Соответствуют их идеям о концентрации власти

Если в эпоху равенства люди легко воспринимают идею сильной центральной власти, то лишь потому, что признавать и поддерживать эту власть людей заставляют их обычаи и чувства. Постараюсь пояс­нить это несколькими словами, так как основные соображения на этот счет уже были высказаны ранее.

Люди, живущие в демократическом обществе и не видящие вокруг ни начальников, ни подчиненных, лишенные привычных и обязатель­ных социальных связей, охотно замыкаются в себе и полагают себя сво­бодными от общества. Мне уже пришлось довольно много рассуждать на эту тему, когда речь шла об индивидуализме. Люди почти всегда с трудом отрывают себя от личных дел, чтобы заняться делами общест­венными, поэтому естественно их стремление переложить эти заботы на того единственного очевидного и постоянного выразителя коллек­тивных интересов, каким является государство.

Они не просто теряют вкус к общественной деятельности, но часто у них просто не хватает на нее времени. В демократическом обществе частная жизнь принимает столь активные формы, становится столь беспокойной, заполненной желаниями и работой, что на политическую жизнь у человека не остается ни сил, ни досуга.

Мне бы не хотелось думать, что упадок интереса к общественной де­ятельности непреодолим; борьба с ним и является главной целью моей книги. Просто я утверждаю, что сегодня эта апатия неустанно заполня­ет души под воздействием каких-то таинственных сил и, если ее не ос­тановить, она охватит людей полностью.

У меня уже была возможность показать, что крепнущая тяга людей к благосостоянию и неустойчивый характер собственности заставляют демократические народы опасаться социальных неурядиц. Склонность к стабильности общественной жизни становится у них единственной политической страстью, возрастающей по мере отмирания других по­литических устремлений; это естественным образом располагает граж­дан к тому, чтобы постоянно передавать центральной власти все новые и новые права, ибо они считают, что только она одна, предохраняя самое себя, заинтересована и располагает необходимыми возможнос­тями защитить их от анархии. Поскольку в эпоху равенства никто не обязан рассчитывать на значительную поддержку со стороны, каждый индивидуум является одновременно и независимым, и беззащитным.

Глава 2. ИДЕЙНЫЕ ИСТОКИ ПОЛИТОЛОГИИ                              173

 

 

Эти два состояния, которые не следует ни смешивать, ни разделять, вы­рабатывают у человека демократического общества весьма двойствен­ные инстинкты. Независимость придает ему уверенность и чувство соб­ственного достоинства среди равных, а бессилие дает ему время от вре­мени почувствовать необходимость посторонней поддержки, которую ему не от кого ждать, поскольку все, окружающие его, одинаково слабы и равнодушны. В своем отчаянии он невольно устремляет взоры к той громаде, которая в одиночестве возвышается посреди всеобщего упад­ка. Именно к ней обращается он постоянно со своими нуждами и чая­ниями, именно ее он в конце концов начинает воспринимать как един­ственную опору, необходимую ему в собственном бессилии¹.

Все это позволяет нам понять, что нередко происходит в демократи­ческих обществах, где люди, столь болезненно относящиеся к любым начальникам, спокойно воспринимают власть хозяина и могут быть одновременно и гордыми, и рабски угодливыми.

Ненависть людей к привилегиям возрастает по мере того, как сами привилегии становятся более редкими и менее значительными. Можно оказать, что костер демократических страстей разгорается как раз тогда, когда для него остается все меньше горючего материала. Я уже указывал на причины этого феномена. Неравенство не кажется столь вопиющим, когда условия человеческого существования различны; при

 

______________

¹ В демократическом обществе лишь центральная власть занимает прочное положение и последовательна в своих действиях. Жизнь граждан подвержена там постоянным изменениям. Известно, однако, что любая власть естественным образом стремится к расширению сферы своего влияния. И в конечном итоге она этого добивается, неустанно и целенаправленно воздействуя на людей, чьи мысли, желания и общественное положение каждодневно меняются.

