Логическая супервентность и редуктивное объяснение 3 страница

Опираясь на эту модель, мы можем артикулировать отношения между логической необходимостью, концептуальной истиной и представимостью. Начнем с логической необходимости: это и есть необходимость в объясненном выше смысле. Утверждение логически необходимо, если и только если оно истинно во всех логически возможных мирах. Конечно, у нас есть две разновидности логической необходимости утверждений, зависящие от того, оцениваем ли мы истинность в возможном мире сообразно их первичным или вторичным интенсионалам. Мы могли бы назвать их соответственно необходимостью-1   и необходимостью-2.  

Этот анализ эксплицирует логическую необходимость и возможность того или иного утверждения   в терминах (а) логической возможности миров   и (Ь) интенсионалов, определяемых терминами из этого утверждения. Интенсионалы я уже обсуждал. Что же касается понятия логически возможного мира, то оно относится к числу изначальных понятий: как и прежде, мы можем интуитивно представлять логически возможный мир как мир, который мог бы быть создан Богом (оставляя в стороне вопросы о самом Боге). Я не буду касаться болезненного вопроса об онтологическом статусе этих миров, но просто приму их как отправную точку, в качестве инструмента, так же как можно принять за отправную точку математику[47]. Если же говорить об объеме   этого класса, то наиболее важным является то, что всякий представимый мир оказывается логически возможным — в самое ближайшее время мы более подробно обсудим это обстоятельство.

Что же касается концептуальной истины, то если мы отождествим значение с интенсионалом (первичным или вторичным), то будет несложно установить связь между истинностью по значению и логической необходимостью. Если утверждение логически необходимо, его истинность будет автоматическим побочным продуктом интенсионалов его терминов (и композиционной структуры данного утверждения). Нам не нужно будет отводить какую‑либо дополнительную роль миру, так как интересующие нас интенсионалы будут удовлетворяться в любом возможном мире. Аналогичным образом, если некое утверждение истинно вследствие его интенсионалов, оно будет истинным в любом возможном мире.

Как и прежде, можно говорить о двух разновидностях концептуальной истины — в зависимости от того, отождествляем ли мы «значения» с первичными или вторичными интенсионалами, — параллельных двум разновидностям необходимой истины. Пока мы принимаем параллельные решения в двух этих случаях, положение концептуально истинно, если и только если оно необходимо истинно. «Вода есть водянистая материя» есть концептуально истинное и необходимо истинное утверждение в первом смысле; а «вода есть H₂0» — во втором. Только первая разновидность концептуальной истины будет, как правило, достижима априори. Вторая разновидность будет включать множество апостериорных истин, так как вторичный интенсионал зависит от того, каким окажется актуальный мир.

(Я не утверждаю, что значения могут корректно мыслиться только   через интенсионалы. Значение — многогранное понятие, и некоторые из его граней могут несовершенно отображаться интенсионалами;

поэтому не все согласились бы отождествить их, по крайней мере в некоторых случаях[48]. Скорее отождествление значения и интенсионала должно рассматриваться здесь в качестве своего рода условного соглашения: если мы отождествляем их, мы можем извлечь из этого отождествления самые разные полезные следствия. Не так уж много зависит от использования слова «значение». В любом случае истинность по интенсионалу — единственный вид истинности по значению, который мне понадобится.)

При должной осмотрительности мы можем также установить связь между логической возможностью утверждений и их представимостью.   Можно сказать, что утверждение представимо (или представимо в качестве истинного), если оно истинно в каком‑либо представимом мире. Нельзя смешивать этот смысл с другими смыслами «представимого». К примеру, в одном из смыслов утверждение представимо, если, насколько нам известно, оно истинно или если мы не знаем о его невозможности. Если говорить в этом смысле о гипотезе Гольдбаха, то представимым будет как она, так и ее отрицание. Но ложный элемент этой пары не будет считаться представимым в том смысле, который я использую, так как нет представимого мира, в котором он является истинным (он ложен в любом мире).

Согласно этому взгляду на представимость, представимость утверждения предполагает две вещи: во — первых, представимость соответствующего мира и, во — вторых, истинность данного утверждения в этом мире[49]. Это значит, что, высказывая суждения о представимости, надо удостовериться в корректном описании представляемого мира, надлежащим образом оценив истинность утверждения в данном мире. На первый взгляд могло бы показаться, что ложность гипотезы Гольдбаха представима через представление мира, где математики объявляют ее таковой; но если эта гипотеза на деле истинна, то мы неверно описываем   этот мир; на деле это мир, где данная гипотеза верна, но какие‑то математики ошибаются.

