Из истории Русской дошкольной педагогики

ДОМОСТРОЙ

<...> 15. Како детей своих воспитати во всяком на­казании и страсе божий. А пошлет бог, узкого дети, сынове или дщери, ино имсти попечение отцу и мате­ри о чадех своих: снабдите их и воспитати в добре наказании; и учити страху божию и вежеству¹ и вся­кому благочинию; и, по времени и детем смотря, и по возрасту, учити рукоделию; матери дщери, а отцу сы-новс, кто чего достоин, каков кому просуг² бог даст; любити их и беречи, и страхом спасати. Уча и наказуя, и рассуждая, раны возлагати: наказуй дети во юности, покоит тя на старость твою; и хранити и блюсти о чистоте телесней, и от всякого греха, отцем чад своих, яко же зеницу ока и яко своя душа. Аше что дети со­грешают отцовым и матерним небрежением, им о тех гресех ответ дати в день страшного суда. А дети, аще небрегомы будут, в ненаказании отцов и матерей, аще что согрешат или что зло сотворят, и отцем и матерем, с детьми, от бога грех, а от людей укор и посмех, а дому тщета, а себе скорбь и убыток, а от судей продажа и соро мота. Аще у богобоязливых родителей, и у разум­ных и благорассудных, чада воспитани в страсе божий, и в добре наказании, и в благорассудном учении, вся­кому разуму и вежеству, и промыслу, и рукоделию, и те чада с родителями своими бывают от бога помиловани, а от священнаго чину благословены, а от добрых людей хвалими; а егда будут в совершене возрасте, доб­рые люди, с радостию и благодарением, женят сыно­вей своих по своей версте³, по суду божию; а дщери за их дети замуж выдают. И аще от таковых, которое чадо бог возьмет, в покаянии и с причастием; то от родите­лю бесскверная жертва к богу приносится, и в вечные кровы вселяются; а имеют дерзновение у бога милости просити, и оставление грехов и о родителях своих⁴.

1 Вежливости, вежливому обращению.

2 Дарование, способность.

3 Соответственно своему положению (по своему рангу).

1 И если у родителей с покаянием и причащением умирает дитя, тем самым от них приносится богу бескровная жертва, а дети, вселяясь в вечное жилище, обращаются к богу с просьбой о милос­ти и прощении грехов как для себя, так и для своих родителей.

 

17. Како дети учити и страхом спасати. Казни сына своего от юности его, и покоит тя на старость твою, и даст красоту душе твоей. И не ослабляй, бия младенца: аще бо жезлом биеши его, не умрет, но здравее будет, ты бо, бия его по телу, а душу его избавлявши от смерти. Дщерь ли имаши: положи на них грозу свою, соблюдеши я от телесных⁵: да не посрамиши лица своего, да в послу­шании ходит; да не свою волю приимши, и в неразумии сотворится знаем твоим в посмех, и посрамят тя пред множеством народа⁶; аще бо отдаси дщерь свою без порока, то яко велико дело совсршиши, и посреди собора похвалишися, при концы не постонеши на ню⁷.

Любя сына своего, учащай ему раны, да последи о нем возвеселишися⁸. Казни сына своего измлада, и порадуешися о нем в мужестве: и посреди злых похвали­шися, и зависть приимут враги твои. Воспитай детище с прощением⁹ и обрящеши о нем покой и благословение. Не смейся к нему, игры творя: в мале бо ся ослабиши, в велице поболиши, скорбя¹⁰, и после же яко оскомины твориши душе твоей. И не дажь ему власти во юности, но сокруши ему ребра, донележе растет, а, ожесточав, не повинетти ся, и будет ти досажение, и болезнь души, и тщетна домови, погибель имению, и укоризна от сусед, посмех пред враги, пред властию платеж и досада зла.

Хрестоматия по истории педагогики/Сост. Н.А. Желва­ков. М., 1938. Т. IV. 4.1, С. 28-29.

