В которой Влад бежит, а поезд «Сапсан» набирает скорость 6 страница

…Телефон показывал четыре утра. Перед моим лицом лежала отцовская сумка. Быстро, чтобы не передумать, я стянул оттуда ключ от съемной квартиры в таунхаусе, немного денег и блокнот. Написал записку, оставил на сумке, чтобы отец на нее сразу наткнулся.

Когда вылезал из машины, конечно, всех разбудил, но быстро нашелся и буркнул: «Я скоро». Еще минут десять простоял у фуры, ожидая, пока отец с Георгием опять уснут. Боялся, что именно сейчас, не вовремя, приедут дэпээсники, и тогда меня хватятся.

Попутка поймалась на удивление быстро и взялась отвезти меня почти до самого лагеря. Молодой парень на «Жигулях» сперва возмутился, что я лезу на заднее сиденье, потом спросил, не сбежал ли я из лагеря, и я ответил, что сбежал, но сейчас передумал. Парень еще рассуждал о том, что: «Правильно, а то дома заругают, вот я в твои годы тоже»… А я уже засыпал на заднем сиденье. Успел подумать: «Отчего мне не спалось раньше, ведь во сне совсем не страшно умирать».

 

Глава XII

Собака

 

Стемнело за окном быстро, как будто солнце выключили. В поселке во всех домах горел свет (быстро же починили электричество!), только в доме Контуженой зияли черные окна. Ей небось лампочки не нужны… Я тоже сидел в темноте. У меня был здоровенный телик в полстены с домашним кинотеатром и кучей дисков. Еще вчера я бы включил его просто из любопытства, а теперь мне это и в голову не пришло. Я забрался с ногами в кресло у окна, прижал к себе сверток с куклой и нацелился так просидеть всю ночь. Мне хотелось стать невидимкой. Хотелось, чтобы все разом позабыли обо мне и вообще об этой квартире в таунхаусе или хотя бы об этом кресле. Нет меня, ясно? Точнее, нас нет.

Далекий перелесок серебрился на ветру, в одном из дворов поблескивал костерок да мелькали светоотражающие полоски на одеждах. Похоже, кто‑то затеял шашлыки. Где‑то шумела газонокосилка, и даже какая‑то музыка с улицы доносилась до меня сквозь толстый стеклопакет. Было странно осознавать, что вокруг кипит жизнь, когда у меня такое. Я был один в пустой огромной квартире с вай‑фаем и прочими благами цивилизации. Я мог всю ночь долбиться в онлайн‑игрушки и даже погонять в футбол (в прихожей завалялся хозяйский мячик, а места было в избытке). Не хотелось. Даже не думалось об этом. Если уж совсем честно, я не мог ни шуметь, ни развлекаться, ни даже думать о чем‑то, кроме глиняной куклы. Кроме того, что произошло вчера и что вообще происходит. Мне как будто отрезали какой‑то важный орган: ногу, почку, а судя по всему, голову. Дали в руки и сказали: «Носи так, а то обратно не пришить».

Я вертел куклу в руках и невольно высматривал на ней следы поломки. Целый день склеивал. Залез в лагерь через забор, когда все еще спали, только Егор бродил по территории, громыхая своими банками. В палате быстро нашел свой сверток, Кит даже не проснулся. Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь… Отнес куклу в сушилку, чтобы глина от тепла стала мягкой, и весь день склеивал под шепотки Клязьмы и Сашки и язвительные замечания Кита.

С Китом мы разругались вдрызг. Он, когда увидел, сказал, что я помешался на своем дурацком куске глины, а я, понятно, что ему нельзя доверить даже такой дурацкий кусок. В конце концов, из‑за него меня чуть не переехала машина. Об одном жалею, что не выдержал тогда и рассказал Киту обо всем. О кукле, о Контуженой, об аварии, конечно, и о том, почему она случилась. Не стал говорить только, откуда у меня кукла, я ведь Рыжему обещал. Кит, конечно, мне не поверил. «Это, – говорит, – эффект плацебо, только наоборот. Внушаем ты очень, вот и понавнушал себе ужасов».

