Чудесное спасение» и рождение легенды 1 страница

Еще первый официальный биограф Тито Владимир Дедиер задумался над вопросами: какие на самом деле чувства испытывает Югославия по отношению к Тито? И есть ли в его популярности что-то похожее на культ личности Сталина? И сам же отвечал: «Ничего этого не существует в Югославии». Мы же, однако, поспорим с ним.

Тито являлся бесспорным лидером югославских революционеров. Он был старше и опытнее других, да еще и имел «мандат» на руководство, одобренный в самой Москве. К тому же в появлении культа личности будущего маршала немаловажную роль сыграл и менталитет народов страны. В годы войн, потрясений и борьбы с врагами они всегда хотели видеть вождя и спасителя, за которым готовы были пойти в огонь и воду, тем более если он обещает им не только свободу, но и справедливость.

Если верить Александру Ранковичу, то идея начать создавать образ «народного вождя героического маршала Тито» возникла осенью 1942 года. Происходило это довольно буднично: Тито, Ранкович, Кардель и Джилас собрались на импровизированное совещание «под буком на какой-то горе», и вскоре Джилас сказал: «Мы слишком мало популяризируем Тито. У нас должен быть вождь, вокруг которого могли бы сплотиться массы… Так же, как и у русских, у которых есть Сталин». «Тогда-то, — рассказывал Ранкович, — мы и начали создавать культ Тито, а потом это приняло уже стихийные размеры». Важным моментом на этом пути стал день 29 ноября 1943 года, когда Тито было присвоено звание маршала. Тогда он даже смутился и заметил: «Не будет ли это чересчур? А русские не обидятся?» Соратники стали уверять его, что нет, не обидятся: «Ведь мы тоже имеем право на своего маршала». «Тито заслуживал это звание, — считал Ранкович, — а войска и движение (народно-освободительное. — Е. М.) обрели советское руководство, которое стало противовесом традиционному монархическому»^[197]. То, что Ранкович назвал руководство «советским», не случайно — руководители югославских партизан в то время действительно были «советскими», если не по государственной принадлежности, то по духу.

В зале Дома культуры, где проходила сессия АВНОЮ, висел один из самых первых «официальных» портретов Тито. Его написал словенский художник Божидар Якац. Потом он был размножен в нескольких сотнях экземпляров. Тито позировал и известному хорватскому скульптору Антуну Августовичу, и вскоре его бюст из глины был установлен в Яйце. Джилас тогда заметил: «Тито как-то неожиданно погрузнел и больше никогда уже не вернул себе тот худощавый, жилистый облик, благодаря которому он в годы войны выглядел так неповторимо и привлекательно»^[198].

Драматические события во время немецкого десанта на «столицу» партизанской республики город Дрвар в мае 1944 года, когда Тито едва не погиб, только увеличили его популярность. О нем теперь писали все ведущие газеты мира.

В январе 1944 года Тито решил перевести Верховный штаб в маленький городок Дрвар, находящийся к югу от Яйце. Сам он поселился в небольшом домике у входа в горную пещеру, в нескольких километрах от Дрвара. Каждый день он ездил на джипе — подарке Черчилля — в сам город, где находился штаб, а вечером возвращался в свой домик. Штабной домик тоже находился рядом с пещерой.

Еще с конца 1943 года до партизан доходили сведения о подготовке немецкой операции по захвату Тито. Но она началась тогда, когда ее ждали меньше всего, — в воскресенье 25 мая, когда в Дрваре готовились отмечать день рождения Тито. Ему исполнялось 52 года.

Операция под кодовым названием «Россельшпрунг» («Ход конем») разрабатывалась в обстановке строжайшей тайны. В десанте на Дрвар были задействованы 500-й парашютно-десантный батальон СС и подразделения дивизии «Бранденбург». О цели операции десантники узнали только за два часа до ее начала, когда самолеты поднялись в воздух с аэродрома города Кралево. Тогда же им раздали фотографии Тито.

