Генри Филдинг. История жизни покойного Джонатана Уайлда Великого 2 страница

ПИСЬМО I

Мистер Хартфри! По поручению моего господина сообщаю Вам, что он очень удивлен тойсамоуверенностью, с какой Вы просите денег, которые он Вам задолжал, как Вызнаете, не так давно. Тем не менее, поскольку он после этого не намеренбольше обращаться в Ваш магазин, он приказал мне уплатить Вам, как только уменя будут на руках наличные деньги; однако ввиду предстоящих неотложныхплатежей по более давним счетам и т. д., мне сейчас затруднительно назначитьопределенный срок для расплаты с Вами. Остаюсь Вашим покорным слугой, Роджер Моркрафт.

ПИСЬМО II

Дорогой сэр! Эти деньги, как Вы справедливо отмечаете, я должен Вам уже три года,но, клянусь Вам душой, я сейчас не в состоянии уплатить ни фартинга; однако,поскольку я не сомневаюсь, что в самом коротком времени не только уплачу поэтому скромному счету, но еще сделаю в Вашем торговом доме новые покупки накрупную сумму, Вы, надеюсь, не сочтете для себя неудобным предоставить этунебольшую отсрочку, дорогой сэр, искренне преданному Вам Вашему покорному слуге Чарлзу Кортли.

ПИСЬМО III

Мистер Хартфри! Прошу Вас, не сообщайте моему мужу об оставшемся за мною пустяковомдолге, потому что, зная, какой Вы добрый человек, я доверю Вам маленькуютайну: муж давно дал мне денег, чтобы расплатиться с Вами, а я имеланесчастье потерять их за игорным столом. Можете не сомневаться, что ярассчитаюсь с Вами при первой возможности. Остаюсь, сэр, Вашей покорнейшейслугой, Кат. Рабберс. P. S. Пожалуйста, передайте от меня поклон миссис Хартфри.

ПИСЬМО IV

Мистер Томас Хартфри, сэр! Письмо Ваше получил. Но что до упомянутой в нем суммы - сейчас ничегоне выйдет. Ваш покорный слуга Питер Паунс.

ПИСЬМО V

Сэр! Я всей душой сожалею, что в настоящее время не могу исполнить Вашупросьбу, особенно после того, как Вы мне оказали столько одолжений, о чем ябуду всегда вспоминать с глубокой признательностью. Я крайне огорчен Вашиминесчастьями и навестил бы Вас лично, но сейчас я не совсем здоров, а крометого, непременно должен пойти сегодня вечером в Воксхолл. Премного Вам обязанный, сэр, покорный Ваш слуга Ч. Изи. P. S. Миссис Хартфри и малютки, надеюсь, в добром здоровье. Были и еще письма, но проку от них было ровно столько же; мы и этипривели читателю только для образца. Из них последнее больнее всех заделобедного Хартфри, потому что прислал его человек, которому он сам когда-топомог в беде, одолжив крупную сумму, и который сейчас, как ему было твердоизвестно, пребывал в полосе процветания. Глава VIII, в которой наш герой поднимает в_е_л_и_ч_и_е на беспримерную высоту Уберем же поскорее от взоров читателя эту гнусную картинунеблагодарности и представим куда более приятное изображение тойсамоуверенности, которой французы так справедливо присвоили эпитетблаженной. Едва успел Хартфри прочитать письма, как перед его глазамипредстал наш герой, - не с таким лицом, с каким сострадательный пасторвстретит своего патрона после того, как отдаст свой голос на выборах егоконкуренту; и не с таким, какое состроит врач, когда потихоньку выскользнетза дверь, узнав о смерти своего пациента; не с таким подавленным видом,какой принимает человек, когда после упорной борьбы между добродетелью ипороком он склонился перед вторым и был разоблачен в первом же своемпредательстве, - нет, лицо нашего героя отражало ту благородную, смелую,великую прямоту, с какой премьер-министр уверяет своего подчиненного, чтообещанное ему место еще раньше было предназначено другому. И те же огорчениеи неловкость, какие сквозят при этом во взоре премьер-министра, выразилУайлд при первой встрече с другом. И как премьер-министр распекает вас зато, что вы пренебрегли вашими собственными интересами и не попросиливовремя, - так наш герой напустился на Хартфри за его доверие к графу и, недав ему ни слова сказать в оправдание, излил на него поток ошеломительнойругани, подсказанной как будто самыми дружескими намерениями, но такой, чтои от врага не услышишь хлеще. Этим предупредительным маневром несчастномуХартфри, захоти он слегка укорить друга за неудачную рекомендацию, былаотрезана всякая возможность произвести подобную попытку; так государь,вторгшийся к соседям, но атакованный в собственных владениях, вынужденбывает оттянуть все свои силы назад и защищаться на своей земле. Хартфри этои сделал, и небезуспешно, ссылаясь на видное положение графа, на еговнешность, на выезд, - так что Уайлд наконец немного смягчился и сказал совздохом: - Я, признаться, меньше всех на свете имею право осуждать другого затакого рода неразумие, так как меня и самого провести куда как легко! Ведь ия тоже обманулся в графе, за которым, если он неплатежеспособен, у меняпропадают пятьсот фунтов стерлингов. Но лично я, - сказал он, - не собираюсьприходить в отчаянье, да и вам не советую. Многие вот так же находили длясебя более удобным удалиться или укрыться на время, а впоследствиивыплачивали сполна свои долги или хоть приличным образом возмещали их. Водном я не сомневаюсь: если будет произведена частичная уплата понесостоятельности, - а это, я полагаю, худшее, чего можно опасаться, - то вубытке останусь я один: потому что я почту себя обязанным по долгу честивозместить вам потерю, хотя бы вы и признали, что должны благодарить за нееглавным образом собственную дурость. Тьфу! Да если бы я только могвообразить, что есть в этом надобность, я бы вас, конечно, предостерег. Но яполагал, что та часть города, где проживал граф, уже сама по себе достаточноясно подсказывала, как мало можно ему доверять. И на такую сумму!.. Черт васпопутал, не иначе! Такое бесстыдство превосходило все, что бедная миссис Хартфри могласебе вообразить. Если раньше она безудержно кляла Уайлда, то сейчас призналаполную его невиновность и попросила его прекратить разговор, который, как онвидит сам, слишком жестоко сокрушает ее мужа. Торговлю, сказала она,невозможно вести без кредита, а потому нельзя винить его за то, что оноткрыл кредит такому человеку, каким представлялся граф. К тому же, сказалаона, не много проку теперь рассуждать о том, что прошло и чего не вернуть;сейчас надо прежде всего обдумать, как избежать угрожающих дурныхпоследствий, и в первую голову постараться вернуть ее мужу свободу. - Почему не достает он поручительства? - спросил Уайлд. - Увы, сэр, - сказала миссис Хартфри, - мы обращались ко многим нашимзнакомым, но напрасно: нам отвечали извинениями даже там, где меньше всегомы этого могли бы ожидать. - Нет поручителя?! - воскликнул Уайлд в негодовании. - Будет у негопоручитель, если только не перевелись они на свете! Сейчас поздновато, ноположитесь на меня, завтра с утра я ему устрою поручительство. Миссис Хартфри со слезами приняла эти заверения и сказала Уайлду, чтоон настоящий друг. Затем она предложила мужу провести с ним весь вечер, ноон не позволил, так как не хотел, чтобы дети в эту тревожную пору оставалисьна попечении слуг. Послали за наемной каретой, но напрасно, потому что, подобнодрузьям-приятелям, извозчики всегда тут как тут, покуда светит солнце, акогда в них нужда, их не разыщешь. Не нашли и портшеза, так как мистер Снэпжил в той части города, где носильщики с портшезом - редкие гости. Добройженщине пришлось идти домой пешком, и учтивый Уайлд рыцарственно вызвался еепроводить. Любезность была с благодарностью принята, и когда наша чета нежнораспрощалась, мистер Снэп собственноручно запер мужа в комнате, а за женоюзапер наружную дверь. Так как этот визит Уайлда к Хартфри может показаться одним из техисторических эпизодов в биографии нашего героя, которые писателирассказывают, подобно Дрокансеру, "только потому, что смеют", и так как онпротиворечит как будто величию нашего героя и бросает тень на его репутацию,позволяя приписать ему дружеские чувства, чересчур отдающие слабостью инеразумием, то, пожалуй, следует дать объяснения по поводу этого визита, - вособенности более проницательным нашим читателям, чью благосклонность мывсегда особенно стараемся снискать. Итак, да будет им известно, что с первойже встречи с миссис Хартфри мистер Уайлд воспылал к этому прелестномусозданию той страстью (или чувством, или дружбой, или желанием), которуюджентльмены нашего века единодушно называют ЛЮБОВЬЮ; на