На практике для вынесения суждения о представимости нужно лишь рассмотреть представимую ситуацию —   небольшую часть мира, — а затем удостовериться в ее корректном описании. Если имеется представимая ситуация, в которой утверждение оказывается истинным, то, разумеется, будет иметься и представимый мир, в котором оно окажется истинным. Так что этот метод будет давать осмысленные результаты, не напрягая при этом наши когнитивные ресурсы необходимостью представления целого мира!

Иногда утверждается, что такие примеры, как «вода есть Н₂0», показывают, что из представимости не следует возможность, но, на мой взгляд, вопрос этот не столь однозначен. В действительности есть две разновидности представимости, которые мы могли бы назвать представимостью-1   и представимостью-2   в зависимости от того, оцениваем ли мы какое‑то утверждение в представимом мире сообразно первичным или сообразно вторичным интенсионалам входящих в него терминов. Утверждение «вода есть XYZ» представимо-1, так как представим мир, в котором оно (оцениваемое сообразно первичным интенсионалам) будет истинным, но не представимо-2, поскольку нельзя представить мир, в котором данное утверждение (оцениваемое сообразно вторичным интенсионалам) будет истинным. Два этих вида представимости в точности отражают два упомянутых выше вида логической возможности.

Представимость утверждения зачастую отождествляется с представимостью-1 (в этом смысле представимо, что «вода есть XYZ»), поскольку представимость такого рода достижима априори. Возможность   же утверждения чаще всего отождествляется с возможностью-2 (в этом смысле невозможно, что «вода есть XYZ»). При таком   рассмотрении из представимости не следует возможность. Но это не меняет того, что представимость-1 влечет возможность-1, а представимость-2 — возможность-2. Надо просто быть осмотрительным и не говорить о представимости-1, когда речь идет о возможности-2. Иными словами, надо быть осмотрительным и не давать описание представляемого мира (скажем, мира XYZ) через первичные интенсионалы, когда лучше было бы делать это через вторичные[50].

Из всего этого следует, что часто упоминаемое различение «логической» и «метафизической» возможности, восходящее к крипке — анским примерам, — в соответствии с которым считается логически, но не метафизически возможным, что вода есть XYZ, — это различие не на уровне миров  , а в лучшем случае на уровне утверждений.   В этом смысле утверждение «логически возможно», если оно истинно в каком‑то мире при его оценке сообразно первичным интенсионалам; и оно «метафизически возможно», если оно истинно в каком‑то мире при его оценке сообразно вторичным интенсионалам. Само пространство миров в обоих случаях одинаково[51].

Важнее всего то, что ни один из рассмотренных выше случаев не дает оснований полагать, что какие‑либо из представимых миров   невозможны. Любая обеспокоенность относительно провала между представимостью и возможностью касается лишь утверждений, а не миров: либо мы используем какое‑то утверждение для некорректного описания представимого мира (как в крипкеанском случае и во втором гольдбаховском случае), либо мы утверждаем, что оно представимо, вообще не представляя мир (как в первом гольдбаховском случае). Кажется поэтому, что нет основания отрицать, что из представимости мира следует его возможность. В дальнейшем я буду исходить из этого тезиса о логической возможности; любая вариация возможности, когда из представимости не будет следовать возможность, будет, таким образом, более узким классом. Кто‑то мог бы счесть, что существует более узкая разновидность «метафизически возможных миров», но основания верить в наличие подобного класса должны были бы быть совершенно независимыми от стандартных оснований, рассмотренных мной. В любом случае при рассмотрении вопросов, связанных с объяснением, на первый план выходит именно логическая возможность. (Более сильная «метафизическая» модальность могла бы в лучшем случае понадобиться при обсуждении онтологии, материализма и т. п. Я буду говорить о ней в надлежащем месте в главе 4.)

Имплицирование в обратном направлении, от логической возможности к представимости, не столь очевидно, так как ограниченность нашей познавательной способности допускает такие возможные ситуации, которые мы не сможем представить, возможно, из‑за их громадной сложности. Однако если мы истолкуем представимость как представимость — впринципе — быть может, как представимость высшим существом, — то кажется правдоподобным, что из логической возможности мира следует представимость этого мира, и поэтому из логической возможности утверждения следует представимость этого утверждения (в надлежащем смысле). В любом случае меня будет больше интересовать другая импликация.