24 мая Тито, как обычно, приехал в Дрвар. Они с Карделем решили остаться в городе, поскольку на следующий день были запланированы торжества по случаю дня рождения маршала.

«Рано утром 25 мая меня разбудил ординарец, который был в карауле, и сказал, что какие-то самолеты летят где-то далеко над Динарой (горный хребет в Боснии. — Е. М.), — рассказывал Тито. — Я вышел из барака, который находился над спуском в пещеру. Посмотрел в бинокль и увидел какие-то очень скоростные самолеты. Думаю, это были „фокке-вульфы“. Меня сразу же охватило какое-то тревожное чувство». Тито оно не обмануло.

Примерно в половине седьмого над Дрваром появились первые бомбардировщики. Около получаса они бомбили город, затем настала очередь транспортных самолетов, которые тянули за собой планеры с десантниками. Планеры приземлялись на поля в окрестностях города, а из транспортников посыпались парашютисты. Тито страшно злился, наблюдая эту картину, — ведь за несколько дней до этого он приказывал оборудовать вокруг города пулеметные гнезда, но его приказ не был выполнен^[199].

«Немцы искали меня, — рассказывал Тито. — В те дни портной в Дрваре шил мне маршальскую форму. Парашютистам ничего другого, кроме этого мундира, разорванного осколками бомб, не досталось… Все жители Дрвара знали, где я нахожусь. А у каждого парашютиста была моя фотография. Они подходили то к одному, то к другому жителю города, показывали фотографию, спрашивали: „Тито, Тито, где Тито?“ Но никто ничего не сказал им. Даже дети… А мы сверху за всем этим наблюдали. Из пещеры нельзя было выйти, кроме как через русло протекавшего в ней ручья. Один наш товарищ, ординарец, прекрасный молодой человек, хотел было выйти наружу, но ему сразу же попала пуля в голову… Смотришь на все это и ощущаешь себя беспомощным. Я взял винтовку и хотел стрелять, но мне не дали. Смотрю, немцы внизу сели в мой джип и гоняют на нем»^[200].

Вместе с Тито в домике были Зденка, овчарка Тигр и охрана. Через некоторое время здесь собрались 12 мужчин и 8 женщин. Около 10 часов утра стало ясно, что находиться на этом месте опасно. Немцы обстреливали подступы к пещере из минометов и горных орудий, и не исключалась вероятность, что они вскоре начнут прочесывать эту местность. Тогда Тито принял решение уходить.

Из парашютных строп был сплетен канат, а в задней комнате домика разобран пол. Затем по этому канату Тито и все остальные начали спускаться вниз по руслу пересохшего водопада. «Я первым спускался по канату, — вспоминал Тито, — а моя собака Тигр обходила стороной и, глядя, как я спускаюсь, все время лаяла… Несколько раз я тянулся к пистолету, чтобы застрелить собаку, так как она привлекала к нам внимание, но все же не мог этого сделать. В конце концов немцы поняли, что здесь кто-то есть, и начали стрелять по пещере… Если бы они бросили часть своих сил выше, на плато над пещерой, нам бы пришлось гораздо тяжелее. Но они этого не сделали, и это была их большая ошибка»^[201].

Так выглядели события со слов самого Тито. Однако есть и другая их версия. Она принадлежит соратнику Тито Александру Ранковичу. Правда, он излагал ее уже после того, как произошел их конфликт с Тито.

Ранкович рассказывал, что Тито смог выбраться из пещеры только благодаря героизму курсантов офицерской школы и их преподавателей, которые задержали немцев чуть ли не с одними револьверами и ножами в руках. Ранкович послал к Тито Сретена Жуйовича с запиской: «Ты немедленно должен выходить. Все под контролем». Но Тито не выходил. Тогда Жуйович схватил автомат и закричал: «Выходи, старый трус! Хочешь сдаться немцам и, как командующий, спасти свою голову, но погубить и предать нашу борьбу!» Тито, рассказывал Ранкович, уже надел маршальский мундир и ждал немцев, чтобы им сдаться. Однако Жуйович заставил его выйти из укрытия. «Бойцы охранного батальона и молодежь погибали, защищая его, пока он отступал с толпой своих секретарш», — отмечал Ранкович^[202].