деле же она есть нечто иное, как того рода влечение, какое по окончании праведных трудовсубботнего дня сластолюбивый служитель церкви способен чувствовать к филе сотменным гарниром или к прельстительной грудинке, которую ставит перед нимсквайр и которую (так горяча его любовь!) он пожирает в своем воображении,едва ее увидев. Не менее пламенна была голодная страсть нашего героя,который, как только взгляд его упал на это прелестное кушанье, стал мысленнопримериваться, как бы получше подобраться к нему. Достигнуть этого, подумалон, будет проще всего после того, как свершится разорение Хартфри,намеченное им ради других целей. Поэтому он отложил все хлопоты в этомнаправлении до тех пор, пока не достигнет сперва того, что должно былопредшествовать во времени его новому намерению, - с такой методичностьюосуществлял наш герой все свои планы и настолько был он выше всех внушенийстрасти, которые так часто расстраивают и губят благороднейшие замыслыдругих людей. Глава IX Все больше в_е_л_и_ч_и_я в Уайлде. Низменная сцена между миссис Хартфри и ее детьми и план нашего героя, достойный наивысшего восхищения и даже изумления Едва Уайлд увел предмет своей страсти (или, продолжая нашу метафору,лакомое блюдо) от законного владельца, у него явилась мысль доставить его водин из тех ресторанов Ковент-Гардена, где женское тело под восхитительнымгарниром предлагается жадному аппетиту молодых джентльменов; но, опасаясь,что дама не пойдет со всей готовностью навстречу его желаниям и что излишняяпоспешность и горячность сорвут цвет его надежд, не дав созреть плодам, - итак как в тот час у него уже зародился счастливый проект, более благородныйи почти непреложно обеспечивавший ему и наслаждение и прибыль, - наш геройограничился тем, что проводил миссис Хартфри до дому и, после долгихуверений в дружеских чувствах к ее мужу и в готовности к услугам, простилсяс ней, пообещав зайти рано утром и отвести ее к Снэпу. Уайлд отправился затем в ночной погребок, где застал кое-кого из своихзнакомых, и прокутил с ними до утра, и ни малейшая тень сострадания кмистеру Хартфри не отравила ему чаши веселья! Так истинно величественна былаего душа, что ничто не тревожило ее покоя; и только опасение, как бы миссТиши чего-либо не прознала (она все еще была на него сердита), несколькоомрачало безмятежность духа, которой иначе он мог бы наслаждаться. И так каквесь вечер ему не довелось увидеться с мисс Тиши, он написал ей письмо,содержащее десять тысяч уверений в почтительной любви и (на что он большеполагался) столько же посулов. Этим письмом он рассчитывал привести девицу вхорошее расположение духа, нимало не открывая ей, однако, своих подозренийи, следовательно, не давая ей повода насторожиться: ибо он взял себе заправило никогда не открывать другим, что в их власти причинить ему зло,чтобы тем не навести их на мысль причинить это зло на деле. Вернемся теперь к миссис Хартфри, которая провела бессонную ночь втаком терзании и ужасе из-за отсутствия мужа, какие иная благовоспитаннаяледи испытывала бы при возвращении мужа из дальнего плавания или поездки.Утром, когда к ней привели детей, старшая девочка спросила, где ее милыйпапа. И мать, не сдержавшись, разразилась слезами. Увидев это, девочкасказала: - Не плачь, мама. Папа, я знаю, непременно пришел бы домой, если б мог. При этих словах мать схватила девочку на руки и, в порыве чувствабросившись в кресло, воскликнула: - Да, дитя мое, и никакие адские происки не могут надолго насразлучить! Эта сцена развлечет, быть может, каких-нибудь шесть или семь читателей,и мы не стали бы включать ее в наш рассказ, если б она не показывала, что вжизни пошлой толпы есть еще слабости, которых великие духом так чужды, чтодаже не имеют о них никакого понятия; а кроме того, обнажая глупость этихжалких созданий, она оттеняет и возвышает то величие, верное изображениекоторого мы стараемся дать в нашей хронике. Войдя в комнату, Уайлд застал несчастную мать с одной девочкой на рукахи другой у колен. После любезного приветствия он попросил ее отпустить детейи служанку, потому что, сказал он, ему нужно сделать очень важное сообщение. Миссис Хартфри тут же исполнила это требование и, притворив дверь, снетерпением спросила, увенчались ли успехом его старания найти поручителя.Он ответил, что еще не пытался даже, потому что ему пришел на ум один план,посредством которого она безусловно спасет своего мужа, себя и детей. Он ейсоветует, забрав все самое ценное, что есть у них в магазине, немедленноуехать в Голландию, пока еще нет акта о банкротстве, после которого отъездстанет невозможным. Он сам доставит ее туда, поместит в надежном месте, азатем вернется и освободит ее мужа, которому тогда нетрудно будетудовлетворить своих кредиторов. Он добавил, что пришел прямо от Снэпов, гдепознакомил с этим планом самого Хартфри, и тот его очень одобрил и проситжену без проволочек привести план в исполнение, так как нельзя терять ниминуты. Сообщение, что муж одобрил план, разрешило все сомнения, смущавшиесердце бедной женщины, и она только выразила желание зайти на минуту кСнэпам, чтобы попрощаться с мужем. Но Уайлд наотрез отказал: каждая минутапромедления, объяснил он, угрожает гибелью ее семье; вдали от мужа онапробудет лишь несколько дней, - ведь он, Уайлд, как только доставит ее вГолландию, тотчас же вернется и исхлопочет освобождение Хартфри и привезетего к ней. - Я оказался, сударыня, злополучной безвинной причиной несчастья моегодорогого Тома, - сказал он, - и я погибну вместе с ним или вызволю его избеды. Миссис Хартфри изливалась в своей признательности за его доброту и всеже молила разрешить ей хотя бы самое короткое свидание с мужем. Уайлдобъявил, что минута промедления может оказаться роковой, и добавил, -правда, скорее печальным, нежели гневным голосом, - что если у неенедостанет решимости исполнить распоряжение мужа, которое он ей передал, товина за разорение Хартфри падет на нее, а он, Уайлд, будет вынужденотказаться от всякого вмешательства в его дела. Тогда она пожелала взять с собою детей. Но Уайлд не позволил, сказав,что это только задержит их побег; да и приличнее будет, чтобы детей привезмуж. Наконец он всецело подчинил себе бедную женщину. Она упаковала всеценности, какие нашла, и, нежно простившись с дочками, взволнованно поручилаих заботам очень преданной служанки. Потом она наняла коляску, котораядоставила их в гостиницу, где они раздобыли карету шестерней и двинулись вГарвич. Уайлд ехал с ликованием в сердце, уверенный, что теперь прелестнаяженщина вместе с богатой поклажей в его руках. Словом, он мысленно упивалсясчастьем, которое необузданная похоть и хищная жадность могли ему сулить. Абедная жертва, которой надлежало удовлетворить эти страсти, вся ушла в мыслио горестном положении своего мужа и детей. С губ ее едва ли сорвалось хотьодно слово, тогда как слезы обильно лились из ее лучистых глаз, которые -если дозволено мне употребить это грубое сравнение - служили тольковосхитительным соусом, возбуждавшим аппетит Уайлда. Глава X Приключения на море, удивительные и необычайные Прибыв в Гарвич, они нашли судно, зашедшее в гавань и готовое котплытию на Роттердам. Их тотчас приняли на борт, и судно отчалило спопутным ветром. Но едва исчезла из их глаз земля, как поднялась внезапнояростная буря и погнала их на юго-запад, - да с такою силой, что капитан ненадеялся избежать Гудвиновых Песков, и как сам он, так и вся его командапочитали себя погибшими. Миссис Хартфри, которую смерть только тем истрашила, что отрывала ее от мужа и детей, упала на колени с мольбой квсевышнему о милосердии, когда Уайлд с истинно величественным презрением копасности принял решение, едва ли не более достойное нашего восторга, чемвсе дошедшие до нас решения отважнейших героев древних и новых времен: оноясно показывает, что он обладал всеми свойствами, необходимыми герою, чтобывосторжествовать над внушениями страха и жалости. Он видит, чтодеспот-смерть хочет вырвать у него намеченную им жертву, которой он успелнасладиться только в воображении, - и вот он поклялся, что не уступитдеспоту: он немедленно набросился на бедную, терзаемую отчаянием женщину,домогаясь своего сперва уговорами, а после силой. Миссис Хартфри, при том расположении духа, в каком