Философские мотивы лирики А. С. Пушкина

 

Любой поэт, живописец, музыкант вправе считать себя в какой‑то мере и философом. Создавая свои произведения, творческая личность соприкасается с иными мирами, неподвластными разуму простого человека. За пределами земного бытия художник черпает идеи и образы для своих будущих творений. А. С. Пушкин, о котором неслучайно было сказано «Пушкин – это наше все!», был также не чужд в своей поэзии философским размышлениям. Оптимизм, наполняющий практически всю лирику поэта, омрачается порой печальными раздумьями о быстротечности жизни, о тайном смысле человеческого существования и о смерти.

Важнейшая особенность философских воззрений Пушкина заключается в том, что мысль о старости и о конце жизни тесно переплетается с мыслью о любви. В стихотворении «Старик» лирический герой вспоминает свою «весну», когда он был «верным служителем» Амура, и мечтает родиться вновь, но лишь для того, чтобы стать еще более усердным слугою бога любви. Но ничто не вечно на земле: ни юность, ни любовь. «Печально младость улетит, и с ней увянут жизни розы» – пишет Александр Сергеевич в одной из своих элегий. Предчувствие «безвременной кончины» рано вторгается в лирику Пушкина. Но если в «Завещании друзьям» поэт заигрывает со смертью, желая умереть и «отлететь веселой тенью» «на тихий берег вод забвенья», то уже в миниатюре 1817 г. читаем следующие строки:

 

Я мало жил и наслаждался мало …

Но иногда цветы веселья рвал –

Я жизни видел лишь начало …

 

Многоточия, которыми оканчиваются фразы, словно оборванная жизнь русского гения. Унынием и холодом объято стихотворение «Подражание», где в первой же строфе говорится о смерти: «Я видел смерть; она сидела у тихого порога моего».

Но постепенно юношеское восприятие конца жизни сменяется глубокими раздумьями поэта о смерти как о естественной закономерности, присущей всему живому. Медитативностью и хладнокровным пониманием простого закона Вселенной проникнуто стихотворение 1829 г. «Брожу ли я вдоль улиц шумных …» Взирая на «уединенный дуб», поэт осознает, что «патриарх лесов» переживет его «забвенный век»; а, лаская «милого младенца», он уже думает о неотвратимости расставания и уступает ему «место» «цвести». Бессмертной признается лишь красота «равнодушной природы».

Но не только мотив смерти присущ философским размышлениям Пушкина, но и мотив жизни. Показательно в этом отношении стихотворение «Телега жизни», где молодость, зрелость и старость человека рассматриваются поэтом как три возможности езды. «Утро» жизни – «и мы рады голову сломать» в быстрой скачке, в «полдень» жизни нас уже страшат «и косогоры, и овраги», «под вечер» – мы привыкаем «и дремля едем до ночлега». Символичность нарисованной Пушкиным картины дополняется еще и тем, что не ямщик, а само «время гонит наших лошадей». Понять смысл этой недолгой, но завораживающей езды – вот основная задача поэта. «Жизни мышья беготня … Что тревожишь ты меня?» – вопрошает Александр Сергеевич в «Стихах, сочиненных ночью во время бессонницы». Ответ был найден лишь в 1836 г. Свое земное предназначение Пушкин видит в том, чтобы пробуждать «добрые чувства» в сердцах людей. Он верит, что пока «в подлунном мире жив будет хоть один пиит», ему не умереть, ведь его душа навсегда останется в «заветной лире» и тем самым победит смерть. Поэт не ошибся: легкий и живой язык его поэзии позволяет современному читателю любить и ненавидеть, наслаждаться жизнью и философствовать о смерти, предаваться мечтам и пребывать в бесшабашной веселости – и все это именно так, как делал сам Пушкин. Поэт не погиб на дуэли: он уже 200 лет живет среди нас в своих гениальных рассказах, поэмах, сказках и стихах.

 

24. Образ Онегина в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

 

Над романом «Евгений Онегин» Пушкин работал свыше восьми лет – с весны 1823 до осени 1831 г. Первое упоминание о романе мы находим в письме Пушкина к Вяземскому из Одессы от 4 ноября 1823 г.: «Что касается до моих занятий, я теперь пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница». Главным персонажем романа является Евгений Онегин – молодой петербургский повеса.

С самого начала романа становится понятно, что Онегин очень странный и, безусловно, особенный человек. Он конечно же в чем‑то походил на людей, окружавших его, имел те же увлечения и заботы, что и они, но и в то же время резко от них отличался. Общество, в котором жил Онегин, которое его воспитало, делало все ради собственного удовольствия, по собственному желанию, а Евгений все делал машинально, ни в чем не видел смысла и заставлял себя делать это потому, что это модно, престижно.

Онегин не может познать счастье, его душа закрыта для настоящих человеческих чувств, а подвержена только мимолетным, бесконечным и бесполезным увлечениям. Для него, наверное, существуют только чувство собственного достоинства, независимости и та гордыня, с которой он относится ко всем окружающим его людям. Он не презирает их, нет. Просто Онегин ко всему равнодушен, ему все безразлично. Герой романа не спорит с обществом, никому не противоречит, но в то же время и конфликтует с обществом: ему все равно, что о нем подумают. Евгений как будто шутит со своей жизнью, никогда не задумывается о завтрашнем дне, ведь это, в сущности, и ни к чему: каждый его день подобен предыдущему и следующему. Он просто существует, тихо плывет по течению.

Но все же Онегин зависим от света, он полностью живет только в нем.

Знакомство с Татьяной Лариной изменило судьбу Онегина.

Онегин, воспитанный высшим обществом, конечно же считает себя очень мудрым, уже все испытавшим, все повидавшим в столь молодые годы и, узнав, что юная Татьяна влюбилась в него, постарался наставить ее на путь истинный, посоветовал «просто взять и выкинуть» из головы эти слабости души – любовь и нежность.

Для него все это было так просто. Как и ко всему, он и к высоким чувствам относился шутя, всего лишь играя в любовь. Его отношение к любви было целиком рассудочно и притворно. Оно было в духе светского общества, главная цель которого – обворожить и обольстить, казаться влюбленным, а не быть им на самом деле:

 

Как рано мог он лицемерить,

Таить надежду, ревновать,

Разуверять, заставить верить,

Казаться мрачным, изнывать…

 

Но Онегин не издевался над чувствами Татьяны. Он просто выбрал для себя и хорошо сыграл роль наставника, старшего друга, поучая Татьяну «учиться властвовать собой». Но в разговоре он, может быть по привычке, не удержался, оставил маленькую надежду Татьяне:

 

Я вас люблю любовью брата,

И, может быть, еще сильней…

 

Эти слова вновь подтверждают эгоизм Онегина: он просто так сказал эти ничего не значащие для него слова, даже не задумываясь о чувствах Татьяны, о том, что могут эти слова значить для нее.

В деревне Онегин познакомился со своим соседом Ленским, наверное, только из‑за того, что умирал со скуки в этой глуши. Они вместе проводили время, заезжали к Лариным и уже считались друзьями. Но дружба их закончилась трагически из‑за недоразумения, произошедшего по вине Онегина и Ольги – возлюбленной Ленского. Онегин решил пошутить, доказать всем, что любви не существует, не осознавая, что толкнет этим своего друга в могилу. Дуэль, на которой стрелялись Онегин и Ленский, была как бы игрой для Онегина. Он просто не ощущал всей глубины событий. Только когда Евгений убил Ленского, он уже не ощущал своего прежнего превосходства. Именно в этот момент в душе его произошел перелом. После этого случая Онегин отправляется в путешествие, пытаясь забыть и вычеркнуть из памяти прошлое.

