J- 3. Тоталитарный нормативизм: право как совокупность 41 приказов власти

~*° Определение права, предложенное Вышинским и одобренное Совещанием 1938 г., вошло в литературу как "нормативный" (а затем и "узконормативный") подход к праву. Однако и в предварительной, и в окончательной редакциях тезисов, а также в отредактированном варианте самого доклада Вышинского речь шла о "правилах поведе­ния", а не о "нормах". Видимо, для самого Вышинского это было опре­деленной словесной страховкой от ненужных ассоциаций с "буржу­азным нормативизмом". По существу же эти термины были для него синонимами. Так, он утверждал, что "правила поведения" — это нор­мы"². "Право, — пояснял он свое общее определение, — есть совокуп­ность правил поведения, или норм, но не только норм, но и обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью и защищаемых ею в принудительном порядке"³.

Кстати говоря, в определении советского права указание на "обычаи и правила общежития" отсутствует, хотя, возражая про­тив предложения Полянского исключить из определения права ссыл-

¹ Там же. С. 85, сноска 1.

² Там же. С. 162.

³ Там же. С. 37.

298 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

ку на "обычаи и правила общежития", сам же Вышинский говорил прямо противоположное: "С точки зрения определения проф. По­лянского, окажутся вне права, например, нормы шариатских судов, действовавших у нас десятки лет тому назад, допущенных государ­ством в известных условиях как официальные учреждения; окажет­ся вне этого определения и все так называемое обычное право"¹.

Отсутствие в одобренном Совещанием определении советского права упоминаний об "обычаях и правилах общежития" фактиче­ски означало отрицание их в качестве источников (или форм) "со­ветского социалистического права". К таковым были отнесены (и по определению советского права, и по толкованию Вышинского) лишь "правила поведения, установленные в законодательном порядке", т. е. официальные акты различных органов власти — законы, по­становления, распоряжения, приказы, инструкции и т. д.

Эти акты (и содержащиеся в них "правила поведения", "нор­мы"), "установленные в законодательном порядке", стали собирательно именоваться "законодательством" (или "действующим законодатель­ством"). Данный термин ("законодательство") стал синонимом и "дей­ствующего права" (т. н. позитивного права), и права вообще.

По своему типу "правопонимание", предложенное Вышинским и принятое Совещанием, является легистским, поскольку, — с точки зрения традиционного критерия различения и соотношения "права и закона", — в его основе лежит отождествление "права" и "зако­нодательства" ("действующего", "позитивного" права, обобщенно — "закона"). Такое отождествление прямо и откровенно признавалось и утверждалось Вышинским. "Право, — писал он, — совокупность или система правил (законов), имеющих своим назначением забо­ту о подчинении членов общества "общим условиям производства и обмена", т. е. о подчинении господствующим в данном обществе классовым интересам"².

Характеристики подхода Вышинского и его последователей как "нормативного", "нормативистского" и т. п. нельзя признать адек­ватными независимо от целей их использования. Дело прежде все­го в том, что "правило поведения" ("норма") как политико-властное установление и регулятор в определении Вышинского — это нечто совершенно иное, нежели норма социальной солидарности в соци­альном нормативизме Л. Дюги или норма долженствования в нор­мативизме Г. Кельзена.

Норма, согласно Дюги, зависит не от государства, а от факта социальной солидарности (включая и солидарность разных клас­сов) в обществе³. Правовой характер власти и законов зависит

Глава 3. Советский легизм

299

от их соответствия социальной норме (норме социальной соли­дарности).

Своя внутренняя объективная логика долженствования, вос­ходящая к "основной норме", присуща нормативизму Кельзена¹. Кстати, именно поэтому государство, согласно его нормативизму, оказывается "правовым порядком"².

Разумеется, подход Вышинского к норме, к праву как сово­купности правил поведения (или "норм"), к государству, к соотно­шению государства и права, к их функциям, назначению и т. д. абсолютно исключал нормативизм в духе Дюги или Кельзена. Для него "правовые нормы" — любые субъективные и произвольные творения политической власти, ее приказы и установления, так что у него речь, скорее, идет о потестаризме (от лат. potestas — сила, власть), чем о нормативизме.

