Глава 3. Великая российская революция

Опасный крен

Революция — особый вид исторического движения. В сравнительно узких хронологических рамках поток событий до предела ускоряется, увлекая за собой многие, вчера еще дремавшие силы, подмывая и обрушивая ставшие ветхими общественные институты и отношения, сотрясая все вокруг грохотом призывов, заклинаний, проклятий. Российская революция 1917—1920 гг. по своим масштабам и потрясениям в ряду всех революций, известных истории, — рекордсменка. Она раскаленной лавой прокатилась от столицы «до самых до окраин» огромной империи, сметая устои, не только прогнившие, но и прогрессивные, начавшие утверждаться. В водоворот событий вовлекались все без исключения социальные слои и группы населения. Перемены коснулись буквально всех сторон жизни страны в целом и каждого человека в отдельности. Невиданные разрушения, огромные материальные, духовные и людские потери. И в то же время всплеск романтизма, возвышенных идеалов, попытка на скорую руку материализовать извечную мечту о равенстве и свободе. Искры этого грандиозного пожарища разносились по всему свету, кого-то согревая, кого-то обжигая, кого-то предупреждая об опасности «игр» в революцию в условиях XX в., наполненного столькими взрывоопасными материалами.

Яркое и трагическое историческое событие, каким стала Великая российская революция, получило отражение в отечественной и зарубежной литературе. В научных исследованиях, сборниках документов, мемуарах охарактеризованы ход революции по основным регионам страны, деятельность общероссийских и местных партий и организаций, поведение ведущих классов и многочисленных социальных групп, вождей и масс. С течением времени обозначились различные, подчас противоположные подходы к трактовке революции. Каждое идеологическое направление предлагало свое понимание «правды», объективности, полноты отражения событий. И тем не менее каждый историографический этап, срез вносили свой вклад в понимание исключительно сложного, многопланового, динамичного явления, каким стала революция. Прошедшие после нее десятилетия высвечивали все новые и новые ее грани в контексте единой, непрерывной отечественной и мировой истории.

Пытаться воссоздать гигантское неразъемное полотно революции в кратком очерке — дело безнадежное; прочертить ее путь пунктиром — породить законные вопросы об обоснованности «пропусков». На наш взгляд, возможен вариант, связанный с попыткой выявить факторы, обусловившие крутизну поворота российской истории, исключительную массовость общественных движений, ожесточенность социальных столкновений, огромный масштаб перестройки и разрушений, сущность «продуктов», полученных в результате такого катаклизма. Главное — перейти от описания революции как крупнейшего исторического события (с относительно плоскостным отражением героев, их сподвижников и врагов, идей и программ, решений и преобразований) к анализу революции как своеобразного исторического процесса, имеющего свой сложный многоступенчатый «заводной механизм», противоречивую динамику, соответствующую стадиальность, непредсказуемость (во многом обусловленную стихией) конечных результатов.

***

Попытки целого направления отечественной историографии (с 20-х и вплоть до 80-х гг. включительно) определить «предпосылки» революции можно считать безуспешными. Зависимость между выделяемыми объективными и субъективными «предпосылками», с одной стороны, и масштабом, глубиной, результатами революции — с другой, выявить так и не удалось. Сама концепция «предпосылок» навязывала вывод о закономерности революции, ее социалистической природе (после Октября), ведущей роли «самого прогрессивного» рабочего класса и т.п.

Из этого историографического тупика может подсказать выход постановка проблемы противоречий, накопленных российским обществом к началу и в начале XX в. Не связывая жестко дореволюционный и революционный периоды, оставляя значительное поле для проявления случайного, стихийного, субъективного, она позволяет оценить ту степень дезинтеграции общества, при которой могла совершиться революция (как вариант выхода из чрезвычайно сложного положения, в котором оказалась страна). Следовательно, изыскивается путь к пониманию и острейшей потребности перемен, и необходимости настойчивого поиска выхода из сложнейшей коллизии, и множества факторов, влиявших на исторический выбор. Таким образом, не снимается проблема альтернатив, но эти альтернативы видятся лишь в тех общественных силах, которые, выходя на арену исторического действия, реально претендовали на роль «мотора» общественного прогресса.

Уже революция 1905—1907 гг. обнажила целую группу острейших противоречий, взрывавших российское общество, сталкивавших в непримиримой борьбе различные слои и группы населения. Последующий период «замирения» и особенно участия страны в первой мировой войне добавил сюда новую весомую порцию противоречий. В совокупности поражает их обилие и многообразие. Правы были представители т.н. «нового направления» советской историографии (М.Я. Гефтер, К.Н. Тарновский и др.), определившие Россию как страну, вобравшую в себя конгломерат противоречий, характерных для всего мира в начале XX в. Возраставшая напряженность касалась буквально всех сторон общественной жизни, создавая опасный крен. Требовалась твердая и мастерская рука правителя, чтобы удержать российский корабль на плаву, не дать ему лечь на борт и перевернуться. Открывался безграничный простор для проявления исторической инициативы. Кто ее проявит? На какие цели будет взят курс? Какие средства для этого будут использованы?

В предыдущем разделе книги убедительно показано, как постепенно зрело в обществе осознание гибельности консервации старых отношений и необходимости скорейшей всесторонней модернизации страны. Столь же убедительно показано, что правящие круги проглядели исключительно острую ситуацию, опасность нового социального взрыва, неохотно и непоследовательно вступая на путь разрешения вызревших социальных конфликтов и породивших их противоречий.

Для анализа природы и значения этих противоречий их необходимо сгруппировать. Представляется, что обоснованным будет выделение ряда групп (уровней), объединенных по характеру их возникновения, исторической укорененности, остроте. Это позволит выявить не только степень напряженности в обществе, но и масштаб предстоявших преобразований, которые могли и должны были совершиться и в ближайшие годы, и в сравнительно отдаленной перспективе. Следовательно, революция (возможная в этой ситуации) укладывается в рамки единого преобразовательного процесса, задачи которого ложились бы на плечи любого из правительств, оказавшегося у власти (естественно, с разным уровнем понимания и исполнения).

«Верхний» ряд противоречий составляли те, которые были обусловлены необходимостью преодолеть ставшее опасным отставание страны от передовых индустриально развитых стран (в области технологии, науки, производительности труда, квалификации кадров и общей культуры населения, вооружения армии, уровня потребления). Они обусловливали необходимость совершения Россией очередного исторического «скачка», наподобие тех, которые она вынуждена была осуществить в XVI и XVIII вв., на этапах догоняющего развития. Эти противоречия носили общецивилизованный характер и затрагивали совокупные интересы общества, в особенности тех социальных групп и слоев, которые были объективно заинтересованы в сохранении и укреплении России как великого государства, поддержании его единства и достоинства. Начиная крутой, ускоренный поворот к мировой цивилизации с конца XIX в. передовые силы России осознавали жизненную необходимость сбросить оковы средневековья, замкнутости, изоляционизма. Главными их противниками выступали абсолютизм, остатки феодализма в деревне, на окраинах.

