Что мы зна­ем друг о дру­ге?

Па­радокс гре­ха осуж­де­ния зак­лю­ча­ет­ся в том, что взяв­шись су­дить о не­дос­татках и гре­хах дру­гого че­лове­ка мы на са­мом де­ле су­дим се­бя, хо­тя, как пра­вило, да­же не по­доз­ре­ва­ем об этом. Осуж­дая ко­го-ли­бо, мы ус­та­нав­ли­ва­ем не­кий уро­вень нравс­твен­ной оцен­ки че­лове­чес­ко­го по­веде­ния, ни­же ко­торо­го и са­ми не име­ем пра­ва опус­кать­ся. Ска­жем, осу­див в ду­ше гру­би­яна-на­чаль­ни­ка ору­щего на под­чи­нен­ных по по­воду и без по­вода, мы тем са­мым, и для се­бя оп­ре­деля­ем ка­тего­ричес­кую не­допус­ти­мость по­доб­но­го по­веде­ния. Од­на­ко, вер­нувшись с ра­боты до­мой, мо­жем тут же сор­вать на­копив­ши­еся за день раз­дра­жение и ус­та­лость на ни в чем не по­вин­ных родс­твен­ни­ках. И по­это­му осуж­де­ние, ко­торое днем бы­ло ад­ре­сова­но на­ми нес­держан­но­му на­чаль­ни­ку, те­перь с пол­ным пра­вом дол­жно быть упот­ребле­но по от­но­шению к нам са­мим. Так про­яв­ля­ет се­бя уди­витель­ный за­кон ду­хов­ной жиз­ни, ко­торый пре­подоб­ный И­оанн Лес­твич­ник фор­му­лиро­вал сле­ду­ющим об­ра­зом: Ес­ли в са­мом де­ле ис­тинно, что …ка­ким су­дом су­дите, та­ким бу­дете су­димы (Мф 7:2), то ко­неч­но, за ка­кие гре­хи осу­дим ближ­не­го, те­лес­ные или ду­шев­ные, в те впа­дем са­ми; и ина­че не бы­ва­ет.

При­чина та­кой жес­ткой за­виси­мос­ти прос­та: в дру­гом че­лове­ке мы мо­жем опоз­нать и осу­дить лишь те гре­хов­ные нак­лоннос­ти, ко­торые уже есть в нас са­мих. Мы не ви­дим ду­ши че­лове­ка, не зна­ем его внут­ренне­го ми­ра, по­это­му очень час­то при­писы­ва­ем чу­жим пос­тупкам то зна­чение, ко­торое нам под­ска­зыва­ет наш собс­твен­ный гре­хов­ный опыт. Так, нап­ри­мер, уви­дев че­лове­ка, вхо­дяще­го сре­ди но­чи в круг­ло­суточ­ный ма­газин, бан­дит мо­жет при­нять его за сво­его кол­ле­гу, ко­торый соб­рался ог­ра­бить эту ла­воч­ку. Пь­яни­ца, гля­дя на это­го же поз­дне­го по­купа­теля, ре­шит, что тот при­бежал за оче­ред­ной пор­ци­ей вы­пив­ки.

А лю­битель амур­ных прик­лю­чений по­дума­ет, что этот че­ловек соб­рался к лю­бов­ни­це и хо­чет ку­пить по до­роге торт и цве­ты. Каж­дый су­дит о нем в ме­ру сво­их пред­став­ле­ний, обус­ловлен­ных их собс­твен­ным на­выком к то­му или ино­му ви­ду гре­ха. А че­ловек-то все­го-нав­се­го при­шел ку­пить мо­лока для боль­ной доч­ки…

Так че­го же он сто­ит, та­кой наш суд? Ведь все, что мы мо­жем знать друг о дру­ге, по боль­шо­му сче­ту ук­ла­дыва­ет­ся в эту пе­чаль­ную схе­му: мы ви­дим лишь внеш­ность чу­жих дел, но со­вер­шенно не пред­став­ля­ем се­бе их смыс­ла и внут­ренней мо­тива­ции. Наб­лю­дая чу­жие пос­тупки, мы на­ив­но пы­та­ем­ся по ним дать спра­вед­ли­вую оцен­ку че­лове­ку и его де­лам. Но не так су­дит Бог, ко­торый смот­рит не на де­ла, а на сер­дце че­лове­ка, зна­ет все об­сто­ятель­ства его жиз­ни, дви­жения его ду­ши, и сов­сем по-дру­гому оце­нива­ет да­же то, что, вне вся­кого сом­не­ния, яв­ля­ет­ся гре­хом в на­ших гла­зах.

Очень хо­роший при­мер, по­яс­ня­ющий как это мо­жет быть, при­водит в сво­их по­уче­ни­ях пре­подоб­ный Ав­ва До­рофей, хрис­ти­ан­ский под­вижник жив­ший в седь­мом ве­ке. Он рас­ска­зыва­ет, как на не­воль­ничь­ем тор­ге бы­ли выс­тавле­ны на про­дажу две сов­сем ма­лень­ких де­воч­ки, и од­ну из них ку­пила бла­гочес­ти­вая хрис­ти­ан­ка, меч­та­ющая вос­пи­тать ее в чис­то­те и бла­го­уха­нии свя­тых за­пове­дей Хрис­то­вых.