Если утверждение логически возможно или необходимо в соответствии с его первичным интенсионалом, данная возможность или необходимость познаваемы априори, по крайней мере в принципе. Модальность не является эпистемически недосягаемой: возможность какого‑либо утверждения есть функция входящих в него интенсионалов и пространства возможных миров. И то, и другое в принципе эпистемически досягаемо, и ни то, ни другое не является в данном случае зависимым от апостериорных фактов. Так что возможность-1 и представимость-1 можно изучать, не вставая с кресла. А вот возможность-2 и представимость-2 во многих случаях будут досягаемы только апостериори, так как в определении вторичных интенсионалов могут играть роль факты, касающиеся внешнего мира.

Класс необходимых-1 истин точно соответствует классу априорных истин. Если какое‑то утверждение априори истинно, то оно истинно вне зависимости от того, каким оказывается актуальный мир; то есть оно истинно во всех мирах, рассматриваемых в качестве актуального, и поэтому необходимо-1. И наоборот: если утверждение необходимо-1, то оно будет истинным вне зависимости от того, каким оказывается актуальный мир, и поэтому оно будет истинным априори. В большинстве подобных случаев истинность такого утверждения будет познаваться априори; исключениями могут быть некоторые математические утверждения, истинность которых мы не можем определить, а также утверждения, слишком сложные для того, чтобы мы могли постичь их. Даже в этих случаях кажется, что мы вправе сказать, что они познаваемы априори хотя бы в принципе, хотя они и выходят за пределы нашей ограниченной познавательной способности. (Я вернусь к этому вопросу, когда он окажется востребован в дальнейшем.)

В зависимости от того, используем ли мы первичную или вторичную и логическая супервентность разновидность логической необходимости, мы получаем немного разные понятия логической супервентности. Если бы с «жижей» был связан как первичный, так и вторичный интенсионал, то жижеобразность могла бы быть логически супервентна на физических свойствах в соответствии либо с первичным, либо с вторичным интенсионалом «жижи». Супервентность по вторичному интенсионалу — то есть супервентность с апостериорной необходимостью как релевантной модальностью — соответствует тому, что некоторые называют «метафизической супервентностью», но мы уже видели, что ее можно трактовать как вариант логической супервентности.

(В действительности существует только один вид логической супервентности свойств  , так же как существует только один вид логической необходимости пропозиций.   Но мы видели, что термины или понятия наделе определяют два свойства, одно — через первичный интенсионал («водянистая материя»), другое — через вторичный («Н₂0»). Поэтому по отношению к данному понятию («вода») можно говорить о двух способах возможной супервентности свойств, связанных с этим понятием. Иногда я буду нестрого говорить о первичных и вторичных интенсионалах, связанных со свойством, и о двух способах возможной супервентности свойства.)

Я рассмотрю как первичный, так и вторичный варианты логической супервентности в конкретных случаях, но первый вариант будет более важным. Первичные интенсионалы оказываются более важными, чем вторичные, особенно когда речь идет об объяснении. Как отмечалось выше, в начале исследования мы можем работать только с первичным интенсионалом, и именно этот интенсионал определяет, удовлетворительным ли оказалось объяснение. К примеру, для объяснения воды мы должны объяснить ее прозрачность, текучесть и т. п. Вторичный интенсионал («Н₂0») не фигурирует здесь вплоть до завершения объяснения и поэтому сам по себе не устанавливает критерия успешности объяснения. Именно логическая супервентность сообразно первичному интенсионалу определяет, является ли возможным редуктивное объяснение. И при отсутствии оговорок, указывающих, что речь идет о другом, я буду, как правило, говорить о логической супервентности сообразно первичному интенсионалу.

Если выбрать какую‑либо разновидность интенсионала — скажем, первичный интенсионал — и держаться ее, то мы сможем убедиться в эквивалентности разных вариантов формулы логической супервентности. Согласно дефиниции, данной в начале этой главы, В — свойства логически супервентны на A — свойствах, если в любой логически возможной ситуации У, A — неотличимой от актуальной ситуации X, все В — факты, истинные относительно X, истинны относительно Y.   Или, проще, В — свойства логически супервентны на A — свойствах, если в любой актуальной ситуации X A — ф  акты относительно X влекут   В — факты относительно X (где «Р влечет Q» понимается как «логически невозможно, что Р и не — Q»).

