Три года спустя, Бристоль. Англия

 

– До скольки нам выпало счастье? – поинтересовался Женька, глядя в окно за тем, как Егора забирает в свою машину миссис Стэнтон.

– Она сказала – привезет мальчиков сама, а предварительно позвонит. И потом – парк, клоуны, спектакль… это не на час и не на два. – Марина лежала на кровати, вытянувшись всем телом. Черное шелковое кимоно чуть распахнулось, открыв до колен загорелые ноги, и Хохол, задернув тонкую штору, сглотнул слюну от этого зрелища:

– Ты меня разводишь… – Он опустился на кровать и погладил Марину по ноге.

– Не ведись. У меня голова болит что‑то, – пожаловалась она, и у Хохла сразу пропало игривое настроение:

– Может, поспишь?

– Нет, просто полежу. Иди ко мне…

– Если я приду, ты точно просто не полежишь, – усмехнулся Женька, однако отказать себе в удовольствии обнять ее не смог, завалился рядом. – Конечно, котенок… – Его поцелуи стали чаще, руки уже развязывали пояс кимоно, обнажая покрытое загаром тело. – Иди сюда… вот так…

Марина любила минуты их близости, даже научилась получать удовольствие от привычки Хохла ко всяким киношным трюкам. Ну, если даже не удовольствие – то относилась без раздражения. Годы не уменьшили ее страсти к сексу, и Хохол, который был старше, из кожи вон лез, чтобы не разочаровать свою искушенную и требовательную любовницу, чтобы даже мысли у нее не возникло о том, что Женя уже не тот, что прежде. Всякий раз, демонстрируя ей все, на что способно его все еще крепкое и тренированное тело, он подсознательно доказывал, что он лучший, что только с ним она будет счастлива. Будучи человеком неглупым, Женька понимал, что удержать Марину рядом в состоянии только сильный человек, только тот, кто сумеет чем‑то зацепить ее, заинтересовать. Желающих всегда было пруд пруди, однако мало кто отваживался – понимали, что с такой женщиной справиться под силу только тому, кто не побоится ее непростого характера и власти ее красивого тела.

Сейчас, совершенно измочаленный, Женька откинулся на спину, тяжело дыша, и Марина, положив на его грудь голову, благодарно улыбнулась и шепнула:

– Все соревнуешься? Не надо, дурачок…

И ему стало не по себе – оказывается, она все прекрасно понимала и знала…

– Я не соревнуюсь, с чего ты взяла? Я хочу, чтобы тебе было хорошо…

– Мне хорошо. Но ты прекрати изводить себя и доказывать мне, что ты круче всех. Я и так в этом не сомневаюсь. У меня никого нет, кроме тебя, и уже никого не будет – я старею, Женька, оглянуться не успею – сорок стукнет.

– И в сорок твоя жизнь закончится? – ласково улыбнулся он, проведя пальцем по ее профилю. – Да тебе сейчас едва больше двадцати пяти, Маринка… И мне не важно, сколько там по паспорту…

 

Россия, три года назад

 

– Почему от тебя кровью несет? – недовольно поморщился Валерка Кулик, глядя на развалившегося перед ним в кресле Хохла.

– Чем? – невозмутимо переспросил Женька, выбив из мятой пачки сигарету. – Что ты выдумываешь?

Кулик покачал головой и тоже взял сигарету:

– Жека, ты кого хочешь обмануть? Я прекрасно знаю, как пахнет кровь.

– И что? Может, я курицу резал?

– Ага, а курица перед этим на двух ногах носилась и курила…

– Это не твое дело, Валерик, – растягивая слова, проговорил Хохол, и в его голосе послышалась угроза. – Лучше расскажи – все приготовил?

– Приготовил. Когда?

– Завтра утром. Самолет в десять утра, в порту должны быть за полчаса до вылета, я договорился. В салон будем заходить последними, да с нами никто и не летит – я все откупил, весь первый салон. – Хохол сунул окурок в пепельницу и выразительно взглянул на сидящего напротив врача. – Ты тут сам все сделай, да? А я встречу в порту.