На отличии своего подхода от нормативизма настаивал и Вы­шинский, поясняя это следующим образом: "Наше определение ничего общего не имеет с нормативистскими определениями. Нор­мативизм исходит из абсолютно неправильного представления о праве как о "социальной солидарности" (Дюги), как норме (Кель-зен), исчерпывающей содержание права, независимо от тех обще­ственных отношений, которые определяют в действительности со­держание права. Ошибка нормативистов заключается в том, что они, определяя право как совокупность норм, ограничиваются этим моментом, понимая самые нормы права как нечто замкнутое в себе, объясняемое из самих себя"³.

У Вышинского же акцент сделан именно на приказах правя­щей власти⁴. Ссылки при этом на обусловленность права способом производства и т. д. оставались пустыми словами. Главное в подхо­де Вышинского состоит в толковании права как принудительного инструмента, средства в руках власти для осуществления дикта­туры путем соответствующего регулирования поведения людей. Характеризуя право как "регулятор общественных отношений", он поясняет: "Наше определение исходит из отношений господства и подчинения, выражающихся в праве"⁵. Напомнив слова Сталина о том, что "нужна власть, как рычаг преобразования", Вышинский

¹ Там же. С. 162—163.

² Там же. С. 170.

³ См.: Дюги Л. Право социальное, право индивидуальное и преобразование государ­ства. М., 1909.

¹ См.: Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Выпуск I. ИНИОН АН СССР. М., 1987. С. 10—15, 47.

² Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Выпуск II. ИНИОН АН СССР. М., 1988. С. 116, 145, 146.

³ Вышинский А. Основные задачи науки советского социалистического права. С. 38. * H.H. Кудрявцев и RA. Лукашева справедливо отмечают, что "узконормативная теория права, которую развивал и поддерживал Вышинский", вполне соответство­вала реалиям сталинского режима, когда право рассматривалось "как команда, запрет, ограничение". — См.: Кудрявцев В.Н., Лукашева Е.А. Социалистическое правовое государство // Социалистическое правовое государство. Проблемы и су­ждения. М., 1989. С. 9. Вышинский А. Основные задачи науки советского социалистического права. С. 38.

300 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

продолжал: "Советское право и есть один из рычагов этого преоб­разования. Рычаг этого преобразования — государственная власть, а право в руках государственной власти есть, так сказать, рычаг этого рычага преобразования"¹.

Как "правила поведения", так и в целом право как регулятор носят в подходе Вышинского властно-приказной, принудительный характер. Показательно в этой связи его отношение к предложе­нию Полянского определить право как "совокупность приказов и запретов". Не возражая по существу против приказного смысла и содержания советского права, Вышинский, однако, отклоняет пред­ложение Полянского по формально-терминологическим соображе­ниям. "Нельзя, — поясняет он, — говорить, что право — совокуп­ность приказов, так как под приказом наша Конституция понимает распоряжение наркомов. По Полянскому выйдет так, что право есть совокупность наркомовских приказов..."². По сути дела же, согласно позиции Вышинского, приказами являются и другие властные акты (законы, указы, распоряжения, инструкции и т. д.).

С новых позиций (отождествление права и закона, их приказ­ной характер и т. д.) Вышинский интерпретирует и марксистское положение о буржуазном "равном праве" при социализме. Поскольку он полностью игнорирует своеобразие и специфику права (принцип формального равенства и т. д.), в его трактовке проблема буржуаз­ного права при социализме подменяется вопросом о действии в те­чение какого-то времени некоторых из старых (буржуазных) зако­нов после пролетарской революции. "Но если "сразу", на другой день после захвата пролетариатом власти, пролетариат вынужден в известной мере пользоваться старыми законами и старыми нор­мами права, ибо других нет, — писал он, — то значит ли это, что так будет и через год и через 5, 10 и 20 лет? Нет, не значит"³.

Декреты и другие акты диктатуры пролетариата — это и есть, по Вышинскому, новое "советское социалистическое право", кото­рое приходит на смену буржуазному праву.

Вышинский при этом, конечно, замалчивает (как, впрочем, и критикуемые им авторы 20—30-х годов), что в соответствии с ци­тируемыми им положениями Маркса и Ленина о буржуазном пра­ве при социализме никакого послебуржуазного (нового, пролетар­ского, социалистического и т. д.) права не может быть.

Если отбросить демагогические ухищрения Вышинского, то суть его определения права состоит в том, что право — это приказы диктаторской власти.