В применении к глобальной супервентности это означает, что В — свойства логически супервентны на A — фактах, если В — факты относительно актуального мира извлекаются из A — фактов. Аналогичным образом В — свойства логически супервентны на A — свойствах, если нельзя представить мир с теми же A — свойствами, что и наш, но с иными В — свойствами. Мы можем также сказать, что логическая супервентность имеет место, если при наличии всей совокупности A — фактов А*   и любого В — факта В   о нашем мире W «A*(W) B(W)»   истинно в силу значений A — терминов и В — терминов (где под значениями понимаются интенсионалы).

Наконец, если В — свойства логически супервентны на А — свойствах сообразно первичным интенсионалам, то импликация от А — фактов к В — фактам будет иметь априорный характер. Поэтому если кто‑то знает все A — факты о какой‑то актуальной ситуации, то он в принципе может удостовериться в В — фактах лишь на основании A — фактов, если он обладает В — понятиями, о которых идет речь. На практике такой вывод может оказаться трудным или невозможным из‑за сложности рассматриваемых ситуаций, но он по крайней мере возможен в принципе. Что касается логической супервентности сообразно вторичным   интенсионалам, то в В — фактах о какой‑то ситуации тоже можно в принципе удостовериться на основании A — фактов, но только апостериори. A — факты должны дополняться контингентными фактами об актуальном мире, поскольку такие факты будут участвовать в формировании соответствующих В — интенсионалов.

Таким образом, существует по меньшей мере три пути, следуя которым можно установить логическую супервентность; они связаны с представимостью, эпистемологией и анализом. Чтобы установить, что В — свойства логически супервентны на A — свойствах, мы можем: (1) попытаться доказать, что реализация A — свойств непредставима без реализации В — свойств; (2) попытаться доказать, что тот, кто располагает A — фактами, мог бы узнать В — факты (по крайней мере в случаях супервентности сообразно первичным интенсионалам) или (3) проанализировать интенсионалы В — свойств с детализацией, достаточной для того, чтобы стало ясно, что В — утверждения вытекают из А — утверждений в силу одних лишь этих интенсионалов. Это работает и в плане установления отсутствия логической супервентности. Доказывая главные тезисы, связанные с логической супервентностью, я воспользуюсь всеми этими тремя методами.

Рассуждения об эквивалентности различных формулировок логической супервентности могли убедить не всех, и поэтому, обосновывая важные выводы, связанные с логической супервентностью, я буду выдвигать несколько вариантов аргументов, используя каждую из этих формулировок. Подобные действия позволят нам убедиться в силе этих аргументов и несущественности тонких различий разных понятий супервентности.

 

5. Почти все логически супервентно на физическом*

 

В следующей главе я буду доказывать, что сознательный опыт не является чем‑то логически супервентным на физическом и поэтому не может быть редуктивно объяснен. На это нередко отвечают, что сознательный опыт не одинок в этом и что самые разные свойства не являются логически супервентными на физическом. Такие разные свойства, как стольность, жизнь и экономическое процветание, не находятся, как полагают, в логическом   отношении к фактам об атомах, электромагнитных полях и т. п. И разве можно сомневаться, что подобные высокоуровневые факты не могли бы логически извлекаться из микрофизических фактов?

Думаю, что при тщательном анализе нетрудно увидеть, что это не так и что эти высокоуровневые факты (глобально) логически супервентны на физическом — в той мере, в какой они вообще факты[52]. Сознательный опыт почти уникален в плане отсутствия логической супервентности. Отношение между сознанием и физическими фактами — иного рода, чем обычное отношение между высокоуровневыми и низкоуровневыми фактами.

Выявить логическую супервентность большинства свойств на физических свойствах можно по — разному. Здесь я буду говорить только о свойствах, характеризующих естественные феномены   — то есть о контингентных аспектах мира, которые нуждаются в объяснении. Свойство быть ангелом могло бы и не быть логически супервентным на физическом, но у нас нет оснований верить в ангелов, так что отсутствие этой супервентности не должно беспокоить нас. Я также не буду обсуждать факты, касающиеся таких абстрактных сущностей, какими являются математические объекты и пропозиции, так как они заслуживают отдельного рассмотрения[53].