Однако непонятно, как Ранкович мог знать подробности того, что происходило в пещере, если его самого в тот момент там не было? И почему Жуйович во время конфликта с Тито в 1948 году ни разу не обвинил его в трусости? Почему сам Ранкович заговорил об этом, только когда разошелся с Тито? Тем не менее эту версию и после распада СФРЮ вспоминают довольно часто.

Тем временем Тито и все, кто был с ним, начали подниматься на горное плато, которое находилось над их убежищем. Немцы их заметили и открыли огонь, но Тито был уже слишком далеко. Впрочем, они довольно быстро вычислили, куда мог скрыться Тито, и организовали преследование. В воздухе кружили разведывательные самолеты и бомбардировщики, и партизаны подвергались бомбежкам и обстрелам. Однажды немецкий снаряд разорвался недалеко от Тито, который ехал на лошади. Сам он не пострадал, но был ранен один из офицеров советской военной миссии.

Положение было крайне сложным. Англичане при отступлении сумели унести комплект радиоаппаратуры и наладить связь с базой в Бари. Генерал Корнеев попросил англичан передать в Бари его просьбу, чтобы советский самолет забрал членов миссии и перевез их в Италию. При этом он начал уговаривать Тито лететь вместе с ним. Тито сначала категорически отказался. Начальник британской миссии полковник Вивиан Стрит заверил его, что потом, в любой удобный момент его снова смогут перебросить на югославскую территорию. «И я подумал — у нас есть остров Вис (его тогда удерживали части НОАЮ. — Е. М.), там мы будем на нашей территории, — вспоминал Тито. — Они предлагали лететь в Италию. Я сказал, что в Италию не полечу. Мне сказали, что добраться по-другому нельзя, — сначала надо лететь в Италию, потом на Вис. Тогда я согласился. В те дни я впервые покинул оперативные части»^[203].

Для перевозки Тито, членов его штаба и сотрудников военных миссий было решено использовать советские самолеты, которые базировались на аэродроме союзников в Бари. В Москве сильно беспокоились о судьбе Тито. Сталин лично дал приказ — найти Тито и вывезти его в безопасное место.

Все радиостанции базы в Бари ждали сигнала из Югославии. Наконец 3 июня радист одного из советских самолетов принял радиограмму генерала Корнеева: прибыть в ночь на 4 июня в район Купрешко Поле, примерно в ста километрах от Дрвара. Командир экипажа самолета майор Александр Шорников приказал готовиться к вылету, а сам отправился в штаб английского командования^[204].

Но в штабе ему показали телеграмму из Югославии с просьбой прибыть 5 июня, то есть на день позже, чем было указано в радиограмме, которую получил советский радист. Это могла быть ошибка радиста, но Шорникова мучили сомнения. Вдруг промедление с вылетом приведет к гибели Тито и иностранных военных миссий?

Вылетать без разрешения британского командования Шорников не имел права. Тогда он решил пойти на хитрость: попросил разрешения вылететь в разведывательный полет, и англичане ему это разрешили. Вечером 3 июня транспортный С-47 под командованием майора Шорникова вылетел из Бари — но не на разведку, а за Тито.

Летчики с трудом нашли нужный им район и начали кружить над ним, пока в разрывах облаков не увидели кодовые огни. Шорников с большим трудом посадил самолет.