Навязывая всем подобное радикальное отрицание права под ширмой нового "определения права", он при этом иезуитски рассу-

I

Глава 3. Советский легизм

301

ждал: "Такой вопрос, разумеется, не решается простым голосова­нием, принятием резолюции. Но общее мнение специалистов-юри­стов нужно сформулировать. Нужно иметь то, что называется сот-munis opinio doctorum — общее мнение ученых"¹.

Искомое "единодушие" было легко достигнуто, поскольку ни­кто, естественно, не хотел неминуемо оказаться в числе "врагов народа". Отсутствие иной альтернативы как нельзя лучше демон­стрировало как раз насильственный, антиправовой характер всей той ситуации, "правила поведения" в которой выдавались за "пра­во". Есть, несомненно, внутренняя логика в том, что репрессивно-приказное "правопонимание" разрабатывалось, принималось и рас­пространялось в обстановке насилия и страха. Насилие как основ­ной признак и отличительная особенность "социалистического пра­ва" было вместе с тем условием, фундаментом и гарантом быстрого и тотального внедрения соответствующего "правопонимания" во все поры советской юридической науки.

Одобренное Совещанием 1938 г. определение права жестко предопределяло характер, цели, задачи и направления последую­щего развития не только теории права и государства, но и всех отраслевых юридических дисциплин. На базе и в рамках унифици­рованного "правопонимания" должна была быть, в соответствии с новыми политико-идеологическими установками, как бы заново построена наконец-то приведенная в 'состояние единомыслия "под­линная" марксистско-ленинская наука о государстве и праве, пол­ностью очищенная от "отвратительных последствий троцкистско-бухаринского вредительства"².

Общеобязательность новых установок неоднократно подчер­кивалась Вышинским, хотя это и так было очевидно для всех. Соот­ветствующую директиву юридической науке он, в частности, выра­зил так: "Ставя вопрос о марксистско-ленинской теории права и государства, или, как ее называют, общей теории права и государ­ства, т. е. такой теории права и государства, которая давала бы систему принципиальных положений, обязательных для направле­ния и разработки всей науки права в целом и каждой из конкрет­ных юридических дисциплин в отдельности, мы имеем в виду прин­ципы, отличающие советское право от права буржуазного"³.

Совещание 1938 г. знаменовало собой полное подчинение со­ветской юридической науки нуждам тоталитарной диктатуры и сталинской репрессивной политики. "Единственно и подлинно пе­редовая наука", включая и юридическую науку, в русле "овладе­ния большевизмом и повышения революционной бдительности"⁴

¹ Там же. С. 165.

² Там же. С. 162.

³ Там же. С. 36.

¹ Там же. С. 38.

² Там же. С. 8.

³ Там же. С. 27.

⁴ Там же. С. 3, 4.

302 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

была превращена в безропотную служанку террористической пар­тийно-политической власти и господствующей идеологии.

Особое внимание было уделено на Совещании 1938 г. безу­держному восхвалению и своеобразной юридической канонизации работ и положений Сталина, безусловной ориентации всей "науч­ной" работы в данной сфере на его установки и высказывания. Со­вещание довершило начатый еще в конце 20-х годов процесс ста-линизации доктрины применительно к задачам "правового фрон­та". Этот ориентир на сталинский этап и подход к пониманию и толкованию доктрины пронизывал собой работу всего Совещания, участники которого в своем приветствии Сталину, в частности, от­мечали: "В качестве важнейшей задачи Совещание поставило пе­ред всеми научными работниками-юристами самое глубокое и тща­тельное изучение богатейшего научного наследия Маркса—Энгель­са—Ленина, самое глубокое и тщательное изучение Ваших трудов, дающих непобедимое научное и идейное оружие для разрешения всех вопросов науки о государстве и праве"¹.

Под этим углом зрения были определены и задачи "подготов­ки многочисленных кадров советских юристов сталинской эпохи, эпохи Сталинской Конституции победившего социализма и подлин­ного демократизма"².

И надо признать, что "многочисленные кадры советских юри­стов сталинской эпохи", как говорится, "правильно поняли" уста­новки Совещания 1938 г. и активно проводили их в жизнь на всех участках "правового фронта".

Официальная позиция

Определение 1938 г. и соответствующее "правопонимание" стало на все последующие годы официальной и общеобязательной пози­цией и парадигмой для всей советской юридической науки, а все отклонения от этой "ортодоксии" считались до конца 80-х годов какой-то "ересью", отходом от канонизированного "марксистско-ленинского учения о государстве и праве".