находилась онатеперь, и при том мнении, какое она составила себе об Уайлде, не сразупоняла, чего он хочет, но, поняв, отвергла его со всем отвращением, какоемогут внушить негодование и ужас; когда же он попробовал прибегнуть кнасилию, она огласила каюту таким пронзительным криком, что он дошел до ушейкапитана, - благо буря несколько поутихла. Этот человек, грубый скорее всилу воспитания и воздействия среды, в которой жил, чем по природе, поспешилк ней на помощь и, увидев, что она, сбитая с ног, борется на полу с нашимгероем, вовремя спас ее от насильника, которому пришлось оставить женщину исхватиться с ее дюжим рыцарем, не скупившимся на тумаки и не щадившим своихсил в защите прелестной пассажирки. Как только кончилась недолгая битва, из которой наш герой, когда бы нечисленный перевес противника (к нему подоспела подмога), вышел бы, конечно,победителем, капитан выругался в бога и в дьявола и спросил Уайлда: какой жеон христианин, если готов насиловать женщину во время бури? На что тотвеличественно и мрачно ответил, что сейчас он, так и быть, смирится, но,"будь он проклят, если не получит удовлетворения, как только они сойдут наберег!". Капитан презрительно ответил: "Поцелуй меня..." - и так далее, апотом, выставив Уайлда из каюты, запер там миссис Хартфри по ее собственнойпросьбе и вернулся к заботам о корабле. Буря тем временем улеглась, и море колебала лишь обычная зыбь, когдаодин из матросов завидел вдали парус; и капитан, мудро рассудив, что это могбыть капер (мы в то время вели войну с Францией), тотчас приказал поднятьвсе паруса. Но мера эта была бесполезной, потому что ветер, очень слабый,дул в противную сторону; судно неслось прямо на них, и вскоре выяснилось,что опасения капитана справедливы: это и впрямь оказался французский капер.Сопротивляться наш корабль был не в силах и при первом залпе из пушекпротивника опустил флаг. Капитан французского судна с несколькими матросамивступил на борт английского судна и забрал, что было на нем ценного, в томчисле и всю поклажу бедной миссис Хартфри; потом он пересадил команду и двухпассажиров на борт своего капера, а английский корабль, как излишнюю обузу,решил потопить, так как это была старая, дырявая посудина и не стоилоотводить ее в Дюнкерк, - он только снял с английского корабля лодку, потомучто его собственная была не слишком хороша, и, дав по нему залп с борта,пустил ко дну. Французский капитан, совсем еще молодой человек и притом учтивыйкавалер, сразу влюбился - и не на шутку - в свою красивую пленницу. Понекоторым фразам, оброненным Уайлдом, он вообразил, что они муж и жена, хотяее лицо выдавало неприязнь к спутнику, и спросил, понимает ли онапо-французски. Она ответила утвердительно, так как и вправду отлично владелафранцузским языком. Тогда, указывая на Уайлда, капитан спросил, как давноона замужем за этим человеком. Она ответила, глубоко вздохнув и обливаясьслезами, что она и в самом деле замужем, но не за этим подлецом, которыйодин виноват во всех ее бедствиях. Это добавление возбудило в капитанелюбопытство, и он приступил к своей пленнице с такими навязчивыми, хоть иучтивыми расспросами, настаивая, чтоб она поведала ему свои обиды, что онанаконец уступила и рассказала ему все свои злоключения. Чуждый всякогопонятия о величии, капитан был так растроган и так вознегодовал на нашегогероя, что решил его наказать: не считаясь с законами войны, он велелнемедленно спустить на воду свою разбитую лодку и, преподнеся Уайлдуполдюжины бисквитов для продления его мук, ссадил его в эту лодку, а затем,пустив ее на волю волн, повел корабль дальше намеченным путем. Глава XI Высокое и удивительное поведение нашего героя в лодке Возможно, что надежда на награду от прелестной пленницы или, скорей,покорительницы сыграла немалую роль в осуществлении этого необычного актабеззаконного правосудия, ибо француз был охвачен той же страстью, или тем жеголодом, какой испытывал Уайлд, и почти так же непреклонно решилудовлетворить свои желания любым путем. Однако оставим его пока преследоватьсвою цель и проследим за нашим героем в лодке, ибо в пору бедствия истинноевеличие предстает нам наиболее достойным удивления. В самом деле, взять лигосударя, окруженного царедворцами, готовыми его величать столь милым емупрозванием или титулом и воздавать ему всяческие хвалы; или завоевателя воглаве сотни тысяч человек, готовых исполнять его волю, как бы ни была онатщеславна, причудлива или жестока, - нетрудно, думается нам, вообразить илиуразуметь, на сколько ступеней они в своей взбалмошной гордости возвышаютсянад всеми, кто служит им послушным орудием. Но когда человек в цепях, втюрьме - нет, в самой гнусной подземной темнице - сохраняет всю своюгордость, все достоинство, проявляет высокое превосходство своей природы надостальным человечеством, которое взорам пошлой толпы кажется куда каксчаст-тивей его, и когда этот человек заставляет всех убедиться, что небо ипровидение в эту самую пору работают на него, как бы даря его своей особойзаботой, - перед нами несомненно одна из тайн величия, постижимых только дляпосвященного! Можно ли вообразить что-либо тяжелей того положения, в каком очутилсянаш герой, когда утлая лодчонка уносила его в открытое море, без весел, безпаруса, и первая же волна могла по произволу опрокинуть его? И это было быеще благом для него, жребием, куда более предпочительным по сравнению сдругим исходом, припасенным для него судьбой, - голодной смертью, котороюнеизбежно грозило ему продолжение штиля. Перед лицом такой угрозы наш герой начал извергать богохульства стольмерзкие, что их едва ли можно привести, не оскорбив читателя, даже нечрезмерно набожного. Потом он обрушился с обвинениями на весь женский пол ина любовную страсть (как называл он это чувство), - в частности на ту,которую питал к миссис Хартфри, злополучной виновнице его настоящихстраданий. Наконец, найдя, что слишком долго говорит жалобным языкомничтожества, он оборвал свои сетования и разразился вскоре такою речью: - Человек, черт побери, может умереть только раз! Так что ж тут такого?От смерти никому не уйти, а когда кончено, то кончено. Я еще никогда ничегоне боялся, не убоюсь и теперь. Нет, будь я проклят, не убоюсь! Что значитстрах? Я умру, боюсь ли я или нет; так кто же тогда боится, будь я триждыпроклят! - При этих словах он напустил на себя самый грозный вид, но,вспомнив, что никто на него не смотрит, немного ослабил свирепость,проступившую в чертах его лица, и, помолчав, повторил: - Будь я триждыпроклят!.. - Допустим, я в самом деле буду проклят, - вскричал он затем, - а ведья над этим никогда ни на минутку не задумался! Я часто смеялся и шутилнасчет вечной гибели, а может, она и есть, поскольку мне неизвестнообратное... Если тот свет существует, то мне придется круто, уж этонаверняка. Не простится мне тогда то, что я причинил Тому Хартфри. Попаду яза это к черту в лапы, безусловно попаду! К черту? Пфа! Не такой я дурак,чтоб испугаться его. Нет, нет, когда умер человек - ему конец, и баста! Ахотел бы я все-таки знать наверное, потому что ученые, как я слышал, на этотсчет расходятся во мнении. Думается, все дело в том, повезет мне или же неповезет. Если того света нет, что ж - мне тогда будет не хуже, чем колодеили камню; но если он есть, тогда... Черт меня побери, не стану я об этомбольше думать!.. Пусть свора трусливых мерзавцев боится смерти, а я смелогляжу ей в лицо. Неужели остаться в живых - и подохнуть с голоду? Съем-ка явсе бисквиты, которые мне выдал француз, а потом прыгну в море хлебнутьводы, потому что этот бессовестный пес не дал мне ни глотка водки. Сказав, он немедленно приступил к исполнению своего намерения, и таккак решительность никогда не изменяла ему, он, как только управился соскудным запасом провианта, предоставленным ему не очень-то широкой щедростьюпротивника, в тот же час бросился очертя голову в море. Глава XII Странное, но все же естественное спасение нашего героя Итак, наш герой с поразительной решительностью бросился в море, как мыо том упомянули в конце последней главы. А две минуты спустя он чудеснымобразом вновь очутился в своей лодке; и произошло это без помощи дельфина,или моржа, или другого какого-нибудь животного или рыбы, которые всегдаоказываются тут как тут, когда поэту или историку угодно бывает призвать их,чтобы перевезти героя через море, - точь-в-точь как наемная карета,дежурящая у дверей кофейни близ Сент-Джеймса, чтобы перевезти франта черезулицу, дабы не замарал он свои белые чулки. Истина заключается в том, что мыне желаем прибегать к чудесам, ибо строго блюдем правило Горация: "Nee Deusintersit, nisi dignus vindice nodus" {Бог не должен сходить для развязкиузлов пустяковых (лат.) (Гораций. Наука поэзии, 191).