Слово 4-е Кирилла Туровского

 

Святого Кирилла-монаха слово о снятии тела Христова с креста и о мироносицах на тему евангельскую, и похвала Иосифу Аримафейскому в неделю третью по Пасхе****

После прошедшего праздника праздник достойней приспел, доставляя божию благость святой церкви. Ибо если и цепи златые, унизанные жемчугом, с драгоценным каменьем, радуют очи глядящих на них, - тем выше духовная нам красота, праздники святые, что радуют сердца верующих и души освящают. Так сначала воскресением Христовым очистился мир и настала Пасха, освящая всех в вере; затем Фоминым опознаньем ребер Христа возродилось творенье: как только коснулся рукою он ран, всем подтвердилось воскресение Христа во плоти.

Ныне же Иосифа благообразного с мироносицами восславим, послужившего после распятия телу Христову; его евангелист называет богатым, родом из Аримафеи. Был, говорит, и он ученик Иисусов, ожидавший царства божия. Пока длились добровольные страдания спасителя, он увидел ужасные перемены в творенье: померкшее солнце, сотрясенную землю, - и страха исполнясь и удивляясь, пришел в Иерусалим. И нашел он тело Христово уже на кресте, нагим и пробитым, а перед ним, с единственным учеником Иисуса, Марию, мать его, которая с болью сердца, горько рыдая, так говорила:

«Мир соболезнует мне, сын мой, видя неправду казни твоей. Увы мне, свет и создатель творенья! Как же я оплачу ныне тебя? Закланье ли, или удар по щекам, и битье по плечам, цепи твои и темницу, или плевки в святое лицо, что от хулителей принял за доброе дело? Увы мне, мой сын! Неповинный, ты поруган и принял смерть на кресте. Как тебя терньем венчали, напоили желчью и уксусом, а еще и пречистые ребра твои копьем прокололи! Содрогнулось небо и земля трепещет, иудейской не перенеся дерзости; солнце померкло и камни распались, еврейское окаменение являя.

Вижу тебя, милое чадо мое, на кресте: наг ты висишь, бездыханен, незряч, не имея ни облика, ни красоты, и, горькая, я уязвляюсь душою. Как хотела бы я с тобой умереть - не могу бездыханным видеть тебя. Никакая больше меня не коснется радость, ибо свет мой, надежда и жизнь, сын и бог, на кресте угас.

Где же, чадо, та весть, что некогда мне предрек Гавриил: "Радуйся, благодатная, с тобою господь!" - царем тебя называя и сыном всевышнего, спасителем мира, и всего животворцем, и грехов победителем! Ныне же вижу тебя, как злодея, распятого меж двух разбойников и копьем пробитого в ребра - мертвого, и вот почему я в горести силы теряю. не хочу я жить, но - встретить тебя в подземном царстве. Теперь моей надежды, радости и веселья, сына и бога я лишена.

Увы мне! При чудесном твоем роджении так не страдала, как теперь, владыка, разрываюсь я чревом, видя тело твое пригвожденным к кресту. Преславно было твое рождение, Иисусе, умерщвление же ныне - ужасно: единственный ты от бессмертной утробы родился, не нарушив печати моего девства, и, избрав меня матерью в своем воплощенье, все-таки девою сохранил. Знаю твое за Адама страдание, но, душевною горестью объята, рыдаю, дивясь твоего таинства глубинам. Слушайте, небеса, и море с землею, внемлите слезному моему рыданию: ибо это творец ваш от жрецов страданье приемлет, одинокий праведник за грешников и беззаконников убит. Сейчас, Симеон, я постигла твое предсказание: копье ведь мою теперь пробивает душу, видя твое поругание воинами.

Увы мне! Кого призову я к стенанью? Или с кем моих слез изолью я потоки? Ибо все оставили тебя - родные, друзья, твоих, о Христос, насладившись чудес. Где ныне сомн семидесяти учеников? И где властительные апостолы? Тот обманом тебя фарисеям предал, другой же в страхе перед жрецами отрекся, под присягой сказав, что не знает тебя. И вот одна я, боже мой, раба твоя, рыдая, стою перед тобою с хранителем твоего учения и с любимым твоим сподвижником.

Увы мне, Иисусе мой, милое имя! Как стоит земля, на водах вначале тобой утвержденная, если на себе ощущает тебя на кресте пригвожденным, тебя, божества мановеньем многих слепых осветившего и мертвых словом воскресившего? Приходите и взирайте на таинство божьего промысла: как все оживляющий - сам умерщвлен был проклятой смертью!»

И это услышав, Иосиф приблизился к горько рыдающей матери, - а та его увидела и обратилась с мольбой: «Устремись, благоподобный к Пилату, преступному судье, и попроси с креста снять тело учителя твоего, моего же сына - и бога. Потрудись и устрой, причастник Христову учению, тайный апостол, ожидающий божьего царства, испроси бездушное уже тело, пригвожденное к кресту и пробитое в ребра. Спострадай, благоверный, ради двойного венца, который по воскресении Христа ты получишь: от всех концов земли честную славу и поклонение, а на небесах - вечную жизнь».

Иосиф, умилившись столь слезным прошением, не сказал: "Жрецы на меня поднимутся и озлобятся, иудеи вознегодуют и побьют меня, фарисеи разграбят мое имущество, и буду я отлучен от их общества". Нет, ничего подобного он не сказал, но всем принебрег и, о жизни своей не заботясь, решил Христа отыскать.

Дерзко вошел он к Пилату и попросил, говоря: "Дай мне, наместник, тело странника Иисуса, распятого меж двух разбойников, оклеветанного жрецами по зависти и поруганного воинами неправедно.