После обеда ко мне в сушилку пришел Егор и предложил помощь. Я догадался, кто его на это подбил и на что этим хотел намекнуть. Пошел и врезал Киту хорошенечко. Мало правда, Сашка вовремя нас разнял.

Вечером позвонила мать и радостно сообщила, что попала в больницу с каким‑то отравлением, но бабушка с дедом уже привезли ей зарядку для телефона и все, что нужно, так что мы можем не дергаться, она сама к нам скоро приедет. Я спросил: «Что ж они нам‑то не сказали, отец с ума сошел!» – и услышал то, что всегда говорят в таких случаях: «Наверное, не хотели вас пугать». Бабушки иногда отжигают. Матери я сказал, что отец все равно уже в городе, так что пусть лучше звонит ему. То‑то ему было весело приехать в пустую квартиру! Про аварию говорить не стал, пусть лучше отец сам…

В общем, так и прошел день. Я поссорился с Китом, склеил куклу, узнал, где пропадала мать. Отец позвонил позже, когда я уже перебрался в таунхаус. Убедился, что я в порядке и доехал, доложил, что сам добрался, и про мать, будто я не знаю… Не ругал, но, похоже, обиделся.

…В кухне я нашел полбанки кофе, полпакета молока и коробку сахара. Налил себе кружку сырой воды и грыз сахар, размачивая. Это вкусно, если запивать. И успокаивает. Хотя я все равно пугался этого хрупанья в ушах: мало ли что может случиться под шумок.

Вдоль забора деловито трусила кудлатая собака. Она остановилась прямо у меня под окнами. У навеса, куда на ночь выставляли мусорные баки, но, похоже, мусор ее не интересовал. Собака села, уставившись прямо на меня, задрала башку и завыла. Никогда их прежде не боялся, но на эту спокойно смотреть не мог. Чего она? Говорят, собаки воют к покойнику…

Я задернул занавеску, не вставая с кресла, и плотнее прижал к себе Ваську. Ну да, как еще называть глиняную фигурку, сделанную по твоему образу и подобию? Не то чтобы слепили очень похоже, но какая разница? Мне тогда уже начало казаться, что он живой, что у него есть характер. Неодушевленный предмет не может так регулярно находить себе неприятности.

Под окном зажегся фонарь. Свет его проник в кухню и попал на мое кресло. Я замер, как олень в лучах фар. Собака выла, как в страшных фильмах. Чертова псина, шугануть ее, что ли? Я открыл окно и стал шикать на собаку, но она была так увлечена своей песней, что не слышала меня. Что ж, сама напросилась. Радуясь, что хоть кто‑то отвлекает меня от дурных мыслей, я не спеша выбрал литровую пивную кружку из хозяйской коллекции (этих кружек там была, наверное, сотня, на полках под самым потолком. Пришлось поставить на стол табуретку, чтобы достать), набрал водички похолоднее, открыл окно:

– Заткнись, кому говорят!

Водяной шлейф описал красивую дугу в воздухе и приземлился у собаки между передних лап. Псина захлопнула пасть и удивленно понюхала лужу. Мне показалось, что она даже пожала плечами. Лакнув из лужи бесцветным языком, она опять задрала башку, готовясь завыть. Похоже, что на нее не попало ни капли. Но это мы поправим! Во мне проснулся снайперский азарт, я быстро наполнил следующую кружку, плеснул…

Что‑то тяжелое и пестрое мелькнуло перед глазами и чуть было не улетело вслед за струей воды. Я успел. Я сообразил в последний момент, высунулся по пояс из окна и схватил свой драгоценный сверток. Выпущенная кружка мелькнула в луче фонаря, упала в темноту и шумно разбилась об асфальт. Собака вскочила на лапы и удивленно отпрянула – наконец‑то!

В доме тоже услышали. Кто‑то хлопнул оконной рамой, кто‑то крикнул: «Хулиганье!» Самое время было закрыть окно и прикинуться ветошью да подумать, как теперь быть с разбитой хозяйской кружкой. А я стоял у открытого окна, освещенный фонарем, прижимал к себе Ваську и думал, что и в этот раз обошлось. Не уронил, не разбил, жить пока буду. Может, Кит прав: я и впрямь слетел с катушек?

