ГЛАВА 1. Восточное Средиземноморье в англо-итальянских отношениях (май – октябрь 1935). 2 страница

Интересную позицию по средиземноморскому вопросу в итальянской внешней политики занимает Р. Куартараро, итальянская исследовательница, попытавшаяся в своих статьях «Система имперской обороны в Средиземноморье в канун эфиопского кризиса (июль – октябрь 1935)[48]», «Средиземноморский кризис 1930-х гг.[49]» дать оценку конфронтации двух стран. Конфликт, с точки зрения историка, выходит за рамки регионального, так как прямо или косвенно (здесь, автор намекает нам на Германию) интересы в регионе имели все. Критично Р. Куартараро смотрит на теорию сговора Англии с Италией с целью удовлетворения собственных интересов. Тем более, автор не верит в то, что отказ Англии от использования силы против Италии был связан с советской коммунистической угрозой, под которую британский Форин Оффис боялся подставить Рим. Обе версии плохо подтверждаются источниками и служат неубедительным объяснением, по мнению итальянского историка.

Из работ отечественных историков стоит выделить, прежде всего, исследования С.И. Рябоконя[50], А.В. Савинова[51] и А.П. Урывского[52], в трудах которых доминирует британский взгляд на исследуемые события. Помимо того, что во всех работах исследуется, главным образом, мелкие эпизоды и не делается попытка изобразить общую картину англо-итальянских отношений в изучаемый период, практически все советские работы объединяет отсутствие возможности работы именно с итальянскими документами, публикация которых была завершена по историческим меркам не так давно.

Таким образом, по сравнению с источниковедческой базой, историографическая составляющая исследование не выглядит такой полной. При наличии лишь общих трудов, посвященных системе международных отношений в целом и дипломатии стран отдельно, сюжеты англо-итальянских отношений в Средиземноморье не имеют прочной историографической основы. Разделение работ по национальным историческим школам позволяет сделать ряд важных выводов по их общим чертам. В трудах итальянских ученых важное место занимает, прежде всего, изучение фашистской компоненты дипломатии страны, ее генезиса и эволюции, что часто отвлекает исследователя от поиска связей локальных событий с системным характером международных отношений в изучаемый период. В английской же историографической традиции доминирует взгляд на средиземноморские проблемы, как на составную часть процесса формирования немецко-итальянского союза, что делает акцент именно на системе внешнеполитических приоритетов Третьего Рейха, в ущерб изучения итальянской специфики.

Последним, о чем хотелось бы упомянуть, является то, что важно для исследователя и ознакомление с трудами ученых из других стран Восточного Средиземноморья, которые были также затронуты исследуемыми событиями. В частности, к написанию работы были привлечены исследования турецких историков А. Кылыча[53] и C. Шентюрка[54].

Таким образом, историографическая разработка темы нуждается в дополнительных исследованиях, где основное внимание будет уделено уже, главным образом, сюжетам, связанным с событиями в Восточном Средиземноморье.

 

 

ГЛАВА 1. Восточное Средиземноморье в англо-итальянских отношениях (май – октябрь 1935).

§1. Положение и планы сторон, их система приоритетов и место Восточного Средиземноморья в ней. Восточное Средиземноморье в мае – августе 1935 года.

Прежде чем коснуться событийной и причинно-следственной составляющей исследования, совершенно необходимым мне видится дать краткое описание предыстории развития англо-итальянских противоречий в зоне Восточного Средиземноморья, что позволит зафиксировать положение стран в регионе к маю 1935 года и более детально разобрать систему их интересов.

Стоит сразу сказать, что к 1930-м гг., как и на протяжении многих предыдущих эпох, центральным элементом системы британских внешнеполитических приоритетов продолжала оставаться идея тотального военно-морского доминирования[55]. Логично предположить, что концепция морского могущества включала и преобладание в акватории Средиземного моря. Его значение прямо и косвенно увеличилось после прорытия Суэцкого канала, соединившего собой две главные морские артерии Северной Африки. Посредством увеличения скорости передвижения судов, путь к главной «жемчужине Британской Империи», Индии[56], был сокращен и теперь занимал лишь треть того пути, что проделывали английские суда ранее. В историографии значение Средиземного моря, а точнее его восточной части, часто сравнивалось с ролью кровеносной системы для животного организма[57], и, как следствие, именно в преобладании в нем находился один из краеугольных камней имперского могущества. Как скажет позже один из историков, «Средиземное море соединяло огромные звенья огромной имперской оси[58]».