Через несколько лет уже действительно повидавший жизнь Онегин возвращается в Москву и на балу встречает Татьяну. И образ Тани, который все это время жил где‑то в глубине душ Онегина, воскресает в памяти. Татьяна была все та же, но Евгений поразился, удивился и мог скрыть своего восхищения:

 

Ужель та самая Татьяна?

Та девочка… иль это сон?..

 

Онегин влюблен. Наконец‑то его сердце познало настоящее страстное чувство. Но теперь как будто судьба смеется над ним: Татьяна замужняя женщина и будет верна своему мужу до конца жизни. Она по‑настоящему любит Евгения, но, несмотря на это, она преподнесла ему урок, который он будет помнить всю жизнь.

 

Стоит Евгений…

Как будто громом поражен.

В какую бурю ощущений

Теперь он сердцем погружен!

 

В конце романа нам даже становится немного жаль Онегина. Но жизнь преподала ему незабываемый урок, благодаря которому ему будет дальше легче жить. Не существовать, а жить!

 

25. Изображение столичного и поместного дворянства в романе «Евгений Онегин»

 

Великий русский критик В. Г. Белинский не случайно назвал роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин» «энциклопедией русской жизни». Связано это конечно же с тем, что ни одно произведение русской литературы не может сравниться с бессмертным романом по широте охвата современной писателю действительности. Пушкин описывает свое время, отмечая все, что было существенно для жизни того поколения: быт и нравы людей, состояние их душ, популярные философские, политические и экономические течения, литературные пристрастия, моду и т. д. На протяжении действия романа и в лирических отступлениях поэтом показаны все слои русского общества, в том числе высший свет Петербурга, дворянская Москва и поместное дворянство.

Петербург того времени был настоящим центром культурной политической жизни, местом, где жили лучшие люди России. Там «блистал Фонвизин, друг свободы», покоряли публику Княжнин и Истомина. Автор хорошо знал и любил Петербург, а потому он точен в описаниях, не забывая ни «о соли светской злости», ни о «необходимых глупцах», «накрахмаленных нахалах» и т. д. Петербург явно ориентирован на западный образ жизни, и это проявляется в моде, в репертуаре театров, в обилии «иноплеменных слов». Жизнь дворянина в Петербурге с утра до ночи наполнена развлечениями, но при этом «однообразна и пестра». При всей своей любви к Северной столице Пушкин не может не отметить, что именно влияние высшего петербургского света, принятые в нем система воспитания и образования и образ жизни накладывают неизгладимый отпечаток на сознание человека, делая его либо пустым и никчемным, либо преждевременно разочарованным в жизни. Главный герой романа – Евгений Онегин – конечно же столичный житель, даже несмотря на то что он на ступеньку выше светского общества.

Глазами жителя Петербурга показана в романе Москва – «ярмарка невест». Москва провинциальна, в чем‑то патриархальна. Ее образ складывается из существительных, что подчеркивает неподвижность этого города. И действительно, с того момента, как мать Татьяны покинула Москву, в ней по сути ничего не изменилось:

 

Но в них не видно перемены;

В них все на старый образец…

 

Описывая московское дворянство, Пушкин зачастую саркастичен: в гостиных он подмечает «бессвязный пошлый вздор» и с грустью отмечает, что в разговорах людей, которых встречает в гостиных Татьяна, «не вспыхнет мысли в целы сутки».

Современная поэту Россия – Россия деревенская, и Пушкин подчеркивает это игрой слов в эпиграфе ко второй главе. Вероятно, поэтому в романе наиболее ярко показаны представители именно помесного дворянства. Поместные дворяне живут по раз и навсегда заведенному жизненному порядку. В покоях своего дяди Онегин находит «календарь осьмого года», ибо «старик, имея много дел, в иные книги не глядел». Жизнь поместного дворянства однообразна, один день похож на другой, да и сами помещики «похожи» один на другого.

Отличается от других поместных помещиков лишь Владимир Ленский, «с душою прямо геттингенской», да и то потому, что образование он получил в Германии. Впрочем, Пушкин замечает, что, не погибни Владимир на дуэли, он стал таким, как все поместные дворяне, через двадцать лет повторил жизнь старого Ларина или дяди Онегина:

 

Узнал бы жизнь на самом деле,

Подагру в сорок лет имел,

Пил, ел, скучал, толстел, хирел

И наконец в своей постели

Скончался б посреди детей,

Плаксивых баб и лекарей.

 

С иронией описывает Пушкин и светское деревенское общество. Неслучайно некоторые гости имеют фамилии персонажей пьес Фонвизина. Провинциальное дворянство во многом смешно, смешон и жалок и круг их интересов. Деревенская жизнь располагает, по мнению Пушкина, к тому, чтобы из мира романтических грез перейти в мир будничных забот. Но неслучайно именно в среде поместного дворянства появляется «милый идеал» Пушкина – Татьяна, в воспитании которой совмещены традиции высокой образованности и народной культуры. По мысли Пушкина, именно поместное дворянство живет в непосредственной близости к народу, а потому в нем, вероятно, заложена идея возрождения России, возвращения ко всему русскому, к нашим корням.

 

26. Почему Онегин обречен на одиночество? (По роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»)

 

Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин» – произведение необычное. В нем мало событий, много отступлений от сюжетной линии, повествование как будто оборвано на половине. Вызвано это скорее всего тем, что Пушкин в своем романе ставит принципиально новые для русской литературы задачи – показать век и людей, которых можно назвать героями своего времени. Пушкин – реалист, а потому его герои не просто люди своего времени, но и, если так можно выразиться, люди того общества, которое их породило, т. е. это люди и своего места. Одним из ярких представителей своего времени и своего места является Евгений Онегин – главный герой романа. Что же он собой представляет?

Онегин – представитель высшего петербургского света. Его детство прошло под опекой иностранных гувернеров. Принятый в свете, Онегин по сути обречен на одиночество. Пестрая и однообразная жизнь Петербурга быстро наскучила Евгению, им овладевает «русская хандра». Чем заменить светские забавы? Онегин, к сожалению, не может найти себе применения в жизни. Он пытается спастись от безделья, пробует даже писать стихи, «ни труд упорный ему был тошен». Не находит герой радости и в чтении. Казалось бы, неожиданный поворот судьбы – необходимость уехать в деревню дяди – мог привести к переменам в жизни Онегина. Но хандра ожидает его и среди «уединенных полей».

Единственным другом Онегина «от нечего делать» становится Владимир Ленский. Между героями нет духовной близости, да и откуда она может взяться, если мысли Онегина занимает только сам Онегин.

Не сумел понять Евгений и чистоту страстного чувства Татьяны Лариной. «…Я не создан для блаженства», – так отвечает Онегин как раз в духе модных в то время романов. Возникший в нем в первую минуту после прочтения письма Татьяны «чувствий пыл старинный» был тут же погашен, потому что так было привычнее. Вообще история отношений Онегина с людьми доказывает, что Евгений постоянно ощущал свое превосходство над другими, может быть и не без оснований, но это превосходство делает его «чужим для всех», обрекает его на одиночество.

Онегин – человек, интеллектуально возвышающийся над другими людьми, над толпой. Им владеет стремление к счастью и свободе, но свободу эту он понимает как «свободу для себя». Конфликт героя романа с окружающей действительностью основан лишь на том, что эта действительность причиняет страдания ему лично, препятствует именно его счастью. В восьмой и девятой статье о Пушкине В. Г. Белинский характеризует Онегина как страдающего эгоиста. Евгений страдает, потому что его жизнь сложилась не так, как бы он того хотел, но он не может понять, что счастье заключается в умении быть среди близких людей: преданного друга, любящей его женщины.