Дай мне тело того Иисуса, которого сыном божиим называют книжники, а фарисеи объявляли царем; над его головою ты велел прибить доску с надписью: "Вот сын божий и царь Израиля".

Дай мне тело того, которого собственный ученик жрецам обманом за серебро предал, и о ком, предрекая, Захария так написал: "Дадите, цену мою - или не давайте"; и назначили цену в тридцать сребреников, цену ценнейшему из сынов Израиля.

О том прошу я тебя теле, о котором пророчил Каифа, что ему одному умереть предстоит за весь мир; а не простое то было пророчество, ибо был он в тот год жрецом, о которых сказал Иеремия: "Пастухи истребили сад мой". И также псалом говорит о них: "Князья мирские сошлись на господа и на Христа его". Они, как сказал Соломон, "задумали - и обманулись, ибо ослеписа их злоба", и сказали: "Схватим праведника, глумлением и ранами измучим его, и смерти бессмысленной осудим его".

Того прошу Иисуса тело, который на твой отвечал вопрос: "Я - жизнь и правда". И еще: "Не возьмешь надо мною власти больше данной тебе свыше"; за него же молила тебя и жена твоя, говоря: "Ничего не делай праведнику тому, ибо много претерпела я за него в сновиденье".

Дай мне того распятого, которого, когда он входил в Иерусалим, ветвями младенцы встречали, восклицая: "Осанна, сын Давидов!"; которого голос услышав, ад отпустил душу Лазаря, уже четыре дня как умершего; о котором в завете писал Моисей: "Увидите жизнь вашу, перед глазами вашими висящую";

то хочу мертвое тело, которое мать, не познавшая мужа, родила, оставаясь девою; о котором Исайя Ахазу пророчил: "Вот дева, в чреве зачнет и сына родит, которому имя - Эммануим"; о котором Давид предрек, говоря: "пригвоздили руки мои и ноги мои, и все кости мои пересчитали";

Дай мне того уже умершего на кресте, о котором сказал ты евреям, просящим у тебя его стмерти: "Не повинен я в крови праведника этого", - а, руки умыв, предал его на убийство; о котором говорит пророк: "Я же не возражаю и не противоречу; плечи мои дал я на раны и щеки мои - на удары, лица своего не отвернул от постыдных плевков".

Того прошу назарянина тело, которому, извергаясь из исступленных, кричали бесы: "Что ты нам и мы - тебе, Иисусе, сыне божий? Знаем мы, кто ты, святый божий: пришел раньше времени мучить нас"; о котором сам бог отец с небес, когда в Иордане крестился он, свидетельствовал, говоря: "Вот сын мой возлюбленный, которому я благоволил"; о котором дух святой устами Исайи говорит: "Как агнец на заклание приведен", беззаконниками предан смерти.

Дай мне тело снять с креста, потому что хочу его в своей положить гробнице. Ибо уже все о нем исполнились пророчества: ведь и боль нашу он перенес и за нас пострадал; раной его мы все исцелили, потому что предана смерти душа его и к беззаконным причислен он был; истребим же, сказали, его в памяти на земле живущих, и имя его никогда не помянется; потому изымет бог из души его боль и даст ему твердых силу, ибо пишется о нем: "И ты в крови Завета твоего освободил узников изо рва, не имеющего воды"».

И услышав все это от Иосифа, Пилат удивился, и призвал сотника, и спросил его: «Умер ли уже распятый Иисус?» И, удостоверившись в этом, отдал тело Иосифу, дабы его схоронил, как пожелает. Купив полотна, снял он тело Иисуса с креста. Пришел в Никодим, принесший состав из мирры и алоэ, ценою в сто гривен; вдвоем обвили тело Христа пеленами и помазали миррой.

И воскликнул Иосиф, говоря так: «Солнце незаходящее, Христос, творец всех и повелитель творения! Как святого смел я коснуться тела твоего, если не могут тебя коснуться небесные силы, что со страхом служат тебе? Какими пеленами обовью тебя, обвивающего землю мглою и небо облаками покрывающего? Или какие благовония изолью на твое святое тело, которому, дары с благовониями принесши, персидские цари как богу поклонялись, предвидя твое за весь мир умерщвление? Какие погребальные песни исходу твоему воспою, если в вышних немолчным гласом поют уже серафимы? Как понесу я на тленных моих руках несущего все творение незримого господа? Как в моей жалкой положу я гробнице тебя, небесный круг утвердившего словом своим и на херувимах с отцом и святым возлежащего духом? Но все по предначертанию делаешь ты, и все претерпел ты по воле своей: ибо идешь ты в ад, чтобы Адама из ада и Еву, падших в грехе, снова в рай возвести, и прочих с ними умерших воскресить силой твоего божества. Поэтому, так возглашая, я тебя погребу, наученный духом святым: "Святый боже, святый сильный, святый бессмертный - помилуй нас!»

И положили его в гробницу, и привалили камень огромный к дверям гробницы. Мария же Магдалина и Мария Яковлева обе смотрели, где его полагали.

И когда минула суббота, и солнце уже воссияло, все вместе женщины с благовониями, и это уже в четвертый раз, пришли. Ибо в первый раз, как говорит Матфей: «Вечером в субботу пришли две женщины взглянуть на гробницу; при них же тогда произошло землетрясение, когда ангел отвалил камень от входа, и, этого устрашась, омертвели стражники». К ним же тогда и сам Иисус, явившись, сказал: "Радуйтесь, обе ступайте к братье моей, пусть идут в Галилею и там увидят меня". И снова, около полуночи, другие пришли увериться в случившемся, потому что от Магдалины о воскресении Христовом прослышали; об этих Лука написал так: "Очень рано пришли женщины к гробнице и нашли камень уже отваленным", и два ангела, став перед ними, сказали: "Зачем ищите живого среди мертвых? Нет его здесь, но воскрес".

