Глава пятая, короткая, но познавательная, в которой нам предстоит погрузиться в историю Тринакрии

 

Мой любезный читатель, оставим на время наших путников, все равно ничего особо интересного их пока не ожидает – только мокрый снег, редколесье да темнеющий вдали одинокий замок, где они и намерены переночевать. Обратим наши взоры к землям, по которым они путешествуют, - к королевству Тринакрия.

Надо тебе сказать, мой любезный читатель, что еще триста лет тому назад этого королевства и в помине не было. Обитаемый Мир не знал, что находится за Краем Света. Но однажды молодые боги, близнецы Гарм и Фенри, сыграли в одну простую игру, в итоге которой привычный облик земли изрядно изменился: землетрясения, ураганы, наводнения и прочие способы коренного изменения ландшафта прошлись по тверди как рука скульптора, сминающая глину. И, пожалуй, самым заметным результатом буйства стихий стало исчезновение исполинской горной цепи, отделяющей Обитаемый Мир от Края Света, - горы в одночасье стали морским дном, а обширные земли, спавшие за ними, частью затонули, частью сдвинулись с прежнего места. Так появился на свет огромный остров, названный людьми Тринакрия.

 

Остров был настоящим подарком, припасенным богами для удачливых искателей приключений. Он вырастал из бирюзовых волн как драгоценность в оправе из скал: розовых, мерцающих вкраплениями слюды на юге и черных, иззубренных ветрами на севере. Невысокие горные цепи разделяли остров на долины, защищенные от ветров и непогоды, плавные линии холмов украшали пейзаж, не давая ему выродиться в монотонность степи.

Климат здесь был благодатен и не стремился превратить жизнь человека в непрерывное испытание; лето было долгим и теплым, без удушающей жары и нездоровых ветров, зима позволяла отдохнуть и напитаться влагой земле – и уходила, оставляя после себя ощущение, какое бывает после крепкого, спокойного сна всласть. И, разумеется, при таком ласковом обращении и обилии пресной воды остров зеленел и цвел, радуя глаз. Здесь не было корабельных лесов Одайна или невероятных зарослей Нильгау; но розы Тринакрии не уступали розам Шаммаха, виноград затмевал виноградники Эригона и Арзахеля, вместе взятые, стрелы кипарисов пронзали небо, а раскидистые сосны устилали землю ковром мягкой, длинной хвои. В заливе Метони росли рощи апельсиновых и лимонных деревьев, и ветер в пору их цветения наполнял весь остров тонким, дразнящим ароматом.

И повсюду цвели цветы: с ранней весны, начиная белоснежными хрупкими первоцветами, похожими на островки нерастаявшего снега, через все долгое лето, до первых осенних бурь. Роскошные и неприметные, всех возможных оттенков и форм, на камнях и под водой, благодатные и ядовитые – видно, перед тем, как уснуть в священной нильгайской земле, Калима щедрой рукой рассыпал над островом свои дары.

 

Первым свои права на Тринакрию заявил Шаммах – это его купцы первыми переплыли бурное море и высадились на песчаной южной окраине. Первый город на острове, Аль-Джела, был построен по образу вечно прекрасного Ирема, только вместо реки его разрезал надвое узкий и извилистый морской пролив, перегороженный у выхода в море цепями.

Следом за южанами приплыли за своей долей удачи уроженцы Краглы - неразговорчивые, скупые северяне. Они заняли скалистое северное побережье, и оно тут же завоняло рыбой. Их город-гавань, Гринстон, был похож на рыбацкую сеть, расчертившую квадратами окрестность.

Как и следовало ожидать, без малого сто лет мирного сосуществования закончились войной за право называть Тринакрию свои королевством. Попеременно передавая знамя победы из рук в руки, люди истощили все свои ресурсы, и через тридцать лет война угасла как огонь без дров. И вот тогда на остров явилась третья сила. Вновь пришедших не связывала принадлежность к старой империи или королевское подданство; сказать по правде, они были не самым большим войском наемников – по большей части, родом из Арзахеля и из Маноры, южане, крикливые и пестрые как попугаи.