 

Чужой для всех, ничем не связан,

Я думал: вольность и покой

Замена счастью. Боже мой!

Как я ошибся, как наказан! –

 

Восклицает Онегин, ощутивший муки настоящей любви. Но прозрение наступило слишком поздно: убит Ленский, «другому отдана» Татьяна…

Финал романа открыт. Онегин остался на распутье, и мы не знаем, что стало дальше с Онегиным. Версии были самые разные: одни отправляли Онегина на Сенатскую площадь, другие рассуждали о возможности возникновения любовного треугольника. Трудно сказать, кто был прав, потому что неясно, способны ли к духовному и нравственному возрождению те, кто «почитает всех нулями, а единицами – себя».

 

 

М. Ю. Лермонтов

27. Пари Печорина с Вуличем в главе «Фаталист» романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

 

Роман М. Ю. Лермонтова создан в эпоху правительственной реакции, которая вызвала к жизни целую галерею «лишних людей». Григорий Александрович Печорин, с которым русское общество познакомилось в 1839–1840 г., принадлежал именно к этому типу. Это человек, который даже не знал, зачем он жил и для какой цели родился.

«Фаталист» – это одна из самых сюжетно напряженных и в то же время идейно насыщенных глав романа. Она состоит из трех эпизодов, своеобразных экспериментов, которые то подтверждают, то отрицают существование предопределения, предуготованной человеку судьбы.

Вулич – натура столь же волевая и действенная, как Печорин, но в отличие от него не он сомневается в существовании предопределения. Вулич предлагает «испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнью, или каждому… заранее назначена роковая минута». Все протестуют против такого смертельного эксперимента, и только Печорин поддерживает Вулича и заключает с ним пари. Первоначальная осечка, а затем последовавший за ним выстрел помогли Вуличу не только сохранить свою жизнь, но и выиграть пари. На какое‑то время Печорин начинает верить в существование предопределения, хотя его смущает, почему ему почудилось, что он видел на лице Вулича перед его выстрелом своеобразную «печать смерти», которою он воспринял как «отпечаток неизбежной судьбы».

Следующий эпизод не только не опровергает, а еще больше подтверждает, казалось, крепнувшее в Печорине убеждение в существовании предопределения. Встретившись в ту же ночь с пьяным казаком, Вулич погибает. Как тут было вновь не задуматься «насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за пол часа до смерти» и обрушилось на него, когда ее меньше всего было можно ожидать? К тому же трагическая гибель Вулича начинала казаться теперь Печорину совсем не случайной, он, оказывается, не ошибся: «Я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня, я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины».

Третий эпизод словно зеркально воспроизводит опыт Вулича в испытании судьбы, только теперь главным ее исполнителем становится сам Печорин. Во время толков и споров, как обезвредить обезумевшего убийцу, запершегося в пустой хате с пистолетом и шашкой, Печорин вдруг принимает решение в свою очередь проверить на себе, существует ли предопределение: «В эту минуту у меня промелькнула странная мысль: подобно Вуличу я вздумал испытать судьбу». Он неожиданно открывает ставень и бросается «в окно головой вниз». И хотя казак успел выстрелить, и «пуля сорвала эполет» у Печорина, он успел схватить убийцу за руки; казаки ворвались, преступник был «связан и отведен под конвоем». «После всего этого как бы кажется, не сделаться фаталистом?» – говорит Печорин. Но в том то и дело, что Печорин не спешит с выводами, особенно в таких «метафизических» вопросах, как именовали тогда коренные философские проблемы бытия. Печорин хорошо знает, «как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка».

Вулич как истинный фаталист целиком вверяется року и, полагаясь на предначертанность своей и каждой судьбы, без всяких приготовлений спускает курок пистолета, приставленного себе к виску. Совсем иначе действует в подобном же «испытании судьбы» Печорин. Это только на первый взгляд кажется, что он бросается в окно к казаку‑убийце очертя голову. На самом деле совершает он это предельно расчетливо, заранее все, взвесив и предусмотрев множество деталей и обстоятельств. Это был не «слепой» риск Вулича, а осмысленная человеческая храбрость, осуществляемая с «открытыми глазами».

Таким образом, если и можно говорить о фатализме Печорина, то как об особом, «действенном фатализме». Не отрицая наличия сил и закономерностей, во многом определяющих жизнь и поведение человека, Печорин не склонен на этом основании лишать человека свободы воли, как бы уравнивая в правах и первое и второе.

Печорин как духовно независимая, внутренне суверенная личность опирается в своих действиях прежде всего на себя, на свои чувства, разум и волю, а не на Божественный «промысел», не на небесные предначертания, в которые так верили когда‑то «люди премудрые». Отчет в поступках, прежде всего перед собой увеличивал не только меру свободы личности, но и ее ответственности – и за свою судьбу, и за судьбу мира,

 

28. «Как часто пестрою толпою окружен» (анализ стихотворения М. Ю. Лермонтова)

 

«Как часто пестрою толпою окружен…» – одно из самых значительнейших стихотворений Лермонтова, по своему обличительному пафосу близкое к «Смерти поэта». Творческая история стихотворения доныне являлась предметом неутихающих споров исследователями. Стихотворение имеет эпиграф «1‑е января», указывающий на его связь с новогодним балом. По традиционной версии П. Висковатого, это был маскарад в Дворянском собрании, где Лермонтов, нарушив этикет, оскорбил двух сестер. Обратить внимание на поведение Лермонтова в это момент оказалось неудобным: «это значило бы предавать гласности то, что прошло незамеченным для большинства публики». Но когда в «Отечественных записках» появилось стихотворение «Первое января», многим выражения в нем показались непозволительными. И. С. Тургенев в «Литературных и житейских воспоминаниях» (1869 г.) утверждал, что сам видел Лермонтова в маскараде дворянского собрания «под новый 1840 г.»: «…ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки; одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочередно обращая на них свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества. Быть может ему приходили в голову те стихи:

 

Когда касаются холодных рук моих

С небрежной смелостью красавиц городских

Давно бестрепетные руки…»

 

В настоящее время установлено, что в Дворянском собрании не было маскарада. Это как будто бы превращает сообщение Висковатого в легенду. Высказывалось предположение, что выходка Лермонтова все же имела место, но задолго до его новогоднего стихотворения, и относилась она ни к царским дочерям, как это считалось раньше, а к императрице; именно к январю и февралю 1839 г. относятся ее посещения маскарада в Дворянском собрании, где под маской она «интриговала» близких друзей Лермонтова. В эти же дни она интересовалась ненапечатанными стихотворениями Лермонтова, которые ей доставляли те же маскарадные партнеры – Соллогуб и В. А. Перовский, прочитавший ей «Демона» по рукописи 9 февраля 1839 г. Возможно, что глухие рассказы о маскарадных происшествиях в 1839 г. и впечатления от новогодних стихотворений в 1840 г. слились в памяти современников в один эпизод.

Не вызывает, однако, сомнений, что опубликование стихотворения повлекло за собой новые гонения на Лермонтова.

С юных лет светское общество, с которым Лермонтов был связан рождением и воспитанием, олицетворяло в его глазах все лживое, бесчувственное, жестокое лицемерие. И он имел смелость в своих стихотворениях высказать все, что о них думает. В мире, где нет ни чести, ни любви, ни дружбы, ни мыслей, ни страстей, где царят зло и обман, – ум и сильный характер уже отличают человека от светской толпы.