К 1935 году под контролем Великобритании оказываются важнейшие ключевые пункты как Западного, так и Восточного Средиземноморья – Мальта, Суэцкий канал, египетский укрепленный форт Порт-Саид, Кипр. Иные же территории, находившиеся под фактическим контролем других стран, зачастую были превращены в статьи противоречий для третьих держав. Однако, как великолепно выразился британский историк Л. Прэтт, «юношеские дни империи ушли в прошлое[59]» и теперь перед Великобританией вставали новые проблемы, тесно связанные с доминированием в регионе. Один из парламентариев в Палате Общин заметил, что, несмотря на военную важность точек, владения Империи продолжают оставаться точками, не перерастая в реальное доминирование[60]. Тем более, с процессом усложнения технической стороны вопроса все больше умаляется значение отдельных, находящихся в изоляции военных фортов[61].

Тем не менее, задача сохранения устоявшегося статус-кво (который в той или иной степени все же устраивал англичан) в Восточном Средиземноморье ради поддержания коммуникаций с колониями оставалась одной из самых актуальных для первых лиц британской дипломатии. Однако уже в 1920-е гг. появляется ряд острых вопросов, напрямую касающихся спокойствия в Средиземноморском бассейне[62], что все же не влияет кардинальным образом на позиции Великобритании[63]. В 1930-е гг. положение меняется. На арену средиземноморской борьбы выходит Италия во главе с весьма харизматичной и одиозной фигурой Б. Муссолини, что делает позиции Англии более уязвимыми. Неустойчивое равновесие сил, обеспечиваемое агрессивным внешнеполитическим курсом фашистского государства, находит реальное отражение в геополитически выгодной позиции Италии. К маю 1935 года в руках правительства находился ряд хорошо оснащенных военно-морских баз, размещающихся на островах близ береговой линии страны: Сицилия, Лампедуза, Пантеллерия. Ухудшило положение и итальянский гарнизон на Додеканесе. Более напряженной обстановку сделали и дальневосточные проблемы, где все сильнее и четче видится угроза со стороны Японии. Все это подрывало привычное могущество Великобритании. Адмирал Чатфилд, начальник военно-морского флота Британской Империи,  писал о том, что его страна «не желает ссоры с кем бы то ни было, потому что уже приобрела значительную и лучшую часть мира[64]» и отмечает, что отныне главной задачей государства является «сохранение того, что у него пытаются отобрать[65]».

Нельзя сказать, что Италия всегда выглядела потенциальной опасностью в глазах британских дипломатов. Первоначально приход фашистов к власти казался доверительным и воспринимался как фактор стабильности[66]. После Корфусского инцидента 1923 года отношение британской элиты к Италии скорее характеризовалось как «испытывающее симпатию[67]». В 1920-е гг. обе страны помимо прочего были объединены и так называемым «единодушием в борьбе с левой угрозой с Востока[68]». К маю 1935 года между странами были заключены ряд весьма успешных соглашений, касающихся, главным образом,  вопроса льгот по выплатам военных займов и передачи некоторых колониальных территорий на африканском континенте. Согласованной временами оставалась и ближневосточная линия в политике обоих государств. Многие историки отмечают, что одной из наиболее спорных и абсолютно нерешенных оставалась проблема Средиземноморья[69]. Тем не менее, за кулисами взаимно доверительных отношений в 1920-е - начале 1930-х гг. меняется стратегическое и, что важнее, военное соотношение сил в акватории Средиземного моря. Шаг за шагом Великобритания теряет возможность столь привычного для нее тотального контроля. Известный военный теоретик Д. Дуэ писал, что «развитие итальянской авиации со временем может положить конец британскому преобладанию в Средиземном море, которое из английского озера станет итальянским морем[70]». Следует так же пояснить, почему именно Италия становится столь важным раздражителем для Британской Империи. На момент мая 1935 года средиземноморский вопрос не является каким-либо приоритетом во внешней политики нацистской Германии, что сразу же снимает немецкую вовлеченность в исследуемую проблему. Что же касается Франции, обладавшей значительными позициями в Средиземном море, то ее основной целью также являлось поддержание мира и стабильности в регионе и заинтересованность в сохранении статус-кво при явном приоритете континентальной обороны вместо развития военно-морского флота[71]. В исследуемый период вполне логично будет отметить, что в вопросе восточно-средиземноморских коммуникаций Франция перестает быть самостоятельным фактором и становится на позиции внешнего наблюдателя.