}. Что означает: невпутывай сверхъестественную силу, если можешь обойтись без нее. В самомделе, мы куда более начитанны в естественных законах, чем всверхъестественных, а потому ими мы и попытаемся объяснить это необычайноепроисшествие; но для этого нам необходимо открыть нашему читателю некоторыеглубокие тайны, с которыми ему очень стоит познакомиться и которые помогутему разобраться во многих феноменальных случаях такого рода, происшедшихранее на нашем полушарии. Итак, да будет известно, что великая Aima Mater - природа - изо всехособ женского пола самая упрямая и никогда не отступает от своих намерений.Как же правильно это замечание: "Naturam expellas furca, licet usquerecurret" {Гони природу вилами, она все равно возвратится (лат.) (Гораций.Послания, I, X, 24).}, - которое мне не обязательно передавать по-английски,так как оно приводится в книге, по необходимости читаемой каждым утонченнымджентльменом. Следовательно, если природа возымела известное намеренье, онаникогда не позволит никакой причине, никакому замыслу, никакой случайностиразрушить его. Хотя поверхностному наблюдателю и может показаться, чтонекоторые особы созданы природой без всякой пользы или цели, все ж таки неподлежит сомнению, что ни один человек не рождается на свет без особогопредназначения. То есть одни рождаются, чтобы стать королями, другие -министрами, эти - посланниками, те - епископами, те - генералами и такдалее. Они делятся на два разряда: на тех, кого природа великодушно наделиланекоторым дарованием в соответствии с той ролью, которую она назначила имиграть со временем на сцене жизни, и тех, кем она пользуется для показасвоей неограниченной власти и чье назначение для той или другой высокойдеятельности сам Соломон не объяснил бы иною причиной, кроме той, что такпредначертала природа. Некоторые видные философы, желая показать, что этотразряд людей - любимцы природы, обозначают их почетным наименованием"прирожденные". В самом деле, истинную причину всеобщего людского невежествав этой области следует, по-видимому, искать вот в чем: природе угодноосуществлять некоторые свои намеренья побочными средствами, но так как иныеиз этих побочных средств кажутся идущими вразрез с ее намерениями, то умчеловеческий (который, как и глаз, лучше всего видит прямо перед собой, авкось видит мало и несовершенно) не всегда способен отличить цель отсредства. Так, например, он не может постичь, почему красивая жена или дочьпомогают осуществиться исконному замыслу природы сделать человека генералом;или каким образом лесть или пять-шесть домов в избирательном округеопределяют, кому быть судьей или епископом. Мы и сами, при всей нашеймудрости, бываем вынуждены судить ab effectu; {По результату (лат.).} и еслиу нас спросят, к чему природа предназначила такого-то человека, мы, можетбыть, до того как она сама в ходе событий не раскроет свое намерение,затруднимся ответом, ибо нельзя не признать: если нас не осениловдохновение, то на первый взгляд нам может показаться, что иной человек,одаренный большими способностями и приобретший вдобавок обширные знания,скорее предназначен природою для власти и почета, нежели другой,замечательный только отсутствием и этих и вообще каких бы то ни былодостоинств; а между тем повседневный опыт убеждает нас в обратном и склоняетк мнению, которое я здесь изложил. Так вот, природа с самого начала предназначила нашему герою поднятьсяна ту предельную высоту, достижения которой мы весьма желаем всем великимлюдям, так как это самый подобающий им конец, и, раз назначив, она уже ни вкоем случае не дала бы отклонить себя от намеченной цели. Поэтому, едваувидев героя в воде, она тотчас же тихонько шепнула ему на ухо, чтобы онпопробовал вернуться в лодку, и герой немедленно подчинился зову природы; атак как он был хорошим пловцом и на море был полный штиль, он исполнил этобез труда. Таким образом, думается нам, этот эпизод нашей истории, поначалу стольпоразительный, получил вполне естественное объяснение, а наша повестьобошлась без Чуда, которое, хоть и часто встречается в жизнеописаниях, незаслуживает все же одобрения, - и вводить его никак не следует, кроме техслучаев, когда оно совершенно необходимо, чтобы помешать преждевременномуокончанию рассказа. Засим мы выражаем надежду, что с нашего героя снимаетсявсякое обвинение в отсутствии решительности, без которой его образ был былишен величия облика. Глава XIII Исход приключения с лодкой и конец второй книги Остаток вечера, ночь и следующий день наш герой провел в такихусловиях, что ему не позавидовала бы ни одна душа, одержимая какой угодночеловеческой страстью, кроме честолюбия; честолюбец же, дай ему тольконасладиться далекой музыкой литавров славы, - и он пренебрежет всемичувственными утехами и теми более возвышенными (но при том и болееспокойными) радостями, которые дает философу-христианину чистая совесть. Уайлд проводил время в размышлениях, то есть ругаясь, богохульствуя, ачасом напевая и посвистывая. Наконец, когда холод и голод почти подавили егоприродную неукротимость, - а было это сильно за полночь, при непрогляднойтемноте, - ему вдали померещился свет, который он принял бы за звезду, небудь небо обложено сплошь облаками. Свет, однако, казалось, не приближалсяили приближался в такой незаметной степени, что давал лишь слабое утешение,и, наконец, покинул его вовсе. Тогда он вернулся к размышлениям в прежнемроде и так протянул до рассвета, когда, к своей несказанной радости, увиделпарус на недалеком расстоянии и, по счастью, направлявшийся как будто кнему. Сам он тоже был вскоре замечен с судна, и не потребовалось никакихсигналов, чтобы дать знать о бедствии; а так как было почти совсем тихо икорабль лежал всего в пятистах ярдах от него, за ним спустили лодку изабрали его на борт. Капитан оказался французом, а его судно шло из Норвегии с грузом леса исильно пострадало в последней буре. Был он из тех людей, чьи действиядиктуются общечеловеческими чувствами и в ком горести ближнего возбуждаютсострадание, хотя бы тот принадлежал к народу, чей король поссорился с ихсобственным государем. Поэтому, пожалев Уайлда, который преподнес емуисторию, способную растрогать такого глупца, капитан сказал, что по прибытииво Францию Уайлд, как ему и самому известно, останется там на положениипленника, но что он, капитан, постарается устроить ему возможность выкупа,за что наш герой горячо его поблагодарил. Подвигались они, однако, оченьмедленно, так как в буре потеряли грот. И вот однажды, когда они находилисьв нескольких лигах от английского берега, Уайлд увидел вдали судно и, когдастал о нем расспрашивать, услыхал, что это, вероятно, английский рыболовныйбот. А так как на море было совсем тихо, он предложил капитану снабдить егопарой весел, - и тогда он догонит бот или по меньшей мере подойдет к немудостаточно близко, чтобы подать сигнал: он-де предпочитает любой риск вернойсудьбе французского пленника. Так как провизия (а особенно водка), накоторую француз не скупился, подкрепила мужество Уайлда, он говорил до тогоубедительно, что капитан после долгих уговоров наконец согласился, и героювыдали весла, запас хлеба, свинины и бутылку водки. Тогда, простившись сосвоими спасителями, он снова пустился в море на своей лодчонке и стал греститак усердно, что вскоре попал в поле зрения рыболовов, которые тут женаправились ему навстречу и подобрали его. Очутившись благополучно на борту рыболовного бота, Уайлд тотчас началпросить, чтобы бот пошел со всею скоростью в Диль, так как корабль, которыйеще оставался в виду, был пострадавшим в буре французским торговым судном;он держит курс на Гаврде-Грас и может быть легко перехвачен, если найдетсякорабль, готовый погнаться за ним. Так, с истинным благородством великогочеловека наш герой пренебрег долгом благодарности к врагу своего отечества исделал все что мог для захвата своего благодетеля, которому обязан был ижизнью и свободой. Рыболовы приняли его совет и вскоре прибыли в Диль, где, к большомуогорчению Уайлда и, несомненно, читателя, не оказалось ни одного корабля,готового к отплытию. Итак, наш герой снова очутился в безопасности на terra firma {Твердойземле (лат.).