Часто граждане работают на эту власть, сами того не желая. Эпоха демократии — эпоха экспериментов, новых идей и авантюр. В это время найдется множество людей, втянутых в трудные начинания, которыми они занимаются, не обращая внимания на других членов общества. Люди эти легко соглашаются с общим принципом невмешательства властей в частные дела, однако каждый из них желал бы, чтобы правительство, в виде исключения, именно ему оказало помощь в его конкретном деле, и он активно ищет этой поддержки, всегда за счет интересов других граждан. Поскольку огромное множество людей одновременно придерживаются этой точки зрения, влияние центральной власти мало-помалу распространяется на все сферы их жизни, хотя каждый в отдельности желал бы ограничения этого влияния. Таким образом, любое демократическое правительство расширяет круг своих прерогатив самим фактом длительного пребывания у власти. Время работает на него; из всех несчастий оно извлекает выгоду, находясь в плену своих страстей, люди помогают ему, даже не догадываясь об этом. Поэтому можно сказать, что, чем старше демократическое общество, тем более централизовано в нем управление.

174 Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ

 

всеобщем единообразии любое отклонение от него уже вызывает про­тест тем больший, чем выше степень этого единообразия. Поэтому вполне нормально, что стремление к равенству усиливается с утверж­дением самого равенства: удовлетворяя его требования, люди развива­ют его.

Постоянная и всевозрастающая ненависть, которую испытывают демократические народы к малейшим привилегиям, странным образом способствует постепенной концентрации всех политических прав в руках того, кто выступает единственным правителем государства. Го­сударь, возвышающийся обязательно и безусловно над всеми гражда­нами, не вызывает ничьей зависти, при этом каждый еще считает своим долгом отобрать у себе подобных все прерогативы и передать их ему.

Человек времен демократии с крайним отвращением подчиняется своему соседу, которого считает равным себе; он отказывается призна­вать его более просвещенным, чем он сам; он не верит в его справед­ливость и ревниво относится к его власти; он его опасается и презирает; ему нравится постоянно напоминать своему соседу об их общей подчи­ненности одному и тому же хозяину.

Любая центральная власть, следуя этим естественным инстинктам, проявляет склонность к равенству и поощряет его, поскольку равенст­во в значительной мере облегчает действия самой этой власти, расши­ряет и укрепляет ее.

Можно также утверждать, что любое центральное правительство обожает единообразие. Единообразие избавляет его от необходимости издавать бесконечное количество законов: вместо того, чтобы созда­вать законы дня всех людей, правительство подгоняет всех людей без разбора под единый закон. Таким образом, правительство любит то же, что любят граждане, и ненавидит то же самое, что и они. Это единство чувств, которое у демократических народов выражается в сходстве по­мыслов каждого индивидуума и правителя, устанавливает между ними скрытую, но постоянную симпатию. Правительству за присущие ему склонности прощают его ошибки; доверия народа оно лишается лишь в периоды эксцессов и заблуждений, однако это доверие быстро вос­станавливается при очередном обращении к народу. Граждане в демо­кратическом обществе часто испытывают ненависть к конкретным представителям центральной власти, но они всегда любят саму эту власть. [...]

Печатается по: Токвиль А. де. Демократия в Америке. М., 1992. С. 481—485.

 

 

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА XX в.              175

Глава 3

РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА XX в.

М.М. СПЕРАНСКИЙ

1802 г. Размышления о государственном

устройстве Империи

Представляя Вашему Величеству продолжение известных Вам бумаг о составе Уложения, долгом правды и личной моей к Вам приверженности считаю подвергнуть усмотрению Вашему следующие раз­мышления мои о способах, коими подобные сему предположения, есть ли они приняты будут вашим величеством, могут приведены быть в дей­ствие.