Дру­гую ма­лыш­ку ку­пила раз­врат­ная блуд­ни­ца, с тем, что­бы на­учить ее сво­ему мер­зко­му ре­мес­лу. И, ко­неч­но, же, пер­вая де­воч­ка вы­рос­ла чис­той ду­шой и те­лом, бо­голю­бивой и ис­полнен­ной вся­чес­ких доб­ро­дете­лей. А вто­рая… Вто­рую ее злая нас­тавни­ца сде­лала ору­ди­ем дь­яво­ла, на­учив са­мым изыс­канным и гряз­ным ви­дам раз­вра­та.

И вот, Ав­ва До­рофей вос­кли­ца­ет: «Обе бы­ли ма­лы, обе про­даны, не зная са­ми, ку­да идут, и од­на ока­залась в ру­ках Бо­жи­их, а дру­гая впа­ла в ру­ки ди­аво­ла. Мож­но ли ска­зать, что Бог рав­но взы­щет как с од­ной, так и с дру­гой? Как это воз­можно! Ес­ли обе впа­дут в блуд или в иной грех, мож­но ли ска­зать, что обе они под­вер­гнут­ся од­но­му су­ду, хо­тя и обе впа­ли в од­но и то же сог­ре­шение?

Воз­можно ли это? Од­на зна­ла о Су­де, о Царс­твии Бо­жи­ем, день и ночь по­уча­лась в сло­вах Бо­жи­их; дру­гая же, нес­час­тная, ни­ког­да не ви­дала и не слы­шала ни­чего доб­ро­го, но всег­да, нап­ро­тив, все сквер­ное, все ди­аволь­ское; как же воз­можно, что­бы обе бы­ли су­димы од­ним су­дом?

Итак, ни­какой че­ловек не мо­жет знать су­деб Бо­жи­их, но Он один ве­да­ет все и мо­жет су­дить сог­ре­шения каж­до­го, как Ему Еди­ному из­вес­тно».

«…О, ху­до он сде­лал»

«Не­навидь грех, но лю­би греш­ни­ка» — вот прин­цип пра­вос­лавной ас­ке­тики, не поз­во­ля­ющий отож­дест­влять че­лове­ка с его злы­ми де­лами. Но да­же не­нависть к чу­жому гре­ху мо­жет ока­зать­ся ду­хов­но опас­ной, а тот, кто вни­матель­но рас­смат­ри­ва­ет по­веде­ние дру­гих, и сам рис­ку­ет че­рез осуж­де­ние гре­хов­ных пос­тупков не­замет­но для се­бя впасть в осуж­де­ние то­го, кто их со­вер­ша­ет. В Древ­нем Па­тери­ке упо­мина­ет­ся по­учи­тель­ный слу­чай по­доб­но­го ро­да.

 

Один ста­рец свя­той жиз­ни, уз­нав о не­ко­ем бра­те, что он впал в блуд, ска­зал: «О, ху­до он сде­лал». Че­рез не­кото­рое вре­мя Ан­гел при­нес к не­му ду­шу сог­ре­шив­ше­го и ска­зал: «Пос­мотри, тот, ко­го ты осу­дил, умер; ку­да же при­кажешь по­мес­тить его — в Царс­тво, или в му­ку?» Пот­ря­сен­ный этим свя­той ста­рец все ос­тавше­еся вре­мя сво­ей жиз­ни про­вел в сле­зах, по­ка­янии и без­мерных тру­дах, мо­лясь, что­бы Бог прос­тил ему этот грех.

 

Ста­рец осу­дил не бра­та, а лишь его пос­ту­пок, но Гос­подь по­казал ему не­допус­ти­мость да­же та­кого, ка­залось бы, спра­вед­ли­вого и пра­вед­но­го су­да.

Грех дос­то­ин не­навис­ти, но каж­до­му, же­ла­юще­му сво­его спа­сения не­об­хо­димо на­учить­ся не­нави­деть грех, преж­де все­го — в се­бе са­мом. О чу­жих же гре­хах и о пра­виль­ном от­но­шении к ним Ав­ва До­рофей пи­сал сле­ду­ющее: «Дей­стви­тель­но слу­ча­ет­ся, что брат пог­ре­ша­ет по прос­то­те; но име­ет од­но доб­рое де­ло, ко­торое угод­но Бо­гу бо­лее всей жиз­ни, — а ты су­дишь, и осуж­да­ешь его, и отяг­ча­ешь ду­шу свою. Ес­ли же и слу­чилось ему прет­кнуть­ся, по­чему ты зна­ешь, сколь­ко он под­ви­зал­ся и сколь­ко про­лил кро­ви сво­ей преж­де сог­ре­шения? Те­перь сог­ре­шение его яв­ля­ет­ся пред Бо­гом, как бы — де­ло прав­ды. Ибо Бог ви­дит труд его и скорбь, ко­торые он, как я ска­зал, подъ­ял преж­де сог­ре­шения, и — ми­лу­ет его. А ты зна­ешь толь­ко сие сог­ре­шение, и тог­да как Бог ми­лу­ет его, ты — осуж­да­ешь его и гу­бишь ду­шу свою. По­чему ты зна­ешь, сколь­ко слез он про­лил о сем пред Бо­гом? Ты ви­дел грех, а по­ка­яния его не ви­дел».

