Засужу, замучаю, как Пол Пот - Кампучию 3 страница

В другом проекте, тоже уже осуществленном, Заказчики не гонялись за тенью Снежной Маски, а честно накупили безликой современной мебели. Мы приглашены в "кабинет", нежилой, как санпропускник. Стены пустые, вешать нечего. На книжных полках - полторы книжки. На письменном столе - статуэтка да шахматы (т.е. искусство и досуг). Нам хочется сию же минуту выйти вон и завести себе других друзей, пусть даже пьяниц и матерщинников, но только чтобы с душой. Да сами-то хозяева тоже небось от скуки еле ногами двигают? Не так,- зефиром веет журнал,- о нет, все много тоньше! "В этом кабинете атрибуты трудовой деятельности легки до призрачности, так что работа здесь кажется преходящей, а отдых - вечным". Раньше-то, помнится, "вечным отдыхом" называли смерть, но, кажется, автор журчания это именно и имеет в виду... Уходим отсюда! Но по дороге к выходу мы наталкиваемся на торшер и шарахаемся: надо же, что они себе купили... А сирена сладко поет нам вслед: "его отличает шокирующая простота: цилиндрическую колонну венчает головка в виде еще одного маленького цилиндра, образуя объект, напоминающий..." Узнали, узнали, не надо!- "...напоминающий прожектор; при этом воинственную конструктивистскую форму смягчает..." Не хочу знать, что ее смягчает!

Но как-то особенно отвратительно пишут про джакузи: "волшебные струи окутают вас, словно младенца в теплом лоне матери; ласковая, как мамины руки, бодрящая как утренняя роса!" Мамины руки в мамином лоне - ах, так,- ну и не надо мне вашего джакузи.

Как проговаривается один из авторов журнала "Салон", "трудность писательской работы заключается в том, что нужно что-то сказать на бумаге, когда говорить в общем-то и нечего". Трогательно. Дизайнеры, безусловно, больше и лучше говорят своими работами, нежели словами; в садах изящной словесности они начинают метаться и спотыкаться, впадать в поэтику дурного тона, путаться в метафорах, упиваться банальностями. Но нужно ли требовать от них большего? Не каждый обольститель красноречив, как Сирано или сирена, но каждый вдохновенно врет и преувеличивает. Кто может сравниться с Матильдой моей?- Как кто, да ты вокруг посмотри: и Марья Иванна с ней может сравниться, и Клавдия Петровна поспорит статями. Но мы хотим воспеть и продать именно "Матильду", из ореха под черешню, с выдвижными ящичками, пластик под бук. Так что и собачья будка из простеганной синтетики будет называться "королевскими покоями для домашнего ангела". Нужно тебе продать горшок? Пиши: "терракотовый горшок для цветов - это классика". Не нужно продавать горшок, хочешь заставить Заказчика обклеивать его жуткими бантами? Пиши: "до чего же уныло и неинтересно выглядят покупные терракотовые цветочные горшки". Сошлись на Пушкина, Гоголя, Чехова, Вольтера, Булгакова авторов, особенно излюбленных дизайнерами.

Чтение дизайнерских журналов отравляет психику: после этого чтения простой, мерно шумящий мир вокруг кажется пресным, тупым, мертвым, неартикулированным, глухонемым. Вам надо купить какую-то шпуньку, вроде бы полезную загогулину для чего-то там по хозяйству. Вы вертите шпуньку в руках, и никаких, никаких волн поэзии не извлечь из ее тупого, резинового туловища, никаких откровений не дождетесь вы от этой прагматичной, унылой муму. Где вы, дизайнеры? Скажите хоть слово, наврите, напойте в уши, приподнимите над прозой жизни: "броская и ироничная демократичность Шпуньки удачно впишется в ваш королевский интерьер, напомнив своими мягкими объемами колоритные пассажи Борхеса, Киркегора, Анатолия Софронова, Эсхила, Ли Бо, Экклезиаста." - ненужное зачеркнуть.

Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой, с гарантией на полгода и эксклюзивным фирменным обслуживанием.

ноябрь 1998 года

Татьяна Никитична Толстая

Отчет о культе имущества

Простому человеку,- мне, например,- всегда страшно любопытно узнать все про выдающихся и замечательных. Что они сделали такого замечательного? Что построили, разрушили, создали, придумали, завоевали, переделали? В чем секрет их успеха, очарования, власти над умами? Почему вон тот так смог, а я нет, ведь я же тоже хочу? Чужая душа - потемки, и нас томит любопытство: может быть, Имярек внутри устроен иначе? Может быть, он, в отличие от меня, не знает тревог и сомнений? Или никогда не плачет? Или способен на особо бурные страсти? Или лишен совести? Или способен к ясновидению?