Значение стихотворения не сводится только к обличению «большого света». Оно глубоко и многозначно. Тема маскарада здесь символична. Речь идет не только о бале, а о бездушии и фальши светского общества. Обнаруживается парадокс: то, что непосредственно окружает поэта, оказывается призрачным видимым «как будто бы сквозь сон», и, напротив, воображаемое прошлое оказывается подлинной реальностью, описанной точным вещественно‑предметным языком:

 

«И вижу я себя ребенком; и кругом

Родные все места – высокий барский дом

И сад с разрушенной теплицей…»

 

Когда я прочитала это стихотворение, то мне показалось что в нем автор выплеснул всю свою боль и горечь. Он очень сильно скучает по своему детству. Ему очень хочется вернуться в родные места. И в то же время он ненавидит всех бездушных людей, которые его окружают:

 

…О, как мне хочется смутить веселость их

и дерзко бросить им в глаза железный стих,

облитый горечью и злостью.

 

 

29. «Дума» (анализ стихотворения М. Ю. Лермонтова)

 

И скажите, в чем загадка чередования периодов истории? В одном и том же народе, за каких‑нибудь десять лет спадает вся общественная энергия, импульсы доблести, сменивши знак, становятся импульсами трусости.

А. Солженицын

 

Это стихотворение зрелого Лермонтова, обнажающее общественно‑духовный кризис после декабрьского поколения. Оно замыкает предшествующие нравственные, социальные и философские искания поэта, подводят итог прошлому душевному опыту, отражая бесцельность личных и общественных усилий лермонтовского поколения, направленных на достижение положительных ценностей. Трагедия поэта объясняется теперь не только враждебность света, но рассматривается в связи с общественными условиями. Эти стихи идейно связаны с «Думой».

Настроениям «Думы» созвучна лирика декабристов, созданная после восстания поэтов‑любомудров. Центральная идея «думы» – осуждение общественной инертности и духовной апатии «поколения», неспособного «угадать» свое предназначение и найти положительные гражданские и нравственные цели – определила структуру стихотворения. Кольцевая композиция подчеркивает беспросветное будущее поколения («Его грядущее иль пусто иль темно» – «И прах нам со строгостью судьбы и гражданина Потомок оскорбит презрительным стихом…») Мысль о бездействии поколения, многократно варьируясь, оказывается замкнутой, этот глубокий элегиям поддержан падающим ритмом, создаваемым укороченными стихами и последовательным уменьшением ударений в стихотворении.

Личную трагедию Лермонтов осмыслил и как трагедию поколения. Уже в первой строке лирического «Я», социальное раздумье которого составляет предмет стихотворения, становится частью «обличаемого» целого: «Все то, что присуще поколению, присуще и автору, и это делает его разоблачение особенно горьким. Однако энергия страстного отрицания противостоит полной поглощенности лиричного „Я“ инертным „целым“. Непокорность, непримиримость „я“ прорывается в резко оценочных эпитетах, осуждающих „мы“. „Дума“ становится неотъемлемой его частью.

В этом стихотворении Лермонтов размышляет о настоящем и будущем России. Он говорит о том, что потомки не простят им бездействия: «И прах наш с гордостью судьи и гражданина потомок оскорбит презрительным стихом».

Поэтическая мысль «Думы» реализуется во внутреннем эстетичному движении от элегической интонации печального размышления к мрачному трагическому обобщению, от высокой романтической ноты – к скорбной и горькой иронии. Рядом со словами, освященными традициями психологической и гражданской лирики, широко вводятся слова философского и этического содержания, а также прозаизм.

Чем дальше развенчивается поколение, тем прозаичнее стиль, не лишенный, однако, ораторского – инъективного одушевления резких оценочно экспрессивных эпитетов.

Смена интонаций и сочетание в «Думе» различных стилистических пластов обусловила своеобразие жанровой формы, отличной как от унылой элегии, так и от высокой сатиры. Современники были потрясены тоном стихотворения, писали о лирическом «вопле», стоне души, об обличении в нем «черной стороны нашего века», и не могли не признать суровой, беспощадной, хотя и мрачной, правды, заключенной в нем.

Несмотря на голоса критиков, отметивших в «Думе» неосновательность субъективной оценки всего поколения, стихотворение вызвало громкий общественный резонанс, заставив «многих вздрогнуть». «Дума» создала особую жанровую позицию в русской лирике – социальной элегии, проникнутой глубоким трагизмом. В этом произведении поэт осуждает свое поколение при отождествлении себя с ним.

В думе поэт упрекает современников за душевный холод, за отсутствие твердых убеждений, за неспособность к действию, за творческое бесплодие.

 

К добру и злу постыдно равнодушны,

В начале поприща мы вянем без борьбы

Перед опасностью позорно равнодушны,

И перед властию – презренные рабы.

 

Тяжелое положение в николаевской России Лермонтов переживал как личное горе. В этом стихотворении отразилась его боль, связанная с пассивностью молодого поколения и утратой истинных ценностей.

 

30. Печорин и контрабандисты (анализ главы «Тамань» романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»)

 

«Тамань» – своего рода кульминация в столкновении двух стихий романа: реализма и романтизма. Тут не знаешь, чему больше удивляться: необыкновенной прелести и очарованию тонкого всепроникающего колорита, который лежит на образах и картинах новеллы, или предельно убедительной реалистичности и безукоризненному жизненному правдоподобию.

А. А. Титов видит, например, весь смысл «Тамани» с ее поэтичностью в намеренном снижении и развенчивании образа Печорина. Убежденный, что именно таков был замысел автора, он пишет об этой поэме в прозе: «мимолетный роман, который Печорин завязывает с контрабандисткой, смахивает скорее на грубоватую интрижку, вполне в духе странствующего офицера».

В действительности все сложнее. Печорин с его глубоким трезвым умом лучше, чем кто‑либо другой, понимает невозможность обретения в среде «честных контрабандистов» той полноты жизни, красоты и счастья, которых так жаждет его мятущаяся душа. Он понимает с самого начала безрассудность своих поступков, всей истории с «ундиной» и другими контрабандистами. Но в том‑то и заключается странность его характера, что, несмотря на присущий ему в высшей степени здравый смысл, он никогда не подчиняется ему целиком, – для него существует в жизни нечто более высокое, чем житейски выверенное благоразумие. Поэтому, посмеиваясь и иронизируя над собой, он все же не может не откликнуться на зов загадочно манящей свободной, наполненной опасностями и тревогами жизни контрабандистов. И пусть во всем этом ему до конца откроется своя прозаическая сторона, реальные жизненные противоречия, – для героя, и для автора реальный мир контрабандистов сохранит в себе не получивший развития, но живущий в нем прообраз вольной, исполненной «тревог и битв» человеческой жизни.

Постоянное колебание между «реальным» и заключенным в его глубинах «идеальным» ощущается почти во всех образах «Тамани», но особенно в девушке‑контрабандистке. Имени ее не названо, автор дает только описание девушки. Отсюда эти резкие переходы в восприятии ее Печориным – от завороженного удивления и восхищения до подчеркнутой прозаичности и будничности. Этому способствует и характер девушки, весь построенный на неуловимых переходах и неожиданных контрастах. Она так же изменчива и неуловима, как и ее жизнь, беззаконно‑вольная, исполненная неожиданностей, в которой имеются свои романтические глубины.

В отрывке о приходе «ундины» к Печорину в душе героя проносится целая буря чувств. Накопившиеся чувства прорываются, страсть мгновенно охватывает героя, только что столь трезво рассуждавшего. По существу в этом отрывке три главных типов героев: «ундина» как представительница загадочно‑таинственного мира вольной жизни и неподдельно‑естественной красоты, «линейный казак» – воплощение мира обыденной повседневности и, наконец, Печорин, беспокойно мятущийся, между этими двумя мирами.