XX век бросал вызов России, ставя вопрос о будущности страны, ее территориальной целостности, роли в Евразийском регионе и во всем мире. Сокрушительное поражение в годы Крымской, затем Русско-японской войн, территориальные потери (на Дальнем Востоке), закрепление роли России на мировом рынке лишь как экспортера сырья, продовольствия, растущая экономическая, финансовая зависимость от развитых стран, обострение соперничества с рядом стран в прилегающих к России районах — сигналы, свидетельствовавшие об опасных тенденциях, совокупность которых не могла не затрагивать интересы народа России и всех его социальных слоев. В дверь настойчиво стучались задачи индустриализации страны, крутой перестройки аграрного сектора (в интересах мобилизации финансовых, материальных и людских ресурсов), проведения культурной революции (которую уже завершили страны Запада, воспитав необходимые кадры ученых, специалистов, рабочих, включенных в процесс индустриализации и урбанизации), демократизации всех сторон общественной жизни, создания правового государства, расширения прав и свобод личности, решения национального вопроса. Одна из сложнейших и актуальнейших задач — адекватное отражение новых общественных реалии в духовной жизни, менталитете, религии. Ветер перемен приносил с Запада передовые формы организации производства (тресты, картели, синдикаты), машинную технику (самолеты, автомобили, врубовые машины, автоматическое оружие), формы политического устройства (парламентскую республику, многопартийность), идеи и концепции общественного развития (демократии, социализма). На российской почве все они давали быстрые и обильные всходы, направляя крутизну начавшегося поворота в сторону общественного прогресса. Но чем больше было свидетельств начавшегося «скачка», тем более расширялась пропасть между самыми передовыми и самыми отсталыми, традиционными институтами и отношениями. Обнажавшийся разрыв нес в себе опасность растущего напряжения и столкновения. Закономерно вставал вопрос о возможной и необходимой «цене» быстрого прогресса. Все отчетливее вырисовывались контуры вероятных схваток между общиной и фермерством, унитарностью и федерализмом, монополией и полурабочим-полукрестьянином, высокомеханизированной регулярной армией и казачеством.

На втором «этаже» противоречий располагались те из них, которые отражали специфику, особенности России, ее исключительную многоликость. В новом ракурсе проявлялись сложные взаимоотношения между географическими и экономическими районами, укладами жизни, быта. Острейшими были противоречия между крестьянами и помещиками, наемными рабочими и предпринимателями, между городом и деревней, центром и окраинами, между разными конфессиями, между русскими и представителями других народов, между самими окраинными народами, между казаками и примыкавшими к ним группами населения. Но центральным был все ярче проявлявшийся разрыв между самодержавной формой правления и интересами прогрессивных слоев населения. Весь этот богатейший спектр конфликтующих интересов представляли разнообразные партии и общественные организации — от монархических, черносотенных до либерально-демократических, леворадикальных, экстремистских. Среди них были широко представлены и национальные организации. Чем решительнее накануне и в годы войны Россия поворачивала в сторону передовых форм хозяйства, чем больше появлялось носителей прогрессивных идей и отношений, тем острее становилось их противостояние с отсталостью в области ведения хозяйства, управления общественными делами, отношений с внешним миром.

Третья группа противоречий — конъюнктурных, временных — была порождена уже тяготами и бедами мировой войны. Усиливающаяся экономическая разруха, угроза голода, усталость от войны, озверение, огромные жертвы, миллионные людские потери, разочарование в целях войны рождали протест в самых различных слоях. Социальная база самодержавия сужалась. Последняя группа противоречий, хотя и ограниченная узкими хронологическими рамками войны, вполне могла поспорить с двумя предыдущими по степени внесения разлада, противостояния в общество, сыграть роль своеобразного детонатора.

Масштаб всех этих назревших и отчасти перезревших проблем был неодинаков, цели и идеалы борьбы виделись различными, методы и средства их достижения применялись подчас противоположные. В целом же «букет» противоречий поднимал активность самых разнородных слоев населения, рождая в совокупности огромную приливную волну социального нетерпения. Возникала настоятельная потребность смены модели общественного развития — от самодостаточности и замкнутости к открытому обществу, активно обменивающемуся с другими странами всеми достижениями в области материального производства и духовной жизни; от противостояния различных социальных сил к поиску гражданского согласия вокруг первоочередных общегосударственных, общенациональных интересов. России было и что заимствовать, и что предложить другим народам. Принцип паритета давал возможность и резко ускорить через всестороннюю модернизацию темп общественного развития, и на новых основах закрепить православие, духовность россиян, их самосознание.

Видимо, еще в начале века под влиянием революции 1905—1907 гг., когда российское общество не достигло еще такой степени самораспада, был последний «разъезд», на котором можно было еще сравнительно безболезненно повернуть на путь буржуазно-демократического развития. Однако российский «состав» с грохотом проскочил его, набирая скорость.

Тесное взаимодействие и взаимовлияние в российских условиях всех групп противоречий, их тесное переплетение создавали неординарную ситуацию, рождали эффект домино: вспышка в одной части общества могла быстро распространиться и на другие, привести к тотальному взрыву. В этом заключался один из признаков углубляющегося системного кризиса общества. Попытка проведения Столыпинской аграрной реформы указала на реальность такой динамики. Можно констатировать парадоксальность ситуации, когда, с одной стороны, правитель, не способный решить многочисленные проблемы, мог быть сметен под напором общественного протеста; с другой стороны, тот правитель, который брался за решение всех этих проблем, был как бы обречен на поражение перед лицом неизбежных огромных трудностей по их разрешению. Если принять это положение, то, видимо, станет многое понятным в деятельности (бездеятельности) Николая II и его окружения, которые понимали (скорее чувствовали) если и не тупиковость, то, по крайней мере, исключительную трудность крупных политических маневров. Фатальной неизбежности революционного взрыва не было, но разнообразный горючий материал для него был готов.

При всем разнообразии вызревших социальных и прочих конфликтов среди них выделилось (не обособляясь, а выполняя некую организующую роль) несколько, создававших особые широкие потоки общественной активности.