– Да, конечно, тебе смысла нет сюда ехать, – согласился Валерка. – Ты‑то улетишь, а я вернусь, как потом объясняться буду, если кто поинтересуется?

– Ой, да не очкуй, – сморщился Женька. – Никто тебя не потревожит – кому надо? Значит, договорились – в половине десятого машина должна быть у здания аэропорта. Ладно, поеду… Мышке скажи, что я был.

– И не зайдешь даже? – спросил удивленно Валерка – странно как‑то, чтобы Хохол уехал, даже не взглянув на Марину. – Она улыбалась сегодня, я вошел – а она голову повернула к двери и улыбнулась. Узнала, что ли?

Женька болезненно сморщился, но все же отрицательно покачал головой. Не мог же он объяснить Кулику, что просто не может войти к Марине в палату таким – пропахшим чужим ужасом и смертью, чужой кровью. Поэтому, как ни тяжело ему было, поехал домой, так и не повидав любимую.

 

Дома, приняв душ и выкурив пару сигарет, Женька почувствовал себя немного лучше, спокойно вытащил чемоданы, погрузил их в «Хаммер», еще раз проверил все документы, лежащие в большом кейсе с кодовым замком, оглядел каминную. На полке валялись небрежно брошенные Мариной серьги – у Даши за столько дней так и не поднялась рука убрать их, эти валяющиеся на каминной полке серьги создавали иллюзию того, что Коваль либо здесь, дома, либо уехала в офис. Хохол подбросил сережки на ладони, словно взвешивая, потом сунул в кейс и закрыл замок. Поставив кейс рядом с вешалкой в прихожей, Женька побрел по дому, прощаясь с местом, ставшим ему родным за все годы. Трехэтажный коттедж выглядел пустым и заброшенным, словно вместе с хозяевами его покинуло что‑то, присущее только этому дому. «Интересно, новый хозяин переделает здесь все или нет? – пронеслось в голове Хохла. – Я бы не стал, только ремонт бы сделал. Дом спланирован идеально, да и как иначе – Малыш все же строитель был, под себя делал, а уж в комфорте он понимал, как никто. И Маринка любила, чтобы все удобно… Любит, – машинально поправился он. – Что за привычку взял, урод, думать о ней в прошедшем времени? Она жива, и будет жива – я все для этого сделал, она не подведет…»

 

…Когда кошмар с транспортировкой носилок из «Скорой» в салон самолета и размещением их так, чтобы не шевелились, закончился и Валерка с кислородной маской наготове сел у Марининой головы, Хохол немного расслабился и откинулся на спинку кресла. Несколько часов – и они в Москве, а там почти сразу регистрация на рейс в Лондон. Мышка улетела двумя часами раньше, плакала так, что у Хохла заболело сердце, он пообещал, что позвонит сразу, как только окажется в Бристоле. Разумеется, сдерживать обещание он не собирался.

Оставалось надеяться, что в Москве Виктор Иванович не задержится с Егоркой и документами…

После взлета Женька переместился ближе к Марининой голове, чтобы видеть лицо, взял прохладную бледную руку, подышал, согревая, поправил одеяло, укутавшее Марину до подбородка, и глянул на озабоченное лицо Кулика, следившего за небольшим монитором:

– Что там?

– Да вроде нормально… только пульс очень прыгает, боюсь, как бы давление не поднялось…

– Ты меня не пугай! – чуть повысил голос Женька. – Ей точно не хуже?

– Да не хуже, не хуже, успокойся, – раздраженно бросил Валерка, порядком уставший от постоянных угроз. – Выпей хоть водочки, что ли, расслабься.

– Нельзя мне.

– Ну, гляди, как знаешь, – пробормотал врач, снова переведя взгляд на бледное лицо пациентки.

Женька тоже смотрел на Марину, смотрел, не отрываясь, словно хотел увидеть следы того, что она чувствует, какие‑то ее эмоции. Она же только хлопала ресницами и морщила лоб. Черный капюшон спортивной кофты, затянутый под подбородком, делал и без того бледное лицо совсем бескровным и оттого похожим на маску. Это сравнение не совсем понравилось Хохлу, он тряхнул головой, отгоняя дурные мысли.