Син­дром Па­ников­ско­го

Да­же очень гряз­ный че­ловек мо­жет по­чувс­тво­вать се­бя чис­тым и оп­рятным, ес­ли встре­тит бе­дола­гу, еще бо­лее гряз­но­го и не­ряш­ли­вого, чем он сам. Бе­да в том, что на­ша пов­режден­ная гре­хом при­рода все вре­мя стре­мит­ся к са­мо­ут­вер­жде­нию за счет приз­на­ния дру­гого че­лове­ка бо­лее низ­ким, пло­хим, гре­хов­ным. И еще од­на ла­зей­ка для это­го боль­но­го стрем­ле­ния очень час­то ви­дит­ся нам в сло­вах Но­вого За­вета об об­ли­чении гре­ха:

«Ис­пы­тывай­те, что бла­го­угод­но Бо­гу, и не учас­твуй­те в бес­плод­ных де­лах ть­мы, но и об­ли­чай­те. Ибо о том, что они де­ла­ют тай­но, стыд­но и го­ворить» (Еф 5:10–12).

 

Ка­залось бы, вот — пря­мая сан­кция на осуж­де­ние чу­жих гре­хов, под­креп­ленная ав­то­рите­том Свя­щен­но­го Пи­сания. Од­на­ко, не сто­ит то­ропить­ся с вы­вода­ми. Преж­де чем прис­ту­пить к об­ли­чению злых дел, всем стре­мящим­ся к по­доб­но­го ро­да де­ятель­нос­ти сле­дова­ло бы сна­чала оз­на­комит­ся с мыс­ля­ми ду­хов­но опыт­ных под­вижни­ков по это­му по­воду:

«Об­ма­нутые лож­ным по­няти­ем о рев­ности, неб­ла­гора­зум­ные рев­ни­тели ду­ма­ют, пре­дава­ясь ей, под­ра­жать свя­тым от­цам и свя­тым му­чени­кам, за­быв о се­бе, что они, рев­ни­тели, — не свя­тые, а греш­ни­ки. Ес­ли свя­тые об­ли­чали сог­ре­ша­ющих и не­чес­ти­вых, то об­ли­чали по по­веле­нию Бо­жию, по обя­зан­ности сво­ей, по вну­шению Св. Ду­ха, а не по вну­шению страс­тей сво­их и де­монов. Кто же ре­шит­ся са­моп­ро­из­воль­но об­ли­чать бра­та или сде­лать ему за­меча­ние, тот яс­но об­на­ружи­ва­ет и до­казы­ва­ет, что он счел се­бя бла­гора­зум­нее и доб­ро­детель­нее об­ли­ча­емо­го им, что он дей­ству­ет по ув­ле­чению страстью и по оболь­ще­нию де­мони­чес­ки­ми по­мыс­ла­ми».

Свя­титель Иг­на­тий (Брян­ча­нинов)

«Прав­ду го­ворить де­ло хо­рошее, ког­да нас при­зыва­ет к то­му обя­зан­ность или лю­бовь к ближ­не­му, но сие де­лать на­доб­но, сколь воз­можно, без осуж­де­ния ближ­не­го и без тщес­ла­вия и пре­воз­но­шения се­бя, как буд­то луч­ше дру­гого зна­юще­го прав­ду. Но при том на­доб­но знать лю­дей и де­ла, что­бы вмес­то прав­ды не ска­зать уко­риз­ны и вмес­то ми­ра и поль­зы не про­из­вести враж­ды и вре­да».

Свя­титель Фи­ларет (Дроз­дов)

Нет­рудно за­метить, что два ав­то­ритет­ней­ших учи­теля на­шей Цер­кви, жив­шие во вто­рой по­лови­не 19 ве­ка, не­зави­симо друг от дру­га выс­ка­зыва­ют прак­ти­чес­ки од­ну и ту же мысль: не сто­ит об­ли­чать греш­ни­ков, ес­ли толь­ко ты не был спе­ци­аль­но приз­ван к это­му Бо­гом и не очис­тил свое сер­дце от страс­тей. Но ес­ли об­ра­тить­ся к древ­ним От­цам, то их мне­ние по дан­но­му по­воду бу­дет еще бо­лее ка­тего­рич­ным:

Ни­кому не выс­тавляй на вид ка­ких-ли­бо его не­дос­татков, ни по ка­кой при­чине. …Не уко­ряй бра­та сво­его, хо­тя бы ты ви­дел его на­руши­телем всех за­пове­дей, ина­че и сам впа­дешь в ру­ки вра­гов сво­их.