Через полчаса после посадки на аэродроме появились Тито, другие руководители партизан, сотрудники иностранных военных миссий. Шорников доложил о прибытии. Тито спросил, сколько людей может взять самолет. Было принято решение взять на борт 20 человек. Среди них: Тито, Кардель, Ранкович, генерал Корнеев, полковник Стрит, Даворьянка Паунович и другие. Тито сел в самолет первым, но его овчарка Тигр никак не хотела залезать в самолет. Даже когда Тито был уже внутри, Тигр вдруг прыгнул на хвостовую часть самолета и начал отчаянно царапать обшивку. «Это случилось так неожиданно для нас, — вспоминал Шорников, — что все остановились в ожидании исхода необычного поединка собаки с самолетом, волнуясь за животное, которому каждая секунда угрожала падением». Но тут в проеме двери самолета показался Тито и позвал собаку. Услышав голос хозяина, она осторожно спрыгнула на землю и вскоре была уже у входа в самолет, виновато жмуря глаза. Пока Тито отвлекал собаку, летчики осторожно подняли ее и посадили в кабину. Тигр не сопротивлялся, но, оказавшись рядом с хозяином, снова принял властный и грозный вид.

Дальнейшая посадка проходила без происшествий. Около 22 часов самолет взлетел и взял курс на Бари. Однако у Шорникова весь полет не выходил из головы случай с собакой. «Если бы Тигр, не рассчитав свой прыжок, попал лапами не на металлический стабилизатор, а на обтянутую материей левую часть руля высоты, то обшивка руля под тяжестью собаки была бы разрушена, что привело бы к срыву задания, — думал он. — Оставленный на посадочной площадке самолет был бы утром замечен немцами и уничтожен».

Около полуночи самолет приземлился в Бари. Самолет Шорникова в ту же ночь еще раз летал в Купрешко Поле и вывез оттуда еще 20 человек. История с двумя телеграммами, в которых были указаны различные даты вылета, так и не прояснилась. Не исключено, что все дело было в интригах англичан и союзники хотели сами вывезти Тито.

Мастерство и храбрость советских летчиков Тито не забывал никогда. Вскоре Шорникову, его второму пилоту Калинкину и штурману Якимову было присвоено звание Героев Советского Союза, а бортовой техник Галактионов и бортовой радист Вердеревский награждены орденами Ленина. Югославское правительство присвоило Шорникову, Калинкину и Якимову звание Народных Героев Югославии, а Галактионов и Вердеревский были награждены орденами «Партизанская Звезда».

5 июня войска союзников заняли Рим, а 6 июня пришли известия о начале высадки союзных сил в Нормандии — долгожданный второй фронт в Европе был наконец-то открыт. В ночь на 7 июня Тито на британском миноносце «Блекмур» отбыл из Бари на остров Вис. Там Тито вскоре обосновался в пещере Орловица в восточном склоне горы Хум. Здесь для него, Зденки и Тигра устроили вполне комфортабельное жилье. Пещеру разделили на комнаты, спальню, конференц-зал. Устроили даже что-то вроде кровати для Тигра. В тот же день на Вис прибыла и советская миссия во главе с генералом Корнеевым.

Корнеев поздоровался с Тито и начал представлять ему офицеров миссии. Среди них был и молодой поручик (лейтенант) с одной рукой и в новенькой югославской форме. Он представился Тито: «Товарищ маршал, поручик Жарко Броз прибыл для прохождения службы!» Это был сын Тито, которого он последний раз видел в Москве еще мальчиком.

12 июня на Вис из Москвы прибыл Джилас. Он буквально разрывался от впечатлений от Сталина и России. Джиласа встречали все руководители партизанского движения. Затем началось заседание ЦК, на котором он отчитывался о своей поездке в Москву. Его товарищей больше всего интересовало, как выглядит Сталин, как он говорит и что думает о югославах. «Было уже поздно, и я чувствовал себя уставшим, когда ужин и беседа у Тито закончились, но я продолжал отвечать на вопросы Ранковича и других товарищей, — писал он. — В течение двух следующих дней я только и делал, что рассказывал… все о Советском Союзе, Сталине и Красной Армии»^[205].

