Путешествие из Петербурга в Москву

Раздел 2. Эпические произведения о Родине

Эпические произведения позволяют их авторам воплотить мысли о Родине. Нередко, авторы-прозаики концентрируют внимание на проблемах государственной власти, на конфликте власти и народа, на исторических процессах.

С образными размышлениями о России вы встретитесь в произведениях, помещённых в этом разделе. Их авторы отстоят один от другого почти на двести лет – в их произведениях идёт речь о разных формах государственности, которые существовали в истории России. И вместе с тем они близки не только по теме, но и по способности жить и думать по совести.

В произведениях А.Н.Радищева и А.И.Солженицына вы увидите уже знакомую вам универсальную систему образов: пространство, селения, жители, дорога и повествователь. Смыслы образов тоже на первый взгляд повторяются: селения бедные, люди духовные, дорога ведёт куда-то в будущее. Но, вникнув в содержание образов глубже, вы обнаружите, что знакомая композиция наполняется новыми глубокими смыслами.

Александр Николаевич Радищев (1749 – 1802)

Рис. 12. Портрет А.Н. Радищева

В 1790 году А.Н. Радищев опубликовал книгу «Путешествие из Петербурга в Москву». В это время А.Н. Радищеву было сорок лет, он занимал высокий пост управляющего Петербургской таможней и прославился своим ответственным отношением к делу и честностью. 

Неожиданно для знакомых А.Н. Радищев купил собственный печатный станок и опубликовал свою книгу небольшим тиражом в шестьсот пятьдесят экземпляров, а в продажу отдал всего 26 штук. Известно, что книга скоро попала в руки императрицы, которая разгневалась, даже не дочитав её до конца. Автор сжёг большую часть тиража, но всё же был арестован и брошен в каземат Петропавловской крепости. «Бунтовщик, хуже Пугачёва», – отозвалась о нём государыня. А.Н. Радищева приговорили к смертной казни, но заменили её ссылкой в Сибирь на десять лет в Илимский острог, который находился недалеко от Иркутска. Он жил там, занимался исследованием края, лечил местных жителей, писал работы по философии и истории. Не отбыв свой срок полностью, Александр Николаевич вернулся из ссылки в 1797 году, после кончины Екатерины II: наследник императрицы, император Павел I помиловал преступника. Радищеву было определено жить в своем имении под Калугой без права выезда. После нового дворцового переворота, когда вместо Павла I к власти пришёл его сын Александр I, А.Н. Радищева вновь привлекли к работе в Комиссии по составлению законов и восстановили в прежних правах. В один из сентябрьских дней 1802 года А.Н. Радищев, выступая в Комиссии, требовал отмены крепостного права и дворянских привилегий. В ответ граф Завадовский спросил, не хочет ли он снова в Сибирь. Вернувшись домой, Радищев выпил стакан ядовитой жидкости, которой его сын чистил эполеты. Император Александр 1, узнав о несчастье, прислал к А.Н. Радищеву своего личного врача, но помочь было невозможно. Автор «Путешествия из Петербурга в Москву» умер в страшных муках.

Гибель А.Н. Радищева стала источником новых загадок. Одни исследователи считают, что А.Н. Радищев покончил жизнь самоубийством, испугавшись угрозы нового наказания. Другие полагают, что А.Н. Радищев разочаровался в политике нового императора. Третьи думают, что писатель стал жертвой несчастного случая.

Мог ли испугаться Сибири человек, который провёл в ней семь лет? Мог ли отчаяться человек, который перенёс приговор к смертной казни? Мы не знаем точных ответов на эти вопросы.

Книга А.Н.Радищева долго была запрещена в России. Её напечатали снова лишь в 1905 году.

А.Н. Радищев посвятил «Путешествие из Петербурга в Москву» своему другу  А.М. Кутузову.

А.М. Кутузов и А.Н. Радищев познакомились и подружились в годы учёбы в Пажеском корпусе в Петербурге, затем вместе были студентами Лейпцигского университета в Германии, куда императрица Екатерина II направила двенадцать лучших пажей изучать юриспруденцию. Юноши делили комнату в общежитии, читали и обсуждали одни книги, вместе преодолевали трудности. Дружба объединяла их и в Петербурге по возвращении на Родину.

«Путешествию из Петербурга в Москву» автор предпослал эпиграф из произведения о сыне Одиссея Телемахе «Тилемахида», которое было написано в XVIII веке поэтом В.К.Тредиаковским: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Так в поэме описывается страж подземного царства Аида пес Цербер (Кербер).