Потом, перед зарею, и другие пришли женщины, и они увидели внутри гробницы двух ангелов, где лежало прежде тело Иисуса; об этом Иоанн Богослов сказал: «От тех услышав, Петр с другим учеником поспешил к гробнице, когда еще тьма была». Марк же обо всех повествует мироносицах, которые с благовониями в субботу пришли; и, войдя в гробницу, увидели юношу, сидящего справа, и ужаснулись. Он же сказал им: «Не ужасайтесь! Ибо не вам теперь страх, но беззаконым жрецам со стерегущим здесь воинами. Вы ж осмотрите пустую гробницу и передайте апостолам: "Христос воскрес!" Видите, без тела уже пелена, возносите хвалу о воскресении Иисуса во плоти, будьте благовестницами человеческого спасения, скажите апостолам: "Сегодня спасение миру!" Уже не скорбите, не сетуйте как будто по мертвом, но радуйтесь и веселитесь о боге живом. вам сообщу я тайны божьего человеколюбья, ради которого за Адама, в тление падшего, он пострадал; ибо для того с небес он сошел, и воплотился, и был человеком, дабы истлевшее обновить и на небеса возвести. Адам, послушав вражьих советов, захотел стать богом - и проклят был; этот же, послушав отца, из бога стал человеком, чтобы змея погубить и человека приблизить к богу. Тот, простерши руки к древу запретному, смертоносный сорвал с него плод и, став рабом греха, сошел от эдема в ад; Христос же руки простер на кресте, от греховного осуждения и от смерти людей освободив. Неповинный, он предан был, чтобы избавить от рабства преданных дьяволу за грехи. На трости с губки, пропитанной уксусом, желчи вкусил, чтобы уменьшить список грехов человеческих. Пробиты ребра его копьем, чтобы отстранить огненные мечи, возбраняющие людям вступление в рай. Кровь с водой из ребер источил, чтобы, телесную грязь очистив, освятить души людские. Связан был и терновником венчан, чтоб разорвать дьявольские узы на людях и вражьих обманов шипы уничтожить. Солнце погасил и землю потряс, и все живое ввел он в плач, чтобы адские разрушить хранилища и души там сущих вывести к свету, рыдание Евы в радость обратив. В гробнице как мертвый положен был - и обреченным на смерть жизнь даровал. камнем с печатями был укреплен, чтобы адские ворота и запоры до основания разрушить. Всем видимо стражники его стерегли - но невидимо, сошедши в ад, он связал сатану. Ангельское же воинство за ним поспешая, взывало: "Возьмите, врата, ваших князей, пусть внедет царь славы!" И одни, освобождая связанные души, из темниц выпускали; другие, связавши враждебные силы, говорили: "Где твое, смерть, жало? Где твоя, ад, победа?" К ним оцепеневшие бесы взывал: "Кто этот царь славы, с такою на нас наступившей властью?" Погубил князя тьмы и, все похитив его сокровища, разгромил смертоносный град, утробу ада, отвоевал пленников, с Адамом здесь бывших, грешников души. Воскрес он, не тронув печати гробницы, как и родился, не повредив своей матери девства печати. Да не будет вам страха - но обмершим стражникам! Ибо уже, все совершив, Иисус воскрес боголепно и показался прежде вас приходившим женам, взывая величаво: "Радуйтесь обе!" И апостолам своим в Галилею идти повелел, чтобы там, вас всех освятив, взойти на небеса во плоти, в которой он снова придет судить мир". Вот и все, ангелом сказанное мироносицам о Христе, передал я.

Восхвалим теперь Иосифа вечночтимого, благовидного и досточудного.

Блажен ты воистину, преславный и досточудный Иосиф, такого блаженства и великого счастья на земле и на небе сподобившись! Достойно послужил, как и херувим, божьему телу; но те невидимо, на своих держа раменах, от страха свои прикрывают лица, ты же в радости на своих руках Христа бога носил.

Блажен ты, Иосиф, более патриархов Авраама, Исаака и Иакова! Ибо они только голос его слышали - и в чести и славе над всеми возвысились, ты же обвил пеленами божие тело. Восславлю руки твои, Иосиф, на которых божьего сына и творца всей вселенной держал ты тело; лик его не осмелившись видеть, в Хориве Моисей, под камнем укрывшись, услышал: «Сзади меня ты увидишь», потому и на Фаворе с Илиею увидев Христа, свидетельствовал, что тот бог - и человек.

Блажен ты более царя Давида, великий Иосиф! Ибо Давид от Силома киот с божьим словом принес, но в своем убоялся поставить его доме; ты ж не шатер с Заветом, но самого бога, приняв от креста, в гробнице своей, радуясь, положил.

Блажен и благословен тобою, Иосиф, приготовленный склеп, в нем ведь пребыл и спаситель Христос наш! И это уже не гробница, но божий престол, небесный алтарь, покоище духа святого и ложе небесного царя, и окрест же, сказал Соломон, стоят могучие воины, искушенные в брани, имея мечи обоюдоострые; так говорил он, объявляя лики святых, борющихся с еретиками и с иудеями за Христа.

Блажен ты, Иосиф, совершитель божьего таинства, исполнитель пророческих предсказаний! Ибо кого Завет и пророки притчами живописали, того тывъявь миррой по святым мазал ранам.