Буря, окончившаяся ничем, поманившая призраком счастья, оборачивается для героя в конце отрывка, как и вся новелла, прозаическим «ущербом», иронически оттеняющим опустошенность, усиливающуюся в душе обманутого в своих ожиданиях героя. В одном случае опрокинут чайник с остатками чая, в другом героя чуть не утопили и украли у него шашку и кинжал. В отрывке, как и в новелле, в целом маячит фигура казака, этого Максима Максимыча, низведенного в своей заурядности до чина рядового.

Повествование «Тамань» словно впитало в себя отраженную в нем морскую стихию. Чередование романтического и реалистического планов в отрывке и новелле выдержаны в упругом, беспокойном ритме морского прибоя.

 

31. Печорин и горцы в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

 

Роман Лермонтова весь как бы соткан из противоположностей, которые сливаются в единое гармоническое целое. Он классически прост, доступен каждому, даже самому неискушенному читателю, вместе с тем необыкновенно сложен и многозначен и в то же время глубок и непостижимо загадочен. При этом роман обладает свойствами высокой поэзии: его точность, емкость, блеск описаний, сравнений, метафор; фразы, доведенные до краткости и остроты афоризмов, – то, что прежде называлось «слогом» писателя и составляет неповторимые черты его личности, его стиля и вкуса, – доведено в «Герое нашего времени» до высочайшей степени совершенства.

Второстепенно действующие лица в романе имеют и вполне самостоятельное значение как полнокровные художественные типы, что соответствует реалистическим принципам изображения. Тем не менее в некоторых из них реализм уживается с более или менее ярко выраженными элементами и традициями романтизма. Таковы, в частности, образы горцев в повести «Бэлла». Они не похожи на романтических героев, но в них есть, как утверждал Аполлон Григорьев, что‑то от «дико бушующих страстей „Аммалат‑Бека“ и „Муллы‑Нура“.

В первоначальной характеристике Казбича, которую ему дает Максим Максимыч, нет ни приподнятости, ни нарочитой сниженности: «Он, знаете, был не то чтоб мирной, не то чтоб немирной. Подозрений на него было много, хотя он ни в какой шалости не был замешан». И затем упоминается о таком будничном занятии Казбича, как продажа баранов, хотя вскользь замечается, что торговаться он не любил, говорится о неказистом наряде, хотя и обращается внимание на его пристрастие к богатому оружию и своему коню.

В дальнейшем образ Казбича получает свое раскрытие в острых сюжетных ситуациях, демонстрирующих его действенную, волевую, дико‑порывистую натуру. Но и эти внутренние качества Лермонтов всем ходом повествования обосновывает в значительной мере реалистически, вскрывая их связь с обычаями и правилами, господствующими в реальной жизни горцев. Как заметила Е. Михайлова, в них он «вкладывал какой то отблеск своей мечты о человеке сильном, свободном и цельном».

Отношения между Печориным и Казбичем, включенные в «большой диалог» лермонтовского романа, не только сопоставляют героев, но и противопоставляют их. Для «естественного человека» и «азиата» Казбича главная ценность – лошадь, его любимец Карагез, в отместку за похищение которого он похищает, а затем убивает Бэллу. Предмет страсти, любви у Печорина – женщина, человек. По сути к моменту похищения Беллы Казбичем Печорин ее не любил: «я за нее жизнь отдам, но мне с ней скучно…», тем не менее он ограждал ее достоинство от посягательства хищного и мстительного человека, каким был Казбич.

Достоинствами девушки на Кавказе считались красота, умение хорошо работать, плясать, петь. Автор пишет, что Бэлла была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны. Но, полюбив Печорина и отдавшись ему, она обесчестила свой род. Бэлла, Казбич, Азамат – это не только разновидности естественного человека, но и сложные, противоречивые характеры. Рисуя их ярко выраженные общечеловеческие качества, глубину чувств, силу страстей, Лермонтов показывает и присущую им социально‑видовую ограниченность, обусловленную неразрывностью их жизни, их гармонии, со средой которой так не хватает Печорину, основывается на силе обычаев, традиций, а не на развитом самосознании, и в этом одна из причин хрупкости и недолговечности этой гармонии в столкновении с «цивилизацией».

Печорин как человек «цивилизованный» конечно же серьезнейшим образом отличается от «естественного человека», живущего в каждом из горцев, с которыми ему приходится общаться. Однако в том‑то и многосложность этого характера, что человек конкретно‑исторический и общеисторический, родовой причудливо уживается в нем с человеком естественно природным. Поэтому «дикарь» Казбич в какой то мере является двойником дикаря, живущего в подсознательных глубинах Печорина

В «Бэлле» Печорин находится в самом тесном соприкосновении с такими «естественными людьми» – горцами.

 

32. «Родина» (анализ стихотворения М. Ю. Лермонтова)

 

Одно из значительнейших произведений в русской лирики XIX в. «Родина» Лермонтова – это лирическое раздумье поэта о своем отношении к отчизне. Уже первые строки: «Люблю отчизну я, но странною любовью Не победит ее рассудок мой» – задают стихотворению интонацию эмоционально глубокого личного изъяснения и в то же время как бы вопроса к самому себе. То обстоятельство, что непосредственная тема стихотворения – не любовь к родине как таковая, но размышления о «странности» этой любви – становится пружиной движения поэтической мысли.

Мотив «странной» любви развертывается в двух взаимосвязанных и вместе с тем контрастирующих планах: необъяснимой холодности к тому, что составляет общепризнанно‑высокий предмет патриотического воодушевления («слава, купленные кровью») противостоит столь же «непобедимая» рассудком привязанность к иному «лику» родины – простым картинам родной природы русской деревни. Принято считать, что известный рисунок Лермонтова, названный «Чета белеющих берез», представляет собой авторскую иллюстрацию к стихотворению «Родина».

В стихотворении создан живой поэтический образ России, основное содержание которого – русская природа и народная жизнь. В стихотворении возникает образ русской деревни, дорогой автору, но бесконечно далекий от романтических образов ранних произведений. Для Лермонтова родина – в жизни народа, в его простом быту, разнообразные детали, которые поэт как бы перебирает в памяти «с отрадой» и любовью. Стихотворение «Родина» – это попытка собрать все, что ему дорого в родной стране. Он любит «ее степей холодное молчанье». Возможно, внутреннее одиночество побуждает его особенно ценить эту суровость родной природы. И горячая душа поэта, зовущая к безграничности, заметит что‑то родное в «лесов безбрежных колыханье».

Но в «Родине» деревня предстает как поэтическое воплощение отчизны, ее символ, средоточие патриотического чувства автора. Построение стихотворения отмечено высоким искусством лирической композиции. За начальными стихами, где поэт перечисляет те формы патриотизма, которые отдалены от него печатью официальности, следует обилие изображения русской природы, большой мир России. Затем выступают частные, приближенные к наблюдателю детали пейзажа, непосредственно связанные с народным бытом. Наконец в финале появляется картина сельского праздника – «пляска с топаньем и свистом под говор пьяных мужиков», на которую поэт‑путешественник «смотреть до полночи готов». Усталость странника заставляет любить простой и надежный устрой деревенской мирной жизни.

Развитие темы родины от широкого плана к более узкому поддерживается лексикой стихотворения. В первых шести строках преобладают слова обобщающие или отвлеченные. Далее следуют слова, обозначающие объекты широкого масштаба, географического, типографического характера (степи, леса, реки, проселочный путь).