Вышел второй номер журнала "Культ личностей", журнала с названием пышным и неясным. С одной стороны... да ведь все понятно, что именно с одной стороны; с другой - предлагается нам, что ли, преодолевши и забывши все то, что со стороны первой, начать жизнь сначала и обратить наконец взоры свои на личность, на Личность, индивидуальность, монаду; на неповторимость и уникальность человека,- как особо выдающегося и замечательного, так и просто чем-то любопытного? Содержание журнала двоится и зыблется так же, как и его название. Разговор о Личности - самом интересном и сложном, что на свете бывает, все время уходит в сторону Культа,- понятия туповато-прямолинейного. Личность загадочна, прихотлива, коварна, упряма, мелка и велика, неожиданна и переменчива: "то ему - то, а то раз - и это", как говорила одна из героинь Нонны Мордюковой. Культ чужд либерализма, не допускает двух мнений, не терпит скепсиса, юмора, задумчивости. Культ предполагает разбивание лба, предполагает визг восторга, проползание на коленях, лобызание края одежд. Ну и кто из попавших в поле зрения журнала служит объектом культа? Не кто, а что: денежки.

"За время своего романа с герцогом Вестминстерским

легендарная Коко Шанель получила от него немало дорогих

подарков",

пишет журнал. Так, прямо в лоб, начинается очерк о лаковом китайском комоде. Как емко люди-то пишут! И любовь, и легенда, и герцог, и щедрые дары, и все в одном - не побоюсь расхожей метафоры - флаконе Шанели.

Невидимками, в темном плаще простого человека, мы подкрадываемся к ярко освещенному окну чужого жилища и, встав на цыпочки, всматриваемся в глубь комнаты. Журнал протоптал для нас тропочку через сад, распахнул для нас ставни, приоткрыл занавески: вот, например, смотрите. Герцог и Коко.

Не столько Герцог и Коко, сколько Шкафчик энд Диванчик: журнал поймал любовников в волнующий момент обмена материальными предметами: он ей драгоценности, она ему - тоже что-то; он ей - комод ("высота - 219 см, ширина - 178 см; комод богато украшен черным деревом, черепаховой костью, инкрустацией и стеклянными панелями XVII века с выгравированным на обратной стороне орнаментом, отделан позолоченной бронзой"), она ему - тоже что-то ("характерно для гордой Шанель: она, в свою очередь, тоже делала ему дорогие подарки").

Все об этом комоде в стиле "шинуазри" вы узнаете из журнала, а подсуетились бы вовремя - и купить бы смогли, он был намедни продан на Сотби за каких-то там 260 000 фунтов стерлингов, средний москвич и не сморгнет. Ладно, упустили покупку, проехали; но как же любовь-то? Нам же вроде бы было обещано про любовь двух выдающихся, легендарных личностей?

"Она любила герцога Вестминстерского. Для сиротки из приюта

это был предел мечтаний. "Самый богатый человек на свете!"

вздыхала она. Он, в свою очередь, тоже любил Коко, хотел жениться

на ней".

Так как же, "любила" или "самый богатый"? Женился или нет? Ведь хотел?

А фиг-то. Коко не смогла родить герцогу сына, а ему надо было передать титул и состояние старшему сыну, которого нет. Вот и думай, герцог. На цыпочках, волнуясь, мы продолжаем всматриваться в драму, развертывающуюся среди лаковых ширм:

"...Гостей разбудила громкая ссора: "Вмешался Черчилль,

чтобы напомнить герцогу о его обязанностях. В знак повиновения он

должен был жениться на дочери шефа протокола Букингемского

дворца"..."