Основным, по всеобщему признанию, для России оставался аграрный вопрос, вокруг решения которого разворачивалась аграрно-крестьянская революция. Она имела своих «действующих лиц», свои специфические социальные интересы, политические организации (земельный вопрос рассматривался в программных документах большинства партий, но особенно народнического, эсеровского направления), идеологию и идеалы (закрепленные в крестьянских наказах). Накал крестьянских выступлений определял, в конечном счете, температуру оппозиционных настроений в стране.

По мере индустриализации страны, организационного и идейного сплочения рабочих, опиравшихся на беднейшие слои, наемных рабочих в деревне, в качестве относительно самостоятельного оформился поток пролетарско-бедняцкий.

Столь же быстро пробивало свое русло полноводное национально-освободительное движение, подпитываемое борьбой многочисленных этносов за свои политические, экономические, религиозные, культурные права.

В годы войны сформировалось антивоенное движение, в котором участвовали представители разных слоев населения.

Самым активным, наступательным, массовым, организованным (в той мере, в которой это было возможно в обстановке самодержавия, реакции после подавления первой революции), вбиравшим в себя «соки» параллельных оппозиционных и революционных течений, было общественное движение, объединенное под флагом демократизации, смены политического режима, установления конституционного порядка. Оно было наиболее продвинутым по степени реальных завоеваний (зачатков конституции и парламентаризма, укрепления земств и городских дум), теоретического обоснования (в свете опыта передовых стран Европы и Америки), наличия общенациональных лидеров (представленных главным образом в Первой — Четвертой думах).

Каждый из этих крупных потоков, в свою очередь, опирался на разнообразные слои, которые по мере отвоевывания позиций рассчитывали реализовать свои специфические программы. Крестьянство распадалось на зажиточных, середняков, бедняков. Столь же неоднородным был рабочий класс в зависимости от профессии, квалификации, заработной платы, связей с деревней. Пестрым был состав национально-освободительного движения, где под лозунгом национальных интересов объединялись бюрократия, предприниматели, родовая знать, интеллигенция, духовенство, рабочие, деревенское население. Это грозило обострением внутренней борьбы, непредсказуемыми комбинациями оппозиционных сил. Революция 1905—1907 гг. уже недвусмысленно «намекнула» на опасность такого лавинообразного обвала.

В совокупности все эти оппозиционные (революционные) силы перегружали общество настроениями недовольства, неопределенности, отчаяния, готовности к открытой схватке. Они на время объединили, казалось бы, несводимые антифеодальные и антикапиталистические, общедемократические и узкоклассовые интересы. Включалась активность и предпринимателей, и средних, и пролетарских, и люмпенских слоев, каждый из которых приносил накопленный опыт защиты собственных интересов (от заговоров, революционных схваток до бунтов, пугачевщины). Активно обсуждался и перенимался и зарубежный опыт решения назревших общественных проблем.

Такое уникальное, с точки зрения мировой истории, сочетание разных типов движений создавало возможность единовременной активизации, разового выплеска накопленной социальной активности, что могло поставить власти перед трудноразрешимыми задачами. Раскаленным очагом, над которым быстро активизировались эти движения, могла стать мировая война. Но это же обстоятельство несло в себе огромную опасность последующего распада единого фронта оппозиции, развязывания тотальной гражданской войны. Страх перед подобным возможным финалом останавливал на пороге революции всех здравомыслящих людей. И лишь «буревестники» революции призывали: «Пусть сильнее грянет буря».

Подспудно рождавшиеся и все ярче проявлявшиеся деструктивные тенденции могли стать ведущими лишь за гранью потери управляемости обществом, паралича государственной власти. Здесь, у критической черты, должны были проявиться и накопленный за века опыт монархического правления, и личные качества венценосца. У этой черты решался вопрос об исторической ответственности правящей элиты, которая могла и должна была не допустить трагического срыва.

Однако из окон Зимнего дворца плохо просматривались бескрайние просторы российской действительности. Неясными, размытыми проступали контуры народных выступлений. Политические баталии в столице рождали иллюзии знаний реальной обстановки. И царедворцам, и думцам казалось, что нараставший из глубины российской жизни гул недовольства не прорвется наружу. Хотя ощущение грозящей опасности нарастало, однако поражало отсутствие адекватной политической воли.

Сложившаяся ситуация не объясняет ни непосредственную причину начавшейся в феврале 1917 г. революции, ни тех конкретных обстоятельств, которые обусловили взрыв народного недовольства. Она подводит к пониманию более общей проблемы — той степени «перегретости» общества социальным недовольством, при которой нужен был лишь повод для начала революционного обвала.

 

 

Февральский рубеж

Февральско-мартовский переворот был быстротечным по темпу, крайне широким по составу участников революционного выступления, стихийным, хаотичным по объему решаемых первоочередных задач, столичным по характеру преобразований (смене центральной власти). Это была своего рода яркая вспышка, осветившая из одного источника всю необъятную Россию. В лучах этого света рельефно обнажились все накопившиеся за предыдущие десятилетия тревоги, боля, надежды. Появилась верхняя планка начавшегося революционного процесса. Как далеко этот процесс пойдет? Где будет нижняя планка? Какие группы населения будут вовлечены в этот поток? Что он сметет на своем пути? Какие политические силы вынесет на гребне в зону разлива, плавного созидательного течения? На эти непростые вопросы ответ давало лишь время. Свой вклад в конечный результат вносили вожди революции, стремительно всплывшие на поверхность политической жизни из разных слоев населения, политические партии, пытавшиеся «рулить» на терпящем бедствие корабле, различные группы населения, использовавшие революционный взрыв для решения своих специфических задач. В конечном итоге черты возникавшего нового российского общества зависели от того, как далеко разрушительная волна, зародившись в столице, прокатится по стране, вбирая в себя огромную энергию протеста и преобразования, с каким «материалом» она вернется обратно.

Для начавшейся революции с первых ее актов была характерна важная особенность, заключавшаяся в отсутствии организованного, сплоченного сопротивления. Ни одна социальная группа, ни одна область страны («вандея») не выступила открыто под знаменами контрреволюции. Сторонники свергнутого режима ушли в тень, уже не играя в дальнейшем существенной роли в политической борьбе. Такая первоначальная легкость победы до предела расширила границы возможных преобразований. Но не способствовала ли она, при отсутствии внешнего активного врага, быстрому распаду самого революционного лагеря?