Лексика второй половины стихотворения более локальна, конкретна. Здесь перед нами в частности, выраженные в единственном числе (обоз, чета берез, изба). Соответственно изменяется структура: разностопный (с преобладанием шестистопного) ямб первых 14 строк со свободно меняющейся рифмовкой.

В «Родине» незаметно стремление поэта отстоять право изображать «низкую природу».

«Родина» так же, как и «Бородино», «Валерик» и «Завещание», принадлежало к числу произведений, наиболее ценимых Л. Н. Толстым. Стихотворение Лермонтова положило начало литературной традиции, утвердив в русской поэзии жанр лиричности раздумья о родине, где мысль о ней нерасторжима с образами русской деревни и природы.

В статье «Стихотворения Лермонтова» Белинский дал оценку поэзии Лермонтова: «Бросая общий взгляд на стихотворение Лермонтова, мы видим в них все силы, все элементы, из которых слагается жизнь. В этой глубокой натуре, в этом мощном духе все живет: им все доступно, все понятно; они на все откликаются. Он всевластный обладатель царства явлений жизни, он воспроизводит их, как истинный художник; он поэт русский в душе – в нем живет прошедшее и настоящее русской жизни; он глубоко знаком и с внутренним миром души».

 

33. «Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля» (В. Г. Белинский)

 

…В стороне слышу карканье ворона –

Различаю в впотьмах труп коня –

Погоняй, погоняй! Тень Печорина

По следам догоняет меня.

Я. П. Полонский

 

Образ Печорина – одно из главных художественных открытий Лермонтова. В своем журнале Печорин неоднократно говорит о своей противоречивой двойственности. Обычно эта двойственность рассматривается лишь как результат полученного Печориным светского воспитания, губительного воздействия на него дворянско‑аристократической среды, переходного характера его эпохи гораздо реже делаются попытки осмыслить противоречивость и неодномерность личности Печорина в более широком смысле. «Природное, „естественное“ и общественное говорится, к примеру, в известном исследовании Е. Н. Михайловой – слиты в герое в противоречивом единстве… „Два человека“ присутствие которых чувствует в себе Печорин, это не только человек мыслящий и человек действующий: вместе с тем один из них – это „естественный“, потенциальный, человек, и другой человек, реально действующий. Осуждая второго, Лермонтов всецело на стороне первого». Выходит, все отрицательное в Печорине обусловлено обществом, положительное же начало этой обусловленности не подчинено и – больше того – ей противостоит, будучи известным, чисто природным качеством в человеке. Исследования природы человеческой личности, ее возможностей и реальной судьбы ведут одновременно и автор, и герой.

Печорин особенно обостренно чувствует противоречивость своего состояния. «Моя бесцветная молодость протекла, – отмечает он, – в борьбе с собой и светом». Характерно, что на первый план Печорин выдвигает внутреннюю противоречивость своего «я».

Природные склонности, влечения страсти – лишь первичные предпосылки душевной жизни, они, как говорит Печорин, «принадлежность юности сердца». Печатью «юности сердца» отмечены чувства и поступки «детей природы» – горцев: это яркие, сильные характеры, подчиненные, однако, бушующим в них страстям. Во многом сходный с ними по своим природным задаткам Печорин далек от их «естественной» непосредственности. В этом преимущество его развитого сознания.

Душа Печорина внутренне неоднородна и противоречива. Она испытывает на себе воздействие не только природных, но и социальных сил, влияние последних еще сложнее и многообразнее, чем внутренне природных. В Печорине, по его признанию, «душа испорчена светом», она разорвана на две половины, лучшая из которых «высохла, испарилась, умерла…тогда как другая…жила, к услугам каждого».

В изображении Лермонтова Печорин – человек вполне определенного времени, положения, социально‑культурной среды со всеми вытекающими отсюда противоречиями, которые исследованы автором. Это дворянин‑интеллигент николаевской эпохи, ее жертва и герой в одном лице.

Исследуя личность Печорина (прежде всего как «внутреннего человека»), Лермонтов, как никто другой, много внимание уделял отображению не только сознания, но и высшей личности (родовой его формы) самосознания. Напряженные раздумья Печорина, его постоянный анализ и самоанализ по своему значению выходят за пределы породившей его эпохи.

Печорин принимает свой дворянско‑аристократический статус как вынужденную роль в трагикомедии жизни. На протяжении всего романа мы так и не видим его «при исполнении служебных обязанностей», зато он необычно активен в сфере индивидуальной жизни, человеческого содержания, не ограниченного его «особенным» социальным преломлением. Он деятель не только по натуре, но и по убеждению. Его поступки мелки, кипучая деятельность его пуста и бесплодна.

Образ Печорина – это свободное «незавершенное» сознание, твердо очерченный характер и бесконечно развивающийся человеческий дух. Сочетание определенности, неуловимости и незакрытости в личности и характере героя Лермонтова, очевидно и дало Белинскому сказать: «Он скрывается от нас таким же неполным и неразгаданным существом, как и является к нам в начале романа».

 

34. Мотивы лирики Лермонтова и проблематика романа «Герой нашего времени»

 

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее – иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья иль сомненья,

В бездействии состарится оно.

М. Ю. Лермонтов

 

В. Г. Белинский писал: «Очевидно, что Лермонтов поэт совсем другой эпохи и что его поэзия – совсем новое звено в цепи исторического развития нашего общества».

Мне кажется что главной темой в творчестве Лермонтова была тема одиночества. Она прошла через все его творчество и звучит практически во всех его произведениях.

Роман «Герой нашего времени», несомненно, связан с образами лирических произведений Лермонтова. Это первый философский роман в истории русской литературы, который по праву может быть назван родоначальником той великой традиции напреженнейшего внимания к коренным вопросам человеческого существования, которой может гордиться русская художественная проза. Взяв типичный характер индивидуалиста 1830‑х гг., Лермонтов поставил его перед собой не просто как социально характерное явление. Он попытался вглядеться в его индивидуализм, рассмотреть, насколько состоятелен он как способ разрешения важнейшей проблемы человеческого бытия – проблемы смысла жизни. Эта тема также отражена в стихотворении «Дума». Главный герой романа – Григорий Александрович Печорин – представитель целого поколения, в судьбе которого отражаются все пороки, недостатки, болезни общества той эпохи. Каждый шаг его с неумолимой последовательностью доказывает, что полнота жизни, свобода самовыявления невозможны без полноты жизни чувств, а полнота чувства невозможна там, где прервана межчеловеческая связь, где общение человека с окружающим миром идет лишь в одном направлении.

Печорин утвердил себя в глазах поколения 1830‑х гг. как типичный характер последекабристской эпохи. Своей судьбой, страданиями, сомнениями и складом своего внутреннего мира он действительно принадлежит тому времени. На протяжении всего романа Печорин неустанно демонстрирует верность своему принципу – смотреть «на страдания и радости других только в отношении к себе», как на «пищу», поддерживающую его душевные силы. Любовь его трагична. Он причиняет боль тем, кто его любит, и своими поступками напоминает лирического героя стихотворения «И скучно и грустно…».

И, несомненно, тема одиночества присутствует в романе. Несмотря на то что вокруг Печорина много людей, которые его любят, в душе он остается одиноким человеком. Он призирает и винит общество: «душа моя испорчена светом». Это схоже со стихотворением Лермонтова «Как часто пестрою толпою окружен».

Только величественная природа успокаивает героя романа, примиряя его с окружающей действительностью. Он вспоминает о высоком звездном небе, о связи людей, всего мироздания с Богом. Эти темы созвучны со стихотворениями Лермонтова «Выхожу один я на дорогу» и «Когда волнуется желтеющая нива».