Пре­подоб­ный Ан­то­ний Ве­ликий

Пок­рой сог­ре­ша­юще­го, ес­ли нет те­бе от се­го вре­да: и ему при­дашь бод­рости, и те­бя под­держит ми­лость Вла­дыки тво­его.

Пре­подоб­ный Иса­ак Си­рин

Ни­кого не уко­ряй, ибо не зна­ешь, что слу­чит­ся с са­мим то­бою. …Из­ре­ки сло­во уте­шения ду­ше не­ради­вой, и Гос­подь под­кре­пит сер­дце твое.

Пре­подоб­ный Еф­рем Си­рин

Од­нажды бра­тия спро­сили пре­подоб­но­го Пи­мена Ве­лико­го: «Ав­ва, сле­ду­ет ли, ви­дя сог­ре­шение бра­та, умол­чать и пок­рыть грех его?» — «Сле­ду­ет, — от­ве­чал пре­подоб­ный Пи­мен. — Ес­ли пок­ро­ешь грех бра­та, то и Бог пок­ро­ет твой грех».

— Но ка­кой же от­вет ты дашь Бо­гу, что, уви­дев сог­ре­ша­юще­го, не об­ли­чил его? — сно­ва спро­сили у не­го. Он от­ве­чал: «Я ска­жу: «Гос­по­ди! Ты по­велел преж­де вы­нуть брев­но из сво­его гла­за, а по­том из­вле­кать су­чок из гла­за бра­та — я ис­полнил по­веле­ние Твое».

И ес­ли в воп­ро­се об­ли­чения греш­ни­ков мы не по­жела­ем упо­доб­лять­ся Пи­мену Ве­лико­му, то с боль­шой сте­пенью ве­ро­ят­ности рис­ку­ем упо­добить­ся Ми­ха­илу Са­мю­эле­вичу Па­ников­ско­му, ко­торый, об­ли­чая бух­галте­ра Бер­ла­гу, ти­хо ра­довал­ся то­му, что на све­те есть лич­ности еще бо­лее жал­кие и нич­тожные, чем он сам.

То, что труд­нее все­го

Ког­да ду­шев­но­боль­ной че­ловек на выс­тавке об­лил кис­ло­той и из­ре­зал но­жом по­лот­но Рем­брандта, ни­кому не приш­ло в го­лову усом­нить­ся в ху­дожес­твен­ных дос­то­инс­твах изу­родо­ван­ной кар­ти­ны. Все по­нима­ли, что да­же в та­ком, пов­режден­ном ви­де, она все рав­но ос­та­ет­ся вы­да­ющим­ся тво­рени­ем ве­лико­го ху­дож­ни­ка. По­это­му ее не выб­ро­сили на свал­ку, а бе­реж­но от­рестав­ри­рова­ли, ста­ра­ясь сох­ра­нить уце­лев­шие фраг­менты и вос­ста­новить унич­то­жен­ные. Та­кое тре­пет­ное от­но­шение к про­из­ве­дению ис­кусс­тва по­нят­но да­же нес­пе­ци­алис­ту и не тре­бу­ет осо­бых ком­мента­ри­ев.

Но ведь точ­но так же и лю­бой че­ловек яв­ля­ет­ся вы­да­ющим­ся тво­рени­ем Бо­жи­им, хо­тя и пов­режден­ным гре­хом и дь­яво­лом, но все же — прек­расным и чис­тым в сво­ей ос­но­ве. И да­же тот факт, что че­ловек сам ка­лечит се­бя собс­твен­ны­ми гре­хами, не мо­жет слу­жить ос­но­вани­ем для его осуж­де­ния. Мож­но ли осуж­дать без­но­гого ин­ва­лида за его увечье, да­же ес­ли со­вер­шенно точ­но зна­ешь, что но­ги он от­мо­розил спь­яну? На­вер­ное, мож­но, но толь­ко в том слу­чае, ес­ли у са­мого осуж­да­юще­го от­мо­роже­но сер­дце.

Пре­подоб­ный И­оанн Лес­твич­ник пи­сал: «Ес­ли бы ты уви­дел ко­го-ли­бо сог­ре­ша­юще­го да­же при са­мом ис­хо­де ду­ши из те­ла, то и тог­да не осуж­дай его; ибо суд Бо­жий не­из­вестен лю­дям. Не­кото­рые яв­но впа­дали в ве­ликие сог­ре­шения, но боль­шие доб­ро­дете­ли со­вер­ша­ли втай­не; и те, ко­торые лю­били ос­ме­ивать их, об­ма­нулись, го­ня­ясь за ды­мом и не ви­дя сол­нца».

К со­жале­нию, в ми­ре очень мно­го зла. По­это­му го­нять­ся за ды­мом чу­жих гре­хов мож­но всю жизнь, но ведь сов­сем не для это­го она бы­ла нам да­на.