Какое чудище подразумевал А.Н. Радищев, превращая образ Цербера в аллегорию? Одни считают, что автор имеет в виду крепостное право, другие – самодержавие, попирающее закон; третьи могут предполагать нравственно-психологические недостатки людей.

Жанр произведения писатель обозначил в названии – «Путешествие из Петербурга в Москву». Героем автор сделал путешественника, чей путь лежит из столицы в Москву. Такую поездку в конце XVIII века нельзя было назвать развлечением. Другой путешественник, А.С. Пушкин, так описывал путешествие между Москвой и Петербургом по старой дороге: «Не решившись скакать на перекладных, я купил тогда дешёвую коляску и с одним слугою отправился в путь. … Проклятая коляска требовала поминутно починки. Кузнецы меня притесняли, рытвины и местами деревянная мостовая совершенно измучили. Целые шесть дней тащился я по несносной дороге и приехал в Петербург полумёртвый. Мои приятели смеялись над моей изнеженностью…»[1].

Рис. 13. П.О. Ковалевский. Сломалась ось

Герой «Путешествия из Петербурга в Москву» останавливался на почтовых станциях, где менял лошадей. В ожидании пересадки он наблюдал сцены деревенской и дорожной жизни, общался с разными людьми, думал о проблемах, создавал проекты их решений. Главам книги автор дал названия почтовых станций и деревень по ходу следования: «София», «Тосна», «Любани», «Валдай», «Тверь» и другие.

Рис. 14.  Карта дороги от Петербурга до Москвы

Путешественник, от чьего имени ведется повествование, понимает, что за отдельными событиями и сценками сельской жизни стоят общие закономерности, и оценивает их критически. А.Н. Радищев учился в Европе, увлекался идеями Просвещения и через их призму пытался оценить российскую действительность.

В приложении к «Путешествию из Петербурга в Москву» автор напечатал оду «Вольность». Ода – это произведение, в котором в восемнадцатом веке прославляли героев и государственных деятелей, в первую очередь царя. А.Н. Радищев прославил свободу, объяснив: «вольностью называть должно то, что все одинаковым повинуются законам».

В оде «Вольность» автор сначала описывает состояние общества, в котором властелин сам не подчиняется закону, присваивая себе как можно больше власти над другими людьми:

Чело надменное вознесши,

Схватив железный скипетр, царь,

На громном троне властно севши,

В народе зрит лишь подлу тварь.

Затем он рисует общество благоденствия, в котором правитель сам служит свободе, охраняя её с помощью правосудия.

К сожалению, – рассуждает автор в оде, – в истории человечества правит не разум, а страсти, стремление к богатству (роскоши). Поэтому происходят исторические события, которые явились следствием неверного государственного правления. Это революции, возмущения, «гражданская брань», которые власти подавляют с особой жестокостью. Возникает исторический замкнутый круг: «Таков есть закон природы: из мучительства рождается вольность, из вольности рабство…».

Ода «Вольность» заканчивается «прорицанием о будущем»: автор предвидит, что произойдёт «всех сил сложение», замкнутый круг будет разорван и вольность «воссияет». Однако это будет нескоро.

Вы познакомитесь с фрагментами книги А.Н.Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Попытайтесь уловить ритм жизни героя-повествователя, услышать его интонации; не спеша вдумайтесь в мысли путешественника.

Читая фрагменты произведения, вы встретите много непонятных слов, а также слов в необычном, в кажущемся нам сегодня неверном написании – «пролубь» вместо «прорубь», «постеля» вместо «постель». В тексте сохраняются орфография и синтаксис восемнадцатого века. Вам помогут постраничные сноски; если их недостаточно – обратитесь к словарю русского языка В.И. Даля. Но далеко не всегда речь автора «Путешествия…» будет для вас недоступной, она лишь кажется такой на первый взгляд. Если читать медленно, вдумываясь в слова, видя в них значимые морфемы, особенно корни слов, то трудные слова и фразы окажутся вполне понятными. Что значит, например, слово «сочувственник»? Мы знаем слова «сочувствовать», а также «ученик», «наставник», в которых суффикс –ник указывает на человека, совершающего действие. Значит, сочувственник – человек, который сочувствует.

Встретите вы много архаизмов, слов высокого стиля, таких как узреть (увидеть), вещать (говорить), ужели (неужели), се (это) и других. Книга А.Н. Радищева даст вам множество интересных наблюдений по истории русского языка, а значит, её «трудный» на первый взгляд слог – это редкая и замечательная возможность, заглянув в прошлое, расширить свои представления о настоящем русском языке.

