I. В каких бы различных строениях ни являлся род человеческий на Земле, повсюду только одна и та же человеческая природа

В природе не бывает двух совершенно одинаковых листьев дерева, и тем более не бывает двух одинаковых человеческих лиц и одинаковых органических строений. Какие же бесконечные различия могут быть в искусно построенном здании человеческого тела! Твердые члены разделяются на такие тонкие, переплетенные между собой волокна, что ничей глаз не может рассмотреть их, и они соединены между собою такой тонкой влагой, нежный состав которой недоступен никакому расчету, — и, однако, такие части — это еще самое малое в теле, потому что они только сосуды, оболочки, только носители многообразного, заряженного различными жизненными энергиями, данного в куда большей массе сока, благодаря которому мы можем жить и пользоваться жизнью. «Ни один человек, лишет Галлер^1*, — не похож на другого по своему внутреннему строению, — различается, в миллионах миллионов случаев, направление нервов и жил, так что почти невозможно вывести из всего различия этих тонкостей, в чем же сходно строение разных людей». Если даже глаз анатома устанавливает подобные бессчетные различия, сколь же большие должны

1* Во введении к «Всеобщей естественной истории» Бюффона, т. III.

170

заключать в себе незримые силы столь искусного органического строения; каждый человек — это в конце концов целый особый мир, хотя внешне все люди очень похожи, — внутренне каждый особое существо и несоизмерим с другим человеком.

А поскольку человек не независимая субстанция, а, напротив, связан со всеми природными стихиями, — он питается дыханием воздуха и различными созданиями земли, пищей и напитками, он перерабатывает огонь, и впитывает свет, и отравляет воздух, он, спит ли, бодрствует ли, вносит свою лепту в изменение Универсума, — что же, неужели же Универсум не будет изменять его в свою очередь? Мало сравнивать человека со впитывающей воду губкой, с горящим трутом: человек — это не ведающая числа гармония, живая самость, на которую воздействует гармония всех окружающих его сил.

Весь жизненный путь человека — это превращение, и все возрасты его — это рассказы о его превращениях, так что весь род человеческий погружен в одну непрекращающуюся метаморфозу. Цветы опадают, вянут, но другие растут и завязывают бутоны, — и дерево невиданных размеров сразу все времена года несет на своем челе. Если же подсчитать теперь только испарения тела, то окажется, что человек, достигнув восьмидесятилетнего возраста, по крайней мере двадцать четыре раза обновил свое тело^2*, а кто проследит в целом царстве человека все перемены материи и ее частей, кто — все причины перемен, если ни одна точка на нашем разнообразном земном шаре, если ни одна волна в потоке времен не равна другой? Германцы еще несколько веков тому назад были патагонцами, а теперь они уже не патагонцы; и обитатели будущих климатов земли не будут похожи на нас. А если мы поднимемся к тем временам, когда, как видно, все было совсем иным на Земле, когда, например, слоны жили в Сибири и Северной Америке, когда жили огромные животные, скелеты которых находят на реке Огайо, — если тогда жили люди во всех этих местностях, как же не похожи были они на тех, кто живет там теперь! И так история человечества становится в конце ареной превращений, и обозреть ее в целом может лишь тот, кто сам пронизывает дыханием своим все ее строения и создания, кто сам чувствует и радуется во всех них. Он возводит их и разрушает, он утончает и изменяет формы, превращая весь мир вокруг них. Путник на земле, эта быстро проходящая мимо человеческая эфемера, может на своей узкой полоске лишь дивиться на все чудеса этого великого духа, может радоваться облику, что достался ей в хоре других существ, может склоняться в мольбе и исчезать вместе со своим обликом. «И я был в Аркадии» — вот эпитафия всему живому в этом вечно превращающемся, вечно рождающем творении.

2* Согласно Бернулли². Ср. «Физиологию» Галлера, т. VIII, где можно найти целый лес замечаний, касающихся изменений в человеческой жизни.

171

* * *

Но поскольку человеческий рассудок во всяком многообразии ищет единства, а божественный рассудок, прообраз его, повсюду сочетал единство с бесчисленнейшей множественностью, то и мы из бескрайнего царства превращений можем вернуться к простейшей теореме: весь человеческий род на земле — это только одна и та же порода людей.