Живучесть и господствующие позиции этого "правопонимания" в советской юридической науке обусловлены, в конечном счете, боль­шой внутренней адекватностью этого подхода к "праву" социаль­но-исторической ситуации отсутствия какого-либо действительно­го права в условиях победившего социализма, всестороннего и пол­ного утверждения социалистического тоталитаризма, монополиза­ции всей власти в руках одной бессменно правящей партии. Имен­но с помощью такого "правопонимания" легче и удобнее всего мож­но выдавать за "право" приказные, партийно-политические и идео-

Глава 3. Советский легизм

303

¹ Там же. С. 4.

² Там же. С. 3.

логические установки, "нормы" и "правила" коммунистической дик­татуры, которая под вывеской "административно-командной сис­темы" (а это лишь несколько от времени вылинявшая и ослабев-¹ шая, внешне отчасти измененная и подновленная, словесно обще­народная, но по существу та же самая диктатура пролетариата) дожила до начала 90-х годов. •

Ко времени Совещания 1938 г. было ясно, во всяком случае идеологам "правового фронта", что утвердившийся реальный со­циализм несовместим ни с доктринально обещанным "буржуазным правом" при социализме, ни с каким-либо другим (не классово-партийным, не диктаторским) правом: место права могло быть за­нято только неправовым законодательством.

Для интерпретации же этого приказного, антиправового зако­нодательства в виде "качественно нового" права пролетарского (а потом и общенародного) "государства" наиболее подходящей была легистская концепция правопонимания, автоматически считающая всякий закон (и любое законодательство) правом. Внешняя "юри-дичность", формальная "определенность", "нормативность" и т. д. здесь легко и беспроблемно сочетаются с внутренним произволом и противоправностью соответствующих "нормативных актов" и "норм". К тому же эта концепция (в силу своей внутренней бессодержа­тельности) легко может быть подогнана под потребности любой док­трины и практики.

Так, для приспособления к марксизму-ленинизму обычных легистских определений права как совокупности норм (правил по­ведения) оказалось достаточным добавить лишь слова (ничего по существу не меняющие и ни к чему фактически не обязывающие) о том, что эти нормы (правила поведения) выражают волю господ­ствующего класса. В дальнейшем (в порядке, так сказать, "крити­ки" Вышинского и "усовершенствования" его определения) к базо­вому легистскому определению права были добавлены и некоторые другие характеристики из доктринальной трактовки права (об обу­словленности права материальными отношениями, о сочетании при социализме принуждения и убеждения, о воспитательной роли со­ветского права и т. д.).

Но подобные идеологические добавления не меняют сути де­ла — легистского оправдания в качестве права всего того, что при­кажут официальные власти.

Предшествующие Совещанию 1938 г. концепции правопонима­ния (20-х — первой половины 30-х годов) были более серьезно ори­ентированы на исходные доктринальные представления о судьбах права и государства после пролетарской революции. Кроме того, на всех этих концепциях так или иначе сказался опыт нэпа и действо­вавшего тогда настоящего (буржуазного) права.

Уже в силу такой их связанности и отягощенности прежними представлениями и реалиями ни одна из предшествующих концеп-

304 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

ций не годилась для роли "единственно верной" правовой теории в новых неправовых условиях. К тому же каждая из этих концепций в обстановке относительного "плюрализма" подходов к праву до Совещания 1938 г. была в ходе взаимной критики и резких обвине­ний достаточно дискредитирована и не могла претендовать на ка­кие-то монопольные позиции в юридической науке.

Разумеется, и до Совещания 1938 г. в юридической литерату­ре в том или ином варианте развивалось легистское представление о советском праве как совокупности норм, изданных и поддержи­ваемых государством. В контексте многих других трактовок права в 20-х — начале 30-х годов такое понимание права было охаракте­ризовано как буржуазно-нормативистское и не получило сколько-нибудь заметного влияния и распространения.

После же Совещания 1938 г. легистский подход к праву, ут­вержденный в противовес всем прежним подходам как враждеб­ным и антимарксистским, получил статус и монопольные позиции официальной правовой доктрины — подлинного "марксистско-ле­нинского учения о праве".

Такой насильственный монополизм в науке означал лишение ее самостоятельного, объективно-исследовательского, познаватель­ного, собственно научного статуса, превращение ее в служанку то­талитарной власти, в послушного и безоговорочного апологета ан­типравового законодательства и неправовой практики.