Блажен ты, Иосиф, ибо того, кто дал жизнь словом и водами покрыл твердь небесную, его, как мертвеца, камнем прикрыл ты в гробнице, веря в трехдневное воскресение! Блажен ты и город твой, Аримафей, из которого ты пришел послужить сыну божьему! Какую похвалу воздадим, достойную твоего блаженства, и с кем сравним праведника? как начну и как я продолжу? Небом ли тебя назову? Но неба светлее ты благочестьем, ибо во время страданий Христа небо померкло и свет свой закрыло, ты же тогда торжественно на своих руках бога носил. Землею ли благоцветущею тебя назову? Но и той ты честнее себя показал, ибо тогда и она от страха тряслась, ты же торжественно божие тело, с Никодимом пеленами благовонными обвив, положил. Апостолом ли тебя наименую? Но и тех ты вернее и тверже оказался; когда те, страшась иудеев, разбежались, тогда ты без боязни и без сомнений послужил Христу. Святителем ли тебя и старейшиной назову? Ты ведь пример своей службы передал им, обходя и кадя, и с молитвами кланяясь пречистому телу Христа со словами: "Воскресни, господи, помоги нам, избавь нас именем твоим!" Священномучеником ли тебя назову, такую показал ты любовь к Христу? Хотя и не пронзена оружием грудь твоя, не пролилась от меча твоя кровь, но предпочтеньем и верою за Христа положил ты душу. И тебя поразили бы и на части рассекли, но сохранил тебя от этого Иисус, ибо погребая тело его, не побоялся ты ни гнева иудейского, ни угроз жрецов, ни жестоко убивающих воинов не устрашился, не сожалел о большом богатстве своем, не берег своей жизни, веря в трехдневное воскресение. Но более всех святых трудился ты, богоблаженный Иосиф, и более всех имеешь ты веры в Христа, ему же и молись ты за нас, славящих тебя, и чтущих твою с мироносицами память, и твой празднующих праздник!

Подай, святой, всем нам твою помощь, буду защитой городу нашему от всякого зла, подавая князю победу над противниками и охраняя его от всех видимых и невидимых врагов; мир же и здоровье телу, а с тем вместе и душе испроси спасения. И нас избавь от всякой нужды, и печали, и бед, и всех злых напастей, и многих грехов отпущенье испроси своею молитвой у бога, чтобы избавил он нас от вечных мучений и сделал сопричастниками будущих благ вечной жизни, благодатью и человеколюбием господа бога и спасителя нашего Иисуса Христа, которому слава с отцом, и с пресвятым, и благим, и животворящим духом, и теперь, и всегда, и во веки веков.

 

Фрагмент для анализа ритмического построения тирады Кирилла Туровского

(Речь Иосифа Аримафейского к Пилату)

 

Дерзнув въниде къ Пилату и въпроси глаголя:

«Дажь ми, огъмоне, тъло страньнаго оного Исуса,

распятого межю двъмя разбойникома, оклеветанаго от архиеръи завистию и поруганаго от воин бес правды.

Дажь ми тъло оного Исуса,

его же сыномь божиемь нарицяхуть книжьници и цесарьмь повъдаху фарисъи; ему же ты повелъ над главою дъску прибити, имущю писание: "Се есть сын божий и цесарь Израилевъ".

Дажь ми тъло,

его же свой ученикъ жьрцем льстию на сребръ пръдасть, о нем же провидя Захария тако написа: "Дадите ми цъну мою, - ли отрцътеся"; и поставиша 30 срьбрьник, цъну цъньнаго от сыновъ Израилев.

О томь молю ти ся телеси,

о немь же прорече Каияфа, тому единому за вьсь миръ умрети;

не просто сего прорече, нъ жрьць бъ сего лъта, о нихь же рече Иеремия: "Пастуси просмрадиша виноград мой".

И пакы псалом глаголеть о них: "Князи людьстии събьрашася на гос- пода и на Христа его".

Си бо рече Соломон: "Помыслиша - и пръльстишася, ослъпи бо я злоба их";

рекоша бо: "Уловимъ правьдника, руганиемь и ранами истяжем

его и смертию безлъпотьною осудим его".

Сего прошю Исусова телесе,

иже противу твоему отвъща въпросу: "Аз есмь живот и истина".

И: "Не имаши на мнъ власти никоея же, аще не бы ти дано съвыше", егоже ради и тебе моляше своя жена, глаголющи: "Ничто же не створи праведьнику тому; много бо пострадах его ради въ снъ".

Дажь ми сего распятаго,

ему же въходящю въ Иерусалим, съ вътвьми младеньци сърътахути и глаголюще: "Осана, сыну Давыдов!";

его же гласъ слышав, ад отпусти душю Лазоря, уже четвьродневна умьрша;

о семь же писа в законъ Моиси: "Узрите живот вашь прямо очима вашима висящь".

Сего хощю мьртваго телесе,

его же мати не позънавши мужьска ложа дъвицею породи; о немь же

Исаия къ Ахазу глаголаше: "Се дъвица, зачнеть в чревъ и родить сына, ему имя: С нами бог";

о немь же Давыд прорече, глаголя: "Прогвоздиша руцъ мои и нозъ мои и вся кости моя ищьтоша".

Дажь ми сего уже умьршаго на крестъ,

о нем же ты рече къ просящим его у тебе на смерть жидомъ: "Чист есмь от кръви праведника сего", - умыв же руцъ и бив пръдасть его;

о немь же глаголеть пророк: "Аз же не противлюся, ни пръкы глаголю; плещи мои дахъ на раны и ланитъ на ударение, лица же моего не отвратих от студа запльвания".