Задание

1. Прочитав фрагменты, ответьте на вопросы: «Как путешественник относится к России? Какую цель он ставил, создавая своё произведение?» и аргументируйте свой ответ примерами.

2. Подумайте, что вызвало гневную реакцию Екатерины II, почему для нее Радищев – бунтовщик хуже Пугачёва?

А.Н. Радищев

Путешествие из Петербурга в Москву

«Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».

«Тилемахида». Том II, кн. XVIII, стих 514

А.М.К.

Любезнейшему другу

Что бы разум и сердце произвести ни захотели, тебе оно, о! сочувственник мой, посвящено да будет. Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно – и ты мой друг.

Я взглянул окрест[2] меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала. Обратил взоры мои во внутренность мою – и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы. Ужели[3], вещал я сам себе, природа толико[4] скупа была к своим чадам[5], что от блудящего невинно сокрыла истину навеки? Ужели сия[6] грозная мачеха произвела нас для того, чтоб чувствовали мы бедствия, а блаженство николи? Разум мой вострепетал от сея мысли, и сердце мое далеко ее от себя оттолкнуло. Я человеку нашел утешителя в нем самом. «Отыми завесу с очей природного чувствования – и блажен[7] буду». Сей глас природы раздавался громко в сложении моем. Воспрянул я от уныния моего, в которое повергли меня чувствительность и сострадание; я ощутил в себе довольно сил, чтобы противиться заблуждению; и – веселие неизреченное! – я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благодействии себе подобных. – Се мысль, побудившая меня начертать, что читать будешь. Но если, говорил я сам себе, я найду кого-либо, кто намерение мое одобрит; кто ради благой цели не опорочит неудачное изображение мысли; кто состраждет со мною над бедствиями собратии своей; кто в шествии моем меня подкрепит, – не сугубый[8] ли плод произойдет от подъятого мною труда?.. Почто, почто мне искать далеко кого-либо? Мой друг! ты близ моего сердца живешь – и имя твое да озарит сие начало.

Любани

Зимою ли я ехал или летом, для вас, думаю, равно. Может быть, и зимою и летом. Нередко то бывает с путешественниками: поедут на санях, а возвращаются на телегах. – Летом. – Бревешками вымощенная дорога замучила мои бока; я вылез из кибитки и пошел пешком. Лежа в кибитке, мысли мои обращены были в неизмеримость мира. Отделяяся душевно от земли, казалося мне, что удары кибиточные были для меня легче. Но упражнения духовные не всегда нас от телесности отвлекают; и для сохранения боков моих пошел я пешком. В нескольких шагах от дороги увидел я пашущего ниву крестьянина. Время было жаркое. Посмотрел я на часы. Первого сорок минут. Я выехал в субботу. Сегодня праздник. Пашущей крестьянин принадлежит, конечно, помещику, который оброку[9] с него не берет. Крестьянин пашет с великим тщанием. Нива, конечно, не господская. Соху поворачивает с удивительной легкостию.

– Бог в помощь, – сказал я, подошед к пахарю, который, не останавливаясь, доканчивал зачатую борозду. – Бог в помощь, – повторил я.

– Спасибо, барин, – говорил мне пахарь, отряхая сошник[10] и перенося соху на новую борозду.

– Ты, конечно, раскольник, что пашешь по воскресеньям?

– Нет, барин я прямым крестом крещусь,- сказал он, показывая мне сложенные три перста. – А бог милостив, с голоду умирать не велит, когда есть силы и семья.

– Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресенью не спускаешь, да еще и в самый жар?

 – В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину[11]; да под вечером возим оставшее в лесу сено на господский двор, коли погода хороша; а бабы и девки  для прогулки ходят по праздникам в лес по грибы да по ягоды. Дай бог, – крестяся, – чтоб под вечер сегодня дожжик пошел. Барин, коли есть у тебя свои мужички, так они того же у господа молят.

– У меня, мой друг, мужиков нет, и для того никто меня не клянет. Велика ли у тебя семья?

– Три сына и три дочки. Первинькому-то десятый годок.

– Как же ты успеваешь доставать хлеб, коли только праздник имеешь свободным?

– Не одни праздники, и ночь наша. Не ленись наш брат, то с голоду не умрет. Видишь ли, одна лошадь отдыхает; а как эта устанет, возьмусь за другую; дело-то и споро.

 – Так ли ты работаешь на господина своего?