– Нет, котенок, ты все равно у меня самая красивая, – прошептал он, наклонившись губами к самому ее уху и не обращая внимания на сидящего рядом Валерку. – Я люблю тебя, родная…

Ему показалось, или ее губы чуть дрогнули в легкой улыбке? Нет, не показалось – Марина чуть скосила глаза в его сторону и улыбалась… Женька снова взял ее руку в свои, целовал, гладил, а Коваль продолжала улыбаться, следя за ним глазами.

– Видишь, Валерка, она все понимает. Смотри… – Хохол чуть сдвинулся в кресле, так, чтобы Марина не могла его увидеть, и она начала поворачивать голову. Найдя Женьку, она сфокусировала взгляд и свела брови, и Хохол поспешно погладил ее по щеке. – Нет‑нет, родная, я с тобой… Видишь, лепила хренов? – повернулся он к Кулику. – Я же сказал – она будет такой, как была, даже если я при этом дураком стану.

– Ты и так уже в шаге, – буркнул Кулик еле слышно.

Как довольно хороший специалист, он не верил в то, что Марина будет прежней, а еще вполне справедливо опасался, что совсем скоро в мозгу могут наступить необратимые изменения, и тогда счастьем будет уже то, что Коваль сможет хоть как‑то реагировать, не говоря уже ни о чем другом. Но Хохол так верил в то, что подобного не произойдет, и Валерка не решался даже заговаривать с ним на эту тему. «Надо же, как привязала мужика!» – подумал Кулик не без уважения. Он знал Марину много лет, еще задолго до того, как она стала железной Наковальней. Помнил еще по институту высокую, стройную шатенку с синими глазами и невероятной фигурой. За ней волочились практически все парни, однако она не замечала никого вокруг, даря внимание мрачному красавчику Нисевичу, который, в свою очередь, ревниво охранял свою добычу от любых посягательств извне. Валерке, низкорослому, белесому «ботанику», эта пара казалась сошедшей с Олимпа, не меньше. Чтобы самому приблизиться к Марине хоть на пять шагов, он даже не думал. Позже, уже работая в больнице, они иногда оказывались рядом на планерках, но и тут Нисевич был начеку.

Валерка любил свою жену, но она была обычной женщиной с обычными недостатками. Марина же казалась ему идеальной и потому недоступной. Но недоступное, как известно, притягивает… Однако Кулик прекрасно понимал, что вряд ли посмеет даже сделать попытку. Вон как зыркает в его сторону Хохол всякий раз, когда Валерка прикасается к Марине, а уж думать о том, что произойдет, если вдруг он позволит себе лишнее… Даже лекарства в подключичный катетер он вводит под чутким вниманием Женьки, тот сам расстегивает черную спортивную кофту, зорко следя, чтобы, не дай бог, не открылась грудь. Да оно и понятно – будь у Валерки такая женщина, он тоже не подпускал бы к ней никого.

Марина зашевелилась, подняла руку, и Хохол сразу вскинулся, поймал тонкие пальцы:

– Что, котенок?

Сухие губы едва шевельнулись, и из них вырвался не то хрип, не то шепот. Женька наклонился к ним ухом и скорее почувствовал, чем услышал:

– Пиить…

Он вскочил на ноги и победоносно глянул на Кулика:

– Слышал?! Ты слышал?! Она пить просит! – и метнулся к соседнему сиденью, где стояла большая сумка со всякой всячиной, вынул бутылку «Перье» и, отведя чуть в сторону торчавший из носа зонд, бережно влил Марине в рот несколько капель.

Она проглотила, закрыла глаза, как будто устала, и Женька, бросив бутылку куда‑то себе за спину, осторожно положил голову ей на грудь и вдруг почувствовал на затылке ее руку – такой знакомый, привычный жест… Хохол замер, боясь пошевелиться, спугнуть, старался даже не дышать, чтобы не нарушить ничем состояние счастья, охватившее его. Она повторила свой любимый жест, всегда так делала, едва только он прижимался к ней, любила касаться рукой его бритой наголо головы.