Печорин олицетворяет все то, что было в те годы, когда писался роман. Кто‑то назовет его эгоистом, кто‑то бесчувственным, а для меня это человек с очень сильным, жестким характером, который не привык выставлять свои чувства напоказ. Он страдает, когда причиняет боль другим. Возможно, только единственный человек во всем романе понял и принял Печорина таким, какой он есть. И мне кажется, что и у Михаила Юрьевича Лермонтова был этот человек. И именно его он отразил в образе Веры.

Когда читаешь роман «Герой нашего времени», то переживаешь очень много разных чувств: от любви до ненависти, от радости до горя, слез и жалости. И в конце романа я задалась вопросами: а как бы я поступила в данных ситуациях и смогла бы я их выдержать?

Свое сочинение я хотела бы закончить строками В. Г. Белинского, которые, несомненно, относятся к М. Ю. Лермонтову: «всякий великий поэт потому велик, что корни его страдания… глубоко вросли в почву общественности и истории, что он, следовательно, есть… представитель общества, времени, человечества».

 

35. Дуэль Печорина с Грушницким (анализ эпизода из главы «Княжна Мери» романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

 

Приличьем скрашенный пророк

Я смело предаю позору –

Неумолим я и жесток.

М. Ю. Лермонтов

 

Грушницкий – представитель целого разряда людей – по выражению Белинского, – имя нарицательное. Он из числа тех, которые, по мнению Лермонтова, носят модную маску разочаровавшихся людей.

Меткую характеристику Грушницкому дает Печорин. Он, по его словам, позер, выдающий себя за романтического героя. «Его цель – сделаться героем романа», говорит он «пышными фразами, важно драпируя в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект – его наслаждение».

С одной стороны, Грушницкий – реальный и весьма распространенный жизненный тип, с другой же – это до предела «овнешненный» двойник Печорина. Чем больше между ними внешнего сходства, тем разительнее их внутренняя полярность. Если Печорин – лицо, то Грушницкий – личина. Именно поэтому так непримиримо относится Печорин к Грушницкому.

Грушницкий по своей натуре мелок и завистлив; он не может простить Печорину того, что тот понял его сущность; он способен на любую подлость, способен нанести удар ножом в спину. Печорин это предчувствует и пишет в своем дневнике: «Я его так же не люблю: я чувствую, что мы когда‑нибудь с ним столкнемся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать».

Печорин последовательно и неумолимо лишает Грушницкого его павлиньего наряда, снимает с него взятую напрокат трагическую мантию, ставя в истинно трагическую ситуацию, чтобы «докопаться» до его душевного ядра, разбудить в нем человеческое начало. При этом Печорин не дает себе ни малейших преимуществ в организуемых им жизненных «сюжетах», требующих от него, как и от его партнеров, максимального напряжения духовных и физических сил. В дуэли с Грушницким он преднамеренно ставит себя в более сложные и опасные условия, стремясь к объективности результатов своего смертельного эксперимента, в котором рискует жизнью не меньше, а больше противника. Благородство сочетается с беспощадностью: «Я решился, – говорит он по ходу их дуэльного и душевного поединка, – предоставить все выгоды Грушницкому; я решил испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия и тогда все устроилось бы к лучшему…». Однако тут же он справедливо замечает: «Но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать!» Казалось бы, Печорин здесь не сомневается: характер человека – это и есть его судьба. Печорину важно, чтобы выбор был сделан предельно свободно, из внутренних, а не из внешних побуждений и мотивов. Создавая по своей воле экстремальные пограничные ситуации, Печорин не вмешивается в принятие человеком решения, предоставляя ему возможность абсолютно свободного нравственного выбора, хотя совсем не безразличен к результатам. Так он замечает: «я с трепетом ждал ответ Грушницкого,… Если б Грушницкий не согласился, я бросился бы ему на шею». Это право свободного выбора он много раз предоставлял по ходу дуэли Грушницкому: «Теперь он должен был выстрелить на воздух, или сделается убийцей, или, наконец, оставит свой подлый замысел и подвергнется со мной одинаковой опасности». Но Грушницкий все‑таки выстрелил: «пуля оцарапала мне колено» – комментирует Печорин. Теперь ответный удар за ним. И он беспощадно убивает противника. Окровавленный труп Грушницкого скатывается в пропасть. Но победа не доставляет никакой радости Григорию, свет меркнет в его глазах: «Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели».

 

36. «Выхожу один я на дорогу» (анализ стихотворения М. Ю. Лермонтова)

 

Одно из последних стихотворений Лермонтова, лирический итог многочисленных исканий, тем и мотивов. Белинский относил это стихотворение к числу избраннейших вещей, в которых «все лермонтовское». Не будучи символическим, с мгновенной непосредственностью запечатлевая настроение и чувство в их «лирическом настоящем», оно тем не менее сплошь состоит из высокозначимых в лермонтовском мире эмблематических слов, каждое из которых имеет долгую и изменчивую поэтическую историю. В запеве – тема одинокой участи. «Кремнистый путь» во второй строке, восхищавший Л. Н. Толстого как метко схваченное впечатление кавказского пейзажа, – это и обобщение: путь странника в «пустыне безотрадной». Но меняется лирическая оценка образа пустыни, устойчивого у Лермонтова: безотрадный край, символ опустошенной жизни здесь становится так же местом уединенного свидания с Вселенной. «Голубое сияние» сообщает земному пейзажу космическую широту и бытейственность, приобщает его к «пространствам синего эфира» («Демон») и к ночной голубизне «Русалки». Точно так же через необычайно смелый из философски значительных образов четвертой строки в поэзии Лермонтова возвращаются «звезды» его юности, почти исчезнувшие из зрелой лирики.

Тема песни («сладкий голос», или голос «отрадный» из чернового варианта), возникающая при поддержке гармоничной звукописи в последней строфе, но разлитая в напевном строе всего стихотворения (начиная с «Ангела»), связывается с тем особым лермонтовским Эдемом, которому он присвоил имя «отрады», с идеальной полнотой бытия, недостижимой в земных борениях, однако включающей в себя музыкально преображенные земные ценности (цветенье природы, женскую любовь). «Темный дуб» примыкает к той же цепи образов блаженства. Девятая и десятая строки перекликаются с одиннадцатой и двенадцатой строками «Демона» и с седьмой строкой стихотворения «И скучно и грустно» («…прошлого нет и следа…»), отличаясь от них новым настроением задумчивой грусти. Ключевая формула «свободы и покоя», по видимости, совпадает с пушкинской: «…ищу забвенья и свободы…». Мотив побега в «обитель мирную» у Лермонтова лишен пушкинской уравновешенности и «превратился в тему романтически универсального избавления» приобщения к неувядающей жизни.

Все эти прежние смысловые моменты лермонтовской лирики вступают здесь в новое трепетно‑сложное соотношение – душевная тончайшая вибрация, совмещающая восторг пред мирозданием с отчужденностью от него, печальною безнадежностью с надеждой на сладостное чудо.

Природа в стихотворении – не безучастная и не «равнодушная» к человеческой бренности. Герой, казалось бы, готов к ней припасть и, однако, едва прозвучал вопрос‑вздох: «Что же мне так больно и так трудно?», как прекрасный мир, чьей реальности воздано должное в первых шести строках, словно бы меркнет для героя, болезненно ощутившего свое неутоленное «я», и он с неожиданной силой желания прорывается, куда‑то прочь, в блаженную область.