Приказное "правопонимание", одобренное "с подачи" Вышин­ского Совещанием 1938 г., полностью и без всякого исключения гос­подствовало в советской литературе вплоть до второй половины 50-х годов, когда после критики "культа личности Сталина" на XX съезде КПСС появилась хотя бы минимальная возможность выска­зать какую-либо иную точку зрения по проблематике понятия и определения права.

И в общетеоретических работах, и в области отраслевых юри­дических дисциплин почти дословно повторялась (в той или иной редакции) дефиниция Вышинского, воспроизводились все основ­ные положения соответствующих подходов к праву и государству¹.

Этот тип понимания, определения и трактовки "права" по су­ществу сохранился и в последующие годы, когда с начала 60-х го­дов по аналогии с "советским социалистическим общенародным го­сударством" стали говорить о "советском социалистическом обще-

¹ См., например: Советское государственное право. М., 1938; Голунский С.А., Стро-гович М.С. Теория государства и права. М., 1940; Денисов А.И. Теория государства и права. М., 1948; Аржанов М.А. Теория государства и права. М., 1948; Он же. Государство и право в их соотношении. М., 1960; Вышинский АЛ. Вопросы теории государства и права. М., 1949; Теория государства и права. М., 1949; Александров Н.Г. Сущность права (К вопросу о сущности исторических типов права). М., 1950; Он же. Законность и правоотношения в советском обществе. М., 1955; Теория государства и права. М., 1955; и др.

Глава 3. Советский легизм

305

народном праве". На XXII съезде КПСС в 1962 г. утверждалось, что на современном этапе, когда социализм победил не только пол­ностью, но и окончательно, когда советское общество вступило в период строительства коммунизма, диктатура пролетариата в СССР с точки зрения внутреннего развития перестала быть необходимой. Социалистическое государство, которое возникло как государство диктатуры пролетариата, на современном этапе, говорилось в ре­шении съезда, превратилось в "общенародное государство"¹.

Но положения о переходе от государства и права диктатуры пролетариата к общенародному государству и праву носили по су­ществу декларативный и пропагандистский характер, поскольку некоторые изменения в политическом режиме, законодательстве, хозяйственной, духовной жизни страны и в целом мероприятия по "преодолению последствий культа личности Сталина" фактически не затронули социальные и экономические характеристики обще­ства, фундаментальные принципы, функции и структуры диктату­ры пролетариата и его репрессивно-приказной регулятивной сис­темы. И в условиях декларированного перехода к "общенародному государству и праву" в советской юридической науке, за очень ред­ким исключением, продолжали господствовать слегка словесно мо­дернизированные, но по существу прежние представления о праве вообще и советском социалистическом праве как совокупности (или системе) правил поведения (норм), установленных государством и обеспеченных его принуждением².

По существу отстаивая "правопонимание", сфабрикованное в 1938 г., и лишь словесно открещиваясь от некоторых его одиозных моментов, приверженцы этого официального подхода к праву — Н.Г. Александров и др. — изображали себя как единственных и истинных борцов за право и законность, а всех остальных обвиняли в пропаганде "нигилистического отношения к нормам права под флагом борьбы с "нормативизмом"³.

На самом же деле образцы практической реализации идей и представлений этого направления о "законности", о "праве", его "нормативности", "четкости", "формальной определенности", "ин-ституциональности" и т. д. в наиболее полном, адекватном, аутен­тичном и классическом виде представлены практикой массовых реп-

¹ См.: XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Ч. Ш. М., 1963. С. 303.

² См., например: Теория государства и права. Основы марксистско-ленинского уче­ния о государстве и праве. М., 1962; Общая теория советского права. М., 1966; Осно­вы теории государства и права. М., 1969; Недбайло П.Е. Введение в общую теорию государства и права. Киев, 1971; Теория государства и права. М., 1968 (II изд. — 1974); Марксистско-ленинская общая теория государства и права. Основные инсти­туты и понятия. М., 1970; Марксистско-ленинская общая теория государства и пра­ва. Социалистическое право. М., 1973; Теория государства и права. Л., 1982; Теория государства и права. М., 1983; Основы теории государства и права. М., 1988; и др. ³ Александров Н.Г. Сущность права (К вопросу о сущности исторических типов права). С. 53.