В сказ­ке фран­цуз­ско­го лет­чи­ка Ан­ту­ана Эк­зю­пери оди­нокий ко­роль го­ворит Ма­лень­ко­му Прин­цу уди­витель­ные сло­ва: «…су­ди сам се­бя. Это са­мое труд­ное. Се­бя су­дить ку­да труд­нее, чем дру­гих. Ес­ли ты су­ме­ешь пра­виль­но су­дить се­бя, зна­чит, ты по­ис­ти­не мудр». Хрис­ти­анс­тво при­зыва­ет лю­дей имен­но к та­кой муд­рости — на­учить­ся осуж­дать лишь собс­твен­ные гре­хи, ос­тавляя чу­жие ошиб­ки и не­совер­шенс­тва пра­вед­но­му и ми­лосер­дно­му су­ду Бо­жию.

 

 

За­чем сов­ре­мен­но­му че­лове­ку хрис­ти­анс­тво?

В по­ис­ках люб­ви

 

Пись­мо в ре­дак­цию: Гос­подь го­ворил, что есть за­поведь — воз­лю­би Гос­по­да и ближ­не­го как са­мого се­бя. А ес­ли че­ловек не уме­ет лю­бить ни ближ­них, ни се­бя, ну нет у не­го та­кого опы­та, ес­ли он вы­рос во враж­дебной сре­де, сре­ди не­навис­ти и ко­рыс­ти?… Не бы­ло та­кого опы­та в род­ной семье, где все друг дру­га не­нави­дели или ис­поль­зо­вали, не бы­ло его и по­том, (так сло­жилось, дол­го рас­ска­зывать)… Как же это­му на­учить­ся? И воз­можно ли на­учить­ся лю­бить, ес­ли не по­нима­ешь, что это оз­на­ча­ет? Как за­поведь эту ис­полнить, ес­ли этот гла­гол ни о чём не го­ворит…

Три бан­кро­та

Как это ни пе­чаль­но приз­на­вать, но нес­по­соб­ность лю­бить яв­ля­ет­ся об­щим ди­аг­но­зом для все­го че­лове­чес­тва. Что­бы убе­дить­ся в этом, сов­сем не­обя­затель­но заг­ля­дывать в ду­шу всем и каж­до­му. Да­же са­мый по­вер­хностный взгляд на ис­то­рию лю­бого на­рода, да и на ми­ровую ис­то­рию в це­лом, при­водит к не­уте­шитель­но­му вы­воду: лю­ди го­раз­до бо­лее склон­ны оби­жать и му­чить друг дру­га, чем — лю­бить. Вой­ны, ре­волю­ции, кро­вавые меж­до­усо­бицы, убий­ства, на­силие… На этом ис­то­ричес­ком фо­не сам раз­го­вор о люб­ви к ближ­не­му мо­жет по­казать­ся лишь не­кой воз­вы­шен­ной иде­ей, так и не осу­щест­влен­ной на прак­ти­ке.

Но не од­на толь­ко ис­то­рия да­ет по­вод к по­доб­но­му пес­си­миз­му.

Ли­тера­тура так­же пред­став­ля­ет нам це­лый ряд ге­ро­ев, чья нес­по­соб­ность лю­бить яв­ля­ет­ся их глав­ной ху­дожес­твен­ной ха­рак­те­рис­ти­кой.

Тут и мо­лодой по­веса Ев­ге­ний Оне­гин, с хо­лод­ной лег­костью от­вер­гший ис­крен­нее и чис­тое чувс­тво про­вин­ци­аль­ной де­вуш­ки, а пос­ле — не­весть с че­го вдруг зас­тре­лив­ший сво­его луч­ше­го дру­га. Тут и от­важный Гри­горий Алек­сан­дро­вич Пе­чорин, с по­мощью не­хит­рой, но под­лой ин­три­ги по­хитив­ший нес­час­тную чер­кес­скую княж­ну, ко­торая на­до­ела ему спус­тя че­тыре ме­сяца и вы­нуж­де­на бы­ла сво­ей жизнью зап­ла­тить за ро­ман­ти­чес­кие за­бавы ску­ча­юще­го ис­ка­теля прик­лю­чений.

Но ес­ли от­сутс­твие спо­соб­ности к люб­ви у этих двух ге­ро­ев рус­ской ли­тера­туры еще мож­но как-то по­пытать­ся объ­яс­нить схо­жестью их ха­рак­те­ров и об­щей нак­лонностью к ску­ке, то тре­тий пер­со­наж, ко­торо­го хо­телось бы упо­мянуть в этой свя­зи, нап­рочь вы­вали­ва­ет­ся из по­доб­но­го объ­яс­не­ния.

Жиз­не­радос­тный про­хин­дей Ос­тап Бен­дер — ки­пучий, де­ятель­ный и сов­сем нес­клон­ный к са­моко­панию, как это ни стран­но, в от­но­шени­ях с жен­щи­нами с точ­ностью пов­то­ря­ет «под­ви­ги» сво­их ли­тера­тур­ных пред­шес­твен­ни­ков, упо­мяну­тых вы­ше. Сна­чала, по­доб­но Пе­чори­ну (влю­бив­ше­му в се­бя Ме­ри, а за­тем, бро­сив­ше­му ее), Ве­ликий Ком­би­натор по­зор­но убе­га­ет от по­любив­шей его до­чери ста­рого ре­бус­ни­ка, а пос­ле, (как и проз­ревший к кон­цу ро­мана Оне­гин), бе­зус­пешно пы­та­ет­ся на­пом­нить ос­тавлен­ной им де­вуш­ке о ее бы­лой люб­ви.