Следует отметить, что, утверждая супервентность большинства высокоуровневых свойств на физическом, я не хочу сказать, что высокоуровневые факты и законы следуют из микрофизических законов   или даже из микрофизических законов в сочетании с микрофизическими ограничительными условиями. Этот тезис был бы слишком сильным, и хотя он мог бы оказаться вполне правдоподобным при надлежащей интерпретации, в пользу него пока еще нет свидетельств. Я высказываю гораздо более слабый тезис о том, что высокоуровневые факты являются следствием совокупности микрофизических фактов   (возможно, в сочетании с микрофизическими законами). Это громадное по своему охвату множество включает факты о распределении всех частиц и полей во всех уголках пространства — времени: от атомов в шляпе Наполеона до электромагнитных полей в кольце Сатурна. Фиксация этого множества фактов оставляет, как мы увидим, очень мало места для изменений в чем‑то другом.

Прежде чем переходить к аргументам, упомяну ряд безвредных причин отсутствия логической супервентности на физическом. Во — первых, некоторые высокоуровневые свойства не являются логически супервентными из‑за зависимости от сознательного опыта. Не исключено, что сознательный опыт отчасти конституирует, к примеру, такое свойство, как любовь. От феноменальных качеств могут, как мы увидим, зависеть и первичные (хотя и не вторичные) интенсионалы, связанные с некоторыми внешними свойствами, такими как цвет и тепло. Если это так, то любовь, а возможно и тепло, не являются логически супервентными на физическом. Их нельзя рассматривать в качестве контрпримеров к моему тезису, так как они не выявляют новой лакуны в логической супервентности. И сам тезис, возможно, лучше всего выразить, сказав, что все факты логически супервентны на комбинации физических и феноменальных фактов или что все факты логически супервентны на физических фактах, если не принимать во внимание вклада, привносимого сознательным опытом.   Сходным образом зависимость от сознательного опыта может препятствовать редуктивной объяснимое™ некоторых высокоуровневых феноменов, но мы тем не менее можем говорить, что они редуктивно объяснимы, если не принимать во внимание вклада сознательного опыта.

Во — вторых, как мы видели раньше, применение ряда первичных — но не вторичных — интенсионалов не обходится без индексикального   элемента. Первичный интенсионал «воды», к примеру, это что‑то вроде «прозрачной, пригодной для питья жидкости в нашем окружении», так что если в актуальном мире имеется водянистая Н₂0 и водянистая XYZ, то ответ на вопрос о том, что из них считается водой, зависит от того, в каком окружении субъект использует этот термин. Поэтому в некоторых случаях мы, в принципе, должны добавлять к супервентностной базе центр  , репрезентирующий локализацию субъекта. Это дает нам логическую супервентность и редуктивное объяснение, если не принимать во внимание вклада, вносимого сознательным опытом и индексикальностью.

Против логической супервентности, наконец, не свидетельствуют и случаи неопределенности высокоуровневых фактов. Тезис состоит лишь в том, что если высокоуровневые факты определенны, то они определяются физическими фактами. Если сам мир не может фиксировать высокоуровневые факты, нельзя ожидать, что физические факты сделают это. Кто‑нибудь мог бы подумать, что логическая супервентность не соблюдалась бы при наличии двух в равной степени хороших высокоуровневых теорий мира, различающихся в своем описании высокоуровневых фактов. Одна теория могла бы, к примеру, утверждать, что вирусы — живые существа, другая — что нет, и поэтому факты о жизни не определяются физическими фактами. Это, однако, не контрпример, а случай, в котором факты о жизни оказываются неопределенными. При неопределенности мы вправе употреблять термины по — разному в зависимости от обстоятельств. Но если факты определенны   — к примеру, если истинно то, что вирусы есть живые существа, — то одно из описаний попросту оказывается неверным. Так или иначе, в той мере, в какой факты относительно какой‑либо ситуации вообще являются определенными, они вытекают из физических фактов.

Повсеместность логической супервентности я буду доказывать, используя аргументы, апеллирующие к представимости, к эпистемологическим соображениям, а также к анализу понятий, имеющих отношение к делу.

