитой». Осуществить свой «проект» Володыевскому удалось только в сорок два года, покорив сердце некой Кристины Езерковской. К тому времени «роковая женщина» уже успела похоронить трех мужей, унаследовав их имущество. «Маленькому рыцарю» это очень нравилось, так как он смог наконец стать богатым человеком и ротмистром в Каменецкой крепости.

В фильме «Пан Володыевский» пан Михал геройски взрывает крепость, чтобы она не досталась туркам. Но все это брехня – крепость стоит до сих пор. Если не верите, поезжайте в Каменец. А весь «героизм» Володыев‑ского состоит в том, что он дал себя укокошить доброй порции турецкой картечи в тот самый момент, когда уже собирался позорно сдать врагу Каменец. Спаслась только его жена, ничуть не похожая на храбрую Басю Езерковскую из романа Сенкевича – накануне осады она дала деру из крепости, став после смерти очередного мужа рекордсменкой – четырежды вдовой.

Лучше же всего о «героизме» поляков XVII века высказался их современник, польский король Ян Собесский, которому пришлось расхлебывать всю эту кашу. На одном из сеймов он заметил, что идеал у шляхты один – «сидеть дома, налогов не платить, солдат не кормить, а Господь Бог чтоб за нас воевал».

И действительно – если самим себя подрывать, никаких Володыевских не напасешься!