Сего прошю назарянина телесе,

ему же от изумъвъшихся избъгающе въпияху бъси: "Что есть намъ и тобъ, Исусе сыне божий? Въмы тя, кто еси святый божий: пришьлъ еси преже времени мучит насъ";

о нем же и сам Бог Отець съ небесе, на Иерданъ крестящюся ему, послушьствоваше, глаголя: "Се есть сынъ мой възлюбленый, о немь же благоизволихъ";

о немь же дух святый Исаиемь глаголеть: "Яко овча на заколение веденъ бысть, от безаконьныхъ людий пръдан бысть на смьрть".

Дажь ми тъло съняти с креста,

хощю бо его в своемь положити гробъ. Уже бо вся о немь испълнишася пророчества: сь бо наша болъзни понесе и за ны пострада; раною его вси ицълъхом,

зане пръдана бысть на смерть душа его и с безаконьникы въмънен бысть; истръбим бо, ръша, память его земля живущих, и имя его не помянеться к тому;

сего ради хощеть бог отяти болъзни от душа его и дати ему кръпкых користь,

пишеть бо ся о немь: "И ты въ кръви завъта своего испустил еси ужникы своя от рова, не имуща воды".

 

 

И. П. Еремин.

Ораторское искусство Кирила Туровского*****

 

В истории церковной ораторской прозы древней Руси крупным событием было появление в ХП в. цикла речей Кирилла, епископа туровского. До нас дошло восемь слов Кирилла, бесспорно ему принадлежащих. Распадаются они на две группы: одни («в неделю Цветоносную» и « на Вознесение») написаны на так называемые двунадесятые праздники, все остальные - на воскресные дни первого круга недель церковного года, начиная от пасхи и до пятидесятницы (приписываемые Кириллу слова этого круга на неделю пятую и на неделю восьмую вряд ли ему принадлежат).

Когда именно был составлен цикл? Ответ на вопрос этот дает, как кажется, слово пятое. В конце его читается несколько неожиданно, если учесть контекст, выпад против каких-то церковников: «...по восприятии же всякого священного сана горе согрешающому, реку же по мнишьстве, и по иерействе, и в самом епискупьстве не боящимся бога!». Выпад этот близко напоминает даже по форме аналогичные предостерегающие строки «Притчи о душе и теле» Кирилла направленные против его современника - ростовского епископа Федора. Это дает основание отнести данное слово, а быть может и весь цикл в целом, к 60-м годам ХП в.

Слова Кирилла Туровского - слова особого характера, предусмотренного церковным уставом: они предназначались для произнесения в храме, в присутствии молящихся, в торжественной обстановке праздничного богослужения.

Содержание слов традиционно, как традиционен и сам праздник, ежегодно отмечаемый. В каждом слове последовательно развиваются одни и те же темы: «похвала» празднику, разъяснение его религиозного смысла, воспоминания о событии в честь которого праздник установлен.

В жестких рамках этого заданного содержания Кирилл Туровский однако, сумел написать произведения, которые надолго приковали к себе внимание древнерусского читателя.

Речи Кирилла замечательны прежде всего тем, что они полностью соответствуют своему назначению: каждой строкой они создают атмосферу необыкновенного по подъему праздничного ликования. Не случайно «веселие», «радость» - слова, в особенности часто употребляемые Кириллом. Речи свои сам он рассматривал как составную часть праздничной литургии, как «соло» в хоре, как «песнь» в честь праздника (как ώδή ϋμυος, говоря терминами его греческих литературных предшественников). Показательны в этом отношении строки, которыми завершается слово «в неделю Цветоносную»: Кирилл призывает слушателей присоединиться к нему – «песньми», как цветами, увенчать храм.

Литературную свою задачу Кирилл обычно определял следующими словами: «прославити» (праздник), «воспети», «возвеличити», «украсити словесы», «похвалити». В словах этих - ключ к пониманию художественной природы его речей. Они - верный знак, что Кирилл, составляя речь, решающее значение придавал ее стилистическому оформлению.

Слова Кирилла Туровского- произведения риторического искусства, очень сложного и тонкого, корнями своими восходящего к праздничным «декламациям» античных софистов.

Основным художественным принципом стилистического строя слов Кирилла, подчиняющим себе все изложение, является риторическая амплификация. Та или иная тема у него всегда словесно варьируется, распространяется до тех пор, пока содержание ее не будет полностью исчерпано. Там, где в рядовой речи достаточно одного слова, одного словосочетания, у Кирилла их значительно больше - пять, десять, пятнадцать. Тема развертывается до отказа, раскрывается во всех своих смысловых и эмоциональных оттенках.

В результате последовательного применения этого художественного принципа тема у Кирилла закономерно принимала форму более или менее замкнутого в стилистическом отношении фрагмента изложения - форму риторической тирады. От одной тирады к другой тираде - таково обычное для него движение речи.

Каждая тирада - целое словесное сооружение, часто очень изобретательное. Но в ее основе всегда лежит - и в этом ее существенный признак - чередование близких по значению и однотипных по синтаксической структуре предложений.

Широкое развитие у Кирилла получила тирада, в наиболее чистом виде осуществляющая принцип амплификации. Ее особенности: густое скопление синонимов, строгая симметрия в расстановке слов каждого предложения.

 

Но жидове ся на благодетеля гневають, и юдеи ропщють на чудотворца, израильтяне съвет творять на спаса своего, сынове Ияковли погубите мыслять... садукеи... на судище влекуть, иродьяне съборище съвокупляють... книжици... пытають родителю прозревшаго… левгити дивяться, видяще ясно зрящею зеницю уродившагося без очью, старьцы укаряють в суботу отверзшаго очи слепцю... фарисеи... хулять чюдотворца, жьрци изгонять от съборища помилованного богомъ, архиереи претять прозревшему.

Наряду с тирадами указанного типа налицо у Кирилла и другие - более сложные по фактуре, стилистический рисунок которых определяется той или иной риторической фигурой.