Два са­мых из­вес­тных ли­тера­тур­ных ме­лан­хо­лика и ве­селый жу­лик ока­зались уди­витель­но по­хожи в сво­ей нес­по­соб­ности лю­бить. В чем же тут де­ло? По­чему столь раз­ные ти­пы лю­дей в важ­ней­шей сфе­ре сво­его бы­тия ока­зыва­ют­ся так оди­нако­во и фа­таль­но не­сос­то­ятель­ны­ми?

Рас­суждать об этом с раз­личных то­чек зре­ния мож­но до­воль­но дол­го. Од­на­ко ес­ли об­ра­тить­ся к хрис­ти­анс­тву, от­вет на та­кой воп­рос най­ти сов­сем нес­ложно.

Как те­ря­ют лю­бовь

В Еван­ге­лии Хрис­тос яс­но го­ворит, что по­теря люб­ви яв­ля­ет­ся пря­мым следс­тви­ем ук­ло­нения че­лове­ка от ис­полне­ния за­пове­дей Бо­жи­их: …по при­чине ум­но­жения без­за­кония, во мно­гих ох­ла­де­ет лю­бовь (Мф 24:12). Здесь очень важ­но уточ­нить, что са­мо сло­во «без­за­коние» в от­но­шении за­пове­дей име­ет не юри­дичес­кий смысл по прин­ци­пу: ты на­рушил за­кон, Бог те­бя за это на­кажет. Хрис­ти­анс­тво го­ворит сов­сем о дру­гом, ду­хов­ном за­коне, ко­торый пра­виль­нее бы­ло бы со­пос­та­вить с за­кона­ми фи­зики, хи­мии, би­оло­гии и лю­бой дру­гой ес­тес­твен­ной на­уки. Ведь ес­ли че­ловек на­рушая за­коны собс­твен­но­го ес­тес­тва по­пыта­ет­ся сесть на рас­ка­лен­ную пли­ту, ли­зать же­лезо на мо­розе или пить сер­ную кис­ло­ту, то вряд ли ко­му-ли­бо при­дет в го­лову наз­вать пе­чаль­ные, но впол­не ес­тес­твен­ные пос­ледс­твия та­кого без­за­кония — на­каза­ни­ем Бо­жи­им. То же са­мое про­ис­хо­дит, ког­да че­ловек пре­неб­ре­га­ет ду­хов­ны­ми за­кона­ми сво­его бы­тия. В сущ­ности, все за­пове­ди Еван­ге­лия как раз и яв­ля­ют­ся та­кими за­кона­ми, в ко­торых да­ны вов­се не ка­кие-то фор­маль­ные и внеш­ние по от­но­шению к че­лове­ку тре­бова­ния. Нет, в за­пове­дях Гос­подь лишь от­кры­ва­ет нам прин­ци­пы здо­рово­го су­щес­тво­вания на­шей ду­хов­ной при­роды, не­кую нор­му че­ловеч­ности, при соб­лю­дении ко­торой че­ловек не бу­дет вре­дить собс­твен­но­му ес­тес­тву. Ну, в са­мом де­ле, раз­ве вы­зовет у ко­го-то про­тест ут­вер­жде­ние о том, нап­ри­мер, что за­висть или оби­да на­носят вред, преж­де все­го — са­мому че­лове­ку? Или, что гнев­ли­вый че­ловек сам се­бе уко­рачи­ва­ет жизнь? Да лю­бая, да­же са­мая да­лекая от хрис­ти­анс­тва пси­холо­гичес­кая шко­ла бе­зого­вороч­но под­твер­дит се­год­ня ис­тинность этих мыс­лей! Сло­ва «грех» и «без­за­коние» в Еван­ге­лии оз­на­ча­ют на­руше­ние прин­ци­пов нор­маль­но­го че­лове­чес­ко­го су­щес­тво­вания, ко­торое не­из­бежно вле­чет за со­бой стра­дание, раз­ру­шение, смерть.

В сущ­ности, все за­пове­ди лишь вы­яв­ля­ют раз­личные гра­ни глав­но­го при­зыва Еван­ге­лия, ко­торый, на­вер­ное, из­вестен лю­бому куль­тур­но­му че­лове­ку …лю­бите друг дру­га (Ин 34:13). Ведь на то­го, ко­го лю­бишь, не ста­нешь гне­вать­ся, ему не бу­дешь за­видо­вать, прос­тишь ему лю­бую оби­ду и ни­ког­да не возь­мешь­ся его осуж­дать. Та­ким об­ра­зом, в за­пове­дях из­ло­жены не ка­кие-то, пус­кай воз­вы­шен­ные, но от­вле­чен­ные ис­ти­ны, а — прин­ци­пы де­ятель­но­го про­яв­ле­ния той са­мой люб­ви, ко­торой нам так не хва­та­ет в на­шей жиз­ни. Но что же про­ис­хо­дит, ес­ли че­ловек на­руша­ет эти прин­ци­пы? Об этом нет­рудно до­гадать­ся по не­хит­рой ана­логии: а что бы­ва­ет, ког­да че­ловек на­руша­ет за­коны фи­зики и пы­та­ет­ся раз­жечь кос­тер по­силь­нее, усер­дно по­ливая его во­дой? От­вет оче­виден: огонь по­гас­нет. Ров­но то же са­мое про­ис­хо­дит и с лю­бовью в сер­дцах тех лю­дей, ко­торые нор­мой сво­ей жиз­ни сде­лали на­руше­ние за­кона люб­ви, то есть — грех.