Италия же выступает обиженной стороной сразу после становления новой системы международных отношений, поскольку все ее попытки ревизии Версальской системы встречают бесконечное противоборство со стороны Великобритании и Франции. Последней такой попыткой перед маем 1935 года становятся безуспешные переговоры в сентябре 1933 посла Теодолли в Лондоне (а после в Париже) с целью добиться пересмотра в пользу Рима системы мандатов в Сирии и Палестине. Предыстория итальянской вовлеченности в восточные дела идет корнями вглубь истории ко времени задолго до становления фашистского режима. Ее практической реализацией стала знаменитая африканская кампания конца XIX века, закончившаяся позорным поражением итальянцев в битве при Адуа, значение которой позже преподносилось в итальянской историографии «священной вендеттой[72]». Еще в 1919 году, Б.Муссолини в одной из своих речей заявил, что первым делом, которое бы он предпринял во внешней политике, было бы «вычищение Средиземного моря от иностранцев[73]», в первую очередь от англичан. С приходом дуче к власти Италия продолжает оставаться «узником в своем собственном море[74]», что создает один из фундаментов последующего геополитического взгляда Б. Муссолини. Первым планом, в котором каким-либо образом обрисовывалась ситуация укрепления итальянских позиций в Средиземноморье,  был в 1932 году декрет Эмилио ди Боно, министра колоний, предложившего постепенное укрепление военно-морских баз государства для потенциального наступления итальянских войск на необходимые средиземноморские территории. В конце декабря 1934 года Муссолини издает свой знаменитый декрет, в котором констатируется неизбежность уничтожения вооруженных сил Эфиопии и ее полный захват. Однако агрессивные настроения во внешней политике Рима было смягчены постепенно увеличивающей свой военный потенциал Германией, и к январю 1935 года Муссолини заключает пакт с французским министром иностранных дел П. Лавалем, гарантирующий единство фронта борьбы. 

Возвращаясь к теме позиции Средиземного моря витальянской внешнеполитической системы приоритетов, стоит сказать, что его место там являлось чрезвычайно важным. Во-первых, важным звеном международной парадигмы Рима являлась вышеупомянутая риторика Муссолини, заключавшаяся, главным образом,  в концепции «своего моря[75]», в котором Италия не может и не должна быть на положении слабого. Как скажет дуче позже: «если для кого-то Средиземноморье – путь, то для нас это жизнь[76]». Во-вторых, не менее важной для фашистского государства виделась ресурсная роль бассейна Средиземного моря. В своих отчетах с переговоров с Э. Иденом, Д.Гранди не раз подчеркивал необходимость выгодного решения морской проблемы, что служило бы великолепным подспорьем для пополнения итальянских топливных запасов[77]. Именно уязвимость, вызванная отсутствием серьезных топливных месторождений, и неготовность нового флота, и были основными сдерживающими факторами для постепенной конфронтации итальянского государства с Великобританией. Однако с открытием новых месторождений в Ливии и с широкой компанией по строительству военно-морского флота эти проблемы отчасти приблизились к своему решению, хотя и продолжали оставаться весьма животрепещущими.

В отличие от внешнеполитического курса 1920-х гг., всецело зависящего от позиции Великобритании[78], с начала 1930-х гг. все ярче начинает проявляться антианглийская направленность итальянской дипломатии в регионе. В частности, стоит упомянуть разнообразные ближневосточные акции Италии, такие как поддержка восстания в Йемене в 1932-33 гг.[79]

Итальянские колонии (а их к изучаемому периоду было не так много[80]) находились в ужасающем положении. Их содержание было бедным, а население не отличалось высокой плотностью[81]. Ввиду этого в историографии значение колоний для Италии зачастую оценивалось как ничтожное. Траты Италии на колонии оценивался показателем около 20 миллионов золотых лир, что составляло практически четверть от всех расходных статей бюджета, в то время как реальный доход от этих территорий был чрезвычайно низок. Как пишет историк Б. Майзель, «Италия слишком поздно явилась на европейскую авансцену, когда все лучшие колонии уже были захвачены[82]».