– Нет, барин, грешно бы было так же работать. У него на пашне сто рук для одного рта, а у меня две для семи ртов, сам ты счет знаешь. Да хотя растянись на барской работе, то спасибо не скажут. Барин подушных[12] не заплатит; ни барана, ни холста, ни курицы, ни масла не уступит. То ли житье нашему брату, как где барин оброк берет с крестьянина, да еще без приказчика. Правда, что иногда и добрые господа берут более трех рублей с души; но все лучше барщины. Ныне еще поверье заводится отдавать деревни, как то называется, на аренду. А мы называем это отдавать головой. Голый наемник дерет с мужиков кожу; даже лучшей поры нам не оставляет. Зимою не пускает в извоз, ни в работу в город; все работай на него, для того что он подушные платит за нас. Самая дьявольская выдумка отдавать крестьян своих чужому в работу. На дурного приказчика хотя можно пожаловаться, а на наемника кому?

 – Друг мой ты ошибаешься, мучить людей законы запрещают.

 – Мучить? Правда; но небось, барин, не захочешь в мою кожу. – Между тем пахарь запряг другую лошадь в соху и, начав новою борозду, со мною простился.

Разговор сего земледельца возбудил во мне множество мыслей. Первое представилось мне неравенство крестьянского состояния. Сравнил я крестьян казенных с крестьянами помещичьими. Те и другие живут в деревнях; но одни платят известное, а другие должны быть готовы платить то, что господин хочет. Одни судятся своими равными, а другие в законе мертвы, разве по делам уголовным. Член общества становится только тогда известен правительству, его охраняющему, когда нарушает союз общественный, когда становится злодей! Сия мысль всю кровь во мне воспалила.

 Страшись помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твое осуждение.

 Углубленный в сих размышлениях, я нечаянно обратил взор мой на моего слугу, который, сидя на кибитке передо мной, качался из стороны в сторону. Вдруг почувствовал я быстрый мраз, протекающий кровь мою, и, прогоняя жар к вершинам, нудил его распростираться по лицу. Мне так стало во внутренности моей стыдно, что едва я не заплакал.

– Ты во гневе твоем, – говорил я сам себе, – устремляешься на гордого господина, изнуряющего крестьянина своего на ниве своей; а сам не то же ли или еще хуже того делаешь? Какое преступление сделал бедной твой Петрушка, что ты ему воспрещаешь пользоваться усладителем наших бедствий, величайшим даром природы несчастному – сном? Он получает плату, сыт, одет, никогда я его не секу ни плетьми, ни батожьем. (О умеренной человек!) – и ты думаешь, что кусок хлеба  и лоскут сукна тебе дают право поступать с подобным тебе существом, как с кубарем, и тем ты только хвастаешь, что не часто подсекаешь его в его вертении. Ведаешь ли, что в первенственном уложении, в сердце каждого написано? Если я кого ударю, тот и меня ударить может. Вспомни тот день, как Петрушка пьян был и не поспел тебя одеть. Вспомни о его пощечине. О, если ли бы он тогда, хотя пьяный опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу!

– А кто тебе дал власть над ним?

– Закон.

– Закон! И ты смеешь поносить сие священное имя? Несчастный... –Слезы потекли из глаз моих; и в таковом положении почтовые клячи дотащили меня до следующего стана.

Спасская Полесть

<…>Лошади были уже впряжены; я уже ногу занес, чтобы влезть в кибитку; как вдруг дождь пошел. «Беда невелика, – размышлял я, – закроюсь циновкою и буду сух». Но едва мысль сия в мозге моем пролетела, то как будто меня окунули в пролубь. Небо, не спросясь со мною, разверзло облако, и дождь лил ведром. С погодою не сладишь; по пословице: тише едешь, дале будешь – вылез я из кибитки и убежал в первую избу. Хозяин уже ложился спать, и в избе было темно. Но я и в потемках выпросил позволение обсушиться. Снял с себя мокрое платье и, что было посуше положив под голову, на лавке скоро заснул. Но постеля моя была непуховая, долго нежиться не позволила. Проснувшись, услышал я шепот. Два голоса различить я мог, которые между собою разговаривали.

 – Ну, муж, расскажи-тка, – говорил женской голос.

– Слушай, жена. <…> Итак, жил-был где-то государев наместник[13]. В молодости своей таскался по чужим землям, выучился есть устерсы[14], и был до них великой охотник. Пока деньжонок своих мало было, то он от охоты своей воздерживался, едал по десятку, и то когда бывал в Петербурге. Как скоро полез в чины, то и число устерсов на столе его начало прибавляться. А как попал в наместники и когда много стало у него денег своих, много и казенных в распоряжении, тогда стал он к устерсам как брюхатая баба. Спит и видит, чтобы устерсы кушать. Как пора их приходит, то нет никому покою. Все подчиненные становятся мучениками. Но во что бы то ни стало, а устерсы есть будет.