Представимость.   Логическую супервентность большинства высокоуровневых фактов проще всего заметить при использовании представимости в качестве теста на логическую возможность. Какого рода мир мог бы быть идентичен нашему во всех без исключения микрофизических фактах и при этом быть биологически отличным от него? Скажем, у какого‑то вомбата в нашем мире есть два детеныша. Физические факты о нашем мире будут включать факты о распределении всех частиц в пространственно — временном участке, соответствующем вомбату, а также о его детенышах, их окружении и их эволюционной истории. Если бы некий мир разделял с нашим миром все эти факты, но не был бы миром, в котором у этого вомбата было бы два детеныша, в чем могло бы состоять различие между ними? Подобный мир кажется совершенно непредставимым. Если в возможном мире фиксируются все те же физические факты, то автоматически фиксируются и факты о вомбатности и родительстве. Эти биологические факты не являются вещами такого рода, которые могут отрываться от их физических основ, даже в виде концептуальной возможности.

Это же справедливо и относительно архитектурных фактов, астрономических фактов, поведенческих фактов, химических фактов, экономических фактов, метеорологических фактов, социологических фактов и т. д. Нельзя помыслить мир, физически тождественный нашему, но отличающийся от нашего в подобных фактах. Представляя микрофизически тождественный мир, мы представляем мир с той же самой локализацией каждой частицы в пространстве и времени. Из этого следует, что этот мир будет иметь ту же самую макроскопическую структуру, что и наш мир, и ту же самую макроскопическую динамику. После фиксации всего этого попросту не остается места для изменчивости данных фактов (за исключением, возможно, изменения, идущего от изменчивости сознательного опыта).

Более того, эта непредставимость, похоже, не связана с какими‑то контингентными ограничениями нашей познавательной способности. Подобный мир непредставим в принципе.   Даже высшее существо или Бог не могли бы вообразить такой мир. Им просто нечего было бы воображать. После того как они вообразили бы мир со всеми его физическими фактами, они автоматически вообразили бы мир, в котором имеются все те высокоуровневые факты. Физически тождественный мир, в котором эти высокоуровневые факты неверны, таким образом, логически невозможен, и указанные высокоуровневые свойства логически супервентны на физическом.

Эпистемология.   Оставляя позади интуиции, связанные с представимостью, мы можем заметить, что если бы был   возможен мир, физически идентичный нашему, но биологически отличный от него, это породило бы радикальные эпистемологические проблемы. Как мы узнали бы, что мы не находимся в том мире, а находимся в этом? Как мы узнали бы, что биологические факты в нашем мире таковы, какими они являются? Чтобы уяснить проблему, обратим внимание на то, что если бы я находился в этом альтернативном мире, то он наверняка выглядел бы   в точности как наш. Он реализует такое же распределение частиц, как и то, которое обнаруживается в растениях и животных в этом мире; неотличимые конфигурации фотонов отражаются от этих объектов; даже при самом тщательном исследовании не удалось бы выявить никаких различий. Из этого следует, что всех имеющихся в нашем распоряжении внешних свидетельств недостаточно для того, чтобы провести различие между этими возможностями. В той мере, в какой биологические факты относительно нашего мира не являются логически супервентными, мы оказываемся не в состоянии узнать об этих фактах, исходя из внешних свидетельств.

В действительности, однако, не существует глубокой эпистемологической проблемы, связанной с биологией. Мы всегда познаем биологические факты о нашем мире на основании внешних свидетельств, и здесь не возникает какой‑то особой скептической проблемы. Из этого следует, что биологические факты логически супервентны на физическом. Это же справедливо для архитектурных, экономических и метеорологических фактов. Не существует какой‑то особой скептической проблемы, связанной с познанием этих фактов на основании внешних свидетельств, и поэтому они должны быть логически супервентными на физическом.

Мы можем подкрепить этот тезис, заметив, что в тех областях, где имеются   эпистемологические проблемы, им сопутствует отсутствие логической супервентности, и наоборот, там, где нет логической супервентности, мы видим наличие каких‑то эпистемологических проблем.

Наиболее очевидный пример — эпистемологическая проблема, касающаяся сознания, а именно проблема других сознаний. Эта проблема возникает потому, что со всеми внешними свидетельствами кажется логически совместимым как то, что окружающие нас существа обладают сознанием, так и то, что они не обладают им. Мы не можем, к примеру, заглянуть в мозг собаки и увидеть там присутствие или отсутствие сознательного опыта. Статус этой проблемы спорен, но уже одного prima facie   существования этой проблемы достаточно для опровержения эпистемологического аргумента в пользу логической супервентности сознания, параллельного тем, что были представлены выше. В отличие от этого случая, не существует даже prima facie   проблемы других биологий или других экономик. Те факты характеризуются прямой публичной доступностью именно потому, что они фиксируются физическими фактами.