306 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

рессий и беззаконий, неслыханного бесправия и произвола 30-х — начала 50-х годов. А ведь это было время безраздельного господ­ства именно этого тоталитарного "нормативизма" и антиправового легизма.

Весьма показательно, что и после разоблачения "культа лич­ности Сталина" в научной и учебной литературе 60—80-х годов прежние концептуальные представления не просто развивались и тиражировались в благоприятном режиме официальной идеологии, но и агрессивно отстаивались и пропагандировались в качестве "без­условно, правильной"¹ трактовки советского социалистического пра­ва. В этом же духе Иоффе и Шаргородский в начале 60-х годов откровенно признавали, что их понимание и определение права "основано на тех же посылках, что и общее определение понятия права, данное в 1938 году" ².

И это не было позицией отдельных авторов, это было офици­альное кредо советской юридической науки того времени. Для реа­билитации тоталитарного "правопонимания" 1938 г. и дальнейшего его использования (но без "ошибок" Вышинского) в качестве офи­циальной позиции советской юридической науки Совещание 1938 г. стали изображать как важную и плодотворную веху в развитии марксистско-ленинского учения о государстве и праве, несколько, правда, омраченную обстановкой культа личности Сталина и не­которыми теоретическими и методологическими "ошибками" Вы­шинского.

Типична и характерна в этой связи положительная оценка Совещания 1938 г. в многотомном труде по марксистско-ленинской общей теории государства и права, подготовленном ведущими ав­торами того времени и призванном, так сказать, обобщить опыт и наметить пути в дальнейшем развитии не только советской, но и всей социалистической юридической науки. "Одним из событий в жизни советской правовой науки, — отмечали авторы первой кни-ти этого издания, — явилось Всесоюзное совещание по вопросам науки советского права и государства, состоявшееся в 1938 году. По своему замыслу совещание было призвано подвести итог идеологи­ческой борьбы, которую пришлось выдержать представителям мар­ксистско-ленинской государственно-правовой мысли со всеми теми, кто пытался исказить марксистско-ленинское учение о государстве и праве"³.

По такой оценке получается, что Вышинский и его сторонники как "представители марксистско-ленинской государственно-право­вой мысли" выдержали и выиграли "идеологическую борьбу" про-

Глава 3. Советский легизм

307

¹ Александров Н.Г. Право и законность в период развернутого строительства ком­мунизма. М, 1961. С. 204.

² Иоффе О.С., Шаргородский М.Д. Вопросы теории права. М., 1961. С. 59.

³ Марксистско-ленинская общая теория государства и права. Основные институты и понятия. М., 1970. С. 173.

тив таких "исказителей" подлинного "марксистско-ленинского уче­ния о государстве и праве", как казненные ко времени Совещания 1938 г. Пашуканис и Крыленко или давно умершие Рейснер, Стуч-ка и др. Так ведь то же самое говорили Вышинский и другие участ­ники Совещания 1938 г.

Обходя эти неприятные моменты, авторы названного курса продолжают: "К несомненным достижениям совещания следует отнести прежде всего то, что оно отвергло вульгарно-материали­стический подход к пониманию государства и права вообще, Совет­ского государства и права в частности. Было отвергнуто понимание советского права как отмирающего буржуазного права. Совещание подчеркнуло значение нормативной стороны советского социали­стического права. Все это, несомненно, было призвано обеспечить проведение в жизнь принципа социалистической законности, абсо­лютно необходимого для социалистического строительства"¹.

То, что здесь анонимно названо "вульгарно-материалистиче­ским подходом", на самом деле, судя по концепциям Стучки, Пашу-каниса, Разумовского и ряда других ведущих советских авторов 20-х и начала 30-х годов, было во многом лишь воспроизведением и толкованием в духе тогдашней коммунистической идеологии и со­циалистической практики соответствующих положений из трудов Маркса, Энгельса и Ленина, руководящих решений правящей боль­шевистской партии. Во всяком случае учение марксизма-лениниз­ма о государстве и праве в трактовке этих юристов 20-х годов было ближе к соответствующим первоисточникам, нежели в толковании Вышинского и его последователей. Авторы же цитируемого курса пытаются потребности господствующей идеологии и практики во все новой и новой версии "подлинного марксизма-ленинизма" за­вуалировать, как это делал и Вышинский, поисками "козлов отпу­щения" и обвинениями предшественников в "извращении", "иска­жении" и т. д.