Тирады, построенные на анафорическом повторении одного и того же слова или словосочетания в начале предложения:

 

Верую, господи, и кланяю ти ся! Верую в тя, сыне божий, и прославляю тя! Верую, владыко, и проповедаю тя!... Ты бо еси, о немь же писаша пророци, дозряще духомь твоего въчеловечения. Ты еси, его же прообразиша патриархи агньца божия, всего мира грехы взяти хотящаго. Ты, господи, сам еси, о немь же учиша законодавьци... Тобе бо дасться власть всяка и сила на небеси и на земли. Тебе вся вся тварь бездушьная послушаеть раболепно, и всяко дыхание видимое и невидимое знаеть тя, своего творца и владыку.

 

Тирады, где чередуются риторические вопросы, на которые каждый раз даются ответы - то отрицательные, то положительные:

 

Како начну или како разложю? Небом ли тя прозову? Но того светьлей бысть благочестьем... Землю ли тя благоцветущю нареку? Но тоя честьней ся показа... Апостоломь ли тя именую? Но и тех вернее и крепъчею обретеся... Священомученикомь ли тя нареку?... Аще бо и не въгрузися в твоя перси оружие, ни прольяся твоя от меча кровь, но изволением и верою по Христе положил еси душю.

 

Тирады, основанные на антитезе; своеобразие их в том, что риторическая «цезура» делит в них каждое чередующееся предложение на две противопоставленные одна другой части, резко различные по интонационной окраске:

Перед вчерашним днем господь наш Исус Христос яко человек распинаем бе и яко бог и солнце помрачи и луну в кровь преложи... яко человек воспив испусти дух, но яко бог землею потрясе... яко человек в ребра прободен бысть, но яко бог завесу перваго закона полма раздра... яко человек во гробе положен бысть и яко бог олтарь язычьскыя церкве освяти.

Пышный - соответственно празднику - стилистический узор речей Кирилла порожден, впрочем, не столько риторическими фигурами (количество их ограничено), сколько различной комбинацией этих фигур даже в пределах одной и той же тирады.

В словах Кирилла Туровского все чередуется, и это сообщает им своеобразный внутренний ритм. В рамках слова чередуются тирады, в рамках тирады - предложения, в рамках предложения нередко - созвучные окончания ( течаху - вопияху, потрясошася - ужасошася, пение - учение и пр.).

Это двойное и тройное чередование иногда принимало еще более усложненный вид, когда Кирилл отдельные тирады объединял в одну. Обычно делал он это следующим образом: сходные по теме тирады нанизывал на один и тот же стержень - на слово или словосочетание, неизменно повторяющееся в начале каждой тирады. Такая сверхтирада - одно из наиболее эффективных технических достижений ораторской прозы Кирилла; она напоминает собой большой вращающийся круг, внутри которого вмонтированные один в другой вращаются другие круги меньшего объема. Построение этого типа таит в себе, правда, одну опасность: вращение может стать бесконечным, так как предела ему в принципе нет; оно может закончиться, но достаточно толчка извне (перехода, допустим, от антитезы к анафоре), чтобы оно возобновилось снова. Кирилл хорошо понимал, чем это грозит. С целью избежать монотонии он принимал соответствующие меры: менял опорное слово чередования, варьировал стилистический рисунок той или иной тирады, временно нарочито приостанавливал вращение - цитатой из писания или риторическим восклицанием («Оле тайн откровение и пророческих писаний раздрешение!») и, наконец, прекращал его, когда это подсказывало ему чувство меры и времени.

В композиционном отношении слова Кирилла Туровского построенны по четкой схеме. Каждое слово делится на три более или менее самостоятельные части: всупление, часть центральную - изложение, заключение. Объединенные единством стилистического строя слова в целом, они, однако, имеют и некоторые свои, только им присущие художественные особенности.

Вступление - часть речи, которой Кирилл Туровский придавал, и не без оснований, большое значение: текст хранит следы очень тщательной, заранее обдуманной работы. Кирилл, конечно, не мог не понимать, что успех речи в значительной мере зависит от того, как выступление будет построено. Здесь надо было сказать нечто такое, что, не предвосхищая содержания слова, тем не менее могло положить ему основание, притом сказать так, чтобы сразу же привлечь внимание слушателей, заставить их насторожиться.

Вступительная часть речи у Кирилла невелика по объему и немногословна. Обычно он говорил здесь или о празднике, которому слово посвящено, или о себе самом: выражал радость по поводу наступления праздника, приглашал слушателей присоединиться к нему и совместно прославить виновников торжества, высказывал сожаление, что “ум” его бессилен должным образом «хвалу к хвале приложити», даже просил, например в слове седьмом, пророка Захарию облегчить ему задачу - прийти на помощь и положить «начаток» слову.

Это условно-риторическое и во многом традиционное в ораторской прозе содержание Кирилл искусно обогащал новыми вариациями.

Первые строки вступления у него всегда носят подчеркнуто афористический характер. Краткие, строго симметричные по форме и поэтому особо значительные, они звучат, как фанфары, возвещающие о начале торжества: «Велика и ветха сокровища, дивно и радостно откровение, добра и сильна богатьства, нескудно ближним даемии дрове»; «неизмерьна небесная высота, ни испытана преисподняя глубина, ниже сведомо божия смотрения таиньство» и т. п.