 В правление посылает приказ, чтобы наряжен был немедленно курьер, которого он имеет в Петербург отправить с важными донесениями. Все знают, что курьер поскачет за устерсами, но куда ни вертись, а прогоны выдавай. На казенные денежки дыр много. Гонец, снабженный подорожною[15], прогонами[16], совсем готов, в куртке и чикчерах[17] явился пред его высокопревосходительство.

«Поспешай мой друг, – вещает ему унизанный орденами,- поспешай, возьми сей пакет, отдай его в Большой Морской».

«Кому прикажете?»

«Прочти адрес».

«Его... его...»

«Не так читаешь».

«Государю моему гос...»

«Врешь... господину Корзинкину, почтенному лавошнику, в С.- Петербурге, в Большой Морской».

«Знаю, ваше высокопревосходительство».

«Ступай же, мой друг, и как скоро получишь, то возвращайся поспешно и нимало не медли; я тебе скажу спасибо не одно».

И ну-ну-ну, ну-ну-ну; по всем по трем, вплоть до Питера, к Корзинкину прямо на двор.

«Добро пожаловать. Куды какой его высокопревосходительство затейник, из-за тысячи верст шлет за какою дрянью. Только барин добрый. Рад ему служить. Вот устерсы, теперь лишь с биржи[18]. Скажи, не меньше ста пятидесяти бочка, уступить нельзя, самим пришли дороги. Да мы с его милостию сочтемся».

 Бочку взвалили в кибитку; поворотя оглобли, курьер уже опять скачет; успел лишь зайти в кабак и выпить два крючка сивухи.

Тинь-тинь.... Едва у городских ворот услышали звон почтового колокольчика, караульный офицер бежит уже к наместнику (то ли дело, как где все в порядке) и рапортует ему, что вдали видна кибитка и слышен звон колокольчика. Не успел выговорить, как шасть курьер в двери.

«Привез, ваше высокопревосходительство».

«Очень кстати; (оборотясь к предстоящим): право, человек достойный, исправен и не пьяница. Сколько уже лет по два раза в год ездит в Петербург; а в Москву сколько раз, упомнить не могу. Секретарь, пиши представление. За многочисленные его в посылках труды и за точнейшее оных исправление удостоиваю его к повышению чином».

В расходной книге у казначея записано: по предложению его высокопревосходительства дано курьеру H.H., отправленному в С.-П. с наинужнейшими донесениями, прогонных денег в оба пути на три лошади из экстраординарной суммы. Книга казначейская пошла на ревизию, но устерсами не пахнет. – По представлению господина генерала и проч. приказали: быть сержанту H. H. прапорщиком.

– Вот, жена, – говорил мужской голос, – как добиваются в чины, а что мне прибыли, что я служу беспорочно, не подамся вперед ни на палец. По указам велено за добропорядочную службу награждать. Но царь жалует, а псарь не жалует. Так-то наш г. казначей; уже другой раз по его представлению меня отсылают в уголовную палату. Когда бы я с ним был заодно, то бы было не житье, а масленица.

– И... полно, Клементьич, пустяки-то молоть. Знаешь ли, за что он тебя не любит? за то, что ты промен[19] берешь со всех, а с ним не делишься.

– Потише, Кузминична, потише; неравно кто подслушает. – Оба голоса умолкли, и я опять заснул.

Поутру узнал я, что в одной избе со мною ночевал присяжный с женою, которые до света отправились в Новгород.

<…> Возмущенные соки мыслию стремилися, мне спящу, к голове и, тревожа нежный состав моего мозга, возбудили в нем воображение. <…> Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набаб, султан или какое-то сих названий нечто, седящее во власти на Престоле.

Место моего восседания было из чистого злата и хитро искладенными драгими разного цвета каменьями блистало лучезарно. Ничто сравниться не могло со блеском моих одежд. Глава моя украшалася венцом лавровым. Вокруг меня лежали знаки, власть мою изъявляющие. <…>

С робким подобострастием и взоры мои ловящи, стояли вокруг престола моего чины государственные. В некотором отдалении от престола моего толпилося бесчисленное множество народа, коего разные одежды, черты лица, осанка, вид и стан различие их племени возвещали. Трепетное их молчание уверяло меня, что они все воле моей подвластны. <…>

… я чхнул весьма звонко. <…> Все начали восклицать:

- Да здравствует наш великий государь, да здравствует навеки. – Подобно тихому полуденному ветру, помавающему листвия дерев, и любострастное производящему в дубраве шумление, тако во всем собрании радостное шептание раздавалось. Иной вполголоса говорил:

- Он усмирил внешних и внутренних врагов, расширил пределы отечества, покорил тысячи разных народов своей державе.