Даже об "отмирающем буржуазном праве" в приведенной из курса цитате говорится так, будто данное представление о судьбе права после пролетарской революции восходит не к Марксу и Ле­нину, а к Пашуканису.

Упомянутая авторами курса "нормативная сторона советско­го социалистического права", подчеркнутая и тем самым как бы сохраненная для жизни Вышинским, стала не просто одним из рас­хожих реабилитирующих аргументов в пользу Совещания 1938 г., но и вообще каким-то мистическим, во всяком случае явно ирра­циональным символом для всех поколений приверженцев этого тоталитарно-легистского "правопонимания". Они узнают и при­знают друг друга по "нормативности права", хотя все это — лишь слова пароля на "правовом фронте", к тому же неверно понятые и

¹ Там же.

Глава 3. Советский легизм

309

не к месту используемые, поскольку их позиция в принципе исклю­чает как сколько-нибудь теоретически последовательную концеп­цию нормативности, так и признание какого-нибудь объективного критерия отличия правовой нормы от явного произвола в форме закона или иного официально-властного установления, априорно являющегося для них "нормативно-правовым" актом.

Сторонники этого официального подхода были настолько за­няты защитой "нормативности права", которой, правда, никто не угрожал, что им просто некогда было объяснить непосвященным тайну родства столь восхваляемого ими "правопонимания" со сталинской тиранией и произволом в последующие десятилетия. Не случайно же именно это "правопонимание" получило официаль­ное признание антиправовой тоталитарной системы и более полу­века монопольно господствовало во всей социалистической юрис­пруденции.

Ясно, что "нормативность социалистического права" была лишь иносказанием — одним из необходимых для тоталитаризма юри­дических мифов, с помощью которого бесправие изображалось как торжество "права высшего типа", положения насильственно-при­казного, антиправового законодательства — как нормы права, без­законие — как социалистическая законность и т. д. Только поэтому данное "правопонимание" и пользовалось официально-властной

поддержкой.

Критика "ошибок" Вышинского и "недостатков" его определе­ния права в названном курсе и в других работах данного направле­ния носила во многом декларативный характер, поскольку велась с позиций защиты основных положений Совещания 1938 г. и завуа­лированного смысла "нормативности советского права", "норматив­ной специфики права"¹, под которой и Вышинский, и все сторонни­ки этого подхода имеют в виду насильственно-приказной харак­тер права.

В духе приспособления определения права Вышинского под свое время авторы курса, в частности, отмечали: "Подчеркивание нормативной специфики права — верное само по себе — сопровож­далось игнорированием тех аспектов права и правового регулиро­вания, которые связаны прежде всего с общественными отноше­ниями"². Это очень странное сетование: с одной стороны, в Трою со всякого рода хитростями и уловками протаскивают бутафорного коня, а с другой стороны, как бы сожалеют, что он не живой. Одно исключает другое: или вы действительно хотите общественно обу­словленного и определенного права, тогда не выдавайте за право насильственно-приказные веления ("нормы", "нормативные акты") тоталитарной власти, полностью ликвидировавшей всякую незави-

¹ Там же. С. 174.

² Там же.

симость и самодеятельность общества, или для вас право — это лишь принудительные предписания официальных представителей -тоталитарной системы, тогда при чем тут апелляции к "обществу", которое при тоталитаризме (и, кстати говоря, для тоталитарного "правопонимания") лишено всякого, в том числе и правообразую-щего, значения.

В курсе перечисляются и другие "недостатки" определения Вышинского: "нечеткость методологических позиций и недостаточ­но последовательный материалистический подход к истолкованию права", "отсутствие указаний на материальную обусловленность права", указание лишь на принуждение в качестве средства "обес­печения правовых предписаний", тогда как применительно к со­циалистическому праву, "выражающему волю сознательных тру­жеников общества", это "соблюдение правовых предписаний обес­печивается прежде всего высокосознательным отношением боль­шинства граждан к исполнению всех предписаний и большой орга­низаторской, воспитательной работой партии и государства"¹.