Избранную для вступления тему он развивал чаще всего не прямо, а косвенно, при помощи развернутого сравнения, в фокусе которого она и получала свою художественную конкретизацию, - сравнения редкого, необычного, построенного на игре отдаленными аналогиями. Такого рода сравнениями он добивался важного художественного результата; они были рассчитаны на то, чтобы заполнить собой условно-риторическую «пустоту» темы и одновременно ошеломить, ослепить слушателей своей неожиданностью, своей яркой живописностью (…)

Центральная часть речи у Кирилла Туровского всегда повествовательная. За исключением восьмого слова, в основе которого лежит церковно-исторический сюжет (рассказ о первом вселенском соборе 20 мая 325 г.), все остальные слова в центральной части содержат пересказ того или иного соответствующего празднику евангельского события. Но пересказ особого типа, вольный. Излагая евангельский сюжет, Кирилл тоже подвергал его амплификации - на этот раз сюжетной.

Иногда он ограничивался простым распространением отдельных эпизодов евангельского рассказа. Но гораздо чаще прибегал к амплификации более сложного вида: дополнял сюжет подробностями, отсутствующими в источнике. Вводил новые эпизоды; если евангельский текст давал для этого повод, широко пользовался прямой речью - заставлял героев повествования обмениваться речами, произносить длинные монологи. В изложении Кирилла евангельские события - небольшие мистерии (в составе слова); действие их развертывается то на земле, то на небе - в раю, то в преисподней; наряду с людьми участие в действии принимают и небожители, и сатана с подручными ему полчищами демонов. В передаче евангельского сюжета Кирилл допускал вымысел, но с целями чисто художественными и в пределах, в каких это позволяли себе его литературные предшественники или современные ему иконописцы, изображая «праздники» (...)

Приступая к повествовательной части речи, Кирилл обычно перебрасывал мост от прошедшего к настоящему, пытался слушателей сделать непосредственными свидетелями евангельского события. Он пользовался разными способами, чтобы поддержать эту иллюзию. Глаголы систематически употреблял в настоящем времени, отдельные эпизоды повествования (тирады) начинал словами «днесь», «ныне», прямо приглашал слушателей в начале рассказа стать участниками излагаемого события. (...)

Иллюзия становилась почти явью, когда Кирилл в тех же целях евангельский рассказ дополнял описанием весеннего расцвета природы. Дважды весна у него выступает соучастницей евангельских событий. И в этом нет ничего неожиданного: праздники, в честь которых Кирилл составлял слова, отмечались церковью как раз в весеннюю пору года. В слове «в неделю Цветоносную» описание того, что творится тут же рядом, за стенами храма, кратко завершает собой повествование, в слове «на неделю Фомину» - предшествует ему. В обоих случаях картина условна: указываются одни лишь самые общие, постоянные признаки, и все же весна в изображении Кирилла - настоящая весна: ярко светит солнце, зеленеют деревья, благоухают цветы, разливаются реки, сооружая соты, перелетают с цветка на цветок пчелы, на лугах пасутся стада, играет на свирели пастух, а на полях уже «ралом» бороздят землю пахари.

Картина весеннего обновления природы, вставленная в евангельский сюжет, «приближала» его к слушателям. Но и сама она, на фоне сюжета, осложнялась в своем художественном содержании. Между природой и евангельскими событиями устанавливалась зримая таинственная связь; ликующая весна, по замыслу Кирилла, должна была напомнить слушателям обновление человечества во Христе. (…).

Изучение показывает, что Кирилл Туровский очень дорожил художественным единством своих ораторских произведений. С целью сберечь это единство он иногда почти полностью повествование растворял в риторическом строе того произведения, в состав которого оно входит. (…)

В этом случае на долю собственно повествования оставалось очень немногое: задача повествования заключалась в том, чтобы связать в одно целое эти диалоги и монологи, дать им необходимое сюжетное обрамление. К последнему способу Кирилл прибегал тем охотнее, что прямая речь у него ничем, в сущности, не отличается от речи косвенной, авторской, - разве несколько иной синтаксической структурой, более короткими предложениями.

Прямая речь у Кирилла риторически условна; в слове третьем, например, в беседе с апостолом Фомой Христос цитирует писание, ссылается на пророков - Исаию, Даниила, Иезекииля, сам выясняет прообразное значение своих поступков, т.е. делает то, что с равным успехом мог бы сделать за него и автор. Она никогда не носит у него заметно выраженного индивидуального характера - в зависимости от персонажа, которому поручена, или от той или иной сюжетной ситуации. В этом отношении все монологи героев Кирилла однотипны. Единственное исключение - плач богоматери у ног распятого Христа в слове четвертом; плач соответственно ситуации трогательно лиричен; установлено, что Кирилл, составляя его, опирался на гимнографический образец - на приуроченный богослужебным уставом к великой пятнице канон Симеона Метафраста. Каждый монолог у Кирилла по стилистическому строю своему как бы в миниатюре воспроизводит слово в целом: то же чередование тирад, тот же характерный ритм, рожденный этим чередованием, те же риторические фигуры. Перед нами своеобразная «речь» в речи, составленная не менее изобретательно. Некоторые из этих «речей» - образцы высокого риторического искусства. Плач, допустим, в слове четвертом Иосифа Аримафейского у гроба господня, замечательный изысканным сочетанием анафоры с антитезой, осложненным перекличкой однозвучных слов в каждом из чередующихся предложений. (…)

Подменяя повествование такого рода речами, Кирилл Туровский только возвращался к привычной для него ораторско-риторической форме изложения.