Когда внизу хлопнула дверь подъезда (похоже, кто‑то из соседей вышел посмотреть, в чем дело), я, наконец, очнулся. Закрыл окно, отодвинул подальше кресло, чтобы фонарь на меня не светил… Кит, небось, уже спит себе, а я сиди тут, бойся. Чего? Да всего! Уронить куклу, забыть куклу, оставить на ночь на подоконнике и поздно проснуться, когда ее уже расплавит солнце. Ввязаться в драку с куклой в кармане, чтобы ее на кусочки раздробило… Оказывается, на свете есть куча способов умереть. А Кит живет и не знает. Говорит, что я помешался.

В глубине квартиры упало что‑то тяжелое. Я вцепился в сверток и долго вглядывался в темноту дверного проема. Темнота казалась осязаемой, будто там повесили черную штору или встал кто‑то очень большой в черном. Тишина. Я прислушивался, как мог, но если бы тогда хоть ветерок зашелестел листьями на улице, у меня, наверное, случится инфаркт. Кажется, я даже слышал белый шум, как в телефонной трубке. Как тогда в больнице.

Прижимаясь к стене, я потихоньку пошел в комнату, откуда донесся звук. Окна в комнате были большие, и света от уличных фонарей проникало много, но все‑таки недостаточно. Я прекрасно видел центр комнаты, даже рисунок на ламинате, но все углы оставались темными и диван… Он и так черный, а в темноте на нем мог запросто кто‑нибудь сидеть, я бы не увидел его. Зиял чернотой проем в следующую комнату. Скорее всего, упало именно там…

Я крался вдоль стены, полируя спиной обои. Все злодеи в кино нападают сзади. Обернешься, а там… Я старался не оборачиваться, а когда не выдерживал, видел только стену и темноту в углах.

По улице проехала машина, из крана капнула вода, и снова тихо. Я подошел к дверному проему и быстро щелкнул выключателем. В комнате никого не было. На полу у кровати валялась отцовская сумка, забыл, надо же! Скорее всего, она и громыхнула. Господи, ну нельзя же так бояться каждого шороха! На всякий случай я прошел дальше, в коридор, врубил там свет и несколько секунд зачем‑то разглядывал обивку входной двери. Даже в глазок заглянул – никого. Совсем сбрендил, что тут говорить!

В кухню я возвращался, громко топая и везде включая по пути свет. Никого тут нету, я один, нервные клетки не восстанавливаются! Кажется, я выкрикивал это вслух. Совсем осмелев (или струсив?), врубил телик на полную громкость, так, что у самого уши заложило. По трубе тут же застучали соседи: здравствуй, жизнь, я по тебе соскучился! Я нарезал круги по ожившей квартире, заглядывая в углы, доказывая себе, что бояться тут нечего. Но чем больше я храбрился, тем больше меня щекотало чувство, будто я забыл что‑то важное…

Васька! Я раз пятнадцать прошел мимо кухонного стола, где оставил его. Даже успел стянуть еще пару кусков сахара. Развернувшись, где стоял, я рванул опять к кухонному столу и распахнул глаза: свертка не было!

Чтобы осознать этот факт, мне понадобилась, наверное, минута. Минуту я стоял и хлопал глазами перед кухонным столом. Внутренний голос отчаянно шептал, что неплохо бы просто поискать, прежде чем впадать в панику. Сверток мог банально упасть на пол… Столешница была стеклянной, и я, не нагибаясь, видел, что на полу никакого свертка нет. Достала! Все‑таки. Она меня достала! Сам виноват. Надо было хватать Ваську и сразу ехать домой. Ну и что, что вернулся бы за полночь! Теперь вообще не вернусь…

Я прислонился к стене, и тут что‑то коснулось моей спины. Не завопить было сложно, но я сдержался. Обернулся: никого. Схватился за спину и тут же нащупал твердый бумажный сверток. Васька! Наверное, я его автоматически сунул под майку и забыл. Нашелся! Я достал сверток и готов был его расцеловать. Сам же забыл и уже напридумывал похитителей.