5 Подчини их условиям самого строгого порядка (режима), и ты сохранишь их от соблазнов, идущих со стороны поселян (одно­сельчан).

6 Дабы подчинившись чужому влиянию, своим неразумием она не стала предметом осмеяния со стороны твоих знакомых (знаем) и не осрамила тебя перед множеством народа.

7 Под конец не будешь стонать (горевать) над нею.

8 Чтобы впоследствии о нем можно было порадоваться.

9 В строгости.

10 В немногом себя сдержишь (ограничишь) – в большом бу­дешь болеть (сокрушаться), скорбя.

ВИССАРИОН ГРИГОРЬЕВИЧ БЕЛИНСКИЙ (1811-1848)

 

Итак, если вы хотите писать для детей, не забывай­те, что они не могут мыслить, но могут только рассуждать, или, лучше сказать, резонерствовать, а это очень худо!

Если несносен взрослый человек, который все великое в жизни меряет маленьким аршином своего рассудка и о религии, искусстве? и знании рассуждает, как о посеве хлеба, паровых машинах иди выгодной партии, то еще отвратительнее ребенок-резонер, кото­рый «рассуждает», потому, что еще не может «мыслить». Резонерство иссушает в детях источники жизни любви, благодати; оно делает их молоденькими старичками, становит на ходули. Детские книжки часто развивают в них эту несчастную способность резонерства, вместо того, чтобы противодействовать ее возникновению и развитию. Чем обыкновенно отличаются, например, повести для детей? – Дурно склеенным рассказом, пересыпанным моральными сентенциями. Цель таких повестей – обманывать детей, искажая в их глазах действительность. Тут обыкновенно хлопочут из всех сил, чтобы убить в детях всякую живость, резвость и шалов­ливость, которые составляют необходимое условие юного возраста, вместо того, чтобы стараться дать им хорошее направление и сообщить характер доброты, от­кровенности и грациозности. Потом стараются приучить детей и взвешивать всякий свой поступок, словом, сде­лать их благоразумными резонерами, которые годятся только для классической комедии или трагедии, а не думают о том, что все дело во внутреннем источнике духа, что если он полон любовию и благодатию, то и внешность будет хороша, и что, наконец, нет ничего отвратительнее, как мальчишка-резонер, свысока рас­суждающий о морали, заложив руки в карман. А потом, что еще? – Потом стараются уверять детей, что всякий проступок наказывается и всякое хорошее действие награждается. Истина святая – не спорим; но объяс­нять детям наказание и награждение в буквальном, внеш­нем, а следовательно, и случайном смысле, значит об­манывать их. А по смыслу и разумению (конечно, крайнему) большей части детских книжек, награда за добро состоит в долголетии, богатстве, выгодной женить­бе... Прочтите хоть, например, повести Коцебу, написан­ные им для собственных его детей. Но дети только не­опытны и простодушны, а отнюдь не глупы – и от всей души смеются над своими мудрыми наставниками.

И это еще спасение для детей, если они не позволят так грубо обманывать себя; но горе им, если они поверят: их разуверит горький опыт и набросит в их глазах тем­ный покров на прекрасный божий мир. Каждый из них собственным опытом узнает, что бесстыдный лентяй часто получает похвалу на счет прилежного, что наглый затейник шалости непризнательностию отделывается от наказания, а чистосердечно признавшийся в шалости нещадно наказывается; что честность и правдивость часто не только не дают богатства, но повергают еще в нищету. Да, к несчастию, каждый из них узнает все это; но не каждый из них узнает, что наказание за худое дело производится самим этим делом и состоит в отсутствии из души благодатной любви, мира и гармонии – един­ственных источников истинного счастия; что награда за доброе дело опять-таки происходит от самого этого дела, которое дает человеку сознание своего достоинства, сообщает его душе спокойствие, гармонию, чистую радость... <...>

