Глава I. О причинах такого влияния случая

Причины удовольствия или страдания, какова бы ни была их природа и как бы они ни действовали, непосредственно вызывают благодарность или негодование во всех живых существах. Оба эти чувства возбуждаются как одушевленными существами, так и неодушевленными предметами. Мы сердимся некоторое время на камень, поранивший нас: ребенок бьет его, собака грызет, рассердившийся человек награждает его проклятием. Достаточно, правда, самого небольшого размышления для исправления первого впечатления: мы вскоре признаем, что предмет, лишенный чувствительности, не может быть предметом злобы; тем не менее если испытываемое страдание сильно, то предмет, причинивший его, становится нам ненавистен, нам приятно сжечь или уничтожить его. Таким же точно образом мы относимся и к бездушному предмету, который оказывается случайной причиной гибели нашего друга; мы даже считали бы себя до некоторой степени виновными в бесчувственности, если бы не выказали такой нелепой мести.

Мы ощущаем также род благодарности к неодушевленным предметам, доставлявшим нам живые и частые удовольствия. Матрос, благополучно достигший берега и разжигающий костер доской, на которой он спасся от кораблекрушения, представляется нам виновным в противоестественном поступке; напротив, мы ожидаем, что он сохранит с заботливостью и признательностью этот обломок как милое и дорогое воспоминание. Человек привыкает к табакерке, к перочинному ножу, к трости, которые долго служили ему, и мало-помалу вырабатывает настоящую привязанность к этим предметам. Если он сломает или потеряет их, то сожаление его вовсе не соответствует их действительной стоимости. Дом, в котором мы жили долгое время, деревья, зелень и тень которых очаровывали нас продолжительное время, вызывают в нас чувство уважения, каким мы бываем проникнуты к нашим благодетелям. Разорение дома, гибель деревьев наполняют нашу душу скорбью, хотя бы мы и не терпели от этого никакого действительного вреда. Дриады и Лары[21] древних, гении-хранители лесов и жилищ, вероятно, обязаны были своим существованием чувству привязанности, внушаемому такого рода предметами: если бы последние не вызывали к себе подобного чувства, то они и не смогли бы быть предметом обожания для суеверного человечества.

Итак, чтобы какая-либо причина страдания или удовольствия могла быть естественным предметом благодарности или негодования, для этого необходимо, чтобы и сама она была способна ощущать удовольствие и страдание. Так как негодование или благодарность вызываются страданием или удовольствием, то цель их состоит в возбуждении тех же чувствований, которые породили последние; но мы не можем достигнуть этого относительно неодушевленных предметов. Поэтому животные скорее могут стать предметом признательности или мести, чем неодушевленные предметы. Мы наказываем собаку, когда она укусит, быка, когда он ударит рогами; а если они причинят смерть человеку, то родственники и даже посторонние люди успокаиваются только тогда, когда убьют животное, и делается это не столько ради безопасности живых, сколько ради того, чтобы в некотором роде отомстить за убитого. Напротив того, животные, оказавшие множество услуг своим хозяевам, становятся предметом живейшей признательности. Нас возмущает жестокость офицера, который, как написано в «Турецком шпионе», всадил нож в сердце лошади, перенесшей его на спине через морской залив, чтобы она не доставила кому-нибудь случая совершить такой же подвиг[22].