И тут раздался звонок.

Я схватился за телефон, хотя, конечно, понял, куда звонили. Началось. Дождался. Надо было сразу ехать домой, а не оставаться здесь на ночь…

Крадучись, будто мои шаги можно расслышать через железную дверь, я подошел к глазку и… Не заглянул. Я знал, кого я боюсь там увидеть, и отчего‑то думал, что она тоже может разглядеть меня с той стороны двери. Я боялся встретиться с ней глазами. Я боялся незрячих глаз, которые могут видеть сквозь лес, а может, и сквозь стены. Надо быстро выключить телик! Путь думает, что меня нет!

Пока я на цыпочках бегал искал пульт, меня все‑таки засекли. В окно ударил камешек. На ведьму это уже не похоже! Я выключил лампочку на кухне и осторожно из‑за шторы глянул на улицу. Внизу под самым фонарем, не скрываясь, стоял Рыжий.

Тьфу ты, блин, напугал! Я уже хотел распахнуть окно и крикнуть ему, чтобы поднимался, но что‑то остановило меня. Странное внутреннее «стой», которое не позволило мне оставить Ваську в палате, когда мы уходили в лес. Оно опять появилось. Но это же просто Рыжий! Или нет?

Отчего‑то мне тогда настойчиво не хотелось открывать ему дверь. Не от того, что ночь на дворе, не от того, что просто так в гости ночью не ходят (значит, там что‑то срочное, к чему я не готов). Не поэтому. В горле шевельнулся ком – клубочек страха за хрупкий кусок глины, от которого теперь зависит моя жизнь. Я просто боялся впускать Рыжего, я видел в нем непонятную угрозу. Да что он может сделать?! А вот не знаю, но это‑то и страшно. Просто мой мир столько раз перевернулся за последние дни, что я уже не знал, где свои, а где чужие.

Рыжий вглядывался в окно, а потом пошел в подъезд. Там вроде кодовый замок, а он открыл дверь спокойно, хотя из‑за козырька я его манипуляций не видел, но… Нет, лучше не пускать!

В коридор я все‑таки вышел. Прилип к глазку и стал ждать. Мне казалось, опасность должна выдавать себя взглядом или видом. Хотя знал, что нет. А все равно прилип. Рыжий взлетел на этаж, будто за ним черти гнались, и затрезвонил в дверь. Я не хотел его пускать тогда, но у меня сработал какой‑то неведомый рефлекс: человек торопится – пусти, потом разберешься. Рука сама потянула задвижку, ноги сами сделали шаг назад. Рыжий влетел и захлопнул за собой дверь, а еще спиной к ней прижался, как в кино про погоню.

– Тщщ! Она меня заметила!

Объяснять мне не пришлось.

– Она где‑то здесь?

– У тебя под окнами! Шутка… – Рыжий прошел в комнату, плюхнулся на то, что подвернулось, и попал на пол. – Во дворе она у себя. А я к тебе огородами бежал, чуть не наступил на нее, прикинь!

Фонарь за окном освещал встрепанную шевелюру Рыжего и надорванный рукав на несвежей футболке. Это зрелище меня неожиданно успокоило: я пошел на кухню, включил чайник, крикнул Рыжему, чтобы топал сюда, и уселся грызть недоеденный сахар.

– Ты чего это, меня чаем вздумал поить?

– Кофе. Больше нет ничего.

– К черту кофе, нам идти надо. Ночь сегодня подходящая, новолуние. Если хочешь избавиться… – Он поискал глазами Ваську и прямо уставился на него. – У тебя тут небось и совочка детского нет. И я не захватил ничего. А, ладно, пошли! По росе земля мягкая… – Он порылся в кухонных ящиках и достал деревянную лопатку для жарки. – Палка‑копалка! Сойдет. Ну пошли уже! Меня, знаешь ли, не премируют за ночные прогулки.