Что-то мы ничего не понимаем: тюль, что ли, колышется на ночном ветру, лезет в глаза? Разве герцог был крепостным Черчилля? Или просто вопли ссорящихся любовников разбудили Черчилля, и он развернул реакционную агитацию? Или герцогу традиция была дороже любви? Или любовь "поцвела-поцвела и скукожилась"? И что было дальше, что было потом? А черт его знает. Только начала разворачиваться всегда простая и всегда волнующая человеческая драма, как перед нашим носом захлопнули ставни, и, взяв за шиворот, отволокли на аукцион. Продано! Журнал поманил и обманул: ждали культа личностей, а получили отчет о культе имущества. Герцог удержал за собой состояние, "легендарная и гордая" - шкафчик... "Подарок нам не мил, когда разлюбит тот, кто подарил",- вспоминается нам, но журнал - не Шекспир, а Коко - не Офелия: все в домок. Впрочем, все это было давно и не у нас:

"...а с вами уже не случится такого; давно похоронены в

братской могиле и граф, и графиня, и эта Петрова".

У нас такого случиться просто не может, потому что наши личности бедны, как церковные крысы, голы и босы, обносились до Гуччи. Сами не местные. Поведанные ими рассказы о неизбывной нищете хочется перенести крупными буквами на картонки и стоять с ними в переходах метро. Личности, распрошенные журналом, украсившие обложку первых же двух номеров, страшно близки к народу: "мал, как мы".

"Я далеко не так богат, как может показаться",

делится Юрий Башмет. Как и вы, читатель, он не может обеспечить себе безбедную старость: на брюхе шелк, а в брюхе щелк. Так же прост и Борис Березовский:

"Плоть от плоти сограждан усталых, я горжусь, что в их

тесном строю в магазине, в кино, на вокзалах я последняя в кассу

стою,- строчки Беллы Ахмадулиной, под которыми я готов

подписаться".

(Кто как, а я бы нервничала, если бы за мной в кассу стоял, плотно и тесно, усталый Березовский. Белла Ахатовна - другое дело.) Домики у обоих сирые, но им нравятся, устраивают, чего там. Не графья. Борис Абрамыч живет на казенной даче с инвентарными бирками, но, как истинный бомж, привык не замечать их:

"чувствую себя здесь вполне комфортно". "Нет, мне дом

нравится. Роскоши в нем нет, но..."

вторит Юрий Абрамыч, сам, своими музыкальными руками прикрутивший пепельницу в туалете своей избушки с японским садом, бассейном с подогревом, подземным туннелем, ведущим в бильярдную и сауну. Юрий Абрамыч опростился по-толстовски:

"когда мой старенький "мерс" дребезжит по Москве..."

Бориса Абрамыча

"материальные и бытовые проблемы занимают столь мало, что о

них и говорить совестно".

Он и нам завещает:

"поверьте, в психологическом смысле не имеет принципиального

значения, богат ты или беден".

Так что отойдите скромно в сторонку и не чувствуйте разницы. Только не пристраивайтесь в хвост за Борис Абрамычем, спрашивая, что дают: он последняя, и просил не занимать:

"в этом смысле я опасный человек".

Похоже, что тема подарков, пронизывающая журнальные материалы, не случайна: журналу так хочется еще и еще поговорить про чужие деньги, но участники беседы - нищие, и создается некая неловкость; подарок же словно бы не имеет цены. То есть денег он стоит, но не моих, а так, чьих-то. И разговор сразу становится легким, праздничным: с днем рожденья поздравит и, наверно, оставит мне в подарок пятьсот эскимо. Что это у вас за джип там, Юрий Абрамович? Какой джип? Ах, джип-то...

"Мой друг Игорь привез этот джип и фактически силой оставил

его у меня. Эта машина была мне не нужна, но не хотелось огорчать

друга".

Ясно... Не имей сто рублей, а имей сто друзей... А что это у вас за тигриная шкура, Борис Абрамович?

"Это презент приморского губернатора Наздратенко... В доме

нет ни одной вещи или картины, купленной мной. Все подарено".

Жена дарит Б.А.

"чашку в стиле Фаберже",

а он ей

"ручку. Золотую, с камешком. Обычные дешевые куда-то сами

собой разлетаются, а дорогие как-то отслеживаешь".

Верно. Тема "отслеживания" приобретает несколько другой аспект в рассказе Б.А. о покушении на его жизнь: взрыв, шофер и охранник

"куда-то сами собой разлетелись",

а Б.А., в дыму и пламени, выпрыгивает из машины и, все еще горя, заботливо спрашивает, что с водителем и охраной?

"Мне сказали, что с Мишей и Димой не очень".

(Попросту: разорвало на части.) После этого

"я решил, что мне подарена еще одна жизнь, к которой можно

относиться значительно более безалаберно, нежели к тому, что

подарком не является".