Первые месяцы — с марта по июль — вселяли надежду, что революция, неизбежно развиваясь, стремясь к политическому завершению (через созыв Учредительного собрания, утверждение конституционного устройства), останется в своих исходных, достаточно широких буржуазно-демократических рамках. О такой возможности говорил ряд обстоятельств. Во-первых, общность понимания природы совершаемой революции основными политическими силами, партиями и движениями (от октябристов, кадетов, кооператоров до меньшевиков, эсеров, национальных партий, крупнейших профсоюзов). На первых порах не составляли исключение и большевики (хотя с апреля и начавшие вооружаться ленинской установкой на переход от буржуазно-демократической революции — первого этапа Великой российской революции — к социалистической — следующему этапу). Во-вторых, характер первых преобразований, отражавших интересы абсолютного большинства населения страны, вовлекавших их в единый поток демократического обновления общества. В-третьих, активная, хотя и в рамках разных военных и геополитических интересов, поддержка революции странами Антанты и Четверного союза. В-четвертых, быстрое разрушение пирамиды самодержавной монархической власти и начало строительства демократической системы управления.

«Несущей конструкцией» формирующейся структуры демократии выступала система новых исполнительных органов власти (законодательная и судебная ветви могли образоваться лишь на основе будущей Конституции). Вертикаль новой демократической власти, начало которой было положено созданием 28 февраля Временного правительства, продолжили в столице и на периферии (в губерниях, уездах, волостях, городах) комиссары, комитеты общественной безопасности (получавшие разное название), опиравшиеся на сохранившиеся от дореволюционного времени выборные общественные органы — земства, городские думы, а также резко поднявшие свою роль общественные органы — кооперативные, продовольственные, земельные, профсоюзные комитеты, больничные кассы, исполкомы просветительных обществ и т.п. Эта разношерстная система исполнительных органов удовлетворяла интересы большинства социально активного населения (от крупных предпринимателей до пролетарских слоев города и деревни), но в «переложении» применительно к данному этапу революции — буржуазно-демократическому. Состав первого правительства, включавший октябристов, социалистов, но главным образом кадетов, нацелил страну на модернизацию всех областей общественной жизни на принципах демократии, частной собственности, целостности государства и защиту его глобальных интересов участием в мировой войне. Программа (Декларация) правительства, обнародованная 3 марта, предлагала совокупность мер, разворачивавших Россию в сторону прогрессивных тенденций, подкреплявшихся инициативой высших и средних слоев городского и сельского населения. Предлагаемая модель общественного устройства предполагала устойчивое развитие страны без обострения социальных конфликтов, без дальнейших потрясений, с постепенной трансформацией социальной структуры по мере индустриализации и урбанизации страны.

Первым крупнейшим шагом на этом пути было провозглашение демократических свобод для всех слоев населения. Устанавливалась свобода слова, печати, собраний и стачек, профессиональных союзов. Отменялись сословные и национальные ограничения. Намечалось провести амнистию, заменить полицию народной милицией, реорганизовать органы местного самоуправления, созвать Учредительное собрание для принятия Конституции и установления формы правления. Гражданское право предоставлялось и миллионам солдат.

Демократизация, политические свободы — лишь часть той обширной программы преобразований, которые предстояло осуществить в ходе революции. Но это была та часть, которая действительно в короткий срок могла быть выполнена перенапряженным, надорванным в условиях продолжающейся уже третий год войны организмом страны. Последующие же глубокие реформы в деревне, в промышленности, на национальных окраинах неизбежно дезорганизовывали бы тыл, снижали боеспособность армии, перечеркивая усилия и жертвы, принесенные Россией в мировой войне. Таким образом, с началом революции обнажились и столкнулись интересы общегосударственные, общенародные, с одной стороны, и социальные, региональные, групповые — с другой. Дальнейшую судьбу России определяла возможность их сочетания или расхождения. Результат зависел от того, какие социальные группы укрепятся в демократических органах власти, подчинят их своим интересам. Растерянность всех участников революции перед неудержимым напором стихии в Феврале постепенно сменялась попытками преодоления пробудившейся стихии, эксплуатации ее в интересах отдельных групп населения, новоявленных революционных вождей всероссийского и местного масштаба. Совместились во времени два противоречивых процесса — укрепление государственной власти и ее раздробление (по национальному, социальному, профессиональному, региональному признакам). На этапе революционной ломки «старого» обе эти тенденции дополняли друг друга при поиске элементов «нового». Проблема перспектив революции заключалась не столько в их наличии, сколько в характере взаимодействия. Победит ли тенденция централизации, унификации, или возьмет верх тяга к раздроблению, дезинтеграции? С марта по июль доминировала первая линия, с августа 1917 г. — вторая.

Меры по демократизации общества своей широтой и глубиной на несколько месяцев опьянили и объединили общество, обеспечив относительное согласие всех революционных сил. Сложился временный «союз» буржуазных и мелкобуржуазных средних слоев. Ощущение и ожидания коренных перемен большинством населения России укрепили оборонческие, патриотические настроения. Повсеместно развернулась работа по образованию новых органов власти, обновлению политических программ, созданию многопартийной системы. Пресса отражала все оттенки политической мысли, общественных настроений, демонстрируя подлинный плюрализм, терпимость к оппонентам и готовность к открытому диалогу.

Но то, что на короткое время сплачивало общество, далее уже подталкивало к расхождению, противостоянию, борьбе отдельных групп населения. Демократизацию в политической сфере большинство населения расценило как необходимый и желанный, но лишь первый шаг на пути реализации различных социальных программ. Революция из стадии политической органично перетекала в стадию социальную. Все многочисленные противоречия, накопленные Россией к 1917 г., через поведение, требования, настроения, общественную активность различных слоев населения прорывались на поверхность, разрушая еще вчера единый фронт революционеров: одни из них звали к миру, другие — к решению аграрных проблем, третьи — национальных, четвертые — профессиональных и т.п. В свою очередь, каждый из крупных сегментов дробился на более мелкие. Национальные партии и движения разбредались по национальным квартирам; в крестьянском движении появлялись признаки раскола, вызванного делением деревни на имущие и беднейшие слои; среди рабочих явственно проявлялись различия в требованиях высокооплачиваемых и низкооплачиваемых категорий и т.п. Таким образом, Российская революция демонстрировала одну из своих характерных особенностей — самодвижения и распада, вытекающих из сверхперегруженности ее разнообразными интересами и целями.

Этот переход от первого — политического — этапа революции ко второму — социальному — мог быть совершен или эволюционно — на основе объявленных и активно проводимых сверху реформ, или революционно — через очередную смену власти. Вторая линия насаждалась экстремистскими элементами, в первую очередь большевиками. Обстановку пробуждения стихии массового недовольства они использовали для перехватывания тактических требований буржуазных и социалистических партий с целью завоевания их сторонников. Так, несмотря на несоответствие своим программным требованиям, они заимствовали у эсеров требования социализации земли, «черного передела», укрепления мелкого единоличного хозяйства в деревне. Также быстро большевики «перевооружились», подхватив требования национал-демократических партий о самоопределении, праве народов на свободный выход из России. Таких политических, пропагандистских «кульбитов» было много. Однако результат (завоевание лидерства в революционном движении) перекрывал сомнения части большевиков, связанные с фактическими «отступлениями» от доктрины.