}, но, к сожалению, вдали от того города, где изобретательныелюди могут с легкостью удовлетворять все свои нужды без помощи денег, или,вернее сказать, с легкостью добывать деньги на удовлетворение своих нужд.Однако, так как для его талантов не существовало трудностей, он очень ловкосплел историю о том, что он-де купец, взятый в плен и ограбленныйнеприятелем, и что у него есть крупные средства в Лондоне. Это позволило емуне только всласть попировать с рыбаком в его доме, но и захватить путемзайма (способ захвата, который, как мы упоминали выше, вполне им одобрялся)изрядную добычу, давшую ему возможность оплатить место в почтовой карете,которая с божьей помощью и подвезла его в положенный срок к одной изгостиниц столицы. А теперь, читатель, поскольку ты можешь уже не волноваться за судьбунашего великого человека, раз мы его благополучно доставили на главную аренуего славы, - вернемся немного назад и посмотрим, как сложилась судьбамистера Хартфри, которого мы оставили в не очень-то приятном положении; ноэтим мы займемся в следующей книге. Книга третья Глава I Низкое и жалкое поведение мистера Хартфри и глупость его приказчика Не надо думать, что Хартфри из-за своих несчастий не смыкал глаз.Напротив того, в первую ночь заключения он проспал несколько часов. Однакоон, пожалуй, слишком дорого заплатил и за отдых, и за сладкий сон,сопровождавший его, - сон, представивший ему его маленькую семью в одной изтех нежных сцен, какие часто в ней происходили в дни счастья и процветания,когда они с женой беседовали о будущих судьбах своих дочерей - самом миломих сердцу предмете разговора. Приятность этого видения послужила только ктому, что узнику по пробуждении его теперешнее бедствие представилось ещестрашнее - и еще мрачнее стали мысли, толпившиеся в его уме. Прошло немало времени с того часа, когда он впервые поднялся с кровати,на которую как бросился, не раздеваясь, так и проспал до рассвета, и егостало удивлять долгое отсутствие миссис Хартфри; но так как ум человеческийобладает склонностью (быть может, мудрою) утешаться, строя самыеобольстительные выводы из всех неожиданностей, то и узник наш стал думать,что чем дольше не приходит жена, тем верней надежда на освобождение. Наконецнетерпение все-таки взяло верх, и он уже собрался отправить к себе домойпосыльного, когда его пришел проведать молодой приказчик из его магазина ина его расспросы сообщил ему, что миссис Хартфри несколько часов тому назадуехала в сопровождении мистера Уайлда и увезла с собой из магазина весьсамый ценный товар; и она, добавил приказчик, ясно ему объяснила, чтонаправляется в Голландию, получив на этот счет от мужа точные указания. Некоторые мудрецы, изучавшие анатомию человеческой души болеепристально, чем наши молодые врачи анатомию тела, отмечают, что сильнаянеожиданность оказывает иное воздействие, чем то, какое на хорошую хозяйкупроизводит беспорядок, замеченный ею в кухне, - беспорядок, который она вэтих случаях обычно спешит распространить не только на весь свой дом, но ина всю округу. Но большие бедствия, а в особенности бедствия внезапные,ведут не к пробуждению всех способностей, а к их приглушению и подавлению;этому соответствует и рассказ Геродота о Крезе, лидийском царе, которыйгорько плакал, глядя, как уводят в плен его слуг и царедворцев, но, увидев втом же положении свою жену и детей, застыл недвижимо, точно одурев; так ибедный Хартфри, слушая рассказ своего приказчика, стоял не шевелясь, итолько краска совсем отлила от его лица. Приказчик, нимало не усомнившийся в правдивости своей хозяйки, увидавтеперь столь явное удивление своего хозяина, онемел, как и он, и несколькоминут оба безмолвно, в изумлении и ужасе, глядели друг на друга. НаконецХартфри воскликнул с тоской: - Жена бросила меня в моих бедствиях! - Боже упаси, сэр! - отозвался юноша. - А что же сталось с моими бедными детьми? - спросил Хартфри. - Они дома, сэр, - сказал приказчик. - Слава богу! Их она тоже покинула! - воскликнул Хартфри. - Веди ихсюда сию же минуту. Ступай, дорогой мой Джек, приведи сюда моих малюток -все, что осталось у меня теперь; лети, мальчик, если ты не надумал тожепокинуть меня в моих горестях. Юноша ответил, что скорей умрет, чем замыслит такое, и, умоляя хозяинаутешиться, подчинился его приказанию. Как только он ушел, Хартфри в отчаянии бросился на кровать. Но когда онпришел в себя после первого смятения чувств, его взяло раздумье, иневерность жены показалась ему делом невозможным. Ему вспоминалась еенеизменная нежность в обращении с ним, и была минута, когда он устыдился,что так легко допустил дурные мысли о ней; и все же другие обстоятельства -то, что она не приходила так долго, а потом, не написав ему, не прислав дажевесточки, уехала со всеми его ценностями и с Уйалдом, относительно которогоу него и раньше возникали кое-какие подозрения, наконец, и это главное, ееложная ссылка на его распоряжения - все это вместе перетягивало на весах иубеждало в ее измене. Он все еще предавался этим волнениям, когда добрый юноша-приказчик,спешивший, как мог, привел к нему детей. Отец обнял их горячо и любовно ибез конца целовал в губки. Старшая девочка бросилась к нему почти с таким жепылом, какой проявил он сам при виде ее, и вскричала: - Ах, папа! Почему ты второй день не приходишь домой к бедной маме? Недумала я, что ты можешь оставить свою маленькую Нэнси на такое долгое время. Тогда он спросил ее про мать и услышал, что утром она расцеловала ихобеих и очень плакала о том, что его нет. И тут слезы хлынули потоком изглаз этого слабого, глупого человека, который не нашел в себе достаточновеличия, чтобы преодолеть пошлый порыв нежности и человечности. Потом он стал расспрашивать свою служанку, которая сама, по ее словам,ничего не знала и могла сообщить только одно: что хозяйка со слезами ипоцелуями попрощалась утром с детьми и очень взволнованно препоручила их еезаботам; и она, служанка, обещала ей неизменно заботиться о них и будетверна своему слову, покуда дети на ее попечении. Хартфри горячо поблагодарилее за это обещание и, потешившись нежностями, которых мы не станемописывать, передал детей на руки доброй женщине и отпустил ее. Глава II Монолог Хартфри, полный низменных и пошлых мыслей и лишенный всякого в_е_л_и_ч_и_я Оставшись один, он посидел недолгое время молча и затем разразилсяследующим монологом: "Что мне делать? Предаться унынию и отчаянию? Илибросить хулу в лицо всемогущему? Конечно, и то и другое равно недостойноразумного человека. В самом деле, что может быть бесполезнее и малодушнее,чем сетовать на судьбу, когда уже ничего не изменишь, или, пока еще естьнадежда, оскорблять то высокое существо, которое лучше всех может поддержатьее в нашей душе? Но разве я волен в своих чувствах? Разве они настолько мнеподчинены, что я могу договориться сам с собою, как долго мне горевать? Нети нет! Наш разум, сколько бы мы ни обольщались, не имеет такой деспотическойвласти над нашим духом, чтобы он мог повелительным окриком мгновеннопрогнать всю нашу печаль. Так что в нем толку? Либо он пустой звук, и мыобманываемся, думая, что есть у нас разум, либо он нам дан ради некоей целии премудрый создатель предопределил ему некую роль. Однако какое же другоеможет быть у него назначение, как не взвешивать справедливо, какова цена тойили иной вещи, и направлять нас к тому совершенству человеческой мудрости,при котором человек становится способен сообразовать свое суждение о каждомпредмете с его действительным достоинством и не станет переоценивать илинедооценивать ничего из того, на что надеется, чем наслаждается или чтоутрачивает? Разум не говорит нам бессмысленно: "Не радуйся!" - или: "Негорюй!" - это было бы так же тщетно и напрасно, как приказывать звонкомуручью остановить свой бег или ярому ветру не дуть. Он только не дает намребячески восторгаться, когда мы получаем игрушку, или плакать, когда мы