История России от времен Петра Первого представляет беспрерыв­ное почти колебание правительства от одного плана к другому. Сие не­постоянство, или, лучше сказать, недостаток твердых начал, был при­чиною, что доселе образ нашего правления не имеет никакого опреде­ленного вида и многие учреждения, в самих себе превосходные, почти столь же скоро разрушались, как и возникали.

При издании самых благоразумных и спасительных законов вопрос, на чем они основаны и что может удостоверить их действие, сей вопрос оставался всегда неразрешенным, и в сердце народа умерщвлял всю силу их и доверенность.

Сему иначе и быть невозможно. Во всяком государстве, коего поли­тическое положение определяется единым характером государя, закон никогда не будет иметь силы, народ будет все то, чем власть предержа­щая быть ему повелит. [...]

Наконец, явится благотворительный гений с самыми счастливей­шими расположениями разума и воли, какие небо для блаженства народа вдохнуть смертному может. Он придет в такую эпоху, когда народ, с одной стороны, рассыпав облако предуверений, увидит, сколь нетвер­до политическое его бытие, и сколь тщетно иметь права на словах, не имея их на деле; с другой стороны, ужасы смежных преобращений, устрашив самых дерзновеннейших, научат по окончанию их различать ис­тинную свободу от ложной; докажут и кровавыми чертами на сердцах всех изобразят, что свобода не что другое есть, как закон, равно на всех действующий и все объемлющий; что метафизические понятия о правах человека ведут только к безначалию, злу, стократно горшему, нежели

 

176 Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ

 

самое жестокое самовластие; наконец, он придет в такую эпоху, когда народ почувствует нужду лучшего устройства, но в то же время будет знать и пределы перемен. Россия узрит в нем своего ангела-хранителя. Любовь к нему будет одно и то же с любовью к отечеству. Самые хо­лодные егоисты будут притворяться, что к нему привязаны, для того только, чтоб не считали их извергами общества; дерзкая и мелкая пред­приимчивость будет пресмыкаться во мраке и имя ее будет неизвестно. Он придет в такую епоху, когда народ, с одной стороны, приученный крутостию к повиновению и облежимый воинскими и политическими силами, а с другой — плененный образом его мыслей, убежденный г, добрых намерениях своего гения, жаждущий быть счастливым и верую­щий в душе своей, что он на сей раз уже обманут не будет, ожидает толь ко мановения его, чтоб двинуться, куда он повелит; он придет в такие лета, когда предрассудки политические, когда болезни и страсти не по­мрачили еще его разума, когда медлительная и робкая старость не по­колебала еще его воли, когда, одеян всем могуществом физической и моральной природы, он тем сильнее может устремить взор свой к со­вершенству, что может обещать себе видеть конец и совершение великих своих дел, слышать сердечные благословения миллионов, им осчас­тливленных, чувствовать Россию устроенну, упокоенну, превознесенну, и имя его, составляющее в летописях мира епоху великого царства. В какое время, в каких обстоятельствах, с какими счастливыми расположениями он придет! Какое поле славы для него откроется! Но и какие трудности его ожидают! Он найдет множество добрых начинаний, испровергнутых или упавших прежде, нежели успели они утвердиться. Он будет искать плана, коему доселе следовали в правлении, и не найдет его, ибо план сей переменялся с образом мыслей тех, кои управляли Он призовет к себе из мрака уединения людей, кои некогда управляли государственными делами, но в людях сих найдет он, по большей части, застарелые предрассудки, механический разум примеров, а не разум собственного размышления, недостаток сердечной теплоты к общему благу, личные виды, дух партий и дух властолюбия. И как разум посред­ственный никогда не умеет оценить разума превосходного, то все сии люди почтут себя рожденными учить и наставлять его. Не познав ни пространства его видов, ни возвышения его характера, они будут измерять его собою и, пользуясь единым сравнением лет и опыта, возмечтают давать ему уроки. «Будь государем деспотическим, — одни ему скажут, — Россия так разнообразна, так обширна, така мало просвещенна, что один сей образ правления может быть ей спасителен; оставь