Они должны показать им, что в добровольном и свободном страдании, вытекающем из отречения от своей личности и своего эгоизма, заключается твердая опора против несправедливости судьбы и высшая на­града за нее. И все это детские книжки должны пере­давать своим маленьким читателям не в истертых сен­тенциях, не в холодных нравоучениях, не в сухих рассказах, а в повествованиях и картинах, полных жизни и движения, проникнутых одушевлением, согретых теплотою чувств, написанных языком легким, свобод­ным, игривым, цветущим в самой простоте своей, – и тогда они могут служить одним из самых прочных оснований и самых действенных средств для воспита­ния. Пишите, пишите для детей, но только так, чтобы вашу книгу с удовольствием прочел и взрослый и, прочтя, перенесся бы легкою мечтою в светлые годы своего младенчества... Главное дело – как можно мень­ше сентенций, нравоучений и резонерства: их не лю­бят и взрослые, а дети просто ненавидят, как и все, наводящее скуку, все сухое и мертвое. Они хотят ви­деть в вас друга, который забывался бы с ними до того, что сам становился бы младенцем, а не угрюмого на­ставника; требуют от вас наслаждения, а не скуки, рассказов, а не поучений.

Дитя веселое, доброе, живое, резвое, жадное до впечатлений, страстное к рассказам, не столько чувствительное, сколько чувствующее, – такое дитя есть дитя божие: в нем играет юная, благо­датная жизнь, и над ним почиет благословение божие. Пусть дитя шалит и проказит, лишь бы его шалости и проказы не были вредны и не носили на себе отпечат­ка физического и нравственного цинизма; пусть оно будет безрассудно, опрометчиво, – лишь бы оно не было глупо и тупо; мертвенность же и безжизненность хуже всего. Но ребенок рассуждающий, ребенок бла­горазумный, ребенок-резонер, ребенок, который все­гда отгорожен, никогда не сделает шалости, ко всем ласков, вежлив, предупредителен, – и все это по рас­чету... горе вам, если вы сделали его таким!.. Вы убили в нем чувство и развили рассудок; вы заглушили в нем благодатное семя бессознательной любви и возрасти­ли – резонерство... Бедные дети, сохрани вас бог от оспы, кори и сочинений Беркена, Жанлис и Бульи! <...> Мы сказали, что живая, поэтическая фантазия есть необходимое условие, в числе других необходимых условий, для образования писателя для детей; чрез нее и посредством ее должен он действовать на детей. В детстве фантазия есть преобладающая способность и сила души, главный ее деятель и первый посредник между духом ребенка и вне его находящимся миром действительности. Дитя не требует диалектических выводов и доказательств, логической последователь­ности: ему нужны историйки, повести, сказки, расска­зы, – посмотрите, как сильно у детей стремление во всему фантастическому, как жадно слушают они рас­сказы о мертвецах, привидениях, волшебствах. Что это доказывает? – Потребность бесконечного, предощу­щение таинства жизни, начало чувства поэзии, кото­рые находят для себя удовлетворение пока еще только в одном чрезвычайном, отличающемся неопреде­ленностью идеи и яркостию красок. Чтобы говорить образами, надо быть если не поэтом, то, по крайней мере, рассказчиком и обладать фантазией живою, рез­вою и радужною. Чтобы говорить образами с детьми, надо знать детей, надо самому быть взрослым ребен­ком, не в пошлом значении этого слова, но родиться с характером младенчески простодушным.

Есть люди, которые любят детское общество и умеют занять его и рассказом, и разговором, и даже игрою, приняв в ней участие: дети, со своей стороны, встречают этих людей с шумною радостью, слушают их с вниманием и смот­рят на них с откровенной доверчивостью, как на своих друзей. Про всякого из таких у нас, на Руси, говорят: «Это детский праздник». Вот таких-то «детских празд­ников» нужно и для детской литературы. Да, – много, очень много условий! Такие писатели, подобно поэтам, родятся, а не делаются…

Белинский В.Г. Полн. собр. соч. М., 1954. Т. IV.