Он был так уверен, что я вот сейчас встану и с ним пойду, как будто все уже решено. Меня он не спрашивал, хочу я избавиться от Васьки или нет. По его выходило, что есть единственное верное решение, и я его, конечно, принял, иначе и быть не могло…

– Котяра, ты что? – Мы не включали света на кухне, и я молчал, но Рыжий как‑то заметил мои колебания. Подошел, поигрывая лопаткой, заглянул в глаза, близко, будто бить собирается. – Кот, ты нормальный? Я тебе говорю, пошли! – Он говорил это так нахраписто, а глазки были неуверенные, как у торговца, который вламывается в квартиру и навязывает свое барахло.

Я даже улыбнулся.

– Спасибо, Рыжий. Давай в другой раз.

– Какой в другой раз? – Он так и замер с этой дурацкой лопаткой. – Сегодня новолуние. Я сегодня и вырвался. Следующее через месяц, але! Да и ты уезжать собрался вроде…

Звучало убедительно. Для лохов, которые покупают всякое барахло у гуляющих по квартирам торговцев. А я вот не знал, слушать его или нет. Хотя вру: я не сомневался. Я был уверен, что закапывать Ваську нельзя ни в коем случае. Я к тому времени уже убедился: если его зарыть в землю, я тут же отправлюсь следом. Когда его проткнули булавкой, я загремел в больницу с аппендицитом. Когда его припекло костерком, у меня появился ожог. Когда его разбили…

– Решайся уже! Мне тут особо некогда… – Рыжий все больше походил на торговца. Мне не нравилось его рвение, совсем не нравилось: «Новолуние сегодня»; «Только вырвался»… Да какое Рыжему до меня дело?! И, кстати, о том, что я приеду из города именно сегодня, никто не знал.

– Ты откуда вообще узнал, что я здесь?

– Дружок твой сказал.

– Кит?! Вы же друг друга терпеть не можете!

– Так и ты его тоже теперь не жалуешь, а?

– Какая разница! – Хотя если Рыжий знает даже о нашей ссоре с Китом, то не врет. Был он в лагере. Оттуда и узнал. И все равно: что за нездоровый интерес к моей кукле?!

– Идем уже! Время не резиновое! Нам пять километров топать! Ты без меня не найдешь.

«Это самое выгодное предложение, в магазинах дороже», – пронеслось в моей голове. Нет, мне решительно не нравился Рыжий!

– Слушай, вот тебе что за дело до меня?

– Помочь хочу. Да ты что, Котяра, я ж тебе эту куклу приволок! Ты не веришь мне?! Совсем тебя запугали.

– Не твое дело. А мне последнее время одни только мертвяки помогают.

– Но помогают же! – Рыжий ни капельки не удивился «мертвякам». Даже не моргнул. Я понял: ему было важно меня убедить закопать куклу, и какая разница, что я там болтаю?!

– Слушай, хватит. Сегодня я никуда не пойду, усвой, пожалуйста, это. Спасибо за помощь. – Я встал, готовый его выпроваживать.

Но Рыжий был с этим не согласен:

– С ума сошел?! Ты без меня то место не найдешь! Ты уедешь завтра!

– Так оставь телефончик. Вообще, какая тебе разница?!

– Не могу. Не прогоняй меня, Васька, тебе же хуже будет!

А вот это уже была угроза. За нее и по шее дать не грех. Я шагнул к Рыжему, но он разгадал мой маневр и драпанул к выходу:

– Дурак, я ж тебя спасти хочу!

Квартира была длинная, но, пока я гнался за Рыжим, так и не придумал ответа. Уже с лестницы он еще раз крикнул: «Дурак», – и все. Я осознал, что больше не слышу его топота и дверь подъезда тоже не хлопнула.

– Еще раз явишься – точно получишь! – крикнул я пустой лестнице и захлопнул дверь. Потом сразу побежал на кухню, проверять, как там Васька. Васька был на месте. Он лежал на кухонном столе, черная глина выделялась на блестящей стеклянной столешнице. Закопать – ишь, чего удумали! Да я сам кого хочешь закопаю. Я теперь ученый.