Каков вопрос - таков ответ; если бы мы не располагали независимыми источниками знаний о Башмете и Березовском, мы решили бы, что разницы между ними практически никакой.

"Сегодня, к сожалению, в России властвуют не музы, а... как

это называется?.. золотой телец".

Кто это говорит? Который Абрамыч не знает, как "это" называется и тоскует о музах? Юрий? Ан нет, Борис. Еще можно подумать, что задача журнала - с пристрастием "отслеживать" и допрашивать богатых Абрамычей.

"Национальности я никогда не стеснялся, хотя некоторое

чувство неловкости все же присутствовало, и я долго был не

Абрамовичем, а Аркадьевичем".

А это кто говорит? А это уже служитель муз. Удовлетворились? Никак нет. "Борис Абрамович, вам отчество никогда в жизни не мешало?" - не отлипает журнал, как будто сам не знает. Оба Абрамыча достойно справились с трудным ответом; интересно, какая по счету личность даст в лоб приставучему интервьюеру с криком:

"Раньше не мешало, а сейчас мешает!!!"

Конечно, внимание уделяется и личностям попроще, из тех, что перечисляются чохом, в подбор. Вот Максим: усмехается, а "веселого, в общем-то, мало"; что такое?- пришлось продать джип "Чероки", чтобы жена Мария создала свой бизнес. С бизнесом жена управилась и теперь хочет подарить мужу "ярко-красный "Порше-911" - автомобиль голливудских звезд и спортивных знаменитостей", но о джипе все равно грустит. Да, жалко супругов. Но репортаж рождает теплые чувства: не только шахтеры испытывают трудности. Вот Владимир Молчанов с гневом обрушивается на тех неизвестных, что оценивают его в у.е. Сам он, правда, охотно оценивает жизнь своих друзей в этих "неприличных" и "ненавистных" единицах, с подробностями: что друзья украли, куда вложили, как ушли "от бабушки" и "от дедушки". "Мне было хорошо с моими у.е.",- мечтательно вспоминает автор, но тут же спохватывается и кого-то когтит и клеймит: "мелкие души, меряющие все на свете лишь одной мерой - у.е." Ну скажи, скажи, чего уж там: жил я отлично, по сусеку не скреб, чего и вам желаю. Это же журнал, а не Страшный Суд. Нет, суров как Савонарола:

"среди самых моих близких друзей богатых не было"...

Господи, Боже святый, какая скука! Зевота челюсти ломит. Все-то, все они сухой корочкой питались, все были несчастненькие, утнетенненькие, но образованненькие, возвышенно-интеллигентненькие. В жизни ценили одно: потертые семейные реликвии. Денег этих, проклятых, никто и не хотел, все Ахматову читали и тем жили. Светло и чисто. Блажен, кто верует.

Не все, однако, заврались: отрадным контрастом прибедняющимся, юродивым богачам служит история Звет Ле Юр,- она же Светлана Кобец,- киевской красавицы, ставшей на короткое время французской моделью, а потом, волею судеб, павшей до загорского приемника-распределителя для бомжей. Светлана едва ли не единственная личность на два номера журнала - не придуривается: в Париже ей жилось хорошо, в загорском бомжатнике - плохо. Спасибо ей: не стоя ни в одну недоступную нам кассу, не дребезжа мимо нас на стареньком "мерсе", она возвращает жизни ее истинный, удивительный и горестный, драматический масштаб. А значит не все потеряно и для журнала - читать мы вас будем, только не держите нас за дураков.

ноябрь 1998 года

Татьяна Никитична Толстая

Перевод с австралийского

Вышел первый выпуск итальянско-международного журнала Colors на русском языке - образцовый пример игры топором на скрипке. Не итальянцы ли придумали поговорку "traditore - traduttore" ("переводчик - предатель")? Не очень-то доверяя толмачам из местных, они дали параллельный текст на всемирной lingua franca - английском. И правильно, а то мы ничего бы в журнале не поняли. Много у нас по ларькам журналов никчемных, развязно-желтых, стоящих на карачках перед читателем: "купи меня, купи, я такая же дрянь как ты",- но, по крайней мере, язык их соответствует содержанию. Colors - журнал хороший, а мы заждались высококачественного, непошлого издания. Дождались: артель криворуких неучей взялась за пустяшную работу: перевести простой, емкий английский текст, и не только не справилась с детским заданием, но загубила саму идею журнала.