Как только Тито появился на Висе, Черчилль повел на него настоящее «дипломатическое наступление». Британский премьер решил попробовать «продавить» свой план создания коалиции «Тито — король Петр». Он сообщил Тито, что на Вис направляются сам югославский король и глава эмигрантского правительства Иван Шубашич. Король задержался на Мальте, ожидая результатов встречи Тито и Шубашича. Но Тито после консультаций с Москвой решил уклониться от свидания с Петром, а вести переговоры только с Шубашичем.

Переговоры проходили 15–16 июня. 16 июня Тито и Шубашич подписали соглашение о сотрудничестве «в борьбе против оккупантов и в деле восстановления страны». При этом в нем не затрагивались решения АВНОЮ и не поднимался вопрос о будущем короля и монархии. Предусматривалось, что королевское правительство будет состоять из прогрессивно настроенных министров, которые никогда не боролись с партизанами.

В начале июля генерал Корнеев вылетал в Москву для консультаций, и Тито передал письмо для Сталина, в котором писал, что хотел бы побеседовать с ним по многим «крупным вопросам», сообщал, что готов прибыть в Москву для их обсуждения в начале августа. «Но я хотел бы, чтобы Вы считали это не моей нескромностью, а единственно глубоким стремлением выяснить до мирных переговоров некоторые вопросы и определить по ним позицию, так как полагаю, что это в интересах Балканских стран и Советского Союза», — писал он Сталину.

Англичане приглашали его в Италию на встречу с главнокомандующим войсками союзников в зоне Средиземноморья фельдмаршалом Генри Вильсоном. Генерал Корнеев его отговаривал. «Фельдмаршал Вильсон является лишь командующим войсками на одном из театров военных действий, а вы — фактически глава нового югославского государства, — говорил он. — Поэтому вряд ли стоить ехать на встречу с Вильсоном»^[206]. Когда же Тито узнал, что на этой встрече должен появиться еще и Шубашич, он окончательно решил не ехать в Италию.

Англичане прибегли к другой тактике. С одной стороны, Черчилль сообщил, что готов сам встретиться с Тито после его переговоров с Вильсоном. С другой — британское правительство резко уменьшило помощь югославам. Эти факторы заставили Тито изменить свое решение. Он согласился на поездку в Италию и 6 августа вылетел с острова Вис в Казерту.

В тот же день Тито встретился с фельдмаршалом Вильсоном. Он также посетил штаб генерала Александера, главнокомандующего силами союзников в Италии. Затем побывал в Риме, осмотрел Вечный город и вернулся в Казерту.

Тем временем Черчилль прибыл в Неаполь, туда же отправился и Тито. Их встреча состоялась 12 августа на вилле бывшей королевы Италии Виктории. Тито взял с собой и сына Жарко. Пока они ждали Черчилля на террасе, им предложили кофе. В это время лежавший под столом Тигр увидел кошку, вскочил и опрокинул столик с чашками и блюдцами. Тито попросил Жарко увести собаку. Так сын Тито и не увидел Черчилля.

Погода была жаркой. Черчилль появился в белом легком костюме и белой рубашке. Тито же был в расшитом золотом голубом мундире, который Черчилль в своих мемуарах признал «великолепным», но заметил, что он совсем не подходил для такой жары.

Любопытно сравнить воспоминания об этой, безусловно, исторической встрече, которые оставили обе стороны. Дедиер со слов Тито описывал ее начало следующим образом: «Черчилль начал с того, что похвалил нашу армию, потом перешел к операциям в Югославии. Выразил сожаление, что слишком стар и не может прыгать с парашютом, иначе сам прибыл бы сражаться в Югославию. „Но вы послали своего сына“, — ответил Тито. В это мгновение на глазах Черчилля появились слезы»^[207]. Сам Черчилль изображал начало встречи без подобных лирических моментов: «Я повел всех за собой в большую комнату, стены которой были завешаны картами фронтов… Беседуя, я показал на карте полуостров Истрию и спросил Тито, куда его войска могли бы быть посланы для сотрудничества с нами, если мы сможем достигнуть полуострова с восточного побережья Италии… Тито сказал, что, хотя сопротивление немцев в последнее время усилилось и потери югославов увеличились, он может собрать значительные силы в Хорватии и Словении и, несомненно, высказаться за операцию против полуострова Истрия, в которой могли бы участвовать югославские войска»^[208].