Помимо вышеперечисленных мотивов, следует упомянуть еще об одной ментальной причине расширения средиземноморской экспансии Италии. Поводом к ней послужила известная речь Б. Муссолини от 14 ноября 1933 года, когда дуче заявил о том, что «лишение итальянского народа его моря заставило миллионы итальянцев жить в удушающей тесноте[83]». Фактически возродив миф о перенаселенности страны, что также подтверждается материалами прессы[84], режим создал довольно прочную установку в головах самих итальянцев о несправедливом положении вещей, борьба с которым могла оправдать любые попытки экспансии, преподносившейся в качестве «сражения за возврат своего по праву[85]». Долгое время данный тезис, особенно среди итальянских историков, выглядел довольно убедительным[86]. Часто ссылавшись на проблемы сокращения эмиграции ввиду ее ограничения со стороны США, ученые не уделяли внимания противоречивости данного вопроса. Так, к примеру, в данном контексте совершенно непонятными выступают многочисленные заявления Б. Муссолини, направленные на улучшение демографической ситуации. Неоднократно он заявляет о том, что «к 1950 году итальянцев должно быть 60 миллионов»[87], в 1930-е гг. вводит налог на холостых, что лишь добавляет тезису о перенаселенности еще больше противоречий.

Начало усиления Италии в регионе связано с франко-итальянским соглашением в январе 1935 года, по которому к Италии отходит ряд мелких островов. К началу мая 1935 в результате очередной встречи между           Б. Муссолини и П.Лавалем Италия присоединила к своим колониальным территориям 22 километра береговой линии напротив Баб-эль-Мандебского пролива, что, как писал сам дуче, стало грандиозным дипломатическим успехом[88]. Получив первый реальный шанс для изменения средиземноморского статус-кво, ввиду появления возможности переброски войск на Ближний Восток[89], Б. Муссолини через несколько дней приказал известному генералуЭ. ди Боно привести все войска в колониях в состояние боевой готовности не позднее октября[90]. В этом же письме дуче говорит о своем страхе закрытия Суэцкого канала, что стало бы, с его точки зрения, крахом всех итальянских планов[91]. Следующим шагом Б. Муссолини стала аудиенция 21 мая с британским послом Э. Драммондом, в которой он заявил о том, что «итальянская позиция относительно Восточной Африки едва ли отличается от той, что имеют французы в Марокко или англичане в Египте[92]». Венцом первого этапа потенциального усиления Италии в регионе стало последовательное развитие военных ресурсов страны. В конце мая была принята дополнительная ускоренная программа перевооружения авиации. Это привело к тому, что к концу 1935 года по количеству авиа и мотостроительных заводов Италия занимала одно из лидирующих мест в Европе[93]. Благодаря географическому положению Италии, авиация была именно тем инструментом контроля, который позволил бы ей претендовать на мониторинг воздушного пространства практически над всем Восточным Средиземноморьем. 23 мая принимается не очень известный в нашей историографии «план Кавеньяри»[94], который, помимо прочего, подразумевал строительство дополнительных авиабаз на юге страны. При наличии определенного количества солнечных дней в году эти базы могли обеспечить практически постоянную боеготовность итальянских самолетов к военным действиям. Продолжалось строительство аэродромов на Додеканесских островах и в Ливии. В плане Каваньяри основными пунктами потенциального удара назывались Фамагуста (Кипр), Хайфа (Палестина), Александрия и Порт-Саид, то есть опорные точки британского доминирования в Восточном Средиземноморье. Интересно заметить, что в британской историографии основное внимание уделяется потенциальной угрозе Мальте[95], основной военно-морской базе Великобритании, нежели востоку Средиземного моря, что подтверждает тот факт, что британская политическая элита на май 1935 года не воспринимала Италию как серьезную опасность.