 

Глава XIII

Тварь

 

Я проснулся от грохота. Кресло, подпирающее дверь, ходило ходуном. Тяжелые лапы с той стороны ритмично долбили по полотну, и кресло приплясывало от ударов. Удар – прыжок, удар – прыжок. Оно отпрыгнуло сантиметров на пять, прежде чем я вскочил и вцепился в него со своей стороны. Придвинул, сел. В окно светил уличный фонарь, часы на телефоне показывали половину второго. Я поспал всего полчаса, и этот сон мог стоить мне жизни. Хлипкая дверь из ДСП ритмично ударялась о спинку моего кресла. Тварь с той стороны визжала и поскуливала, для нее это была всего лишь игра. Если бы ей захотелось, она бы снесла эту чертову дверь двумя ударами.

Ногой я притянул к себе тумбочку, где ночевал Васька, и сунул куклу под майку. Так будет сохраннее, если тварь все‑таки ворвется. Дверное полотно стучалось о мое кресло. В окно скреблась ветка. Я сидел, упершись ногами в пол, прижимая к себе Ваську, и молился, чтобы это все поскорее закончилось.

Кресло отлетело на добрый метр от двери, когти шваркнули по дверному полотну, щелкнула дверная ручка. Тварь! Значит, не приснилось? То есть приснилось, но… Снова громыхнуло кресло, по полу цокнули когти, совсем рядом со мной. Тварь подпрыгнула, дыхнув мне в лицо тухлятиной, прихватила меня за майку, и я физически ощутил ее зубы на своем горле.

Я распахнул глаза, сон улетучился, как не было. Часы на телефоне показывали половину второго. Тварь теребила майку в зубах, а у меня перед глазами забегали цветные круги. Она держала за горло Ваську, а не меня, но я чувствовал его боль, как свою. Переносицу и виски как будто намазали ментолом, так бывает, когда проваливаешься в обморок. Только отключиться мне сейчас не хватало! На ощупь я схватил двумя руками слюнявую челюсть, провел рукой вниз, к шее, нажал и оттолкнул… Тварь взвизгнула. Я глотнул воздуха, и в глазах тут же прояснилось. Под ноги удачно попался стул, я схватил его, замахнулся, но Тварь оказалась проворнее, только когти шкрябнули по полу – и нет ее.

Я смотрел за перемещением ножек кресла по полу. Сантиметр, два, пять… В комнате было уже светло: вот и еще ночь пережили. Я прижал к себе Ваську и смотрел, как Тварь с той стороны двери прорывается сквозь мою хлипенькую баррикаду.

Тяжелая туша распахнула дверь, плюхнулась на четыре лапы и деловито оглядела комнату. Мне показалось, что Васька даже шевельнулся у меня под майкой. Вот уже третью неделю Тварь с удивительным упорством пытается его сожрать, демонстрируя при этом чудеса сообразительности. Она открывает двери, шкафы, выдвигает ящики… Из‑за нее, Твари, я уже весь в мелких царапинах и один крупный шрам обещает остаться… Но тут я сам виноват: не надо было вбегать во двор, не убедившись, что собак вокруг нету.

Я нащупал на подоконнике пульверизатор (мать цветы поливала и оставила) и наставил на Тварь как пистолет:

– Брысь!

Тварь вздохнула и плюхнулась на пол в дверях, скорчив при этом умильную рожу: «Ну пусти!» Тогда я нажал на курок. Струйка воды метко брызнула в кожаную ноздрю, где легко поместился бы мой большой палец. Тварь обиженно взвизгнула, неуклюже вскочила и поцокала прочь, виляя задом. Наконец‑то! Когда я уже повешу на дверь крючок?! Кучу нервов сэкономил бы, да никак руки не дойдут. А все отец!

Нет, я сам просил собаку. Но это было давно, до Васьки. Отец долго отмахивался, а после той аварии понял что‑то свое и купил Тварь. Я из лагеря приехал – она дома. Сюрприз! Не знаю, какой она породы, но точно не девчачья собачка в сумочке. Когда этот щеночек встает на задние лапы, мы лицом к лицу получаемся. Тварь.