Дедиер: «Основной проблемой, вокруг которой шли переговоры, был вопрос о короле Петре. Черчилль спросил Тито, согласится ли он встретиться с королем. Тито сослался на решения АВНОЮ о запрещении королю возвращаться в страну, указав, что король непопулярен из-за своих поступков во время войны…

Черчилль снова спросил Тито: готов ли он встретиться с королем хотя бы на каком-нибудь корабле. Тито ответил, что он ничего не имеет против того, чтобы он прибыл по приглашению Черчилля на военный корабль, и если там будет король Петр, то он может увидеться и с ним. Черчилль понял, что из этого ничего не получится, и махнул рукой. В дальнейшем разговоре Черчилль сказал, что, может быть, Тито принял бы короля в Югославии как летчика. Тито ответил на это: „Пусть приезжает и сражается так, как сражаемся все мы“»^[209].

Черчилль: «Потом мы перешли в небольшую гостиную и я начал задавать ему вопросы о его отношениях с королевским югославским правительством. Он сказал, что все еще идут ожесточенные бои между партизанами и Михайловичем, который опирается на помощь немцев и болгар. Примирение невозможно. Я ответил, что у нас нет желания вмешиваться во внутренние дела Югославии, но мы желаем, чтобы его страна была сильна, едина и независима. Доктор Шубашич весьма предан этой идее. Тито ответил, что понимает наши обязательства в отношении короля Петра, но ничего поделать тут не может, пока не закончится война. Тогда решение примет сам югославский народ»^[210].

Черчилль выразил сомнение, что большая часть сербского крестьянства была бы довольна введением в Югославии коммунистической системы. Тито ответил, что уже не раз заявлял о том, что не собирается вводить такую систему. Черчилль заметил, что помнит об этих заявлениях, но хотел бы услышать об этом от самого Тито. Кроме того, он спросил маршала, может ли тот подтвердить свои намерения публично. Тито, однако, возразил: если он так поступит, то у многих сложится впечатление, будто он делает это под давлением. Черчилль поинтересовался, как Тито относится к созданию славянской федерации «от Адриатического до Черного моря». Тито ответил, что является сторонником югославской федерации. В свою очередь он сказал Черчиллю, что после войны Югославия имеет право получить полуостров Истрия и итальянский город Триест. Черчилль высказался неопределенно: Триест важен для операций союзников в Австрии, и раз итальянцы теперь воюют на их стороне, вряд ли будет справедливо отбирать у них Триест. На этом их первая официальная встреча закончилась. Черчилль пригласил Тито на обед.

Перед обедом произошел небольшой инцидент с участием охранников Тито Бошко и Прля. Черчилль, видимо, решил пошутить и, вытащив золотой портсигар, прицелился им как пистолетом в живот Тито. «Он, в отличие от меня, не знал одного, — писал Маклин. — Бошко и Прля, за плечами которых было три года партизанской войны, обладали молниеносной реакцией… так что если бы им показалось, что жизнь маршала в опасности, они с превеликим удовольствием размазали бы по стенке всех трех членов „большой тройки“. В одну долгую секунду я увидел, как дернулись их пальцы на спусковых крючках… Но вслед за этим Тито начал смеяться. Уинстон, видя, что его шутка оказалась удачной, тоже рассмеялся»^[211]. Тито и Черчилль понравились друг другу и на всю жизнь сохранили эту взаимную симпатию.