 

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ Х1Х — НАЧАЛА ХХ в.               177

 

только нас визирями и менее внемли подробностям народного вопля, будь уверен, впрочем, что все будут счастливы». «Будь монархом, — скажут другие, — то есть не вверяй власти своей лицам, но поставь во уважение места, дай им права и преимущества, и подобно лучшим из шейх предшественников, покрыв монархическими имянами и формами сильное влияние вельмож, дозволь им управлять под твоим имянем не­ограниченно. Народ будет, конечно, счастлив, когда будешь ты смот­реть на него через сию призму. Впрочем, мы приемлем на себя еще раз уверить его, что он управляется не волею твоею, не нашими советами, но единым законом, и хотя закон сей будет сделан без его согласия, хотя всегда будет в твоей власти переменить его, но народ будет в нем уверен и заснет на сем уверении, подобно, как он и прежде спал на нем и доселе был покоен, ежели б не разбудили его неосторожными и крутыми переменами». «Мы боимся всяких новостей, — представят иные. — Россия долго стояла покойно в настоящем ее положении. Все были счастливы, т.е. те, кои имели большие доходы, проживали их в удовольствии, бедные работали, богатые пользовались трудами рук их и за то ими управляли. Все было в порядке и приятной взаимности. Всякая пере­мена раздвигает мысли народные, по крайней мере, на несколько линий, а размышление всегда народу вредно. Известно, что француз­ская революция произошла от книг». «Здесь все надобно переделать, — возопиют другие. — Ето варварская страна, не имеющая и первых начал того благоустроенного образования, которое мы в других государствах видим. Здесь все экономические системы ложны, установления неправильны, законы ничтожны. Народ в невежестве и страдании. Все требует руки творческой, а не способов исправления. Зло так  велико, что и добра из него извлечь неможно. Надобно вырвать с корнем сей огромный дуб, приносящий только желуди, и на месте его насадить виноград». Кто прав, кто виноват из сих толь разнородных мудрецов? По счастию, самое противоречие их мнений ослабит к ним перу; по счастию, гений доброго разума, неразлучный с духом осторож­ности, отвергнет от себя и наветы равнодушия, и замашки любоначалия, и пылкость преобразователей; он познает, что первые происходят, может быть, и от добрых намерений, но основаны на ложных началах, привычкою самовластного управления внушенных и в полицейском надзоре полагающих народное благосостояние; что вторые приучились давать народу слова за вещи и в смешении понятий, в уважении мест, из них составленных, искать способов поддержать собственное их возвышение; что третие боятся перемены потому, что переменить самих

178          Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ

 

 

себя находят уже не в силах; что, наконец, последние забывают, что все царства земные идут к совершенству времянем и постепенностью, что всякая страна имеет свою физиогномию, природою и веками ей данную, что хотеть все переделать есть не знать человеческой природы, ни свойства привычки, ни местных положений; что часто и самые лучшие пре­образования, не быв приспособлены к народному характеру, произво­дят только насилие и сами собою сокрушаются, что, во всяком случае, не народ к правлению, но правление к народу прилагать должно. Он познает все сие и удержит колесо правления в том тихом движении, ко­торое даст ему способы избрать вернее истинную сторону его обраще­ния. Между тем, однако же, время летит. Пройдет год, про идет и другой, он рассыплет в народ тысячи благодеяний, поставит на мере множество справедливых добрых учреждений, ободрит надежды, усладит самые го­рести, сделает довольно для того, чтоб царство его было счастливо, но мало к тому, чтоб счастие России было непоколебимо. [...]