В первом русском выпуске нам не объясняют, что это за издание: журнал фотографический, посмотришь - и сам все поймешь. Впрочем, там-сям разбросаны ключевые культурные сигналы, не требующие пояснения в контексте европейском, но для русского читателя все еще являющиеся иероглифами. На обложке указано: "magazine about the rest of the world" (журнал обо всем остальном мире) фраза, которую европеец понимает сразу и правильно, а мы нет. Для европейца, в меру сытого, цивилизованного представителя среднего класса, "остальным" миром является мир "третий": Азия, Африка, Южная Америка,- беженцы, войны, лагеря для перемещенных лиц. Для русских "остальной" мир - это все, кроме нас, от Люксембурга до Монголии. Что нам Азия - мы сами Азия. Что нам беженцы - у нас у самих беженцы. Что нам голод в Африке - у нас у самих зарплату не платят. Так что журнал Colors, увы, предназначен не для нас, а для тех средне-сытых людей, чью совесть хорошо бы растревожить. У нас, правда, тоже есть сытые, но совесть пока - в объятиях Морфея.

Номер открывается фотографиями семей. Вот семья польская, почти неотличимая от средне-московской,- бибиревской, черемушкинской,- занавески унылые, безделушки уродливые, все чистенько. Много детей за столом. Друг человека, телевизор - на лучшем месте. Лица без печати гениальности. Все как у нас. А вот семья из Королевства Тонга. А где это? Ах, вы не знаете, где Королевство Тонга? Мы тоже не знаем. Тем не менее, там тоже люди живут: босая бабушка сидит на полу, скрестив ноги, и обмахивается пальмовым веером; хозяин семьи, тоже на полу, в цветастой рубахе, подкатил к себе зеленую редьку устрашающего размера; тут же куча детишек, которых неизвестно кто из присутствующих нарожал, а по стенам и тумбочкам - множество картин (хочется сказать: фотографий) с Христом, ковриков с павлинами, цветов, венков и вазочек, четыре телевизора и два кассетных магнитофона. Хорошо живут, хоть и непонятно. Питерская коммуналка, узнаваемая до боли: стены крашены зеленой масляной краской, пеленки висят, кастрюли на плите перевернуты, чтобы соседи не сразу плюнули; лица бледные. Семья кенийского фермера,- ну совершеннейший Вышний Волочок, разве что лица чернее ночи, и у папы в мочках ушей дырки такого размера, что кулак можно просунуть: явно вставлял себе для красоты либо для престижа бревна или блюдца.

Наглядно напомнив, что по всему миру живут такие же люди, как вы, читатель,- рожают детей, покупают барахло, чего-то там себе мечтают,- журнал переходит к тому, что в свое время у нас называлось "вопиющими контрастами", а они и есть вопиющие. Все люди - братья (сестры, племянники, кузены, падчерицы и так далее - сквозная метафора номера), и пока вы тут в своем чистеньком домике (квартирке) с жиру беситесь, там (в остальном мире) ваши братья живут плохо. А поскольку человечество - единая семья, то как насчет подарков вашим близким? Тут на страницах возникают тексты, и на них немедленно, как термиты, накидываются Катя с Сережей, русские переводчики,накидываются, перерабатывая мощными жвалами здоровое дерево оригинала в бессмысленные, пухлые опилки.

Контрасты таковы. Вот, например, в Румынии 3000 детей больны СПИДом, родители их бросили, а у государства нет денег ни на их лечение, ни на содержание. Тем временем в Голландии некая художница сконструировала раскладной комбинированный гроб для ребенка (цена 2500 долларов), яркий, веселый, расписанный подсолнухами. Пока ребенок еще не умер, можно использовать гроб и как письменный стол, и как книжную полку. Не хотите подарить его СВОЕМУ СЫНУ?

Или, скажем, изобретены съедобные тарелки из прессованного крахмала, невкусные, но экологически чистые: в помойке разлагаются за два дня. Это ли не забота о человечестве? Но ирония в том, что 20 процентов населения земного шара голодают, и им нечего положить в свои-то тарелки, сделанные из дерева ли, из жести, из пальмового листа. Подарите съедобную тарелочку СВОЕЙ СЕСТРЕ!

В Конго на одного врача приходится 13 540 пациентов, и добровольцы из организации "Врачи без границ" сбиваются с ног, помогая больным. В Америке тоже думают о людях: изобретен политически корректный пластырь трех оттенков коричневого цвета - для негров всех мастей. Теперь страдания негров заметно уменьшатся,- не хотите подарить пластырь своему ДОМАШНЕМУ ВРАЧУ?