Во главе их стоял Аригетто Бреттиноро, потомок древнего арзахельского рода, унаследовавший одни только долги и амбиции. Он был необычайно умен, прозорлив, бессердечен и корыстен. С таким характером обычно достигают успеха – или заканчивают на виселице, это уж как сложится.

Южане основали свой первый город – Влихаду, оставили в ней тех, кто приплыл жить так, как жил. А те, кто приплыл, чтобы жить получше прежнего, солдаты-альмугавари, выстроились в колонны, проверили, легко ли выходят из ножен широкие тесаки, перехватили короткие копья и пошли вслед за Аригетто, выкрикивая свой боевой клич: «Проснись, железо!»

В скором времени вся Тринакрия была завоевана арзахельским кондотьером. Аригетто не стал сносить с лица земли и без того немногочисленные города предшественников, он оставил их нетронутыми (разумеется, после того, как забрал все самое ценное) и предложил своим солдатам селиться в опустевших домах. Потихоньку остров начал вновь оживать; потомки шаммахитов по-прежнему предпочитали Аль-Джелу, но вполне охотно основывали торговые дома во Влихаде и других восточных городах. Северяне вновь отстроили Гринстон, укрепили дамбы, возвели верфи и принялись строить корабли, чтобы у молодого королевства был достойный флот. Не сказать, чтобы все это происходило тихо-мирно, но со временем раздоры улеглись и поросли быльем. Остров принял всех; привычки и традиции шаммахитов, северян, суртонцев и выходцев из городов юга Обитаемого Мира перемешались как ингредиенты в вечном котле, чтобы со временем образовать восхитительное варево. По прошествии десятков лет северянин уже не задавался вопросом, откуда взялись сухие рассыпчатые печенья и цветочные ликеры у него на столе, шаммахит по происхождению украшал резьбой потолочные балки своего дома и охотно запивал пивом копченую салаку, потомок суртонцев как само собой разумеющееся обувал кожаные сапоги и привязывал рукава к котте.

 

Аригетто Бреттиноро, подчинив себе все земли Тринакрии, сам определил место столицы. В центре острова возвышалась гора Трискелион – не заоблачная, но вполне внушительная, с живописными пологими склонами. Ее и указал кондотьер приглашенным из Эригона архитекторам и инженерам. Пока они ломали голову над планом будущей столицы, Аригетто уже решал еще один немаловажный вопрос: а именно, престолонаследия. Он был абсолютно уверен в своей способности держать Тринакрию в кулаке до конца своих дней, однако этого ему было мало – он хотел передать ее по наследству, чтобы никто больше не мог сказать про род Бреттиноро, что в нем наследуют только дыры в карманах.

Вскоре кондотьер оказался перед весьма нелегким выбором, ибо претендентки на трон нового королевства, дай им волю, выстроились бы в очередь у входа в его шатер и при этом вряд ли обошлись без драки. Своей принцессы ему не предложил только Суртон. Аригетто совсем немного поразмыслил и похитил младшую дочь суртонского императора, когда она прогуливалась по морю в разукрашенном лентами и цветами кораблике. За галерой Аригетто не смог бы угнаться и сам северный ветер. Этим поступком кондотьер определил одну из незыблемых традиций королевского дома Тринакрии – брать невест за морем, и обеспечил ему уважение со стороны Суртона. Принцесса Мэй оказалась не по годам умна и очень хороша собой; она смогла стать для Аригетто не только пропуском в королевское измерение, но и возлюбленной подругой. Благодаря ее влиянию двор кондотьера приобрел достоинство и упорядоченность, перестав быть похожим на курятник поутру.

У Аригетто и его принцессы родились двое сыновей и дочь. Так что он мог быть спокоен - было и что наследовать, и кому, и с полным на то основанием возложил на свою рыжую голову корону. Первый король Тринакрии поселился в замковом укреплении на вершине Трискелиона и оттуда наблюдал, как растут стены его дворца, расходятся по склонам улицы, закладываются фундаменты первых роскошных особняков. Шли годы, и столица королевства из стратегически важного пункта превратилась в богатый, красивый и своенравный город.