«Психологическая и моральная утопия свободы и покоя» как вечно длящегося блаженства получила в литературе разноречивые философские оценки: для них это «деятельный покой» в едином ритме с жизнью целого, для других напротив, «дремотная нирвана», растворение в «космической безмятежности». В стихотворении, действительно, есть тон глубокой и трагичной усталости, однако «мир и отрада» всегда были для Лермонтова высокими ценностями и подчас пределом бурных стремлений; они противостоят деятельности жизни. В стихотворении желанные «мир и отрада» облекаются в образ вечного расцвета, обретают, по замечанию Д. Максимова, черты «космического эроса» – это «природы жаркие объятия» («Демон»), которые, быть может, в ином плане бытия вновь раскроются навстречу давнему изгнаннику.

Даже среди богатств русской лирической поэзии стихотворение остается непревзойденным по музыкальности. Как и в «Тучах», но с большей выразительностью, стиховой строй сочетает черты элегичной медитации и песни. К типично песенным приемам относятся повторы‑подхваты, сочленяющие строфы.

По словам В. О. Ключевского, пьеса «своим стихом почти освобождает композитора от труда подбирать мотивы и звуки»

 

37. «Пророк» (анализ стихотворения М. Ю. Лермонтова)

 

Восстань, пророк, и виждь, и внемли

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

А. С. Пушкин «Пророк»

 

Начиная с 1836 г. тема поэзии получает в творчестве Лермонтова новое звучание. Он создает целый цикл стихов, в которых высказывает свое поэтическое кредо, свою развернутую идейно‑художественную программу. Это «Кинжал» (1838 г.), «Поэт» (1838 г.), «Не верь себе» (1839 г.), «Журналист, Читатель и Писатель» (1840 г.) и, наконец, «Пророк» – одно из последних и наиболее значительных стихотворений Лермонтова, завершающее в его творчестве тему поэта. Метафорическое изображение поэта‑гражданина в образе пророка характерно для декабристской поэзии. Та же метафора развертывается в одноименном стихотворении А. С. Пушкина, полемическим ответом на которое в известной мере явился стихотворение Лермонтова.

В стихотворении «Пророк» свое развитие «пушкинской» темы Лермонтов подчеркнуто начинает именно с того момента, на котором остановился его предшественник: «С тех пор, как вечный судия Мне дал всеведенье пророка…». И вот показывает Лермонтов судьбу того, кто, вняв «гласу бога», явился в мир «глаголом жечь сердца людей»: «В меня все ближние мои Бросали бешено каменья».

В стихотворении «Пророк» звучит протест против непонимания поэта обществом. Лермонтов рассказывает о том, какова оказалась судьба поэта‑пророка: его обличительные речи и высокие призывы встретили враждебное отношение со стороны людей, погрязших в «злобе и пороке». Жажда свободы и ее непостижимость – важная тема лирики Лермонтова. «Пророк» – последняя капля в чаше его страданий. Если пушкинское последние стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» устремлено в будущее, то лермонтовский «Пророк» полон отчаяния, в нем нет надежды на признание потомков, нет уверенности в том, что годы труда не пропали даром. Осмеянный, презираемый пророк – вот лермонтовское продолжение и опровержение строк Пушкина:

 

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

 

Лермонтовскому «Пророку» внемлет лишь мирная, незнающая людских пророков природа («И звезды слушают меня, Лучами радостно играя»), «шумный град» же встречает его насмешками «самолюбивой» пошлости, неспособной понять высокое аскетическое инакомыслие.

В соответствии со всем духом творчества Лермонтова тема «Пророка» раскрывается как трагическая. Она весьма многогранна: это и образ общества враждебного «любви и правде», и образ страдающей в таком обществе свободной творческой личности, и мотив трагичной разобщенности интеллигенции и народа, их взаимного непонимания.

Белинский относил «Пророка» к лучшим созданиям Лермонтова: «Какая глубина мысли, какая страшная энергия выражения! Таких стихов долго, долго не дождаться России!…»

 

38. Как Печорин относится к проблеме судьбы? (по роману М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»)

 

Жизнь моя, ты откуда идешь и куда?

Отчего мне мой путь столь неясен и таен?

Для чего я не ведаю цели труда?

Почему я влеченьям своим не хозяин?

Пессо

 

Тема судьбы, предопределения и свободы человеческой воли является одной из важнейших сторон центральной проблемы личности в «Герое нашего времени». Наиболее прямо она поставлена в «Фаталисте», который не случайно завершает роман, служит своего рода итогом нравственно‑философских исканий героя, а с ним и автора. В отличие от романтиков Лермонтов рассматривает проблему свободы и необходимости многогранно, не сводя ее к теме рока, судьбы и трагической борьбы с ним только избранных натур.

Можно увидеть, что проблема эта ставится не только в финальном «Фаталисте». Писатель тонко и ненавязчиво переносит ее от повести к повести, от одного образа к другому, пытливо всматриваясь в ее многообразные реальные жизненные проявления. И в отношении к этой проблеме в романе то тут, то там сталкиваются самые различные позиции и «правды» персонажей, подчас прямо противоположные, создавая своего рода сквозной «большой диалог» голосов, «поющих различно на одну тему» (Л. Гроссман). Вот некоторые из этих утверждаемых правд, оппозиционно взаимосвязанных: ничем не ограниченная свобода человека, подчиняющаяся только его хотению, воле и игре случая, – и полная зависимость жизни, даже поведения человека, его отдельных поступков от предопределения, судьбы, воли бога; активное противодействие человека социальной среде, условиям жизни, обстоятельствам и всего его жизненного пути; свободные порывы чувства, мысли и сковывающая их сила традиций, привычек; личная «собственная надобность» – и казенная служебная необходимость; не знающая пределов духовно‑нравственная свобода личности – и необходимость уважения прав и достоинства другой, самой «незаметной» человеческой личности. Все эти и другие оттенки единой проблемы получают многообразное воплощение в романе.

Даже Максим Максимыч, казалось бы, далекий от таких философских вопросов, втягивается в их орбиту. Вспомним эпизод его последней встречи с Печориным, когда он «в первый раз отроду, может быть, бросил дела службы для собственной надобности… и как же он был вознагражден!». По «казенной надобности» скитается на Кавказе Печорин. Но в отличие от Максима Максимыча он всюду стремится утвердить «собственную надобность».

Одну из итоговых фраз «Фаталиста» Лермонтов вписал в рукопись уже после ее завершения, видимо, придавая ей особый ключевой смысл. После того как герою удалось не только избежать, казалось бы, верной гибели, но и обезвредить обезумевшего преступника, готового к новым бессмысленным убийствам, он обронил одну, но многозначительную фразу: «Офицеры меня поздравляли, – и точно было с чем». Частный эпизод наполнился широким обобщенным смыслом: при наличии благородной, пусть и частной, социально значимой цели в Печорине раскрываются лучшие его человеческие качества. В других же случаях они находят свой вынужденный выход в «действии пустом». Живущее в Печорине потенциально героическое начало получает в «Фаталисте» свое наиболее прямое воплощение.

Хорошо изучив свой собственный характер, Печорин тем не менее не все выводит в своей жизни из него. Показательны в этом отношении рассуждения в новелле «Княжна Мери», как бы подводящие предварительный неутешительный итог прожитой им жизни: «Я шел медленно; мне было грустно. Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле – разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как‑то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог ни умереть, ни прийти в отчаяние. Я был необходимое лицо пятого акта, невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?» И в то же время, какова бы ни была роль судьбы в жизни человека, Печорин меньше всего склонен к пассивному выжиданию того, что уготовила ему таинственная судьба, он всегда готов к активному действованию, к борь