Это сочетание принуждения с убеждением при социалистиче­ском тоталитаризме народ, прошедший "воспитательную" акаде­мию "большого террора" и прочих репрессий, с меткой иронией окрестил "принудительно-добровольным порядком". Тоталитар­ное же "правопонимание" (и у Вышинского, и у его последовате­лей) стремится изобразить дело так, будто принуждение (с "добро­вольностью" или без нее) связано лишь с обеспечением и испол­нением права, а не с самим содержанием и сутью их насильствен­но-приказного варианта "права", "правовых предписаний", "пра­вовых норм" и т. д. Право подразумевает, конечно, соответствую­щие санкции, но сами по себе санкции еще не свидетельствуют о наличии права и правовой нормативности. При отсутствии же пра­ва не может быть и правовых санкций, вместо которых в ситуации бесправия действуют произвол и насилие.

В многочисленных других работах 70—80-х годов по существу лишь воспроизводились (в той или иной вариации) те же самые подходы и оценки, что и в названном фундаментальном курсе.

Особо много усилий было приложено (и до и после названного курса), чтобы как-то развести в разные стороны определение 1938 г. и его одиозного автора. "Впервые в советской юридической науке, — писал Л.С. Явич, — нормативный характер права был подчеркнут отнюдь не Вышинским, а Н.В. Крыленко в связи с критикой кон­цепции Е. Пашуканиса, сводившего право к общественным отноше­ниям. Иное дело, что в интерпретации Вышинского нормативность права неоправданно формализировалась, что ей придавался волюн­таристский оттенок, а сами юридические нормы были действитель-

¹ См. там же. С. 173—175.

310 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

но сведены только к государственным велениям, приказам, испол­нение которых обеспечивается якобы лишь одним принуждением"¹.

В другой публикации 60-х годов авторство в отношении "нор­мативности социалистического права" приписывалось уже не Крыленко, а самим "классикам марксизма-ленинизма"². В духе "существенного усовершенствования" определения Вышинского авторы этой статьи (Д.А. Керимов, П.Е. Недбайло, И.С. Само-щенко, Л.С. Явич), в частности, писали, что "классики марксиз­ма-ленинизма, помимо всего прочего, непрестанно подчеркива­ли нормативность социалистического права, связывая его поня­тие с тем, что оно играет роль "масштаба" поведения, регулято­ра общественных отношений"³.

Между тем на уровне простого факта известно, что "классики марксизма-ленинизма" вообще не говорили ни о "социалистическом праве", ни тем более о "нормативности социалистического права".

Также и А.Ф. Шебанов, защищая "утвердившееся в советской юридической науке понятие права как системы норм (правил пове­дения)", т. е. определение права 1938 г., писал: "Положение о нор­мативном характере права иногда приписывают Вышинскому на том основании, что оно было высказано в его докладе на совещании юристов в 1938 г. Однако в действительности это положение было результатом коллективного творчества ученых Института права АН СССР, о чем заявлял и сам Вышинский"⁴.

Непреходящее значение "нормативно-классового понимания права"⁵ образца 1938 г. отмечается и в книге времен перестройки. Правда, цитируемому автору в определении Вышинского нравится не все. "В советской литературе, — пишет он, — подвергалась кри­тике наиболее серьезная ошибка, допущенная в сформулирован­ном в 1938 г. А.Я. Вышинским определении советского права, состо­явшая в том, что в нем игнорировалась воспитательная роль социа­листического права, которое сводилось к мерам принуждения, по­стулировалось, что его применение "обеспечивается всей принуди­тельной силой социалистического государства"⁶.

"Советская литература", которая здесь имеется в виду, конеч­но, "критиковала" определение Вышинского в весьма щадящем режиме, памятуя о суке, на котором сидит.

¹ Явич Л.С. Об определении социалистического права // Правоведение, 1963, № 4. С. 109.

² Керимов Д.А., Недбайло U.E., Самогонка И.О., Явич Л.С. К вопросу об определе­нии понятия социалистического права (по поводу статьи Я.Ф. Миколенко "Право и формы его проявления") // Правоведение, 1966, № 2. С. 18.

³ Там же. С. 17, 18.

⁴ Шебанов А.Ф. Проблемы теории социалистического права и идеологическая борь-ба//Проблемы государства и права. Выпуск 12. М., 1976. С. 4, 5.

⁵ Нормы советского права. Проблемы теории. Саратов, 1987. С. 16.

⁶ Там же. С. 32—33.

Глава 4. В поисках новых подходов к праву

311

Но была и другая юридическая литература с совершенно дру­гими оценками и Совещания 1938 г., и позиции Вышинского, и по­следующего развития "официального" правопонимания его сторон­никами и последователями.