Еще месяц назад я бы до потолка прыгал от такого подарка, а тогда уселся в прихожей и заревел. Хорошо, мать не видела. На собачьей морде прямо написано было: «Ваське хана». И я тогда не обманулся. Тварь, конечно, грызет ботинки, мебель, все, что положено, но Васька, похоже, цель ее жизни. Она днем и ночью дежурит у меня под дверью, чтобы проскользнуть, улучив момент, и стащить вожделенный сверток. Стоит мне выйти, Тварь врывается в пустую комнату и ищет‑ищет, где спрятан Васька. Однажды нашла, но я стараюсь об этом не вспоминать. Скажу только, что мне пришлось приклеивать Ваське голову, а сам я опять видел мертвяка. Тварь и ящики стола выдвигать научилась… Так что, теперь я всегда беру Ваську с собой.

Часы на телефоне показывали полшестого утра. Я уже не помню, когда высыпался последний раз, кому каникулы, а кому… Надо сегодня же повесить на дверь крючок. Отца, что ли, попросить, пусть купит? Я, признаться, не очень‑то рвусь выходить из дома последнее время. На улице всякое может произойти. Иногда мне кажется, что это вообще большое чудо, то, что мы все еще живы.

Я встал, скрипнув кроватью, и тотчас за дверью раздалось требовательное поскуливание. Рано же еще! Но нет, встал – будь добр гулять! Я пытался донести до матери, что неплохо бы пристроить Тварь в хорошие руки, но она и слышать ничего не хочет. «Это твоя собака, я в свое время о такой могла только мечтать», – прямо за отцом повторяет. Она сама сейчас чувствует себя неважно, еще после больницы в себя не пришла. Говорит, когда рядом собака, ей становится легче. А я сражайся. Баррикадируй дверь, ходи в туалет с куклой, мечтай о дверном крючке, а это, как выяснилось, не так‑то просто. Одного Ваську дома не оставишь – Тварь сожрет, а на улице – тоже хватает опасностей. Последний раз, например, нас чуть не сбил мотоциклист.

Тварь требовательно поскуливала в коридоре и звенела своим поводком. Вот кто ее этому научил? Не в кино же она видела, как собаки приносят хозяевам поводок, чтобы намекнуть на прогулку. В другое время я бы, наверное, порадовался, что мне досталась такая умная Тварь, а тогда… Тогда поправил кресло, баррикадирующее дверь, достал сверток с Васькой и задвинул поглубже на шкаф, чтобы видно не было. Вдруг матери приспичит у меня убраться? Выкинет же! Вообще она уже лет пять себе такого не позволяет, но и на старуху бывает проруха. В последнее время все вокруг дружно сошли с ума (один отец со своим подарочком чего стоит!), так что не будем рисковать.

Оделся я быстро, Тварь, штурмующая мою комнату, не давала расслабиться. Бочком протиснулся в коридор, чтобы собаку в комнату не впустить, пристегнул поводок и выкатился по лестнице во двор.

На улице было свежо и пусто, только птицы орали, как ненормальные, и одинокий дворник с газонокосилкой примерялся к траве под окнами первого этажа. Сейчас как заведет жужжальник свой в шесть утра, сразу получит за шиворот ведро воды. У меня бы получил. Я уже не помню, когда последний раз высыпался по‑человечески, меня будить – опасно для жизни. Тварь знает. И все равно ломится ко мне в комнату по нескольку раз за ночь и потом целый день.

Газонокосилка взревела почти над ухом, я аж подпрыгнул. Хотел уже высказать дворнику, что он не прав, а потом увидел, что шумит не только дворник. Во двор заезжал старенький «Мерседес» Никитиного отца. Эта штука с дизельным двигателем тарахтит, как трактор, даже Тварь моя вздрогнула, услышав звук. На заднем сиденье, заваленном барахлом, сидел Кит и таращился прямо на меня. Приехал, значит.

После того случая в лагере я не очень‑то хотел с ним разговаривать. Но пойти поздороваться с его отцом было надо, а то неудобно как‑то. Я подсек поводок, выдернув Тварь из‑под куста, и пошел к парковке.

– Ну и зверюга у тебя! Пап, смотри! – Кит выскочил из машины и побежал тискать мою Тварь. Я поймал себя на том, что не расстроился бы, если бы она испугалась этого резкого придурка и тявкнула своим басом, перебудив вторую половину двора. Кит бы в штаны, может, и не навалил, но все равно приятно.