Другой восклицал:

Он обогатил государство, расширил внутреннюю и внешнюю торговлю, он любит науки и художества, поощряет земледелие и рукоделие. <…>

 Юношество, с восторгом руки на небо простирая, рекло:

– Он милосерд, правдив, закон его для всех равен, он почитает себя первым его служителем. Он законодатель мудрый, судия правдивый, исполнитель ревностный, он паче всех царей велик, он вольность дарует всем. <…>

Единая из всего собрания жена, облегшаяся твердо о столп, испускала вздохи скорби и являла вид презрения и негодования. Черты лица ее были суровы и платье простое. Голова ее покрыта была шляпою, когда все другие обнаженными стояли главами.

– Кто сия? – вопрошал я близь стоящего меня.

– Сия есть странница, нам неизвестная, именует себя Прямовзорой, и глазным врачом. Но есть волхв опаснейший, носяй яд и отраву, радуется скорби и сокрушению; всегда нахмуренна, всех презирает и поносит; даже не щадит в ругании своем священныя твоея главы.

– Почто ж злодейка сия терпима в моей области? Но о ней завтра. Сей день есть день милости и веселия. Придите, сотрудники мои в ношении тяжкого бремени правления, приимите достойное за труды и подвиги ваши воздаяние.

Тогда, восстав от места моего, возлагал я различные знаки почестей на предстоящих; отсутствующие забыты не были, но те, кои приятным видом словам моим шли во сретение, имели большую во благодеяниях моих долю. <…>

– Постой, вещала мне странница от своего места, – постой и подойди ко мне. Я – врач, присланный к тебе и тебе подобным, да очищу зрение твое. Какие бельма! – сказала она с восклицанием.

Некая невидимая сила нудила меня идти пред нее, хотя все меня окружавшие мне в том препятствовали, делая даже мне насилие.

– На обоих глазах бельма, – сказала странница,- а ты столь решительно судил о всем. – Потом коснулася обоих моих глаз и сняла с них толстую плену, подобно роговому раствору. – Ты видишь,- сказала она мне, – что ты был слеп, и слеп всесовершенно. Я есмь Истина. Всевышний, подвигнутый на жалость стенанием тебе подвластного народа, ниспослал меня с небесных кругов, да отжену[20] темноту, проницанию взора твоего препятствующую. Я сие исполнила. Все вещи представятся днесь в естественном их виде взорам твоим. Ты проникнешь во внутренность сердец. Не утаится более от тебя змия, крыющаяся в излучинах душевных. <…> Един раз являюся я Царям во все время их царствования, да познают меня в истинном моем виде; но я никогда не оставляю жилища смертных. Пребывание мое не есть в чертогах царских. <…> Не убойся гласа моего николи. Если из среды народныя возникнет муж порицающий дела твоя, ведай, что той есть твой друг искренний. Чуждый надежды мзды, чуждый рабского трепета, он твердым гласом возвестит меня тебе. <…> Но таковые твердые сердца бывают редки; едва един в целом столетии явится на светском ристалище. А дабы бдительность твоя не усыплялась негою власти, се кольцо дарую тебе, да возвестит оно тебе твою неправду, когда на нее дерзать будешь. Ибо ведай, что ты первейший в обществе можешь быть убийца, первейший разбойник, первейший предатель, первейший нарушитель общия тишины, враг лютейший, устремляющий злость свою на внутренность слабого. <…> Но обрати теперь взоры свои на себя и на предстоящих тебе, воззри на исполнение твоих велений, и если душа твоя не содрогнется от ужаса при взоре таковом, то отыду от тебя, и чертог твой загладится навсегда в памяти моей.

Изрекшия странницы лице, казалося веселым и вещественным сияющее блеском. Воззрение на нее вливало в душу мою радость. Уже не чувствовал я в ней зыбей тщеславия и надутлости высокомерия. Я ощущал в ней тишину; волнение любочестия и обуревание властолюбия ее не касалися. Одежды мои, столь блестящие, казалися замараны кровию и омочены слезами. На перстах моих виделися мне остатки мозга человеческого; ноги мои стояли в тине. Вокруг меня стоящие являлися того скареднее. Вся внутренность их казалась черною и сгораемою тусклым огнем ненасытности. Они метали на меня и друг на друга искаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть, коварство и ненависть. <…>.