Носителями двух основных тенденций в развитии революционного процесса выступали Временное правительство (с подчиненными ему местными органами власти) и центральные советские органы (с обширной сетью местных Советов). Место, роль вторых в значительной мере определялись тем, что распад царской власти опережал процесс создания демократической. Образовавшийся вакуум заполняли различного рода политические суррогаты, появлявшиеся на волне революционной активности городских и сельских низов.

Советы возникали с ярко выраженной социальной окраской — как рабочие, крестьянские, солдатские и т.п., что в корне отличало их от формировавшейся вертикали общедемократических органов власти. Они несли в себе ряд родовых признаков: выступая как органы непосредственного революционного действия, самостийно вторгались во все сферы управления, легко переступая через правовые нормы; как самодеятельные общественные органы ориентировались главным образом на специфические национальные, профессиональные, социальные и прочие текущие интересы; принимая на себя ряд полномочий по решению наиболее злободневных вопросов, подменяя государственные органы, но не имея подготовленных кадров технического аппарата, средств, выступали главным образом как сила деструктивная. И еще важная черта — сложившись фактически на пустом месте (если не учитывать кратковременного опыта 1905 г.), без традиции, культуры, выверенного практикой опыта, Советы вынужденно формировались как околопартийные органы, заимствуя у активно действовавших партий их кадры, организационные навыки, методы работы в массах. Партийный дух царил в коридорах Советов. Сами партии — как теоретические, идеологические, организационные лидеры — со временем менялись, а этот дух оставался стойким: сначала эсеро-меньшевистский, затем большевистский.

Вернувшись в Россию в апреле 1917 г., Ленин разглядел в Советах их возможный потенциал как инструментов борьбы за власть в ходе углубления революции. В рамках этой гипотетической модели служебную роль играл тезис о двоевластии, якобы установившемся после Февраля. Положением о двоевластии (хотя Ленин одновременно констатировал, что Советы — еще «неразвитое», «слабое, зачаточное» правительство) искусственно поднималась значимость Советов, которые фактически не являлись второй самостоятельной властью, а выполняли хотя и важную, но все-таки вспомогательную роль в общей системе демократических органов власти. Соглашение, заключенное между Временным правительством и Петроградским советом 2 марта, помогло каждой из сторон закрепить свое место в сознании широких масс населения как органов новой власти. Однако это было не равноправное партнерство и не фактический раздел власти. Сам Ленин констатировал, что эта «зачаточная власть», руководимая эсерами и меньшевиками, «сама и прямым соглашением с буржуазным Временным правительством и рядом фактических уступок сдала и сдает позиции буржуазии».

Для Ленина в Советах самой важной была сторона, связанная с характером социального представительства. Следуя сугубо классовому принципу в трактовке природы государства, Ленин принципиально противопоставил Временное правительство, как власть буржуазно-помещичью, Советам, как власти рабоче-крестьянской. Соответственно концепция двух диктатур выстраивала сценарий не социального партнерства, а непримиримой классовой борьбы; не упрочения основ демократии в рамках существующей социальной структуры общества, а ломки того и другого в угоду интересам беднейшего населения. Положением о двоевластии Советам выдавался своеобразный аванс: они провоцировались на борьбу за первые роли, одновременно перегружались конфронтационным духом (в борьбе и с Временным правительством, и внутри самих Советов между партиями за ведущую роль, господство). Активность Советов подогревалась теоретически и исторически не доказанным тезисом о том, что советские органы власти представляют собой «высший тип демократического государства», утопическим положением о последующем отмирании государства через советы как органы пролетарской диктатуры. Тем самым отвергался вариант возможного постепенного «вмонтирования» Советов в будущую стабильную систему демократических органов власти; сами Советы становились полем острейшей политической борьбы в ущерб остальным направлениям деятельности. В первичную клетку Советов был вживлен тлетворный микроб классовой борьбы.

С февраля по июль Советы развивались противоречиво. С одной стороны, они укреплялись, набирали опыт практической деятельности. С другой стороны, усиление проправительственных структур оттесняло Советы на периферию властного поля. Судьба Советов, а вместе с ними и всей складывавшейся демократической системы власти зависела от того, сможет ли Временное правительство вбить клин, оторвать от Советов нарастающее оппозиционное движение или позволит им выступить единым фронтом под лозунгами перерастания в новую стадию (социальную) и соответствующего изменения характера власти (ее советизации).

Расслоение революционного движения после Февраля не приобрело вначале резко очерченных границ. Но в ходе мощных демонстраций в апреле, июне, июле в столице и ряде других городов против политики Временного правительства оно стало не только очевидным, но и своеобразным «мотором» дальнейшего развития революции. Все три политических кризиса означали рост оппозиционных настроений, увеличение числа участников движений протеста против внутренней и внешней политики Временного правительства, радикализацию требований. Они все шире сопровождались лозунгами недоверия правительству и перехода власти к Советам. Однако опрокинуть первоначальное соглашение они оказались не в состоянии. Во всех случаях центральные органы Советов выступали фактически в роли миротворцев, выражая доверие Временному правительству. Этот компромисс опирался на принципиальное признание революции как буржуазно-демократической и стратегическую задачу удержания ее в этих рамках. Требования демонстрантов (скорее — их организаторов) приходили в противоречие с интересами широких слоев города и деревни, удовлетворенных первыми достижениями революции, идеями обещанных реформ. Правительство объявило о своем стремлении добиться скорейшего заключения мира без аннексий и контрибуций, установления государственного и общественного контроля над производством и распределением продуктов, регулирования землепользования во имя интересов народного хозяйства и крестьянского населения, усиления налогообложения верхних слоев, укрепления центральных и местных органов власти, созыва в короткий срок Учредительного собрания (из Декларации первого коалиционного правительства, опубликованной 5 мая 1917 г.). Немалую роль играл психологический настрой различных категорий населения, испуганных эксцессами революции, репрессиями, погромами, разбоем, жестокостью, многочисленными пророчествами насчет кровавой гражданской войны. Проходила перегруппировка в обществе, в основе которой лежало уже отношение к самой разворачивающейся революции. Большинство социально активной части населения, поддержавшей революцию на этапе свержения самодержавия, провозглашения демократических свобод, перерастало в большинство протестующих против подрыва устоев молодой неокрепшей демократии. Возвращаясь неоднократно к урокам июльского выступления, Ленин в дальнейшем должен был признать, что провинция и армия в тот момент не поддержали бы попытку насильственно изменить характер власти.