Завершал Кирилл свои «праздничные» слова обращением: или к слушателям с призывом еще раз прославить праздник, или к героям повествования с «похвалой» им и молитвой. Самая примечательная особенность заключительной части речей Кирилла - редкое даже у него нагромождение близких по значению слов и словосочетаний. (…)

«Праздничные» слова Кирилла Туровского написаны в жанре - одном из древнейших в христианской литературе; тесно связанный с богослужебной практикой, жанр этот уже в IV в. достиг блистательного расцвета у таких мастеров греческой ораторской прозы, как Иоанн Златоуст, Григорий Назианзин, Епифаний Кипрский. Установлено, что Кирилл внимательно изучал их творения не только в переводе, но, возможно, и в оригинале. Риторика Кирилла по своему происхождению несомненно восходит к риторике этих его предшественников. В словах Кирилла обнаруживаются даже прямые реминисценции из указанных авторов. (…) Правда, случаи дословного заимствования встречаются у него сравнительно редко; это или отдельные обороты речи, или метафоры, принадлежащие разным авторам и, видимо, цитируемые по памяти. Как правило, взятое у своих предшественников Кирилл всегда перерабатывал, подчиняя собственному художественному замыслу. Перед нами не литературное подражание в современном смысле этого слова, а проявление типично средневекового пуризма в вопросах формы - забота о «чистоте» жанра, стремление свои произведения поставить в прямую преемственную связь с общепризнанными образцами. (…)

В одном из своих произведений Кирилл сетовал, что нет у него «огня святаго духа», чтобы должным образом составить слово. «Огня», быть может, и не было, зато было неоспоримое мастерство, которое уже современники оценили по достоинству. Слова Кирилла Туровского пользовались в свое время огромной известностью. Очень рано они были включены в сборники-антологии – «Торжественник» и «Златоуст» в составе которых вплоть до XVII в. и переписывались наряду с речами крупнейших классиков церковной ораторской прозы. - бережно и точно, редко подвергаясь редакционной переработке. «Златоуст, паче всех воссиявший нам на Руси», - писал о нем его древний биограф. В научной литературе существует предположение, что даже к лику святых Кирилл был причислен церковью (не позже, видимо, XIII в.) «и из соображений национального престижа», как выдающийся писатель, в искусстве «витийства» равный своим прославленными греческим предшественникам.

 

* См.: Методические указания по курсу древнерусской литературы: Практические занятия / Сост. доц. Т.Ф. Волкова. Сыктывкар 1999 Часть I. Летописание и агиография Киевской Руси.

** Фрагменты древнерусского текста «Слова о законе и благодати» приводятся по изданию: Красноречие Древней Руси (XI-XVII вв.) / Сост., вступ. ст., подг. древнерус. текстов и коммент. Т.В.Черторицкой. М., 1987. (Сокровищница древнерусской литературы). С. 42-49.

 

[1] Перевод Слова дается по изданию в библиоткек литературы Древней Руси (электронная версия издания).

[2] Здесь и дальше "Слово о Законе и Благодати" цитируется с упрощениями орфографии по изд.: Розов Н.Н. Синодальный список сочинений митрополита Илариона - русского писателя XI в. // Slavia. Praha, 1963, roc. XXXII. S.2.

[3] Шевырев С.П. История русской словесности. Ч. 2. Изд. 2-е, М., 1860. С. 26.

[4] Жданов И.Н. Соч. Т. 1. СПб., 1904. С. 80.

[5] Первоначально считали, что "Слово" было направлено против иудейского учения. Мнение это опроверг акад. И.Н. Жданов. // См.: Жданов И.Н. Соч. Т. 1. СПб., 1904. С. 1-80.

[6] Истрин В.М. Очерк истории древнерусской литературы. Т. 2. Пг., 1922. С. 131.

[7] Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 398 и след.

[8] Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X-XII вв. СПб., 1913. С. 98.

[9] Исправляю; в рукописи "пастух".

[10] Des Metropoliten Ilarion Lobrede auf Vladimir den Heiligen und Glaubensbekentnis nach der Erstausgabe von 1844 neu herausgegeben, eingleitet und erlautert von Ludolf Muller. Wiesbaden, 1962.

[11] Айналов Д.В. и Редин Е. Древние памятники искусства Киева. Т. X. 1899. С. 5.

[12] Шахматов А.А. Разыскания... С. 583.

[13] Айналов Д.С. и Редин Е. Древние памятники... С. 30-40.

[14] Памятники древней письменности. Т. 81. С. 25 // Соколов Пл. Русский архиерей из Византии. Киев, 1913. С. 51.

[15] Акты исторические собр. и изд. Археографическою комиссиею. Т. 1. СПб., 1841. С. 128 (№ 78).

[16] Русская Историческая Библиотека. Т. XXXVI. Пг., 1920. С. 103.

[17] Шахматов А.А. Разыскания... С. 582.

[18] Никольский Н.К. О древнерусском христианстве // Русская мысль, 1913, кн. 6. С. 12.

[19] Приселков М.Д. Борьба двух мировоззрений // Россия и Запад. Под ред. А.И. Заозерского. Пг., 1923.

[20] Петровский М.П. Иларион, митрополит Киевский, и Доментиан, иеромонах хиландарский // Изв. ОРЯС, 1908, кн. 4.

[21] См. об этом стиле: Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X-XVII вв. Л., 1973. С. 64-66; наст. изд., т. 1.

*** Фрагменты статьи Н.С. Демковой приводятся по изд.:.Демкова Н.С. Средневековая русская литература. Поэтика, интерпретаии, источники: Сборник статей. СПб. 1997. С. 7-12.

 

****Текст «Слова» Кирилла Туровского в переводе В.В. Колесова приводится по изданию: Памятники литературы Древней Руси. XII в. М., 1980. С. 311-323.

 

***** Статья И.П. Еремина в сокращении приводится по изданию: Еремин И.П. Ораторское искусство Кирилла Туровского // Еремин И.П. Литература ревней Руси. (Этюды и характеристики). М., Л., 1966. С. 132-143.