Теперь ясно я видел, чтознаки почестей, мною раздаваемые, всегда доставалися в удел недостойным. <…>.

– Недостойные преступники, злодеи! вещайте, почто во зло употребили доверенность господа вашего? предстаньте ныне пред судию вашего. Вострепещите в окаменелости злодеяния вашего. Чем можете оправдать дела ваши? Что скажете во извинение ваше? <…>

Изрекши сие, обратил я взор мой на мой сан, познал обширность моея обязанности, познал, откуда проистекает мое право и власть. Вострепетал во внутренности моей, убоялся служения моего. Кровь моя пришла в жестокое волнение, и я пробудился. Еще не опомнившись, схватил я себя за палец, но тернового кольца на нем не было. О, если бы оно пребывало хотя на мизинце царей!

Властитель мира, если, читая сон мой, ты улыбнешься с насмешкою или нахмуришь чело, ведай, что виденная мною странница отлетела от тебя далеко и чертогов твоих гнушается.

Пешки

Сколь мне ни хотелось поспешать в окончании моего путешествия, но, по пословице, го­лод — не свой брат — принудил меня зайти в избу и, доколе не доберуся опять до рагу, фрикасе, паштетов и прочего французского кушанья, на отраву изобретен­ного, принудил меня пообедать старым куском жаре­ной говядины, которая со мною ехала в запасе. Пообе­дав сей раз гораздо хуже, нежели иногда обедают мно­гие полковники (не говорю о генералах) в дальных походах, я, по похвальному общему обыкновению, налил в чашку приготовленного для меня кофию и услаждал прихотливость мою плодами пота несчаст­ных африканских невольников.

Увидев предо мною сахар, месившая квашню хо­зяйка подослала ко мне маленького мальчика попро­сить кусочек сего боярского кушанья.

— Почему боярское? — сказал я ей, давая ребенку остаток моего сахара, – неужели и ты его употреблять не можешь?

— Потому и боярское, что нам купить его не на что, а бояре его употребляют для того, что не сами достают деньги. Правда, что и бурмистр наш, когда ездит к Москве, то его покупает, но также на наши слезы.

— Разве ты думаешь, что тот, кто употребляет са­хар, заставляет вас плакать?

— Не все; но все господа дворяне. Не слезы ли ты крестьян своих пьешь, когда они едят такой же хлеб, как и мы? — Говоря сие, показывала она мне состав своего хлеба. Он состоял из трех четвертей мякины и одной части несеяной муки. — Да и то слава богу при нынешних неурожаях. У многих соседей наших и того хуже. Что ж вам, бояре, в том прибыли, что вы едите сахар, а мы голодны? Ребята мрут, мрут и взрос­лые. Но как быть, потужишь, потужишь, а делай то, что господин велит. — И начала сажать хлебы в печь.

Сия укоризна, произнесенная не гневом или него­дованием, но глубоким ощущением душевныя скорби, исполнила сердце мое грустию. Я обозрел в первый раз внимательно всю утварь крестьянския избы. Пер­вый раз обратил сердце к тому, что доселе на нем скользило. — Четыре стены, до половины покрытые, так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вер­шок по крайней мере поросший грязью; печь без тру­бы, но лучшая защита от холода, и дым, всякое утро зимою и летом наполняющий избу; окончины, в коих натянутый пузырь смеркающийся в полдень пропускал свет; горшка два или три (счастлива изба, коли в од­ном из них всякий день есть пустые шти!). Деревянная чашка и кружки, тарелками называемые; стол, топо­ром срубленный, который скоблят скребком по празд­никам. Корыто кормить свиней или телят, буде есть, спать с ними вместе, глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесою кажется. К счастию, кадка с квасом, на уксус похожим, и на дворе баня, в коей коли не парятся, то спит скотина. Посконная рубаха, обувь, данная природою, онучки[21] с лаптями для выхода.— Вот в чем почитается по спра­ведливости источник государственного избытка, силы, могущества; но тут же видны слабость, недостатки и злоупотребления законов и их шероховатая, так сказать, сторона. Тут видна алчность дворянства, гра­беж, мучительство наше и беззащитное нищеты со­стояние.— Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? то, чего отнять не мо­жем,— воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгно­венно. Сколько способов отъяти её у него постепенно! С одной стороны — почти всесилие; с другой — не­мощь беззащитная. Ибо помещик в отношении кресть­янина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему, истец, против которого ответчик ничего сказать не смеет. Се[22] жребий закле­панного во узы, се жребий заключенного в смрадной темнице, се жребий вола во ярме...