У Тито сложились хорошие отношения и с большинством британских офицеров. Исключением был, пожалуй, капитан Ивлин Во — известный английский писатель, который прибыл в английскую миссию на Вис во многом благодаря Рэндольфу Черчиллю, своему хорошему знакомому. Он, словно в насмешку над Тито, продолжал всем твердить, что Тито — это на самом деле женщина. В конце концов, о шутках писателя узнал и сам Тито. Однажды, когда маршал в одних плавках вылез из моря, то столкнулся с английскими офицерами, среди которых был и Во. Их представили друг другу. Тито, улыбаясь, просил: «Капитан Во, вы и теперь думаете, что я женщина?» Во смутился и ничего не ответил. Но лучше относиться к Тито он так и не стал. В своих донесениях в Лондон он писал, что Тито является врагом католической церкви и что партизаны преследуют священников и верующих. В Лондоне не прореагировали на его предупреждения, и тогда Во послал копию своего доклада папе римскому. Писателя хотели даже отдать под суд за разглашение служебных тайн, однако все же спустили дело на тормозах^[212].

Тито и Черчилль встретились еще 13 августа. Тито и Шубашич уехали на Вис и после консультаций выпустили декларацию о сотрудничестве. К тому времени советские войска были уже на Балканах и 6 сентября вышли на югославо-румынскую границу.

Тито официально обратился к советскому правительству с просьбой о вступлении Красной армии на территорию Югославии. Он объяснил это тем, что у НОАЮ нет достаточного количества тяжелого вооружения и танков, чтобы разбить немецкие войска. 5 сентября большая группа руководителей партизанского движения Югославии была награждена советскими орденами. Тито получил орден Суворова I степени, Кардель — орден Ленина, Ранкович, Джилас, Жуйович, Йованович, Вукманович-Темпо — ордена Кутузова I степени. Еще через две недели Тито вылетел в Москву.

В Белград через Москву

Этот полет готовился как самая настоящая секретная операция. Англичане и американцы понятия не имели, что идет подготовка к переброске Тито в Москву.

Тито плохо переносил полеты, поэтому был разработан план короткого маршрута — через Адриатическое море, Югославию, линию фронта с посадкой в румынском городе Крайова. Хотя полет предстоял рискованный, Тито на него согласился.

19 сентября 1944 года два советских транспортных самолета Си-47 вылетели из Бари и сели на острове Вис. За несколько минут до взлета появился Тито. Не успел он занять свое место, как в кабину буквально впихнули Тигра. Тито не собирался брать его с собой, но пес так разволновался, что пришлось передумать. Полет прошел без приключений. В Крайове Тито встретил генерал Корнеев. Вместе с маршалом прилетел и генерал-майор Бранко Обрадович, командующий артиллерией НОАЮ. Выйдя из самолета, он взял горсть земли и поцеловал ее. «Что это ты делаешь, Бранко?» — удивленно спросил его Тито. «Это же русская земля…» — сказал генерал. «Нет, Бранко, нет… Это румынская земля», — заметил Тито^[213].

Тем временем часовые у пещеры Тито на Висе говорили посетителям, что маршал очень занят и просит его не беспокоить. Когда же стало известно, что он исчез, Черчилль сказал: «Тито сбежал». Этот внезапный отъезд оскорбил британца. Узнав об этом, Тито заметил: «Недавно Черчилль отправился в Квебек для встречи с президентом Рузвельтом, но я об этом узнал только после его возвращения оттуда. Однако это меня ничуть не обидело»^[214].