 

Следующим королем Тринакрии стал старший сын Аригетто, Лорка, названный так в честь предка, к которому Аригетто питал необъяснимую симпатию – возможно, потому что был так же рыж. Лорка взял в жены старшую дочь императора Шаммаха, и вместе с ней в королевство пришла мода на регулярные сады, мраморные купальни и роскошь. Наследник Лорки чуть понизил планку, взяв в жены дочь правителя Маноры; однако же за ней он получил такое приданое, что от его излишков Трискелион получил водопровод, булыжные мостовые, новые надвратные башни и больницу для бедных. На основные средства король построил себе флот.

Незначительные разногласия между следующим по очереди королем и его сестрой привели к тому, что в ожидании совершеннолетия своего сына правила все-таки сестра, королева-регент, Лаура Терпеливая. Ее сын, Флориан, был во всем подобен своему воинственному предку; при нем вновь зазвучал клич королевской гвардии: «Проснись, железо!» и Тринакрия вступила в войну, на этот раз за своими пределами. Флориан был захватчиком, но не безумцем; ему хватало ума не доводить свое войско до истощения и вовремя возвращать корабли на родной остров. Его единственный сын, Гираут, унаследовал от отца талант полководца и утроенные амбиции. Получив отказ от герцога Арзахельского, не пожелавшего отдать свою дочь за представителя слишком молодой, по его мнению, династии, на исходе весны Гираут привел под стены самого старого и могущественного города Обитаемого Мира весь свой флот. Боевым галерам Тринакрии не было равных, и солдаты короля, альмугавари, которым была обещана богатая добыча, не устрашились ни высоких стен, ни грозных башен, ни многократно превосходящего арзахельского войска.

У Гираута были припасены свои козыри. Во-первых, от верных людей он знал, что Арзахель беззащитен со стороны моря: командующий флотом, бывший по совместительству фаворитом герцога, обращался с кораблями как с
овцами и продавал все, что только мог с них состричь – снасти, паруса, вооружение… Личностями покупателей он не интересовался. Между тем, полновесное шаммахитское золото перекочевало в его карманы из личной казны вдовствующей королевы Тринакрии: с помощью своих соотечественников-купцов она вырвала самые острые зубы у хищника, с которым вышел на поединок ее сын. Во-вторых, Гираут был высокого мнения о шаммахитских ученых и не жалел денег для их обустройства в Трискелионе. Поэтому у него был лучший во всем мире порох и отличные осадные орудия, не бьющие по своим в самый неподходящий момент. Он начертал на своем щите солдатский клич «Проснись, железо!» и сам провозгласил его перед первым штурмом городских стен.

 

С началом зимы Арзахель пал. Его жители, те, кто поосмотрительнее, покинули город еще летом, а вернувшись, много чего недосчитались – но хотя бы могли пересчитать по головам своих домочадцев. Альмугавари, покидавшие город, еле шли, сгибаясь под тяжестью награбленного. Гираут сдержал свое слово – и на три дня отдал город своим солдатам, запретив трогать лишь квартал гобеленщиков. Он пообещал своей матери, что перевезет его весь целиком в Трискелион, вместе с мастерами, станками и даже картонами. Свою невесту Гираут нашел в отдаленном предместье, в убогом приюте под крылом Дочерей Добродетели; герцог отправил ее туда в самом начале осады, приказав обращаться как с незаконнорожденной. Бедная девушка и во дворце не была особо любимой и ценимой персоной, а уж в приюте и вовсе хлебнула лиха. Так что нет ничего удивительного в том, что она встретила Гираута как долгожданного освободителя и первое, что сделала, обменявшись кольцами с женихом, - сгоряча приказала разрушить приют, а всех добродетельных дочерей отправить в солдатский бордель. Выслушав ее, Гираут понимающе покачал головой:

-Фьяметта, сердце мое, я разделяю твои чувства, но пойми же и меня – даже среди моих альмугавари нет настолько бесноватых, чтобы польститься на злобных старух. Солдаты поднимут меня на смех, а то и оскорбятся, ежели я предложу им эдакое угощение, морщинистое да беззубое. Нет, дамочки-то как раз может, и обрадуются твоей воле, но вот солдат мне придется потом по всей округе отлавливать, разбегутся же!