Жестокосердый помещик! посмотри на детей крестьян, тебе подвластных. Они почти наги. Отчего? не ты ли родших[23] их в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброком? Не ты ли не сотканное еще полотно определяешь себе в пользу? На что тебе смрадное рубище[24], которое к неге привыкшая твоя рука подъяти[25] гнушается? едва послужит оно на отира­ние служащего тебе скота. Ты собираешь и то, что тебе не надобно, несмотря на то, что неприкрытая нагота твоих крестьян тебе в обвинение будет. Если здесь нет на тебя суда,— но пред судиею, не ведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благого, совесть, но коего развратный твой рассудок давно изгнал из своего жилища, из сердца твоего. Но не ласкайся безвозмездием. Неусыпный сей деяний твоих страж уловит тебя наедине, и ты почувствуешь его кары. О! если бы они были тебе и подвластным тебе на пользу... О! если бы человек, входя почасту во внутренность свою, исповедал бы неукротимому судии своему, совести, свои деяния. Претворенный в столп неподвижный громоподобным ее гласом, не пускался бы он на тайные злодеяния; редки бы тогда стали губительствы, опустошения... и пр., и пр., и пр.

Вопросы и задания

1. Прочитайте посвящение другу выразительно, передавая неспешный ритм текста. Какое чувство заставляет путешественника писать это произведение? В чём он видит цель своего труда?

2. * Почему путешественник говорит страдания «человечества», а не «народа» или «крестьян»?

3. О каком нарушении закона рассказал путешественник в главе «Любани»? Почему он  предупреждает: «Страшись, помещик жестокосердный»?

4. Почему путешественник корит себя за отношение к Петрушке?

5. Восхищается или возмущается проезжий присяжный наместником – любителем устриц в главе «Спасская Полесть»? Почему?

6. * Перечитайте сон путешественника. Какие аллегорические и символические образы вы встретили? Раскройте каждую аллегорию и символ. Что помогло вам это сделать?

7. По какому принципу сон путешественника о сидении на троне делится на две части? Что видел автор до лечения глаз и что увидел после?

8. * Почему путешественник во сне видит себя правителем, а не «мужем», «порицающим» дела царя, то есть его «другом  искренним»?

9. Почему повествователь утверждает, что если властитель мира усмехнётся или нахмурится, прочитав главу, он живёт без истины? Может ли властитель нахмуриться по другим причинам?

10. Почему вид крестьянской курной избы вызвал «душевную скорбь» путешественника?

[1] А.С. Пушкин. Путешествие из Москвы в Петербург //А.С. Пушкин. Собр. соч. в 10 тт. – Т.6. – М., 1997. – С.  334

[2] Окрест – вокруг

[3] Ужели – неужели.

[4] Толико – настолько.

[5] Чадо – ребёнок, дитя.

[6] Сей, сия – этот, эта.

[7] Блажен, блаженный – здесь: благополучный, счастливый.

[8] Сугубый – двойной.

 

[9] Оброк – часть заработка от промыслов, которую крестьянин выплачивал помещику

[10] Сошник – у сохи треугольный металлический наконечник, которым вспахивали землю.

[11] Барщина – крепостная повинность крестьянина, бесплатная обработка земли помещика собственными орудиями труда. По закону барщина должна занимать три дня в неделю.

[12] Подушная – подушевная подать, налог, который взимали в казну с каждой души (крестьян, мещан).

[13] Наместник – уполномоченный императора, стоящий выше губернатора (штатский).

[14] Устерсы – устрицы.

[15] Подорожная – документ из полиции (свидетельство), дающий право на определённое количество лошадей в соответствии с сословной принадлежностью для путешествия по почтовым трактам.

[16] Прогоны, или прогонные, плата за проезд.

[17] Чикчеры (чикчиры), длинные брюки в обтяжку.

[18] Биржа – место или здание, где в известное время собирается купечество по торговым делам.

[19] Промен – результат обмена, здесь плата за услуги, взятка.

[20] Отжену – отгоню.

[21] Онучки – портянки; обёртка на ногу вместо чулков, под сапоги и лапти.

[22] Се – это.

[23] Родший – родивший.

[24] Рубище – от рубаха; грубая рабочая одежда; ветхая, драная.

[25] Подъяти – т.е. подъять, поднять.