Снимки сопровождаются кратким описанием, нарочито нейтральным: вот чего людям не хватает, а вот предмет для дарения, в магазине продается, ну?думайте сами. Шок, по замыслу журнала, должно вызвать оскорбительное несоответствие "подарков" реальным надобностям человека. Не разжалобить, а возмутить, не стоять с протянутой рукой, а ткнуть читателя мордой в чужое горе, от которого тот норовит увернуться, зажмуриться, спрятаться,- метод весьма эффективный. Мальчик в африканской пустыне возделывает мотыгой сухую, бесплодную землю,- ничего на ней, наверно, не вырастет, воды-то нет и не жди, не будет. А почему не послать ему особые наушники с раковинами, имитирующими шум моря? Будет вода вприслушку. А если вы полагаете, что это издевательство, так сделайте, черт возьми, что-нибудь. Когда будете следующий раз выбрасывать на помойку старые брюки, или табуретку, или устаревший утюг,- остановитесь! Наберите номер телефона - приедут люди и заберут ваш хлам, отдадут тому, кому он очень нужен.

Итак, тема номера - "подарки". Неужели вы ничего не хотите СДЕЛАТЬ ДЛЯ СВОИХ БЛИЗКИХ?- настаивает журнал.

В русском варианте: "УДИВИТЬ РОДНЫХ И ЗНАКОМЫХ". Не обеспокоиться о ближнем, а приобрести экзотический предмет для забавы в узком кругу ваших благополучных приятелей советуют вам бездумные Катя с Сережей. Упомянутый гроб в подсолнухах для вашего ребенка они ставят в кавычки: "гроб". Они думают, что это такая иностранная шутка, концептуальное развлечение. Да гроб это, гроб! Журнал ужасается тому, что голландская дизайнерша опустилась до такой моральной безвкусицы, в то время как детки взаправду умирают; Катя же с Сережей резвятся у могил,- а чего, черный юмор, постмодернизм.

"Если вы подорветесь на противопехотной мине...",

грубо пишет журнал (десятки никарагуанских детей подрываются на этих минах каждый день).

"Если вы, НЕ ДАЙ БОГ, подорветесь...",

вставляют кокетливую отсебятину К. и С., потому что для них страдания каких-то там никарагуанцев - фи.

К. и С. невежественны и нелюбопытны: Нигер в их переводе превращается в Нигерию, Королевство Тонга - в африканскую страну Того. То, что заботит редакцию Colors, оставляет их равнодушными. Colors говорит:

"Откройте же глаза, проснитесь: в далеких странах, на

островах и в пустынях, тоже живут люди".

Переводчики зевают: "да хрен с ними".

Вяло, спустя рукава они маракают дикую чушь:

"Когда фермеры пропалывают землю, чтобы добиться хорошего

урожая, результаты могут быть обратными".

Да разве землю пропалывают?! И когда это прополка приводила к гибели урожая? На самом деле по-английски сказано:

"когда фермеры расчищают землю, чтобы подготовить ее под

посевы..." ("When fanners clear land to grow crops...")

Или такое:

"при обработке верхний слой почвы разлагается на химические

элементы..."

Не надо быть почвоведом Докучаевым, чтобы закричать от ужаса. Английский же текст прозрачно прост: "As topsoil becomes exposed to elements..." Elements по-английски означает стихии: ветер, солнце, осадки. Смысл печального текста: когда вырубают леса, страна превращается в пустыню. А нам-то что, верно? Пусть себе превращается.

Они переводят "очки" как "внимание", "пластинки" как "магнитофоны", "эту болезнь трудно лечить" как "это трудно трактовать". Вместо "воспитания" у них "одежда", вместо "кузнецов" - "местные умельцы", "входная плата" превращается во "вступительный взнос", "выручка от продажи сопутствующих товаров" в "коммерческую стоимость живописи Леонардо" (?!), "ковры" в "носки", "рассеянный склероз" в "склеротические явления", "больше" в "меньше", а простую фразу: "хрупкому старику трудно справиться с крупной собакой" они передают как "большой зверь отрицательно воздействует на психику хилого хозяина". Под их пером (или программой компьютерного перевода?) троюродный брат становится вторым кузеном, зять - сводным братом, а чернокожий зять внезапно превращается в "вашего чернокожего деверя". Между тем, деверь бывает только у женщин (это брат мужа), а если брат мужа чернокожий, то и муж автоматически должен быть чернокожим, а тогда в чем смысл иронии?