Фьяметта было надула губы, но, посмотрев на толкущихся во внутреннем дворике прежних своих тюремщиц, похожих на окаченных водой куриц, не выдержала и засмеялась.

-Отпусти их. – Гираут погладил девушку по исхудавшей щеке. – Поверь мне, так будет лучше. Зачем тебе дурные сны в будущем? К тому же каждому жестокому завоевателю нужна нежная спутница, чтобы он не оскотинился вконец и люди не только боялись его, но и любили бы. Стань моей лучшей половиной, Фьяметта. А взамен я стану твоей худшей.

-Я согласна. – Отдышавшись после последовавшего поцелуя, дочь герцога Арзахельского спросила: - Вы уже нашли третий тайник моего отца?

И узнав, что не нашли и второго, охотно изъявила желание лично указать хорошо знакомые ей места.

 

Гираут Завоеватель вернулся в Трискелион вдвое богатым против против прежнего, с войском, меньшим наполовину, но оставшаяся половина была довольна и горда, с заметно увеличившимся флотом (все распроданное прежним командующим флотское имущество неожиданно нашлось в указанном купцом-шаммахитом месте, и корабли живо привели в годный для плавания вид) и с молодой женой. Отдельной флотилией король вез своей матери достойный подарок – квартал гобеленщиков.

У Гираута и Фьяметты был только один сын, Гилас, и две дочери – Филлис и Миора. Теперь ты знаешь, любезный читатель, какие занятные предки у печального принца Дионина, но рассказ о них еще не закончен.

Гилас, младший ребенок в королевской семье, стал воплощением самых заветных ее чаяний. Силой и отвагой он радовал отца, красотой и обходительностью – мать, сестры любили его за веселый нрав. Правда, был у него один основательный недостаток, обнаружившийся с возрастом – юноша оказался чересчур ветреным, склонным раздавать красавицам обещания, о которых почти сразу же забывал, получив желаемое. Родители изредка пеняли сыну, но не более того.

Шло время, и Гирауту Завоевателю пришла пора навеки переселиться в королевскую усыпальницу. Он не успел женить сына и, умирая, доверил это нелегкое дело своей супруге. Фьяметта дождалась завершения официального траура и перед коронационными торжествами поставила сыну условие – или он женится не позднее, чем через год, или не будет ему ее благословения на коронации. Танкред не раз убеждался в твердости характера матери, поэтому перечить ей не стал; и это было то обещание, о котором он не только не позабыл после торжеств, а напротив, принялся исполнять со всем возможным, даже чрезмерным усердием. Молодой король отправил своих послов во все империи и государства старого Обитаемого Мира, в надежде найти за морями ту, единственную и прекраснейшую. И она нашлась.

Дочь суртонского императора, больше похожая на фарфоровую куколку, чем на живую девушку, прибыла в Трискелион спустя полгода с небольшим после начала поисков. Ее приняли при дворе, оказав все мыслимые почести, сестры короля шутили, что если Аригетто Первому пришлось самолично отправляться за суртонской принцессой, то их брату ее доставили чуть ли не на золотом подносе – тем более, что такая миниатюрная красавица на нем вполне бы поместилась. Гилас отшучивался, но не так метко, как раньше; он вообще как-то погрустнел, разлюбил прогулки по дворцовым садам и все больше времени проводил у матери, вникая в дела королевства.

Прошел месяц, полный суеты и расточительства, и, наконец, все было готово к королевской свадьбе. Торжество было назначено на июльский полдень, а вечер предшествующего дня был посвящен приему у вдовствующей королевы. Фьяметта очень любила сады – и в эти светлые летние сумерки она приказала накрыть столы среди цветов. Гостей было немного, лишь самые приближенные тихо обсуждали подробности завтрашнего события.