Но я предполагаю, что судьба твоя и личная любовь к твоим свой­ствам произведут чудо в деспотическом царстве, что ты найдешь одного, двух, даже трех министров беспристрастных, деятельных, просвещен­ных, непоколебимых. Ты, конечно, не захочешь, однако, чтоб судьба царства твоего от них единственно зависела. Ты пожелаешь сам управ­лять народом, тебе вверенным от бога. Но каким образом можешь ты самому себе обещать, что никогда никакое облако человеческой сла­бости не покроет ясности твоих понятий в сей бесчисленности дел, тебя окружающих и от твоего решения зависящих? Каким образом ты мо­жешь себе обещать, чтоб в качестве законодателя, верховного судии и исполнителя своих законов все видеть, все знать, всех исправлять, вес приводить в движение и никогда не ошибаться? Чтоб быть деспотом справедливым, надобно быть почти богом.

Итак, по всей необходимости, должен ты будешь вверить великую часть дел твоих местам, тобою установленным, а чтоб дать сим местам некоторую тень бытия политического, ты оставишь им монархические формы, введенные твоими предшественниками, и действия воли твоей неограниченной назовешь законами империи. Но места сии, быв состав лены из лиц, переменят ли тем существо свое? Завися в самом бытии своем от единого твоего хотения, возвысят ли они правила свои до понятия независимой чести и любви к отечеству? Сокроют ли от себя унижающее их рабство? В силах ли будут отвратить почестями и знаками твоего уважения возвысить их в собственных их глазах, дашь более пространства их власти, покроешь их всем могуществом твоего доверия ¾

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛАХХ в.                          179

 

но самое сие доверие покажет им, что сила их от тебя единого происходит и, следовательно, тебе единому угождать и служить они обязаны. Не быв никакими пользами соединены с народом, они на угнетении его оснуют свое величие, они будут править всем самовластно, а ими управлять; будут вельможи, наиболее тобою отличаемые, и вот для чего, между про­чим, вельможи сии столь сильно проповедуют сию систему. Таким об­разом, монархические виды послужат только покрывалом страстям и ко­рыстолюбию, а существо правления останется непременным. Угнете­ние тем будет несноснее, что оно покроется законом.

Итак, открытым ли самовластием будет правима Россия или ски­петр твой позлатится монархическими призраками, государство в обоих сиих случаях не избегнет своего рока. Ты должен будешь отказаться:

1) от всякой мысли о твердости и постоянстве законов, ибо в сем правлении законов быть не может;

2) от всех предприятий народного просвещения. Правило сие долж­но принять столько же из человеколюбия, ибо ничто не может быть не­счастнее раба просвещенного, как и из доброй политики, ибо всякое просвещение (я разумею общее народное) вредно сему образу правле­ния и может только произвесть смятение и непокоривость;

3) от всех предприятий... народной промышленности: я разумею все фабрики и заведения, на свободных художествах основанные, ибо близ­ко с ними связь имеющие;

4) от всякого возвышения в народном характере: ибо раб иметь его не может. Он может быть здоров и крепок в силах телесных, но никогда» не должен быть способен к великим предприятиям. Есть, конечно, ис­ключения, но они не испровергают правила;

5) от всякого чувствительного возвышения народного богатства, ибо первая основа богатства есть право неотъемлемой собственности, а без законов она быть не может;

6) еще более должно отказаться от улучшения домашнего состояния низшего класса народа. Избытки его всегда будут пожираемы роско­шью класса высшего;

7) словом, должно отказаться от всех прочих устроении, не на лице государя владеющего, но на порядке вещей основанных, и царство твое, столь много обещавшее, будет царство обыкновенное, покойное, может быть, блистательное, но для прочного счастия России ничтожное.[...]

180     Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ

 

 

Есть ли установление всякого честного заведения требует общего соображения всех видов, в состав его входящих, есть ли известное со­словие умов нужным считается к сему соображению, то каким образом установление великого государства, план, на коем бытие его на цел сто­летия должно быть основано, может возникнуть из частных мыслей, друг друга пересекающих, хотя и от одного начала идущих.

Я не могу без душевного уничижения и помыслить, чтоб Российское государство столько было от небес оставлено, чтоб не можно было и нем найти столько просвещенных умов и столько теплых ко благу об­щему сердец, сколько может быть нужно к составлению такого сосло­вия.