еелишаемся. Предположим теперь, что я утратил все утехи мира и навек потерялнадежду на удовольствия и выгоды в будущем, - какое облегчение можетдоставить мне разум? Только одно: он покажет мне, что все свое счастье яполагал в игрушке; покажет, что к предмету своего желания умному человеку нестоит страстно стремиться, как не стоит оплакивать его потерю. Ибо естьигрушки, приспособленные ко всем возрастам, - от погремушек до тронов; иценность их, пожалуй, одинакова для их различных обладателей: погремушкатешит слух младенца, и ничего большего лесть низкопоклонников не может датьгосударю. Государь так же далек от стремления вникнуть в источник и сущностьсвоего удовольствия, как и младенец; а когда бы оба вникали, они должны былибы равно презирать его. И, конечно, если посмотреть на них разумно исопоставить их, мы неизбежно заключим, что весь блеск и все утехи, которыетак любят люди и которых они - наперекор всем опасностям и трудностям -домогаются путем насилия и подлости, стоят не больше любого из тех пустяков,что выставлены для продажи в игрушечном магазине. Я не раз подмечал, как моядочурка жадными глазами разглядывала куклу на шарнирах. Я понимал ее муки,ее желание и, наконец, сдался - решил побаловать девочку. В первую минуту,когда она получила желанное, какою радостью заискрилось ее лицо! С какимвосторгом она завладела куклой - и как мало удовольствия нашла в обладании!Сколько потребовалось труда, чтобы кукла действительно доставила забаву! Шейей новые наряды: мишурные украшения, сперва так привлекавшие взор, уже нетешат. И, сколько ни старайся, не заставишь ее ни стоять, ни ходить - извользаменять это все разговором. Дня не прошло, как кукла была брошена и забыта,и девочка, пренебрегши дорогой игрушкой, предпочла ей другие, менее ценные.Как в своих стремлениях каждый человек похож на этого ребенка! Сколькопреодолеет он трудностей, пока добьется желанного. Какая суетность почти вовсяком обладании - и какая пресыщенность там, где обладание кажется болеепрочным и реальным! В своих утехах большинство людей так же ребячливы иповерхностны, как моя дочурка: прикраса или безделица - вот за чем гонятся,чем тешатся всю жизнь, даже в самые зрелые годы, если только можно сказать отаких людях, что они достигли зрелости. Но глянем на людей болеевозвышенного, более утонченного склада ума: как быстро для них пустеет мир,как быстро в нем иссякают радости, достойные их стремлений! Как рано уходятони в одиночество и созерцание, в разведение плодовых деревьев и в уход зарастениями, в утехи сельской жизни, где вместе со своими деревьями онинаслаждаются воздухом и солнцем и прозябают чуть ли не с ними наравне. Нопредположим (хотя бы и наперекор истине и мудрости), что есть в этих благахнечто более ценное и существенное, - разве самая неверность обладания ими недовольно обесценивает их? Как жалко владение, когда оно зависит от прихотисчастья, когда случай, мошенничество или грабеж так легко в любой день могутотнять их у нас - и часто с тем большей вероятностью, чем выше для нас егоценность! Не значит ли это привязаться сердцем к пузырю на воде или кочертаниям облаков? Какой безумец стал бы строить хороший дом или разбиватькрасивый сад на земле, которую так непрочно он закрепил за собой? Ноопять-таки, пусть все это не столь бесспорно, - пусть Фортуна, владетельницапоместья, сдает его нам в аренду пожизненно, - чего стоит такой договор?Допустим, что эти утехи даны нам неотторжимо, - зато как несомненно мы самибудем отторгнуты от них! Быть может, завтра или даже ранее; ибо, как говоритпревосходный поэт: Где будем завтра? Не на том ли свете? Для тысяч это так, и ни один В обратном не уверен. Но если не осталось у меня надежды в этом мире, не могу ли я искать ееза его пределами? Те плодовитые писатели, которые затратили такой огромныйтруд на разрушение или ослабление доводов в пользу загробной жизни,бесспорно не настолько еще преуспели, чтобы отнять у нас надежду на нее. Тодейственное начало в человеке, которое так дерзновенно побуждает нас, неотступая ни перед какими трудностями, не щадя усилий, стремиться в этом мирек самым далеким и невероятным возможностям, конечно, всегда готово потешитьнас заманчивым видением прекрасных замков, которые, даже если их и считатьхимерическими, все-таки нельзя не признать самыми пленительными длячеловеческих глаз; тогда как дорога к ним, если мы правильно судим, такнетерниста, так мало требует усилий от тех, кто ее изберет, что онасправедливо зовется дорогою услад, а все ведущие к ней стези - стезями мира.Если догмы христианской веры так обоснованны, как представляется мне, то изодного лишь этого положения можно вывести довольно такого, что утешит иподдержит самого несчастного из людей в его горестях. Итак, мой разум какбудто внушает мне, что если проповедники и распространители неверия правы,то те потери, которые смерть приносит добродетельному человеку, не стоят егосожалений; а если (что кажется мне несомненным) они не правы, то блага,которыми она дает им попользоваться, не стоят того, чтобы ими дорожить иупиваться. Итак, о себе мне печалиться нечего - только лишь о детях!.. Но ведь тосамое существо, чьей благости и власти я вверяю собственное счастье, равнымобразом и может и захочет оградить также и счастье моих детей. И не важно,какое положение в жизни достанется им в удел и суждено ли им есть хлеб,заработанный своим трудом или же добытый в поте лица другими. Может быть, -если мы со всем вниманием рассмотрим этот вопрос и разрешим его с должнойискренностью, - первый слаще. Труженик-селянин, возможно, счастливей своеголорда, потому что желаний у него меньше, а те, какие есть у него,осуществляются с большей надеждой и меньшей тревогой. Я приложу всестарания, чтобы заложить основу для счастья моих детей; я не станувоспитывать их для жизни в условиях, не соответствующих их средствам, и вэтом буду уповать на то существо, которое всякому, кто истинно верит в него,дает силу стать выше всех земных скорбей!" В таком низменном духе рассуждал этот жалкий человек, пока не привелсебя в то восторженное состояние, когда душа постепенно становитсянеуязвимой для всех человеческих обид; так что, когда мистер Снэп сообщилему, что ордер на арест утвержден и теперь он должен отвести его в Ньюгет,он принял это сообщение, как Сократ принял весть о том, что корабли прибылии пора готовиться к смерти. Глава III, в которой наш герой идет дальше дорогой в_е_л_и_ч_и_я Но не будем так долго задерживать внимание читателя на этих низкихперсонажах. Ему, конечно, так же не терпится, как публике в театре, чтобывернулся на сцену главный герой; уступим же его желанию и проследим задействиями Великого Уайлда. В почтовой карете, которая везла мистера Уайлдаиз Дувра, случилось ехать одному молодому джентльмену, продавшему в Кентепоместье и направлявшемуся в Лондон получить с покупателя деньги. И была тамодна красивая молодая особа, бросившая в Кентербери своих родителей и тожеехавшая в столицу искать (как она объяснила попутчикам) свое счастье. Юныйветреник так сильно влюбился в эту девицу, что при всем народе сообщил ей оцели своей поездки и предложил изрядную сумму единовременно и приличноесодержание, если она соизволит вернуться вместе с ним в деревню, где онабудет жить тихо и мирно вдали от своей родни. Приняла ли она предложение илинет, мы не можем сказать с абсолютной достоверностью; но известно, чтоУайлд, с той минуты как услыхал о деньгах, начал прикидывать в уме, какимисредствами можно будет ими завладеть. Он пустился в разглагольствования оразных способах сохранно везти в дороге деньги и объяснил, что у него сейчасзашито в кафтане два банкнота, на сто фунтов каждый, которые, добавил он,"так надежно укрыты, что я почти наверняка огражден от опасности ограблениядаже со стороны самого бывалого разбойника". Молодой джентльмен, который не был потомком Соломона, а если и был, тоне в большей мере унаследовал мудрость своего прародителя, чем другиепотомки мудрецов, похвалил изобретательность Уайлда и, поблагодарив засовет, объявил, что непременно последует ему на обратном пути в деревню: онрассчитывал избавиться таким образом от расхода на почтовый перевод. Уайлдуоставалось теперь только расспросить поточней о времени обратной поездкиджентльмена, что