Но хотя животные и могут причинять и сами испытывать страдание и удовольствие, все же они не могут быть полным и совершенным предметом нашей признательности или негодования; последние чувства никогда не могут быть удовлетворены ими вполне. Признательность обусловливается главным образом не только отплатой добром за полученное добро, но и возбуждением в благотворителе осознания, что он получил вознаграждение, что он может гордиться своим поступком и что его доброе дело пало на достойного человека. Мы ценим более всего то согласие, которое устанавливается нашей благодарностью между чувствами нашего благодетеля и нашими собственными, относительно достоинства нашего характера и уважения, которого мы считаем себя достойными. Мы восхищаемся мыслью, что нашли человека, который ценит нас так, как мы сами себя ценим, который отличает нас от прочих людей с такою же разборчивостью, с какой мы сами себя отличаем в глубине нашей души. При обратной услуге благодетелю главная цель наша состоит в том, чтобы вызвать в нем приятные и лестные для нас чувства. Великодушный человек отвергает корыстную мысль заслужить новые благодеяния заискивающей услужливостью и благодарностью. Гордый человек постарается внушить к себе глубокое уважение своего благодетеля; этим и объясняется то, что было сказано нами выше, когда мы отмечали, как слаба бывает наша признательность за самые важные услуги, если человек при оказании нам благодеяния руководился пустыми побуждениями, и как мы не можем в таком случае уважать ни его поведения, ни его характера. Нам вовсе не лестно тогда его внимание, и мы не придаем большой цены уважению покровителя, не отличающегося особенными достоинствами и характером.

Таким же точно образом в противоположном случае главная цель мести состоит не столько в том, чтобы отплатить врагу злом за зло, сколько в том, чтобы пробудить в нем сознание, что зло это причинено ему тем, кого он обидел, чтобы принудить его к раскаянию и чтобы заставить его признать несправедливость своего поступка. В оскорбившем нас человеке нас возмущает более всего пренебрежение его к нам, ни на чем не основанное предпочтение собственной личности, нелепое самолюбование, вследствие которого он воображает, что прочие люди могут быть принесены в жертву его выгодам и его капризам. Грубое и оскорбительное неприличие его поведения нередко возмущает и оскорбляет нас сильнее, чем вред, какой он причиняет нам. Главная цель нашей мести, той, которая удовлетворила бы нас вполне, состоит в пробуждении в нашем враге более справедливого чувства как относительно его обязанностей к другим людям, так и относительно нанесенной нам обиды и относительно того, что мы сами заслуживаем. Когда враг наш действует против нас, не оскорбляя нас, когда мы сознаем, что его поведение прилично, что мы не можем требовать от него другого поведения, что сами мы поступили бы на его месте подобным же образом, в таком случае к нашей вражде не примешивается никакой мести, если в нас останется хоть тень справедливого чувства.

Итак, необходимы три различных условия, чтобы нечто естественным и законным образом возбудило к себе негодование или благодарность. Во-первых, оно должно быть причиной страдания или удовольствия; во-вторых, быть способным самому испытать эти ощущения и, наконец, в-третьих, необходимо не только вызвать эти ощущения, но вызвать их с намерением, которое в одном случае одобряется, а в другом не одобряется. Первым условием определяется благодарность или негодование, вторым – награда или наказание, третье условие необходимо для полного развития благодарности или негодования: на него можно даже смотреть как на добавочную причину этих чувствований, ибо оно доводит до высшей степени напряжения чувство удовольствия или страдания.

Хотя человек, заставивший нас испытать удовольствие или страдание, непосредственно вызывает нашу признательность или негодование, как бы хороши или как бы дурны ни были его намерения, тем не менее если ему не удалось сделать нам задуманного зла или добра, то у нас становится одной причиной менее для мести или признательности, которые поэтому оказываются более слабыми. Напротив того, если человек, причинивший нам зло, не имел дурного умысла или человек, оказавший нам благодеяние, вовсе не имел доброго намерения, а между тем он сделал нам большое добро или большое зло, так как последняя причина мести или благодарности тем не менее существует, то она и восполняет несуществующую причину, и мы все-таки до некоторой степени испытываем эти чувства. Мы находим достоинство в непреднамеренной причине доброго дела и недостаток в невольной причине сделанного нам зла; а так как последствия наших поступков почти всегда находятся во власти случая, то мы и имеем право сказать, что случай имеет огромное влияние на чувство нашего одобрения или неодобрения какого-либо поступка.