На Филиппинах сыро, сыро,- в сезон дождей приютские дети не могут просушить одежду. Журнал призывает послать им ваши старые СУШИЛЬНЫЕ машины. К. и С. превращают их в СТИРАЛЬНЫЕ. Они не могут себе представить, что в огромном и равнодушном мире (а почему бы и не в нашей стране?) найдется добрая душа, которая, внезапно пожалев филиппинских сирот, возьмет да и отправит им нужную вещь. Можно себе представить вытянувшиеся лица сироток, когда под проливными дождями они распакуют посылочку, а там, словно издевательство - прибор, который сделает их мокрое бельишко еще мокрее... На Руси живут изверги,- подумают приютские воспитатели. Из 86 страниц журнала нет НИ ОДНОЙ, где текст не был бы перевран многократно, до превращения в свою полную противоположность. А если переводчики не понимают, о чем идет речь, то вообще оставляют текст без перевода.

На задней обложке - фотография толстой семьи: шарообразные мама-папа и две устрашающие хрюшки-девочки. В переводе:

"Семья во время круиза, "Cruise to Lose", Майами, США".

Ну и что?- думает читатель. А то, что, по мысли издателей, закрыв журнал, призадумавшийся читатель, хороший человек, добрый самаритянин, будет особенно оскорблен этим, стратегически размещенным, снимком. Ибо "Круз ту Луз",- так это произносится,- это дорогое морское американское путешествие для супер-зажравшихся, таких, что ткни - жир брызнет, для тех, кто ел в четыре ложки, ни в чем себе не отказывая, на большие суммы, а когда отвалился и обнаружил, что заплыл салом до лба, решил потратить еще большие суммы с тем, чтобы пару килограммчиков порастрясти. Но для того чтобы пояснить это читателю, хорошо бы самому это понять, а понимать переводчики отказываются: у них бессрочная умственная забастовка.

Венцом искусства перевода, конечно, надо признать перевод заголовка "Деревянный пенис" как "Пенис Вудена". Некий австралиец производит эти деревянные манекены "не для внутреннего пользования" (а чтобы обучать пользоваться презервативами, кто не умеет), и называет их Wooden Willies "деревянные Вилли", что можно перевести - вульгарно, но адекватно - как "Васик-деревясик". Как и следовало ожидать, в своей неравной борьбе на два фронта - с синтаксисом и со смыслом,- Катя с Сережей запутались как в английских членах предложения, так и в австралийских членах, предложенных публике, и превратили безвестного изготовителя фаллосов в "предпринимателя" Вилли Вудена.

А вещица полезная, и стоит недорого: пять долларов пятнадцать центов. Отчего бы издателям Colors не последовать массовому примеру российских предпринимателей и не выплатить переводчикам гонорар за дурно выполненную работу "васиками"?

апрель 1998 года

Татьяна Никитична Толстая

Я планов наших люблю гламурьё

Известно ли вам, что "шоколад - сила невинной слабости"? Неизвестно. И даже вот теперь, когда вы оповещены, вы вряд ли сходу понимаете, что это значит.

А значит это вот что: в нынешнем сезоне все еще модно быть молодой девушкой, в коей еще Карл Маркс, помнится, ценил слабость (и не упускал случая ею воспользоваться). Когда у вас седина в бороде и неоперабельный бес в ребре, вы с умилением взираете на слабое, невинное существо, которое вот так прямо и хочется защитить от жизненных ураганов. Девушка, в свою очередь, прокумекав ситуацию, поддерживает иллюзию своей невинности (неопытности, непонимания и так далее), и, в некотором противоречии с таковой, все отлично понимает и усиленно работает на означенный образ: ест шоколад, потому что это "гламурно". Глядишь на нее - и сердце тает. В самом деле: если бы она ела сардельки с горчицей,- какой уж тут гламур? Или боролась бы с вульгарной пиццей, рывком головы пытаясь отсоединиться от сырных нитей, коим свойственно растягиваться на расстояние вытянутой руки,- смех один. А здесь - шоколад: сладкий, тает, пахнет, в золотой бумажке... Ну как тут устоишь перед прелестницей?- да никак. Вот в этом ее сила.