Безумных лет угасшее веселье

Мне тяжело, как смутное похмелье.

Но, как вино,— печаль минувших дней

В моей душе чем старе, тем сильней.

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

 

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть — на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Даже в шутливом альбомном стихотворении «Ек. Н. Ушаковой» (1827) навязчивые думы Пушкина о грядущей беде прорываются неожиданным вопросом: «Вы ж вздохнете ль обо мне, Если буду я повешен?» И естественно, что в лирике этих лет многократно, в самых разнообразных ситуациях мелькает мотив гибели и смерти: «Под небом голубым страны своей родной» (1826), «Утопленник» (1828), «Ворон к ворону летит» (1828).

Но как бы ни были тяжелы невзгоды и сложны идейно-нравственные «заблуждения», колебания, павшие на долю Пушкина, они не привели его к полному отчаянию, к безысходности. Сквозь сгущавшуюся душевную сумрачность все время пробивался светлый луч жизнеутверждения. Признавая неумолимый ход развития действительности, веря в торжество прогресса, он в 1830 году утверждал: «Дух века требует важных перемен». Личные невзгоды не подавляли исторического оптимизма поэта: он верил в силы науки, в народ. И в этом сказалось его духовное величие.

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой... Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит — оттого,

Что не любить оно не может.

В стихотворении «На холмах Грузии лежит ночная мгла» поэт говорит любимой: «Печаль моя светла». Признавая в элегии «Безумных лет угасшее веселье» свой путь унылым, сулящим лишь горе, лирический герой, вопреки всему, рвется к жизни: «Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Осознавая смертность всего существующего, поэт глазами мудреца воспринимает вечный круговорот меняющейся жизни и радостно приветствует новое поколение, идущее ему на смену: «И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть».

В пору, следующую за 14 декабря 1825 года, Пушкин откликался и на другие темы: сатирически обличал новую знать («Моя родословная», 1830) и критиков, требовавших идиллических изображении неприглядной действительности («Румяный критик мой, насмешник толстопузый», 1830), разил эпиграммами своих литературных и иных противников («Собрание насекомых», 1829; «На Булгарина», 1830). Но при всем том в эту пору центр поэтических влечений Пушкина перемещался к роману, поэме и драматургии. Главными его произведениями этого времени стали «Евгений Онегин», «Полтава» и драматические сцены. (поэмам и прозе Пушкина будет посвящена лекция 4)

 

Творчество 30-х гг.

Лирика

Лирика тридцатых годов — последний период пушкинского творчества - открывается Болдинской осенью 1830 г. Очень разные стихотворения, написанные друг за другом, передают внутреннее состояние (Бесы, Элегия — 1830). Болдинская лирика, как и все творчество этого периода, — подведение итогов и начало новых настроений, идей, форм.

Все герои Пушкина идут по пути осмысления – и вместе с ними – поэт. Только его роман – это его стихи. Как гений - он предчувствует трагический финал. Как гений – полон замыслов, не всем из которых суждено было реализоваться.

Все мотивы находят своё глубочайшее и мудрое завершение.

Смысл всего – то, о чем пророчествовал о себе в «Пророке»:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

…….

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

Осмысление всего: самореализация личности и место человека в мире, его счастье:

- человек и общество, народ и власть

-личная жизнь, назначение человека – его личность, счастье

- назначение поэта

- человек и Бог. Смысл человеческого существования.

Во-первых, обо всем этом он размышляет с самого начала св. творч. пути.

Во-вторых, все эти сферы объединяются общин знаменателем – свобода. Но свобода, осмысленная в глубоко нравственных и духовных категориях, ответственность, достоинство, уважение. Ответственность за все совершенное.

 

!! Трагическое осмысление: невозможность достичь желаемой свободы, преобразовать жизнь –- практически во всех сферах: общество преклоняется перед подлецами, заслужившими свои почести лизоблюдством и раболепием. (Моя родословная, Герой)

Жизнь общества и своей родной страны, о которой только он мог сказать: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, — но мне досадно, если иностранец разделяет это чувство». Жизнь народа, в который входят не только крестьяне, но лучшие люди своего времени. (Румяный критик мой).

Румяный критик мой, насмешник толстопузый,
Готовый век трунить над нашей томной музой,
Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной,
Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой.
Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий,
За ними чернозем, равнины скат отлогий,
Над ними серых туч густая полоса.
Где нивы светлые? где темные леса?
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора,
Два только деревца. И то из них одно
Дождливой осенью совсем обнажено,
И листья на другом, размокнув и желтея,
Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея.
И только. На дворе живой собаки нет.
Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед.
Без шапки он; несет подмышкой гроб ребенка
И кличет издали ленивого попенка,
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.
Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил.

Что ж ты нахмурился? — Нельзя ли блажь оставить!
И песенкою нас веселой позабавить? —

Куда же ты? — В Москву, чтоб графских именин
Мне здесь не прогулять.
— Постой, а карантин!

Ведь в нашей стороне индейская зараза.
Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа,
Бывало, сиживал покорный твой слуга;
Что, брат? уж не трунишь, тоска берет — ага!

Любовь.

Поэт по-прежнему превозносит любовь как драгоценное чувство, превосходящее материальные богатства («Три у Будрыса сына», 1833) и преодолевающее на своем пути самые трудные барьеры («Воевода», 1833). Но любовные стихи этих лет окончательно освобождаются от фривольности («Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем», 1830).

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,

Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,

Стенаньем, криками вакханки молодой,

Когда, виясь в моих объятиях змией,

Порывом пылких ласк и язвою лобзаний

Она торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!

О, как мучительно тобою счастлив я,

Когда, склоняяся на долгие моленья,

Ты предаешься мне нежна без упоенья,

Стыдливо-холодна, восторгу моему

Едва ответствуешь, не внемлешь ничему

И оживляешься потом всё боле, боле —

И делишь наконец мой пламень поневоле!

Но дело даже не в том, что из стихав исчезают телесные атрибуты любви. Это показатель другого взгляда на любовь – нового, зрелого человека: любимая соотносится с божеством.

Мадонна 1830

Сонет

Не множеством картин старинных мастеров

Украсить я всегда желал свою обитель,

Чтоб суеверно им дивился посетитель,

Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,

Одной картины я желал быть вечно зритель,

Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,

Пречистая и наш божественный спаситель —

Она с величием, он с разумом в очах —

Взирали, кроткие, во славе и в лучах,

Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец

Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,