он не преминул сделать, когда они расставались. Приехав в Лондон, он наметил для своего предприятия двух молодцов,которых считал в своей шайке самыми решительными, и, пригласив одного из них- главного, или, как он считал, наиболее отчаянного (Уайлд никогда не делалсвоих сообщений двоим одновременно), - предложил ему ограбить и убитьмолодого джентльмена. Мистер Мерибон (так звали джентльмена, намеченного им в исполнители) сготовностью согласился на грабеж, но заколебался перед убийством. Сграбежами, сказал он Уайлду, хорошенько взвесив и обдумав это дело, онотлично примирил свою совесть, - потому что, хотя тот благородный видграбежа, который вершится на большой дороге, встречается из-за трусостилюдской не так уж часто, зато более низменные и мелкие разновидности его,именуемые иногда мошенничеством, но более известные под названием "законногограбежа", получили всеобщее распространение. Так что он не притязает наславу человека много более честного, чем все другие, но он ни в коем случаене согласен совершить убийство, которое есть "грех самой адской природы итак незамедлительно преследуется божьим судом, что никогда не проходитнераскрытым и безнаказанным". С крайним презрением на лице Уайлд ответил так: - Тебя я избрал из всеймоей шайки для этого славного предприятия, а ты мне тут разводишь проповедьо мщении божьем за убийство? Выходит, с грабежом ты примирил свою совесть(хорошее слово!) именно потому, что это дело обычное. А в убийстве, значит,тебя отвращает новизна? Не воображаешь ли ты, что ружье, и пистолет, ишпаги, и нож - единственные орудия убийцы? Погляди вокруг, и ты увидишь,какое множество людей безвременно сводят в могилу разорение и отчаяние. Ужне говоря о тех многочтимых героях, которые, к своей бессмертной славе, велина заклание целые народы, - что ты скажешь о преследовании судом со сторонычастных лиц, о предательстве и клевете, которые на свой лад убиваютчеловека, отравляя ему душу? Разве не великодушней, не добрее отправитьчеловека на вечный покой, чем, отобрав у него все достояние или по злобе иковарству лишив его доброго имени, обречь на томительную смерть, а то и хуже- на томительную жизнь? Значит, убийство не такое уж редкое дело, как ты послабости своей воображаешь, хотя - как ты это сказал про грабеж - его болееблагородная разновидность, зажатая в когтях закона, быть может, и необычна.Но из всех видов убийства этот наименее греховный для того, кто его творит,и наиболее предпочтительный для жертвы. Поверь мне, мальчик, жало ехидны нетак зловредно, как язык клеветника, и золотая чешуя гремучей змеи не такужасна, как мошна лихоимца. А потому не говори мне больше об угрызенияхсовести и без колебаний соглашайся на мое предложение, если ты не боишься,как женщина, запачкать кровью свою одежду или не страшишься, как дурак, бытьповешенным в кандалах! Честное слово, уж лучше бы тебе прозябать честнымчеловеком, чем стать мошенником наполовину. Не думай, что ты сможешьостаться в моей шайке, не отдавшись полностью под мою власть, - потому чтоне даст награды рука моя никому, кто привержен чему-либо или руководитсячем-либо, помимо моей воли! Так закончил Уайлд свою речь, которая не оказала на Мерибона желанногодействия: он шел на ограбление, но не соглашался совершить убийство, накотором настаивал Уайлд (из опасения, как бы Мерибон, потребовав отджентльмена, чтобы тот позволил ему осмотреть его кафтан, не навлекподозрения на него самого). Мерибон был тут же занесен Уайлдом в черныйсписок и вскоре затем был выдан и казнен, как человек, на которого его вожакне мог вполне положиться. Так, подобно многим другим преступникам, пал онжертвой не преступности своей, а совести. Глава IV, в которой впервые появляется необыкновенно многообещающий молодойгерой; и о других в_е_л_и_к_и_х делах Наш герой обратился потом к другому молодцу из своей шайки, которыйтотчас принял его приказание и не только не поколебался перед единичнымубийством, а еще спросил, не размозжить ли кстати черепа и прочим пассажирамкареты, почтарю и всем остальным. Но Уайлд со свойственной ему и ранее намиотмеченной умеренностью этого не разрешил и, дав ему точное описаниеобреченного и все необходимые инструкции, отпустил со строгим наказом повозможности не чинить вреда кому-либо еще. Этот молодой человек, которому впредь предстоит играть довольно виднуюроль в нашей повести - роль Ахата при нашем Энее или, скорей, Гефестиона принашем Александре, - именовался Файрблад. Он обладал всеми качествамивтороразрядного _великого человека_ - иными словами, был вполне способенслужить орудием истинному или перворазрядному _великому человеку_. Мыпоэтому опишем его негативно (самый правильный способ, когда дело идет отакого рода _величии_) и ограничимся тем, что укажем нашему читателю, какиесвойства в нем отсутствовали: назовем из них гуманность, скромность и страх- три качества, которых во всем его существе не было ни крупицы. Оставим теперь этого юношу, которого в шайке считали самыммногообещающим и которого Уайлд не раз объявлял чуть ли не самым красивыммалым, какого ему доводилось видеть, - и того же мнения было о Файрбладебольшинство его знакомых. Все-таки мы его оставим на пороге известного нампредприятия и перенесем внимание на нашего героя, которого узрим шагающимбольшими шагами к вершине человеческой славы. Уайлд, вернувшись в Лондон, немедленно явился с визитом к мисс ЛетицииСнэп, ибо он не был свободен от этой слабости, столь естественной в мужчинегероического склада, - позволять женщине порабощать его; сказать по правде,это вернее было бы назвать рабством у собственного сластолюбия, потому что,если бы он мог его утолить, он бы нимало не потревожился о том, что сталосьс маленьким деспотом, в великом уважении к которому он так распинался. Здесьему сообщили, что мистера Хартфри отправили накануне в Ньюгет, так какпоступил уже вторичный ордер на арест. При этом известии он несколькосмутился, - но не в силу сострадания к несчастному мистеру Хартфри, ккоторому он питал такую закоренелую ненависть, точно сам претерпел отбывшего товарища те обиды, какие нанес ему. Следовательно, его смущениевызвано было другим. И действительно, Уайлда не устраивало место заключениямистера Хартфри, потому что оно должно было стать ареной его собственнойгрядущей славы и слишком часто пришлось бы ему видеть на ней человека,которому ему неприятно было бы смотреть в лицо - из ненависти, не из стыда. Он раздумывал, как бы этому помешать, и разные способы приходили ему наум. Сперва он помыслил, не убрать ли Хартфри с пути обыкновенным способом -то есть убийством, которое, как он не сомневался, Файрблад совершил бы сполной готовностью, ибо этот юноша при последнем их свидании клялся ему, чтоон - лопни его глаза! - не знает лучшего развлечения, как вышибать мозги изчерепов. Но этот способ, помимо сопряженной с ним опасности, казалсянедостаточно ужасным, недостаточно жестоким для последнего зла, которое нашгерой считал необходимым причинить Хартфри. И вот, поразмыслив еще немного,Уайлд в конце концов пришел к решению послать Хартфри на виселицу - и, еслиудастся, на ближайшей же судебной сессии. Здесь я замечу: как ни часто наблюдалось, что люди склонны ненавидетьими же обиженных и не любят прощать нанесенные ими самими обиды, - я неприпомню, чтобы хоть раз я видел основание для этого странного на первыйвзгляд явления. А потому узнай, читатель, что мы обнаружили после долгого истрогого изучения: мы выяснили, что эта ненависть основана на чувстве страхаи рождается из уверенности, что то лицо, которое мы сами с таким величиемобидели, непременно постарается всеми доступными ему путями отомстить нам,воздать за нанесенную нами обиду. Убеждение это так прочно установилось взлых и великих умах (а тот, кто чинит обиды другому, редко бывает добрым иничтожным), что никакая доброжелательность, ни даже благодеяние со стороныобиженного не могут его искоренить. Напротив того, во всех этих проявленияхдоброты им чудится обман или намерение усыпить подозрения, чтобы потом,когда представится случай, тем вернее и жесточе нанести удар; и вот, в товремя как добрый человек искренне забыл нанесенную ему обиду, злой обидчикбережет ее в памяти, живую и свежую. Мы отнюдь не собираемся скрывать какие-либо открытия от читателя, таккак наша повесть ставит себе целью не только развлекать его, но и поучать;поэтому мы здесь позволили себе несколько уклониться в сторону, чтобывывести следующий краткий урок для того, кто прост и добродушен: хотяпо-христиански ты обязан - и мы тебе так и советуем - прощать врага своего,все же _никогда не доверяй человеку, который может заподозрить, что тыпрознал о зле, причиненном тебе его стараниями_. Глава V Все больше и больше в_е_л_и_ч_и_я, беспримерного как в истории, так и в романах Чтобы провести в жизнь благородный и великий план, изобретенный высокимгением Уайлда, прежде всего необходимо было вновь завоевать доверие Хартфри.