– Устала, моя маленькая? – пробормотал Хохол, оторвав голову от ее груди. – Ничего, скоро все наладится… в Москву уже скоро прилетим, час остался. Там Егорка, там отец твой… а вечером уже в Лондоне будем, потом машиной – домой… Вот видишь, котенок, кто бы раньше сказал, что я буду Англию домом называть – не поверил бы, а пришлось. Ну, это ерунда все, лишь бы у тебя наладилось.

 

…К подобной встрече с сыном Женька оказался не готов. Ему и в голову не пришло, что ребенок, увидев носилки и на них – мать, поднимет такой крик… Виктор Иванович разрывался между внуком и дочерью, старался успокоить мальчика и одновременно побыть хоть немного напоследок возле Марины, но Егор орал все громче, и управы на него никакой не было. Женька, разозлившись, сильно шлепнул его по попе, чем только усугубил происходящее.

– Ма‑ма! – закатывался мальчик, протягивая ручки к носилкам. – Ма‑му‑яяяа!

– Да закрой ты рот! – не выдержал Хохол, рявкнув так, что на него обернулась едва ли не половина находившихся вокруг людей. – Мама болеет, нельзя к ней! А будешь орать, я тебя еще не так отшлепаю, ты понял?! – Он сильно встряхнул замолчавшего на какой‑то момент ребенка.

С перепугу тот перестал плакать, однако руки к матери все равно тянул, и тогда Валерка, подойдя сзади, тронул Хохла за рукав:

– Ну, пусть он ее за руку возьмет – кому хуже будет? И он успокоится, да и она, может, как‑то отреагирует.

Хохол мрачно кивнул, соглашаясь с его доводами, и поставил Егора на ноги, подвел к носилкам и сам положил его ручку на Маринину. Коваль скосила глаза и, увидев сына, тяжело вздохнула. Егорка же, прикоснувшись к матери, моментально перестал даже всхлипывать, крепко ухватился за ее пальцы и, распахнув глазенки, смотрел на нее. С другой стороны носилок стоял Виктор Иванович, и его плечи вздрагивали от беззвучных рыданий. Он тоже держал дочь за руку, и его длинные пальцы с чуть сморщенной кожей слегка подрагивали. Никто не мог точно сказать, увидятся они еще раз или нет, суждено ли им встретиться снова, и от этого у Виктора Ивановича было чувство, что сейчас он теряет так недавно обретенную дочь навсегда. Конечно, Англия – не край света, однако неизвестно, можно ли будет ему беспрепятственно поехать туда, не повлечет ли его приезд неприятности для Марины и ее семьи.

«Ведь не напрасно же Евгений так торопил события, так наскоро собрался, продал все, обрубил все нити, связывавшие их с Россией, – думал старый журналист, когда вез сегодня маленького Егора в аэропорт. – Значит, есть что‑то, о чем даже я знать не должен… Ну, пусть, зато теперь я знаю, что она жива и окажется в безопасности, и все будет в порядке».

Однако Виктор Иванович не представлял, что Марина лежит без движения и почти ни на что не реагирует, что ее сопровождает врач с набором каких‑то датчиков и полным саквояжем лекарств. Когда через знакомого в британском консульстве Виктор Иванович оформлял визы и покупал билеты, тот был поражен – кто‑то скупил все билеты в салон бизнес‑класса. Такого в практике «Бритиш Эйрвэйз» еще не было. Но таково было категорическое требование Хохла, когда тот позвонил с просьбой о помощи.

– Я не могу везти ее в присутствии еще кого‑то – она не в том состоянии, чтобы рядом были люди. Поэтому все билеты в бизнес‑класс должны быть мои, – заявил он, и у Виктора Ивановича не нашлось, что возразить.