Тем не менее, с уверенностью можно отметить, что к маю 1935 года британские военно-воздушные силы уступали итальянским и по критерию количества и по критерию технических показателей. Еще в 1921 году У.Черчилль предложил правительству инициативу о наличии английских самолетов на Ближнем Востоке для исполнения ими полицейских функций, но, как бы то ни было, ни авиация, ни противовоздушная оборона не отвечали необходимым требованиям авиационного прикрытия баз в Средиземном море.

Причина столь малого внимания военно-воздушным силам в Великобритании традиционно объясняется важностью вопроса морских коммуникаций. Обжегшись еще в Первой Мировой войне на неспособности противостоять немецкому подводному флоту, серьезно затруднившему военно-морские перевозки, Великобритания продолжала увеличивать свой флот. В 1930-е гг. военный теоретик Б. Лиддел Гарт предложил отвергнуть средиземноморский путь ввиду его нестабильности и вынести имперские коммуникации на просторы океана в обход берега Южной Африки с ключевым пунктом в порту Кейптауна[96]. Так называемая «кейптаунская доктрина», широко обсуждаемая в прессе[97], не вызвала столь же живого отклика в британском правительстве. В противовес ей в мае 1935 появляется идея заместителя морского министра Э. Чатфилда о том, что основная задача в борьбе с нестабильностью в Средиземном море должна решаться именно с помощью увеличение количества кораблей, первой линии обороны, в его акватории. Третьей же теорией становится так называемая секретная «сингапурская стратегия», которая подразумевала значительное усиление военно-морских сил в бассейне Тихого океана, что объяснялось быстрым ростом морских вооружений основных соперников Великобритании Японии и США. Этот вызов нуждался в достойном ответе, и им стало строительство мощной военно-морской базы в Сингапуре. Политическая дискуссия мая 1935 завершилась победой «сингапурцев», что косвенно отвлекло внимание британских политиков от проблем Средиземноморья. Стоит сразу оговориться, что проблемы Дальнего Востока, а конкретнее, усиление Японии, на протяжении долгого времени будет серьезно ограничивать военно-морские возможности англичан в их средиземноморской политике[98].

Однако на страницах прессы продолжают появляться опасения о вероятном кризисе в регионе, способного серьезно ослабить военный потенциал Британской Империи.[99] Все тот же Э. Чатфилд не исключал возможности военного конфликта с Италией, которая, по его словам, стала «чересчур самоуверенной[100]». В то же время заместитель морского министра требовал сохранения традиционно дружественных отношений. Он писал, что «Италии следовало бы быть нашим другом в будущем, каким она была в прошлом[101]», отмечая, что истоком дружественных отношений станет стратегически важное для Великобритании положение в Средиземном море. Схожее мнение можно констатировать, изучив и меморандумы Комитета имперской обороны за весну-лето 1935 года, которые касались анализа оборонной и внешней политики страны. Они подчеркивали, что мирные отношения с Италией являются необходимостью для Империи ввиду неспособности ведения войны на двух фронтах[102].

Италия же в этот период не отказывается и от плодов мирной экспансии, экономической и культурной. Ближневосточное отделение итальянского внешнеполитического ведомства продолжало искать те силы, с которыми теоретически могло осуществляться сотрудничество. Арабские националистические организации, просионистские культурные центры, религиозные миссии и торговые фирмы крупнейших итальянских брендов – все это служило целям итальянской экспансии.[103] Газета «Таймс» от 25 августа 1935 года выпустила статью, в которой говорилось о том, что населению Ближнего Востока «остается только пожелать, чтобы Лондон проявлял такой же интерес к Палестине как Италия[104]».

Практически в это же время в Италии появляется теории о том, что все экономические проблемы страны напрямую связаны с положением государства в Средиземном море. Как говорил дуче, «сама природа предопределила доминирование Италии в регионе[105]». Идея естественных путей Италии в совокупности с теорией замкнутого рынка в Восточном Средиземноморье, подчиненного экономике Италии, создали еще один повод для оправдания экспансионистской политики в регионе[106].