Сама же попытка большевиков в июле подвести массы петроградских рабочих, солдат к этой опасной черте вызвала сплочение всех демократических сил. На большевиков обрушились репрессии (аресты ряда лидеров партии, закрытие «Правды»), Ленин вынужден был скрыться в подполье, была развернута широкая пропагандистская кампания по дискредитации большевиков за их якобы контакты с германским командованием. Укрепился блок правящих партий, в числе которых наряду с кадетами прочное место занимали и социалисты (после их вхождения в состав коалиционного правительства с мая 1917 г.).

Летом была пройдена критическая точка развития революции. Теперь открывалась возможная перспектива стабилизации власти на основе соглашения ведущих политических сил, проведения демократических выборов и созыва Учредительного собрания, уточнения, опираясь на решения Собрания, параметров нового общественного строя России.

Главным смотром демократических сил стало Государственное совещание, созванное Временным правительством 12—15 августа. На нем прозвучали призывы, поддержанные большинством участников, укрепить государственную власть в центре и на местах, пресечь противоправную деятельность экстремистских организаций, укрепить армию, сплотить все слои населения во имя победоносного завершения войны.

Однако этот смотр одновременно выявил и намечавшиеся глубокие различия во взглядах его участников на перспективы и содержание революции. Четко обозначилась группа (командный состав армии, казачества, крупные предприниматели, поддерживаемые зарубежными вкладчиками капиталов, высшие слои бюрократии и интеллигенции, либеральные помещики), жаждавшая сильной, твердой, централизованной власти, порядка в тылу и на фронте, дисциплины, защиты интересов бюрократии и собственности. Эта часть общества была готова ограничиться «малой» революцией во имя высших интересов государства, народа. Приплюсовав к своему экономическому господству и доступ к рычагам политической власти, они постепенно покидали ряды революционеров, сплачиваясь вокруг идеи стабилизации, законности, порядка. В глазах своих вчерашних союзников они превращались в контрреволюционеров.

Менее определенной была программа центристской «революционной демократии», ориентированной на требования средних слоев, но не решавшейся настаивать на их реализации вплоть до созыва Учредительного собрания, окончания войны. Представители социалистических партий словесную риторику по поводу завоеваний революции не подкрепляли ясной программой очередных преобразований. На давление масс снизу они отвечали усилением исполнительской власти (через институт комиссаров), применением карательных мер против нарушителей законности, расширением полномочий правительства и его главы. Быстро приходило понимание, что путь к демократии лежит через временное и широкое использование элементов авторитаризма. Складывалась концепция демократической диктатуры. Ее контуры просматривались в «Декларации Временного правительства» от 8 июля. Правительство обещало действовать с той «энергией и решительностью, какие требуют чрезвычайные обстоятельства времени». Отделываясь туманными обещаниями решить неотложные земельный, рабочий, национальный и другие вопросы, Декларация призывала к введению жестких мер против попыток самочинно решать насущные проблемы. «Правительство спасения революции» (нареченное так социалистами, лидерами Советов) в качестве главного противника, главной подрывной силы рассматривало леворадикальные элементы. Председателем правительства стал эсер А.Ф. Керенский, министром внутренних дел — один из лидеров меньшевиков И.Г. Церетели. Правительство обещало 17 сентября созвать Учредительное собрание.

Учитывая предстоящую острую борьбу при выборах в Учредительное собрание, правительство взяло курс на вытеснение из системы власти (особенно в провинции) всякого рода самочинных организаций. Основной удар наносился по комитетам общественной безопасности, Советам. Резко ограничивались права губернских, уездных, волостных земельных комитетов. Усиливались аппарат и полномочия комиссаров. В составе губернских комиссаров 37,85% были эсерами, 21,56% — меньшевиками, 11,76% — энесами. Следовательно, и среднее звено исполнительной власти уже существенно «порозовело», закрепляя важную роль социалистов в строительстве полновластной, централизованной, твердой государственной власти. Позиции социалистов усилились и в самом Временном правительстве после изменения его состава 23 июля.

Третью группу участников Государственного совещания составляли представители леворадикальных партий — левые эсеры, меньшевики-интернационалисты, большевики. Двойственность их положения заключалась в том, что своим присутствием на Совещании они фактически освещали процесс стабилизации демократической власти. Однако своими программными установками, тактическими целями они должны были раскачивать властный «корабль». Это противоречие большевики разрешили, покинув Совещание, обратившись к рабочим Москвы (где проходило Государственное совещание), ряда других городов с призывом бойкотировать Совещание, выразить свой протест массовыми забастовками, демонстрациями. Этот призыв был услышан и поддержан.

За обнаружившимся разбросом политических интересов на второй план еще отходили периферийные противоречия, отражавшие противостояния между центром и регионами, между русскими и другими национальностями, между различными конфессиями и т.п. Хотя волна демократизации подхлестывала и их, выводя на одну «линейку», однако многоликость, многоцветие революции не перерастали еще в стадию открытого размежевания и противоборства основных революционных отрядов.

При данном раскладе сил, когда сложилось хотя и неустойчивое, но тем не менее равновесие, открылась реальная перспектива путем созыва Учредительного собрания стабилизировать политическую систему, крупнейшую ошибку допустил первый блок политических сил. Переоценив свою роль (как ведущей политической, культурной, экономической, духовной силы), он пренебрег тем обстоятельством, что хрупкое согласие в обществе держится большей частью еще на Слове, на Авторитете и Доверии к политическим лидерам. Убрав эти «устои», они обрекли общество (в случае своего поражения) на быстро ускоряющееся движение под гору.

Еще с весны 1917 г. по инициативе крупных предпринимателей, генералитета шла скрытая финансовая и организационная подготовка политического переворота, чтобы избавиться от вынужденного союза с социалистами, ввести режим «твердой власти» (с опорой на армию, милицию, казачество), подавить стихийные беспорядки на фронте и в тылу. За кулисами Государственного совещания уже прорабатывались детали путча. На роль руководителя переворота был выдвинут верховный главнокомандующий Л.Г. Корнилов.

Реальной стала опасность установления генеральской диктатуры. Образ и характер ее подсказывали введение смертной казни на фронте, военно-полевых судов, аресты «подрывных» элементов в армии, запрет на распространение большевистских газет, на участие солдат в выборных органах (Советах, полковых и ротных комитетах).