-Как похолодало! – Пожаловалась Филлис, сестра короля. – Будто зима выдохнула.

-И правда, ужасный холод, - и ее сестра поежилась. Все были разодеты по-летнему, июльские вечера на Тринакрии обычно теплые и ласковые.

Вскоре зимнее дыхание почувствовали все гости; тяжелым, мертвенным холодом тянуло из глубины сада.

-Что это? – Невеста указывала на траву. – Трава побелела…

-Это иней, дитя мое. – Ответила королева. – Гилас, уведи свою невесту во дворец, не хватало еще, чтобы завтра она чихнула вместо согласия.

-Не спеши, Гилас.

От этого голоса, прозвучавшего из сгустившихся сумерек, у всех гостей кровь застыла в жилах. Он был нежен и чист, но вместе с тем внушал ужас, как ледяная сталь, прижатая к горлу.

-Не спеши.

 

Из сада вышла девушка, очень красивая, одетая в простое зеленое платье, не скрывающее ее беременности. Она не смотрела ни на кого, кроме Гиласа, будто не было вокруг толпы разодетых гостей, умолкнувших в тревожном ожидании.

-Неужели ты думал, что сможешь всю жизнь прятаться от меня? – Она запрокинула голову и невесело засмеялась. - И ты не расстаешься со своим стальным ножом, любимый, даже спишь с ним под подушкой… ты так боишься меня и моего народа?

-Кто эта девушка, Гилас?.. – начала было королева, но замолчала, прерванная одним только взглядом незваной гостьи.

-Ты предал меня, Гилас. – Гостья откинула со лба прядь вьющихся темных волос. – О, вы скоро поймете, каково это – быть подданными короля-предателя! Я Первоцвет, дочь короля народа холмов. Эта земля также и наша, мой народ жил здесь задолго до того, как нога первого человека ступила на земли Тринакрии. Если люди забыли об этом – им напомнят.

-Первоцвет, прошу тебя… - У Гиласа побелели даже губы, в глазах застыл страх.

-Да, ты просил меня. И я ответила тебе согласием, разве ты забыл, муж мой? Поначалу я подарила тебе свою любовь, а потом – и свою судьбу. Когда умер твой отец, мой скрепя сердце согласился на наш брак, - и она вытянула руку, на которой сверкало кольцо. Королева пригляделась и ахнула – это было ее кольцо, она подарила его сыну с условием, что он наденет его своей возлюбленной.

-И хотя никого из твоего народа не было на нашей свадьбе, свидетелей на ней было достаточно – если бы ты стал ее отрицать, но ты же не станешь, Гилас? – Она опустила руку. – Я знаю, тебе пришлись не по душе некоторые наши обычаи, однако разве это причина покидать меня, отказываться от нашего еще не рожденного сына? Но ты струсил, любимый. И бежал.

-Прости… - Еле слышно простонал король.

-Нет. Я простила бы тебе и трусость, и слабость, но не ее, - и Первоцвет указала на невесту, застывшую как драгоценная заводная игрушка. – Ты променял меня на это тщедушное ничтожество? Ты не просто предал, ты меня унизил. Брошенная мужем жена, что может быть более жалким? Разве что сам муж, дрожащий от страха перед возмездием…

Первоцвет вновь подняла руку – в ее сжатом кулаке отсвечивало лезвие. Это был каменный жертвенный нож.

 

-Я проклинаю тебя, Гилас, король Тринакрии. Да не будет тебе ни покоя, ни счастья до конца твоих дней. Как ты предал меня, так пусть предаст тебя твой рассудок. Как ты унизил меня, так пусть унизит тебя твое сердце. Пусть смешаются твои мысли, зачахнут твои добродетели, стань позором и печалью для своего дома! И никогда – никогда! – да не будет у тебя сына, кроме нашего, которого я заберу вместе с собой!

С последними словами она поднесла нож к своему горлу и недрогнувшей рукой перерезала его, прочерчивая по белоснежной коже страшную темную полосу. Темно-зеленая кровь вырвалась на свободу, потекла, пульсируя, по тонкой шее. Первоцвет разжала пальцы, уронила нож и тихо опустилась на траву, как срезанный серпом цветок.