Но как ни было оно необходимо, дело это оказалось сопряженным с такиминепреодолимыми трудностями, что даже наш герой отчаялся было в успехе. Ондалеко превосходил всех людей на свете твердостью взора, но задуманноепредприятие, по-видимому, требовало этого благородного свойства в такойбольшой дозе, в какой никогда не обладал им ни один смертный. В конце концовгерой наш все же решил попытаться, и, думается мне, его успех даст намоснование утверждать, что слова, высказанные римским поэтом о труде, которыйбудто бы все побеждает, окажутся куда справедливей, если их применить кбесстыдству. Обдумав свой план, Уайлд пошел в Ньюгет и, решительно представ предХартфри, горячо его обнял и расцеловал; и только тогда, осудив себя сперваза опрометчивость, а потом посетовав на неудачный исход, он сообщил ему вовсех подробностях, что, собственно, произошло; скрыл он только небольшойэпизод своего нападения на его жену, равно как и причину своих действий,которая, уверял он Хартфри, заключалась в желании сберечь его ценности вслучае объявления банкротства. Откровенная прямота этого заявления и невозмутимое выражение лица, скаким все это было изложено, и то, что Уайлда смущало, по-видимому, толькоопасение за друга; и возможность, что слова его правдивы, в соединении сдерзостью и видимым бескорыстием этого посещения; да еще к тому его щедрыепредложения немедленных услуг в такое время, когда у него, казалось бы, немогло уже быть никаких своекорыстных побуждений; а больше всего егопредложение помочь деньгами - последний и вернейший знак дружбы, - все этовместе обрушилось с такой силой на склонное к добру (говоря языком пошлойчерни) сердце простака, что мгновенно пошатнуло, а вскоре и опрокинуло егорешительное предубеждение против Уайлда, который, видя, что весы склоняютсяв его сторону, вовремя подбросил на их чашу сотню укоров самому себе за своебезрассудство и неуклюжее усердие в служении другу, так злополучно приведшеетого к разорению; к этому Уайлд добавил столько же проклятий по адресуграфа, которого он побожился преследовать своею местью по всей Европе, а подконец он обронил несколько зернышек утешения, заверив Хартфри, что жена егопопала в самые благородные руки и что увезут ее не далее Дюнкерка, откуда еенетрудно будет выкупить. Хартфри и раньше только через силу мог допустить хотя бы малейшееподозрение в неверности жены, так что вероятность, пусть самая слабая, чтожена ему не изменила, была несчастному дороже возвращения всех егоценностей. Он сразу отбросил все свое недоверие к обоим - и к ней и к другу,искренность которого (к успеху Уайлдовых замыслов) зависела в его глазах оттех же доказательств. Он обнял нашего героя, на чьем лице читались всепризнаки глубокого огорчения, и попросил его успокоиться; нас обязывают кблагодарности, сказал он, не так поступки человека, как его намеренья, ибоделами людскими управляет либо случай, либо некая высшая сила; дружбу жезаботит только направление наших замыслов; и если они не увенчаются успехомили приведут к последствиям, обратным их цели, это нисколько не умаляетзаслугу доброго намерения, напротив того - должно еше дать право насочувствие. Вскоре, однако, любопытство толкнуло Хартфри на расспросы: онпоинтересовался, как это Уайлду удалось вырваться из плена, в котором всееще томилась миссис Хартфри. Здесь герой наш тоже рассказал всю правду,умолчав лишь о том, почему так жестоко обошелся с ним французский капитан.Это он приписал совсем другой причине, а именно - желанию француза завладетьдрагоценностями Хартфри. Уайлд всегда и во всем по возможности придерживалсяправды; это значило, как он говорил, обращать пушки неприятеля против негосамого. Так, благодаря изумительному поведению, поистине достойному хвалы,Уайлд успешно разрешил первую задачу и повел речь о злобе мирской, порицая,в частности, жесткосердных кредиторов, которые никогда не считаются стяжелыми обстоятельствами и безжалостно сажают в тюрьму должника, чье телозакон с бессмысленной суровостью предает в их руки. Он добавил, что личноему эта мера представляется чересчур тяжелым наказанием, равным тем, какиеналагаются законом на самых больших преступников. По его мнению, сказал он,потерять свободу так же плохо, если не хуже, как лишиться жизни; у негодавно решено: если когда-нибудь случай или несчастье подвергнет егозаключению, то он поставит свою жизнь под величайший риск, лишь бы тольковернуть себе свободу; при достаточной решимости это всегда достижимо; смешноже думать, что два-три человека могут держать взаперти две-три сотни людей,если, конечно, узники не дураки и не трусы, а тем более когда они не в цепяхи не в кандалах. Он продолжал в том же духе и наконец, увидев, что Хартфрислушает с глубоким вниманием, рискнул предложить ему свои услуги для побега,устроить который, сказал он, будет нетрудно; он сам, Уайлд, создаст в тюрьмегруппу, а если и произойдут при совершении побега два-три убийства, тоХартфри не придется делить с другими ни ответственности за вину, ниопасности. Есть одно злосчастное обстоятельство, которое встает поперек пути всемвеликим людям и разрушает их планы, а именно: чтобы провести свой замысел вжизнь, герой бывает вынужден, излагая его исполнителям, раскрывать передними склад своей души, и этот склад оказывается как раз таким, к какому иныеписаки советуют людям относиться без доверия; и люди иной раз следуют этимсоветам. Поистине, немало неудобств возникает для великого человека из-зажалких этих щелкоперов, бесцеремонно публикующих в печати свои намеки исигналы обществу. Многие великие и славные проекты из-за этого-то ипроваливались, а потому желательно было бы во всех благоуправляемыхгосударствах ограничить подобные вольности какими-либо спасительнымизаконами и запретить всем писателям давать публике какие бы то ни былонаставления, кроме тех, которые будут предварительно одобрены и разрешенывышеназванными великими людьми или же соответственными исполнителями иорудиями их воли; при такой мере публиковаться будет только то, что помогаетуспеху их благородных замыслов. Совет Уайлда снова пробудил в Хартфри недоверие, и, взглянув насоветчика с непостижимым презрением, он начал так: - Есть одна вещь, потерю которой я оплакивал бы горше, чем потерюсвободы, чем потерю жизни: это - чистая совесть, то благо, обладая которымчеловек никогда не будет предельно несчастлив, потому что самый горький вжизни напиток подслащивается ею настолько, что его все-таки можно пить,тогда как без нее приятнейшие утехи быстро теряют всю свою сладость и самаяжизнь становится безрадостна или даже мерзка. Разве уменьшите вы моигорести, отняв у меня то, что было в них моим единственным утешением и что яполагаю необходимым условием моего избавления от них? Я читал, что Сократмог спасти свою жизнь и выйти из тюрьмы в открытую дверь, но отказался, непожелав нарушить законы отечества. Моя добродетель, может быть, не была быстоль высока; но боже меня избави настолько прельститься соблазном свободы,чтобы ради нее пойти на страшное преступление - на убийство! А что до жалкойуловки свершения его чужими руками, то она пригодна для тех, кто стремитсяизбежать только временного наказания, но не годится для меня, так как неснимет с меня вины пред ликом того существа, которое я больше всего боюсьоскорбить; нет, она лишь отягчит мою вину столь постыдной попыткой обманутьего и столь гнусным впутыванием других в свое преступление. Не давайте жемне больше такого рода советов, ибо величайшее утешение во всех моихгорестях в том и состоит, что никакие враги не властны лишить меня совести,а я никогда не