Такой трагический поворот, связанный с отказом от ряда завоеваний демократии, ломал весь сценарий постепенного изживания революционности, перехода страны на путь глубокого и последовательного реформирования всех областей общественной жизни. Непосредственным результатом корниловского мятежа (25 августа — 1 сентября) была резкая активизация центра и левого крыла революционных сил. Временно сложился их союз во имя сохранения завоеваний революции. Поднялся авторитет «революционной демократии» и всех партий, входивших в этот блок. Влияние кадетской партии, как в определенной мере соучастницы заговора, резко упало. Власть в государстве еще больше «порозовела». 27 августа распалось второе коалиционное правительство. На смену ему пришла Директория (высший исполнительный орган, состоящий из пяти министров во главе с Керенским), сделавшая еще один шаг в сторону демократической диктатуры.

Исторический вызов, брошенный ходом российской революции основным политическим силам России, теперь был обращен к демократическому центру — левому крылу кадетов, меньшевикам, эсерам, энесам. Однако и они оказались не на высоте. На их плечи легла слишком тяжелая ноша. Сказались отсутствие серьезного опыта участия в управлении государством, слабая связь центральных органов этих партий со своей социальной базой, амбициозность новоявленных государственных лидеров, упивавшихся огромной властью, и в то же время боязнь ответственности за распоряжение этой властью. В результате — топтание на месте, потеря темпа демократизации. Вместо ускоренного созыва Учредительного собрания — оттяжка с его выборами, вместо некоторого вынужденного ограничения демократии во имя стабилизации общества — бесконечные клятвы по поводу неукоснительного следования абстрактным принципам свободы, вместо решительной борьбы с экстремизмом слева — заигрывание с ним или недооценка его опасности. Поза, поза, поза... Увлекаемая мощным потоком молодой демократии, новая правящая элита не заметила быструю потерю доверия и поддержки со стороны широких масс населения. Керенский, социалисты вооружали своих оппонентов, новых претендентов на власть, богатым негативным опытом «звездной болезни», отказа от решительных реформ и прямого обращения к массам, а также неумения глубоко зондировать изменяющееся общественное настроение. И этот опыт был большевиками быстро усвоен и преобразован в тактику решительного штурма.

Глубокий раскол в революционном лагере, начавшийся в августе, в последующие недели и месяцы принял лавинообразный характер. «Медовый месяц» демократии завершался.

Революционный поток, неожиданно наткнувшийся на корниловскую «плотину» (попытку ее построить), круто повернул влево. Ускорив свой бег, он забурлил, прокладывая новые русла, разбегаясь по массе рукавов. Некоторый баланс сил, установившийся к концу лета между центральной властью и местной инициативой, был нарушен в пользу последней. Нарастали стихия, хаос, анархия, «пугачевщина». Жажда власти (столь доступной на революционной волне) одних сочеталась с нетерпением, озверением, романтическими ожиданиями других участников леворадикального крыла. «Человек с ружьем» играл все большую роль и в тылу. Отчетливо проявлялась «стихийно-народная подоплека русской революции». Вертикаль исполнительной власти, увенчанная Временным правительством, обвиненная в связях с корниловцами, зашаталась, теряя первоначальную массовую поддержку. Земства, городские думы оказались слабой опорой. Зато резко возрастала роль одной из боковых ветвей революционной власти, состоявшей из Советов, революционных комитетов, комитетов спасения, множившихся после августа. Глубокий кризис демократии давал шанс на выдвижение к вершинам власти учреждениям, несшим в себе угрозу антидемократизма, тоталитаризма. Их подпирали теоретические конструкции социалистической революции, в основе которых лежали идеи диктатуры пролетариата, классовой борьбы, насилия как повивальной бабки прогресса, смены формаций. Акцент в революции все больше смещался в область разрушения, низвержения, отрицания в ущерб созиданию, строительству, приращению.

Августовские события наглядно показали, насколько в России оказались еще слабыми и капиталистические отношения в целом, и предпринимательские и средние слои в обществе, и накопленные до революции и вновь приобретенные после ее начала демократические институты и принципы. Эти события выявили просчеты и ошибки лидеров революции, их поспешность с отказом от монархической формы правления как исторически сложившегося «обруча», который мог бы удержать общество от экстремизма, эгоизма, романтизма, революционаризма. Была доказана правота части либералов (Милюкова и др.), рассматривавших монархию как некую, выверенную веками ось государственного управления, без которой неизбежны безвластие, анархия, путь к гражданской войне. Утрачивала свою авангардную роль интеллигенция, расплачиваясь за оторванность многих ее представителей от реальной жизни, за незнание потребностей общества, за склонность к возвышенным идеальным схемам, бунтарство, воинствующий атеизм. В глубоком кризисе находилась и православная церковь, потерявшая опору в лице монархии, переставшая быть государственной, но не определившая достаточно четко своего отношения к революционным переменам в обществе. Временное правительство растеряло потенциал патриотизма, державности. Слишком радикально рассчитавшись с политическим прошлым, буржуазно-демократическая революция делала проблематичным свое будущее.

Если после июльского кризиса наметилось явное замедление советского движения, то в ходе и после подавления корниловского мятежа маятник резко качнулся в другую сторону. Общественно-политическая обстановка в стране явилась благотворной для распространения лозунга «Вся власть Советам!». Активизация Советов проявилась односторонне. Инициируемая снизу — солдатской, рабочей, крестьянской массой, она всячески тормозилась сверху — Центральными исполкомами Советов. Их партийные лидеры, противясь советизации, иначе понимали сущность российской революции, природу демократии, перспективы развития страны, тенденции развития общемировой цивилизации. Значительная часть меньшевиков и эсеров, все больше разочаровываясь в коалиции с кадетами, не готова была еще к разрыву с ними. В свою очередь, большевики «оседлали» лозунг «Вся власть Советам!», используя его не только для углубления революционного движения, но и для непосредственного прорыва (минуя стадию внутрисоветской межпартийной борьбы, о чем Ленин писал после апреля) к власти. Этот курс получал все больше «аргументов» по мере большевизации Советов, завоевания большевиками столичных (петроградского и московского) Советов, расширения опоры Советов через фабзавкомы и солдатские казармы.

Прояснить соотношение политических сил и настроений призвано было Демократическое совещание, созванное 14— 22 сентября. Демократический блок усиливался участием в Совещании представителей городских дум, кооперативов, профсоюзов. Руководство Совещания отвергло предложения ряда курий о передаче власти Советам, о создании однородного социалистического правительства. Был продолжен курс на коалицию с кадетами в составе Временного правительства. Линия на социальный компромисс, на расширение демократических начал усиливалась созданием своего рода согласительной комиссии — Временного Совета Российской республики (Предпарламента), начавшего работать 7 октября и призванного провести подготовительную работу накануне созыва Учредительного собрания.