Таким образом, активизация экспансионистских тенденций во внешней политике Италии вкупе с идеологически выстроенным обоснованием углубили интерес Италии к Средиземному морю, где именно англичане были тем препятствием, стоявшем на пути естественного расширения Италии. Неспособность и нежелание Великобритании дать достойный ответ на риторику дуче привели к тому, что к июню 1935 года ситуация в Восточном Средиземноморье начала оказывать непосредственное влияние на конкретные решения британского правительства.

Первые недели лета 1935 года охарактеризовались стремлением Великобритании предотвратить потенциальную угрозу переговорами, что уже начало получать подтверждение конкретными предложениями.

Однако первым важным шагом британской дипломатии стал известный морской договор с Германией в июне 1935 года, касавшийся количественных пропорций флотов двух стран. Во-первых, в очередной раз была подчеркнута второстепенность итальянской проблемы для Великобритании. Во-вторых, данный договор фактически стал первой предтечей политики умиротворения потенциального агрессора, на рельсы которой впоследствии встанет британское правительство. Что же этот договор значил для Италии? Прежде всего, понимание того, что идея единого фронта в борьбе против агрессора, обсуждавшаяся в апреле 1935 года в Стрезе, не воспринимается Лондоном серьезно. Великобритания,de-facto санкционировав ревизию последнего военного ограничения Берлина, ясно дала понять Италии о том, что Версальско-Вашингтонская система не является неизменной. Пару дней спустя дуче в частном разговоре с Д. Гранди охарактеризовал морской договор Англии и Германии как «крупную победу Гитлера[107]», однако не проигнорировал и тот факт, что это соглашение в конечном счет предполагает увеличение британских военно-морских сил в Средиземном море.

В июне 1935 года в Рим отправляется дипломатическая миссия, возглавляемая тогда еще министром по делам Лиги Наций Э. Иденом, главной целью которой и стало решение назревающего средиземноморского кризиса. В результате недельных переговоров британской стороной было сформулировано конкретное предложение по урегулированию конфликта. Лондон прекрасно понимал, что единственной возможной территориальной уступкой Риму являлась граничащая с африканскими колониями Италии независимая Эфиопия. Чтобы предотвратить нежелательное для Великобритании усиление колониальной мощи фашистского режима, Э.Иден сформулировал следующий компромисс. Эфиопия уступит Италии свою восточную провинцию Огаден, взамен же Великобритании передаст ей права на владения узкого выхода к Красному морю на территории Британского Сомали. Ответом дуче стал категорический отказ. В срочных письмах послу в Лондоне Д. Гранди он писал, что основной причиной столь резкого бойкотирования переговоров является «его искренняя убежденность, что британцы пойдут на еще большие уступки[108]», поскольку Великобритания не может игнорировать зарождающуюся угрозу важнейшим средиземноморским коммуникациям. Неудачный визит Э. Идена в Рим фактически ознаменовал первые признаки системного разрыва в отношении друг к другу Италии и Великобритании. Отвергнув любые попытки британских дипломатов решить вопрос методом компромисса, дуче, как напишет позже итальянский историк Ф. Мардзари, «создаст Гордиев узел англо-итальянских отношений лета 1935 года».[109]Столь агрессивно-настойчивые тон и тактика со стороны Б. Муссолини не были спонтанным решением, как это может показаться на первый взгляд[110]. Окончательное решение, на мой взгляд, пришло к Муссолини еще в итоге апрельско-майских переговоров с Лавалем и «молчания» дипломатов в Стрезе, что явно дало понять об иллюзорности возможностисилового воздействия на ситуацию. Что же касается британской стороны, то здесь основная критика была направлена на однобокость позиции дипломатической миссии. Пресса осуждала правительство, которое ограничило повестку дня лишь эфиопскими вопросами[111]. Ответом на этот стало известное заявление заместителя министра иностранных дел Р. Ванситтарта о том, что «Африка – это лишь мост к большой цели сохранения Средиземного моря[112]». Газета «Таймс» от 11 августа 1935 года пишет о том, что главным вопросом англо-итальянских отношений является «проблема преобладания в Средиземном море[113]», а эфиопский конфликт служит лишь поводом для усиливающейся конфронтации сторон, поскольку «нельзя не заметить изменение стратегического положения со времен Первой Мировой[114]», что выражено в основном в укреплении положения Италии благодаря ускоренному строительству авиации. Важность средиземноморской подсистемы в системе внешнеполитических приоритетов подчеркивают то, что 25 июня Б.Муссолини в письме Э. ди Боно выделяет три основных фронта отстаивания итальянских интересов, где наравне с Эфиопией и итало-австрийской границей указывается и Средиземное море[115].