Сколько древних басен о чудовищах и уродах человеческих рассеялось уже в свете истории! А если какая-то легенда и повторяет еще пережитки таких басен, то я уверен, что при более ярком свете и они разъяснятся и уступят место более прекрасной истине. Теперь мы знаем, что у орангутана нет прав на язык и на человеческое общество, а когда будут получены более тщательные изыскания о орангкувубах и оранггуху³*, живущих на Борнео, Суматре и Никобарских островах, то исчезнут и лесные хвостатые люди. Таких же исправлений потребуют и люди с вывернутыми ступнями с Малакки^4*, и, вероятно, больные рахитом пигмеи Мадагаскара, и одевающиеся в женские наряды мужчины во Флориде, подобных исправлений уже удостоились альбиносы, дондо, патагонцы, повязки готтентоток⁵* и т. д. Люди, которым удается изгонять недостатки из творения, ложь — из нашей памяти, бесчестие — из природы, делают в царстве истины то же самое, что в мифологии герои первоначального мира, — они истребляют чудовищ.

И мысль о соседстве человека и обезьяны нельзя заводить так далеко, чтобы, отыскивая лестницы всех явлений, забывать о реальных ступенях и разделяющем их промежутке, без которого не мыслима ни одна лестница. Что объяснит нам рахитический сатир в облике камчадала, маленький сильван в рост гренландца, понго в патагонце — ведь всякий раз строение тела вытекает из природы человека, пусть не было бы на земле ни одной обезьяны. А если пойти еще дальше и известные уродства нашего рода человеческого генетически выводить из обезьяны, то я думаю, что подобные предположения невероятны и что они бесчестят человека. Ведь большинство этих мнимых сходств с обезьяной наблюдается в странах, где никогда не было обезьян,— таковы отсталый в развитии череп калмыка и малликолезца, оттопыренные уши пева и амикуана⁴ узкие ладони некоторых дикарей Каролины и т. д. А кроме того, все эти явления, если только разобраться в обманчивой игре зрения, настолько мало напоминают обезьяну, что ведь и калмык, и негр — полноценные люди

³* Вспоминает их даже Марсден в своем «Описании Суматры», но только по старинным легендам. Монбоддо в своем труде «О происхождении и развитии языка» (т. I, с. 219) собрал все предания, какие только мог найти, о людях с хвостом. Проф. Блуменбах («De generis humani varietate») показал, из какого источника пошли изображения хвостатого человека.

4* Их упоминает Соннера («Voyages aux Indes», т. II. с. 103), но тоже на основании легенд. О карликах на Мадагаскаре заговорил вслед за Флакуром Коммерсои, но новые путешественники опровергают его. О гермафродитах на Флориде см. «Критический трактат» Гейне в «Commentationes Societatis Regiae Gottingensis» per annum 1778, с. 993³.

5* «Путешествия» Спаррмана, с. 177.

172

даже по строению своего черепа, что у жителя Малликолло есть способности, каких лишены многие другие народы. Поистине, обезьяна и человек никогда не были одной породой, и последние остатки басен о том, что будто когда-то где-то человек и обезьяна жили вместе, принося потомство^6*, заслуживают того, чтобы в них разобрались и их опровергли. Всякий род природа обеспечила, каждому дала свое наследие. И обезьяньей породе она придала столько видов и разновидностей, расселив их на Земле, настолько было возможно их расселить. А ты, человек, чти себя. Не понго⁵ и не лонгиман — брат твой, а брат твой — американец, негр. И значит, его не должен ты угнетать, его не должен убивать, у него не должен красть, ибо он человек, как и ты, а с обезьяной тебе не пристало вступать в братство.

И, наконец, мне хотелось бы, чтобы не преувеличивались некоторые разграничения, которые проводят в роде человеческом, похвально стараясь о классификации. Так, некоторые осмеливаются называть расами те четыре или пять разделений, которые первоначально произведены были по областям местожительства или даже по цвету кожи людей, — но я не вижу причины называть эти классы людей расами. Раса указывает на различное происхождение людей, но такого различия или вообще не имеется, или же в каждой области, где живут люди, независимо от цвета кожи, представлены все самые разные расы. Ибо каждый народ — это народ, и у него есть и язык, и особое, присущее только ему строение. И широты накладывают на народы свою печать или накидывают легкое покрывало, однако изначальное племенное строение народа не исчезает и не разрушается. И это распространяется даже на отдельные семейства, ш переходы подвижны и незаметны. Короче говоря, нет на земле ни четырех, ни пяти рас, нет и только различий, но цвет кожи постепенно переходит один в другой и в целом каждый — лишь оттенок великой картины, одной и той же, простирающейся через все страны и времена земли. Эта тема относится, стало быть, даже не к систематическому естествознанию, а к физико-географической истории человечества.