Однако эта линия демократизации, парламентаризма, реформаторства пресеклась. Она «перебивалась» другой линией, быстро набиравшей силу с осени 1917 г. Городские и сельские низы, устав от обещаний коренных социально-экономических и национальных реформ, теряя доверие к правящим партиям, испытывая все возрастающие тяготы от войны, разрухи, недоедания, все активнее, самостоятельно, независимо от властей, а чаще — наперекор им, решали свои жизненные проблемы. Камертоном для национально-освободительного движения становились решения Украинской Рады об автономизации Украины и Финского сейма о независимости Финляндии; для рабочего движения — требования о введении рабочего контроля, национализации ключевых отраслей, решительного обуздания спекуляции; крестьянского движения — массовые захваты помещичьих земель, переделы земли, поджоги имений, вооруженные схватки с солдатами и казахами. Попытки правительства и местных органов власти посулами, увещеваниями и репрессиями предотвратить, погасить это «самовозгорание» оказывались безуспешными. Собрав урожай, готовясь к голодной и холодной зиме в тылу и в окопах, беднейшие слои населения все решительнее требовали учета и защиты их жизненных, неотложных интересов.

Революция вступала в новый этап. Возможность реализации двух четко обозначившихся альтернатив ее движения зависела теперь от таланта политического руководства, от его гибкости, умения оперативно осмысливать всю толщу общественных настроений, выявлять созидательный и разрушительный потенциал основных социальных групп.

Последовательность курса демократических сил была похвальной. В нем отражались фундаментальные интересы страны, основных масс населения, закреплялись прогрессивные тенденции в развитии российского общества на основах законности, правопорядка, гражданского мира, многоукладности. Все больше укрепляясь во власти, социалисты, становясь государственными деятелями, меняли свое отношение к социальным и общенародным интересам, выдвигая на первый план общегосударственные. Однако эта линия не вбирала, не откликалась оперативно на то новое, широкое, грозное, разрушительное, что множилось на уровне обыденного настроения, поведения, психологии беднейших и исстрадавшихся на фронте и в тылу масс.

В этих условиях незаурядный специфический талант проявили леворадикальные элементы, уловившие момент (буквально, исторический миг!), когда можно было воспользоваться слабостью, просчетом, ошибкой политического противника, чтобы положить его на лопатки.

По опубликованным работам Ленина с конца августа хорошо видно, как он скрупулезно выявлял тенденции, отмечал явления, которые обобщенно свидетельствовали об обнажившемся кризисе власти, об основных носителях протеста и сопротивления. В сентябре этот реестр быстро пополнялся, в октябре дополнялся все новыми и новыми штрихами. В этот круг включались взрыв антивоенных настроений в армии после провала летнего наступления, отчуждение солдат от офицеров после корниловского мятежа; быстрый рост вооруженных выступлений в деревне; глубокий раскол в среде меньшевиков и эсеров, появление в обеих партиях сильного левого крыла, близкого по настроениям к большевикам; отход местных Советов от центральных советских органов; кампания большевизации местных и столичных Советов; приход к руководству Петроградским городским исполкомом Советов Троцкого (вступившего в ряды большевиков); расширение большевистского крыла в столичных городских думах; усиление влияния леворадикальных партий в воинских гарнизонах в столицах и городах, расположенных близко к Петрограду (Кронштадте, Ревеле, Гельсингфорсе и др.). В этом единовременном соединении разнородных факторов заключены и элемент случайности, и некое логическое проявление самодвижения, саморазвития революционного процесса через сознание и поведение людей, не получивших еще для себя значимых результатов от революции. Линии социальной активности могли в любое время разойтись, ослабеть под влиянием тех или иных факторов. Но в данный момент законом наложения сил они создавали «девятый вал» для правящего режима, со всеми возможными разрушительными последствиями. Поэтому участие большевиков в Демократическом совещании Ленин оценил как ошибку, призвав своих сторонников бойкотировать Предпарламент.

Тактика подталкивания революции строилась не только на ряде верных оценок и обобщений, но и на не менее крупных просчетах и иллюзиях большевистского руководства. Ленин явно переоценивал уровень зрелости капитализма в России, роль госкапиталистических форм, «народность» Советов и способность их решать общегосударственные задачи, прочность союза рабочих и крестьян и т.п. Одна из таких стратегических ошибок была связана с переоценкой зрелости мирового революционного движения: «Сомнения невозможны. Мы стоим в преддверии всемирной пролетарской революции». Поддавшись революционному поветрию, Ленин и его окружение ставили страну и народ России в невероятно трудное положение первопроходца, противостоящего всему цивилизованному миру. Проект нового общества, которое должно было возникнуть после социальной (социалистической) революции, строился не на выверенных общественной практикой принципах, а на отвлеченных, мифических прогнозах (типа введения всеобщего рабочего контроля, уничтожения постоянной армии, профессионального чиновничества, «отмирания государства» и т.п.).

Исключительно короткий срок — с конца сентября и до созыва 24 октября II Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов — был использован большевиками в полную силу. За эти буквально считанные дни Лениным были подавлены сопротивление и колебания по отношению к восстанию части ЦК партии большевиков (Каменева, Зиновьева), перестроена под лозунгом практической подготовки к восстанию работа столичных и ряда региональных партийных организаций, налажены контакты с лидерами левых группировок других партий, усилена работа в армии, мобилизована Красная гвардия, на страницах большевистской прессы развернута мощная пропагандистская кампания против правящих партий. Временного правительства, Предпарламента. Ленин учитывал, что на предстоящих II Всероссийском съезде Советов и на Учредительном собрании большевики окажутся в меньшинстве и могут быть отброшены назад с непредсказуемыми последствиями. Поэтому он спешил, по дням, по часам планируя и подготавливая восстание. С другой стороны, неверие в готовность большевиков взять власть и в особенности способность ее удержать лежало в основе политики всех буржуазных и социалистических партий. Это был крупнейший и грубейший политический просчет, определивший последующую судьбу, как их собственную, так и всей России.

Октябрьский переворот (24—25 октября) был осуществлен в Петрограде как по нотам. Власть Временного правительства пала. II Всероссийский съезд Советов своей леворадикальной частью (правая часть меньшевиков и эсеров покинула съезд), своим авторитетом освятил вооруженное выступление большевиков, передав всю власть в центре и на местах Советам. К руководству правительством пришли большевики во главе с Лениным. Великая российская революция отмерила свой очередной крупный рубеж. Но и он был не последним.