В июле 1935 года продолжаются военные приготовления Италии. Рим демонстративно проводит демобилизацию флота и авиации в зоне Средиземноморья. 15 июля авиасоединения, обязанные базироваться на севере страны, перебрасываются на южную оконечность Апеннинского полуострова, что вызывает всплеск активности в британской прессе[116]. Отечественный исследователь А.В.Савинов, характеризуя этот поступок как «типичное для темперамента Муссолини[117]» поведение, отмечает огромную роль личности дуче в большинстве внешнеполитических акций Италии в Средиземном море.

В июле заканчивается начавшееся еще в 1934 году строительство трансливийской прибрежной автострады, создающей угрозу, как для французского Туниса, так и для британского Египта; продолжают укрепляться порты на островах Додеканесского архипелага. Все эти действия Рима носили характер косвенного вызова Великобритании, но в целом это стоит охарактеризовать все же не как провоцирование Лондона, а скорее, как готовность Италии действовать без оглядки на своих главных конкурентов в регионе[118]. Эта готовность подкреплялась верой в то, что ни Великобритания, ни тем более Франциянесмотря ни на что не будут заинтересованы в партнерских отношениях с фашистским режимом и не создадут особых трудностей. К тому же по данным итальянской разведки возможность силового воздействия на Италию отрицал и сам кабинет С. Болдуина, который лично заявлял о том, что Великобритания ни при каких обстоятельствах не собирается вступать в войну с Италией из-за Эфиопии[119]. Показательно, что в Парламенте депутаты на протяжении всего лета пытались обосновать свою позицию тем, что интересы Италии не распространяются на Средиземноморье как таковое, а ограничиваются лишь Эфиопией. Наиболее интересным примером здесь может стать первый такой диспут, случившийся еще в январе 1935, когда межпарламентский комитет во главе с Д. Мэффи пришел к выводу, что «у Британии нет интересов в Эфиопии за исключением района озера Тан и Голубого Нила[120]», в то время как позициям Лондона в Средиземноморье ничего не угрожает. Сам министр иностранных дел Дж. Саймон в конце мая 1935 заявил о том, что у Великобритании нет и никогда не было в прошлом проблем с Италией относительно Средиземноморья[121].

Конец июля ознаменовался принятием в Италии ускоренной программы укрепления морских вооружений, предполагавшей увеличение тоннажа линкоров и крейсеров, повышение мощности двигателей проектируемых кораблей[122]. Это событие стало уже прямым вызовом британским интересам. Следует помнить о том, что французская и итальянская программы строительства подводного флота находились под серьезным ограничением, достигнутым британской дипломатией на морской конференции в Лондоне в 1930 году. В связи с этим итальянская программа ускоренного строительства не распространялась на подводный флот. Однако учитывая известную ограниченность итальянской экономики, на мой взгляд, этот шаг был скорее дипломатическим оружием дуче, поскольку в столь сжатые сроки довольно сложно было претворить в жизнь такую грандиозную по своему масштабу программу.

Следующей стадией развития средиземноморского конфликта стала непрекращающаяся пропаганда в Италии целей надвигающейся войны. Хрестоматийным примером здесь может послужить активизация работы Радио Бари, специальной радиостанции, транслировавшей для стран Ближнего Востока на арабском языке передачи, где главное место уделялось критике методов британского управления колониями. Итальянский фашизм изображался как друг и союзник арабов. В выпусках радиопередач время от времени вспоминались торговые поездки генуэзских и венецианских купцов в страны Магриба, проводились исторические параллели с современным миром[123]. В своей речи от 18 июля 1934 года Б. Муссолини сравнивал цивилизованных египтян с варварами-эфиопами, что более важно подверг британцев жесткой критике за их зверства по отношению к мусульманам[124]. В ответ на это ведущая британская радиостанция «БиБиСи» лишьк ноябрю 1935 запустила вещание на арабском, при этом композиционно заимствовав сюжеты итальянских радиопередач[125].