Покрытое непроницаемою тайною, от истинного просвещения всег­да почти неразлучною, сословие сие, соединив в одну точку зрения все предметы, к государственному положению относящиеся, из соображе­ния их извлечет полный план, на коем все действие должно быть осно­вано. Иногда план сей зрелым размышлением доведен будет до всего возможного совершенства, оно обратится к средствам, которыми должно производить его в действие.

Средства сии могут быть двояки: одни должны приуготовить только действие, другие непосредственно открывать его.

Есть множество учреждений, совместных даже и с настоящим обра­зом правительства, коих дух мог бы быть обращен на приуготовление к будущему. С другой стороны, в обыкновенном движении дел часто проходят без внимания важные обстоятельства, будущий порядок вещей весьма затруднить могущие. Чтоб из многих примеров привесть одни наиболее ощутительные, я уверен, что самое утверждение дворян­ской грамоты и городового положения не могло бы иметь места, есть ли бы государственное положение имело свое начертание. [...]

Таким-то образом правительство, действуя без плана, не только те­ряет время и случай к приуготовлению лучшего, но и заграждает себе пути, ставя в подвиге своем самому себе препятствия.

Но когда бы план сей существовал и когда бы известное небольшое сословие людей было поставлено к приведению его в действие, оно не только бы не попускало умножать препятствий к лучшему порядку, но и приуготовляло бы сей порядок предварительными установлениями.

Действием сего сословия разные части правительства, приготовля­ясь издалека и постепенно в средине царства самовластного, положили бы основание царства монархического и, развивая сии начала мало-по­малу, без крутости, без переломов, нечувствительно и даже для просто­

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА XX в.           181

 

 

го глазу неприметно воздвигали бы под завесою настоящего прави­тельства новое здание на столпах разума и законов, и когда бы время приспело сорвать сию завесу, народ вопросил бы себя с удовольствием, кто и каким образом перенес его столь нечувствительно из царства тьмы и уничтожения в царство света и свободы?

Учредивши внутренний свой порядок на правилах, кои бы всякое смешение понятий и бесполезные прения удаляли, сословие сие тебе единственному известное и от мановения твоего зависящее, могло бы назначить себе следующие предметы.

I. Соображение всех предположений, в разные времяна сделанных, относительно общего государственного положения России.

II. Извлечение из сих предположений лучших правил, приведение их и систему и составление коренных законов.

III. Постановление сим коренным законом основания твердого и не­преложного не во внешних учреждениях, но в силе, или, лучше сказать, в связи и соединении самых ясных польз народа.

IV. Изыскание средств, коими сии коренные законы могут быть по­ставлены на своем основании и введены в действие без всяких полити­ческих переломов.

V. Постепенное приведение сих средств к исполнению и предосте­режение всех препятствий, какие им обыкновенное течение дел по на­стоящей системе противопоставить может.

Я знаю, государь, что сии пять предметов столь обширны, столь трудны, что каждый из них будет требовать времяни и усильных раз­мышлений, чтобы привесть его в надлежащую ясность, но самая сия трудность доказывает, с одной стороны, что учреждение таковое необ­ходимо, а с другой, что время, протекшее без сего учреждения, потеря­но для прочного государства положения.

Есть ли бы Вам угодно было, государь, принять мысли сии основательными, можно бы было представить и подробнейший план таковому сословию.

Я смею ручаться, государь, что из всего, что доселе Вы для счастия России сделали, учреждение сие, может быть наименее блистательное и даже совсем неизвестное, будет самое полезнейшее, ибо все прочее должно или на нем быть основано, или не будет иметь никакого основания. [...]

Печатается по: Сперанский ММ. Проекты и записки. М.;Л., 1961. С. 56—67.                                            

182         Раздел 1. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ

П.И. ПЕСТЕЛЬ

«Русская правда»