Теперь он был полностью согласен с Женькой – в таком состоянии Марине, действительно, не были нужны попутчики. Дочь выглядела уставшей и сильно похудела, словно истекла. Бледная кожа обтягивала заострившиеся скулы, волосы едва начали отрастать, под глазами черные тени, в носу зонд, зажатый специальной прищепкой. Зрелище было удручающим, и от этого у Виктора Ивановича болело сердце. Да еще внук… Его хорошенькая мордашка то и дело кривилась в плаче, те несколько ночей, что мальчик провел в квартире деда, обернулись сущим адом – Егор ревел до тех пор, пока не засыпал, измученный собственной истерикой. Виктор Иванович измотался, но сделать ничего не мог. И вот сегодня Егор молчит, держится за руку матери и молчит, не плачет, а только шныряет глазенками по сторонам. Внезапно Марина сделала движение в сторону, и Женька тут же оказался рядом, но она повернулась на бок и потянула к себе Егорку. Хохол моментально сориентировался, жестом усадил на место Валерку и чуть подтолкнул мальчика:

– Иди, маму поцелуй, она соскучилась.

Ребенок сделал несколько шагов и прижался губами к щеке матери. Марина вздрогнула всем телом, из ее груди вырвался какой‑то звук, и Егорка отпрянул, но Хохол коленом легонько подтолкнул его в спину, возвращая обратно:

– Не убегай, пусть мама на тебя посмотрит.

Егор, словно поняв, что от него хочет отец, прижал ладошки к Марининому лицу и бормотнул:

– Мамуя…

Марина обхватила его рукой и притянула к себе, коснувшись губами лба. Торчащий в носу длинный прозрачный зонд вывалился из‑за плеча на грудь, и Егорка, увидев его, испугался и снова заплакал.

– Все, Жека, убирай пацана, – решительно вмешался Кулик. – У нее давление прыгнет, а скоро в самолет.

Хохол недовольно скривился, однако Егора отвел в сторону, присел перед ним на корточки и заговорил, взяв за руки и глядя в глаза:

– Сынок, вот мама и вернулась, помнишь, я тебе обещал? Просто она заболела сильно, но мы ее вылечим, да? Ты только больше не плачь, хорошо, а то мама слышит и волнуется. Обещаешь? – Мальчик кивнул, однако через минуту его лицо снова скривилось в плаче. – … Твою мать! – рявкнул Женька, вскакивая на ноги. – Да что за наказание, ты замолчишь или нет?!

– Не кричи, Женя, – вмешался Виктор Иванович, подняв внука на руки. – Он испугался, маленький ведь совсем. Идем, Егорушка, купим тебе соку, хочешь?

– Кафетку! – категорически потребовал Егор, шмыгнув носом, и дед согласно кивнул:

– И конфетку тоже. Но если будешь плакать, папа у тебя все заберет.

– Нет! – заверил мальчик, хотя было непонятно, к чему относится это его «нет» – к собственному плачу или к вмешательству отца в их с дедом тайны.

Хохол покачал головой и промолчал – сейчас было не до воспитательных моментов, лишь бы Егор замолчал и не плакал, привлекая к себе внимание многочисленных пассажиров. Не хватало еще милицейской проверки…

Следующим неприятным эпизодом было прощание Виктора Ивановича с дочерью…

Старик изо всех сил держал себя в руках, но в последний момент вдруг обхватил неподвижно лежащую Марину руками и зарыдал в голос.

– Не надо, батя… – хрипло и трудно вывернул Хохол, у которого от этой сцены защипало в носу. – Не навсегда ведь… приедешь, погостишь…

– Женя… Женя, я тебя прошу… ты только не бросай их, Женя… – Виктор Иванович оторвался от дочери и беспомощно‑просительно взглянул на возвышавшегося над ним Хохла.

У того язык не повернулся ничего сказать, Женька только кивнул головой, обнял старого журналиста, потом перехватил удобнее сидящего на руках Егора и кивнул стоящему рядом Кулику. В сопровождении сотрудника авиакомпании, помогавшего нести носилки, они двинулись к зоне таможенного контроля…