И ес­ли вни­матель­но рас­смот­реть ли­тера­тур­ные ис­то­рии жиз­ни Оне­гина, Пе­чори­на и Ос­та­па Бен­де­ра, то при­чину их нес­по­соб­ности к люб­ви уви­деть сов­сем нес­ложно.

Так, по сло­вам Пуш­ки­на, бед­ный Ев­ге­ний са­мые чис­тые и ес­тес­твен­ные по­рывы мо­лодос­ти пот­ра­тил на блуд­ные по­хож­де­ния и бес­ко­неч­ные лю­бов­ные ин­триж­ки

…в пер­вой юнос­ти сво­ей
Был жер­твой бур­ных заб­лужде­ний
И не­обуз­данных страс­тей.

За во­семь лет та­кой бес­по­рядоч­ной жиз­ни Оне­гин до­вел се­бя до весь­ма пе­чаль­но­го сос­то­яния, ког­да жен­щи­на пе­рес­та­ла быть для не­го тай­ной, же­лан­ной целью и ра­дос­тным от­кры­ти­ем:

В кра­савиц он уж не влюб­лялся,
А во­лочил­ся как-ни­будь;
От­ка­жут — ми­гом уте­шал­ся;
Из­ме­нят — рад был от­дохнуть.
Он их ис­кал без упо­енья,
А ос­тавлял без со­жаленья,
Чуть пом­ня их лю­бовь и злость.

Еще страш­нее выг­ля­дит внут­ренняя жизнь Пе­чори­на, вер­нее, то, что он сам сде­лал с этой сво­ей жизнью. Ведь не так уж и ли­цеме­рит Гри­горий Алек­сан­дро­вич, ког­да, ри­су­ясь пе­ред княж­ной Мэ­ри, про­гова­рива­ет свое жиз­ненное кре­до: «Я был го­тов лю­бить весь мир, — ник­то ме­ня не по­нял: и я вы­учил­ся не­нави­деть». Здесь ге­рой чес­тно приз­на­ет лю­бовь ко все­му ми­ру — нор­маль­ным сос­то­яни­ем здо­рово­го, не­ис­порчен­но­го че­лове­ка. Прав­да, ви­ну за ут­ра­ту им это­го здо­рово­го сос­то­яния Пе­чорин пы­та­ет­ся пол­ностью пе­рело­жить на ок­ру­жа­ющих. Но путь этот ту­пико­вый и бес­плод­ный. Ведь ес­ли мою ду­шу ис­ка­лечи­ли дру­гие лю­ди, зна­чит, и при­водить ее в по­рядок дол­жен не я, а они. Собс­твен­но, та­кой вы­вод и де­ла­ет Лер­монтов­ский ге­рой: «…ес­ли б все ме­ня лю­били, я в се­бе на­шел бы бес­ко­неч­ные ис­точни­ки люб­ви». Пос­та­вив спо­соб­ность к люб­ви в за­виси­мость от нравс­твен­ности ок­ру­жа­ющих, Пе­чорин пол­ностью от­сек для се­бя воз­можность ис­це­ления, и при­шел в по­ис­ти­не ужас­ное сос­то­яние, ког­да стра­дания дру­гого че­лове­ка, да и са­ма жизнь его, ста­новят­ся лишь за­бавой, топ­ли­вом для эмо­ций, хоть как-то те­ребя­щих ле­дяное сер­дце «Ге­роя на­шего вре­мени»:

«А ведь есть не­объ­ят­ное нас­лажде­ние в об­ла­дании мо­лодой, ед­ва рас­пустив­шей­ся ду­ши! Она как цве­ток, ко­торо­го луч­ший аро­мат ис­па­ря­ет­ся навс­тре­чу пер­во­му лу­чу сол­нца; его на­до сор­вать в эту ми­нуту и, по­дышав им до­сыта, бро­сить на до­роге: авось кто-ни­будь под­ни­мет! Я чувс­твую в се­бе эту не­насыт­ную жад­ность, пог­ло­ща­ющую все, что встре­ча­ет­ся на пу­ти; я смот­рю на стра­дания и ра­дос­ти дру­гих толь­ко в от­но­шении к се­бе, как на пи­щу, под­держи­ва­ющую мои ду­шев­ные си­лы. Сам я боль­ше не спо­собен бе­зумс­тво­вать под вли­яни­ем страс­ти; чес­то­любие у ме­ня по­дав­ле­но об­сто­ятель­ства­ми, но оно про­яви­лось в дру­гом ви­де, ибо чес­то­любие есть не что иное как жаж­да влас­ти, а пер­вое мое удо­воль­ствие — под­чи­нять мо­ей во­ле все, что ме­ня ок­ру­жа­ет; воз­буждать к се­бе чувс­тво люб­ви, пре­дан­ности и стра­ха — не есть ли пер­вый приз­нак и ве­личай­шее тор­жес­тво влас­ти? Быть для ко­го-ни­будь при­чиною стра­даний и ра­дос­тей, не имея на то ни­како­го по­ложи­тель­но­го пра­ва, — не са­мая ли это слад­кая пи­ща на­шей гор­дости? А что та­кое счастье? На­сыщен­ная гор­дость».

Счастье как — на­сыщен­ная гор­дость! Бед­ный Пе­чорин… Ес­ли бы он толь­ко знал, что гор­дость в прин­ци­пе не­насы­ща­ема и ни­ког­да не удов­летво­рить­ся тем сос­то­яни­ем, в ко­тором на­ходит­ся че­ловек, сколь бы вы­соко он не воз­несся. По уче­нию Цер­кви, нет бо­лее страш­но­го на­руше­ния за­кона люб­ви, чем гор­дость, мед­ной сте­ной от­де­ля­ющая че­лове­ка от все­го ми­ра, от дру­гих лю­дей и от Са­мого Бо­га. Что­бы убе­дить­ся в ис­тиннос­ти это­го ут­вер­жде­ния, дос­та­точ­но прос­то пе­речи­тать страш­ные стро­ки из днев­ни­ка Пе­чори­на, при­веден­ные вы­ше.

Ну а не­уто­мимый охот­ник за де­неж­ны­ми зна­ками, Ос­тап Бен­дер, ли­шил се­бя спо­соб­ности к люб­ви иным ме­тодом, прав­да, не ме­нее раз­ру­шитель­ным, чем блуд или гор­дость. На что же этот сим­па­тич­ный ли­тера­тур­ный ге­рой пот­ра­тил весь пыл сво­ей энер­гичной на­туры, ку­да упот­ре­бил та­лан­ты, ко­торы­ми так щед­ро на­дели­ли его ав­то­ры? Об этом, луч­ше все­го ска­зал сам Ве­ликий Ком­би­натор в пре­тен­ци­оз­ной эпи­тафии са­мому се­бе: «Он лю­бил и стра­дал. Лю­бил день­ги и стра­дал от их не­дос­татка». Впол­не от­кро­вен­ный и точ­ный ди­аг­ноз. Лю­бовь к день­гам в хрис­ти­ан­ской тра­диции но­сит наз­ва­ние среб­ро­любия. А о том, ка­кую раз­ру­ху про­из­во­дит среб­ро­любие в ду­ше че­лове­ка пря­мо ска­зано в од­ном из пос­ла­ний апос­то­ла Пав­ла: А же­ла­ющие обо­гащать­ся впа­да­ют в ис­ку­шение и в сеть и во мно­гие без­рассуд­ные и вред­ные по­хоти, ко­торые пог­ру­жа­ют лю­дей в бедс­твие и па­губу; ибо ко­рень всех зол есть среб­ро­любие, ко­торо­му пре­дав­шись, не­кото­рые… са­ми се­бя под­вер­гли мно­гим скор­бям. (1 Тим 6:9-10)

В эту ко­рот­кую ци­тату пол­ностью ук­ла­дыва­ет­ся вся тра­гико­мичес­кая ис­то­рия Ос­та­па Бен­де­ра. Ис­то­рия че­лове­ка, ко­торый в по­гоне за день­га­ми рас­тра­тил свои мно­гочис­ленные спо­соб­ности и энер­гию мо­лодос­ти, не соз­дал семьи, не при­об­рел дру­зей… И да­же день­ги, ко­торые он, в кон­це кон­цов, су­мел по­лучить, не сог­ре­ли его ду­шу и не при­нес­ли счастья. По­тому что не мо­жет стать счас­тли­вым тот, кто не спо­собен лю­бить.

Ко­неч­но, все эти ге­рои не бо­лее, чем плод пи­сатель­ской фан­та­зии. Но ведь в том и при­тяга­тель­ность нас­то­ящей ли­тера­туры, что в рас­ска­зе о вы­мыш­ленных ге­ро­ях она по­казы­ва­ет нам та­кие сос­то­яния че­лове­чес­кой ду­ши, на ко­торые уже впол­не ре­аль­но от­зы­ва­ет­ся на­ше сер­дце, на­ша со­весть, наш жиз­ненный опыт. И ес­ли быть с со­бой до кон­ца чес­тным, то мно­гое из то­го, что ли­шило люб­ви Оне­гина, Пе­чори­на и Ос­та­па Бен­де­ра мы в той или иной ме­ре най­дем и в сво­ей жиз­ни.