– Откуда она?! – Кит теребил Тварь за брыли и уже по локоть вымазался в слюнях. Вид у него был совершенно счастливый, да и Тварь не возражала особо.

– От родителей, откуда…

Никитин отец помахал мне с парковки и стал выгружать из машины барахло, не обращая на нас внимания. Я тоже ему помахал. Приличия соблюдены, можно уходить.

– Я домой…

– Погоди ты! Все еще дуешься? У меня для тебя потрясающая новость, только никуда не уходи, хорошо?

Я пожал плечами, а Кит вскочил на ноги и, отбиваясь от слюнявых объятий Твари, побежал к машине. Он поднял с земли вытащенный отцом рюкзак, стал потрошить… Ждать не хотелось. Ну что он мне может показать? Наверняка какую‑нибудь ерунду, диплом компьютерного кружка, самострел, глупости все это. Мы последнее время живем в разных мирах, и я не про лагерь и город. Пару месяцев назад я бы, конечно, впечатлился и самострелом, и дипломом, и собственной Тварью. Сейчас же для меня все на свете либо ерунда, либо угроза Ваське, как Тварь, например. И что бы там ни вытряхнул из рюкзака Кит, нам просто нечего обсуждать.

Тварь с любопытством смотрела в Китову сторону и заинтересованно прядала ушами. Вот ей было интересно, что за хмырь такой: прибежал, потискал, теперь в рюкзаке копается, может, пожрать даст? Кит лихорадочно копался в рюкзаке, поглядывая на меня: не ушел ли? И я ушел. Дернул поводок и побежал к подъезду: неинтересно мне, да и некогда… Васька дома один. Кит что‑то кричал мне вслед, но я успел хлопнуть дверью подъезда и ничего не расслышал.

Мать встретила меня в прихожей. Судя по ее виду, она встала, нет, вскочила секунду назад и побежала…

– Ты с собакой ходил? – У нее было заспанное лицо и совершенно ошалевшие глаза. – Кто же тогда в твоей комнате?

«Васька!» – кажется, вслух я этого не сказал. Сунул матери поводок и, не разуваясь, ворвался к себе. Васька, Васька там один, не знаю, что слышала мать, но что, если…

Комната казалась пустой, только окно распахнулось от ветра, должно быть, я плохо закрыл. Мать из прихожей ворчала про грязные лапы. А я полез этими грязными лапами на стул, чтобы снять Ваську со шкафа. Встал, протянул руку и только тогда увидел ее.

Ворона. Всего лишь ворона влетела в открытое окно и заинтересовалась крошечным блестящим камушком на Васькином лице. Очищать глину, перед тем как куклы лепить, вряд ли входило в привычки слепой ведьмы. Этот камушек у Васьки был на месте глаза, но только один.

Ворона сидела на шкафу в десяти сантиметрах от меня и не улетала. Угольный блестящий глазок с любопытством разглядывал мою физиономию над шкафом. Глянцевый острый клюв, с палец длиной и толщиной аккуратно щипнул Ваську за живот и заинтересованно приоткрылся. Внутри ворочался короткий черный язык. Я смотрел в этот открытый клюв как, наверное, смотрят в дуло пистолета: чернота, темень, смерть. Да ну, это всего лишь птица!

Я замахнулся и, как пощечину, залепил вороне под зад ладонью. Ворона каркнула, что‑то ударило меня в плечо, но я успел схватить сверток с Васькой и сунуть под майку. За спиной скрипнула дверная ручка, это вошла мать, но мне хватило, чтобы споткнуться и рухнуть навзничь с табуретки. Я еще летел, а по лицу хлопали черные крылья, меня снова кольнуло в плечо. Мать кричала: «Кыш» – и размахивала собачьим поводком. Карабин больно стеганул меня по глазу, и наконец моя спина встретилась с полом. Я даже сгруппироваться успел, так медленно падал. Почти не ушибся. Лежал и смотрел, как ворона мечется по комнате, громко каркая, как мать, размахивая тем же поводком, выгоняет ее в окно и как, радостно лая, скачет вокруг Тварь.