21 сентября Тито был уже в Москве. Его принял Сталин. «До того я видел его только издали, например на VII Конгрессе Коминтерна, — рассказывал Тито. — На этот раз у меня с ним было несколько встреч: две-три в его кабинете в Кремле, дважды он приглашал меня к себе домой на ужин. Одной из первых проблем, которую мы обсудили, был вопрос о совместных операциях наших двух армий… Я попросил у него одну танковую дивизию, которая помогла бы нашим частям при освобождении Белграда… Сталин сказал: „Вальтер (так звали меня в Москве), я дам вам не танковую дивизию, а танковый корпус!“

Потом мы говорили о том, какую часть Югославии можно освободить совместными силами, куда пойдут советские войска, а куда наши, и, наконец, сколько времени их войска останутся у нас. Тут мы условились, что они нам дают в качестве помощи для освобождения Белграда один танковый корпус, а затем их войска покинут Югославию…

Вообще-то первая встреча со Сталиным была довольно прохладной. Главная причина этого, думаю, состояла в моих телеграммах во время войны, особенно в той, которая начиналась словами: „Если не можете помочь, то хотя бы не мешайте!“ Это мне подтвердил и Димитров, с которым я встречался после первой беседы со Сталиным. Димитров мне сказал: „Вальтер, Вальтер, Хозяин был страшно зол на вас из-за этой телеграммы… От злости он топал ногами…“ Тем самым Димитров хотел дать понять, что, в сущности, он защищал меня перед Сталиным.

Во время этой первой встречи со Сталиным царила довольно напряженная обстановка. Мы, так или иначе, спорили почти по всем вопросам, которые обсуждали. Тогда я заметил, что Сталин не терпит, когда ему кто-то противоречит. В разговоре с окружающими его людьми он вел себя грубо, раздраженно. Из членов Политбюро ЦК ВКП(б) он время от времени спрашивал мнение только Молотова и то не дослушивал его ответы до конца, продолжая развивать свою мысль.

Я не привык к подобным беседам, поэтому дело доходило до неловких ситуаций. Например, Сталин говорит: „Вальтер, имейте в виду, буржуазия в Сербии очень сильна!“ А я ему спокойно отвечаю: „Товарищ Сталин, я не согласен с вашим мнением. Буржуазия в Сербии очень слаба“. Сталин замолкает и хмурится, а остальные за столом — Молотов, Жданов, Маленков, Берия — с ужасом наблюдают за этим. Сталин затем начал расспрашивать о других буржуазных политических деятелях Югославии, интересуясь, где они, что делают, а я ему отвечаю: „Этот подлец, предатель, сотрудничал с немцами“. Сталин спрашивает о другом. Я ему отвечаю то же самое. На это Сталин вспыхнул: „Вальтер, да у вас все подлецы!“ А я ему отвечаю: „Точно, товарищ Сталин, каждый, кто предает свою страну, является подлецом“. Сталин снова мрачнеет, а Маленков, Жданов и другие смотрят на меня исподлобья…

Сталин начал меня убеждать в том, что надо вернуть на престол короля Петра. Мне кровь ударила в голову: как он может нам советовать это! Я взял себя в руки и ответил ему, что это невозможно, что у нас народ взбунтовался бы, что в Югославии король является олицетворением предательства, что он сбежал, оставив народ в наиболее трудное время, что династия Карагеоргиевичей ненавистна народу из-за коррупции и террора. Сталин молчит, а потом мне коротко отвечает: „Не следует возвращать его навсегда. На время, а потом, в подходящий момент, нанесете ему удар ножом в спину“…

Сталин молчал, а потом прямо спросил меня: „Скажите, Вальтер, что бы вы делали, если бы англичане действительно высадились в Югославии?“ Я ему ответил, что мы дали бы им самый решительный отпор. Сталин молчал. Очевидно, ему этот ответ не понравился. Возможно, в этот момент он размышлял о разделе сфер влияния в Югославии?..

Сталин пригласил меня на свою дачу на ужин. Официантка в белом переднике внесла различные блюда в закрытой посуде и поставила их на стол, так что каждый обслуживал себя сам. Здесь до глубокой ночи произносились различные тосты. Я не привык к крепким напиткам, и для меня это было мучением. В какой-то момент я вышел на улицу, так как мне стало плохо. Я вслух ругал себя сам за то, что пил, и вдруг слышу сзади голос Берия: „Ничего, ничего, бывает…“»^[215].