-О нет, любимая, нет!.. – Гилас, наконец, смог преодолеть мертвенное оцепенение; он бросился к умирающей, упал на колени… внезапно он замер, сжал руками голову и закричал – но не как от горя, а как от боли.

Когда кричащего, не сознающего себя короля унесли, королева, опустившаяся на траву рядом с самоубийцей, негромко скомандовала:

-Господин Хейм! - И королевский медик, бывший в тот вечер среди ее приглашенных, подошел к ней. – Мне нужен мой внук. Вы знаете, что нужно делать. Поспешите, пока ребенка еще можно спасти.

И медик Хейм сделал свою работу. Прямо на праздничном столе, скинув наземь стекло, серебро и цветы, своим походным скальпелем, неизменно хранимым в сафьяновом футляре у пояса, он вырезал ребенка из утробы умершей матери. Подхватив маленькое тельце, врач перерезал пуповину и окунул младенца в огромную чашу для омовения рук, в прохладную воду с плавающими цветочными лепестками. В ответ на такое обращение младенец возмущенно завопил.

-Славный мальчик, ваше величество! – Хейм держал на руках наследника престола, не зная, радоваться этому или ужасаться.

-Отличная работа, друг мой! А ну-ка, дайте его мне, - и королева приняла вопящего внука на руки. – Вы только посмотрите, какой чудесный малыш! Не плачь, мое сокровище… - И она принялась укачивать его, укутав в свою шелковую шаль. – Позаботьтесь, мессер, чтобы его мать подготовили к достойному погребению в королевской усыпальнице. И пришлите в мои покои кормилицу и няньку.

 

Гираут Завоеватель, мирно спящий в мраморном склепе, мог гордиться своей женой. Фьяметта перехватила упавшие было поводья королевской власти и правила уверенной и твердой рукой. Королева-регент при безумном короле и младенце-наследнике, она не позволила ни начаться смуте, укоротив всех засомневавшихся придворных ровно на голову, ни посягнуть на границы острова – все, попытавшиеся было урвать лакомый кусочек ее земель, остались и без добычи, и без рук. Она распорядилась похоронить мать ее внука в отдельной усыпальнице, выстроенной в королевском некрополе. Принцессу – неудавшуюся невесту королева не стала отправлять восвояси, поскольку кроме стыда и забвения ее в Суртоне ничего не ожидало. Девушка получила статус приемной дочери, жила вместе с сестрами Миорой и Филлис, а через пять лет вышла замуж за главу банкирского дома Квиати и уехала в Манору.

Что касается короля, то первый месяц после смерти Первоцвета он пролежал в нервной горячке, то проваливаясь в забытье и никак не реагируя на попытки врачей помочь ему, то тихо плача от невыносимых головных болей, то погружаясь в сон, наполненный кошмарами. По прошествии месяца он как будто пришел в себя – но лишь для того, чтобы навсегда с собой расстаться. Это был совсем другой Гилас. Прежний был отважен и умен – этот боялся собственной тени и не мог разобрать детской азбуки. Прежний был обходителен и приветлив – этот временами грубил как трудный подросток, а то прятался под стол, чтобы оказаться незамеченным. Порой с ним случались припадки, когда он становился зол и драчлив, угрожал своим домочадцам, мог наброситься с кулаками на прислугу. Гиласу отвели самые отдаленные покои в старом крыле дворца, где его могли навещать мать и сестры, и оставили доживать свой век королем без власти.

Его сына королева растила как законного наследника престола. Ни у кого не возникло сомнений в законности его происхождения; королевство народа холмов молчаливо признавалось куда более древним, чем династия Бреттиноро. Повзрослев, Дионин статью стал очень похож на своего молодого отца, но
его глаза, печальные и нездешние, и неуловимая улыбка напоминали о матери.

 

-Так что сам понимаешь, парень, поводов для грусти у нашего принца хватает. – Рейнар ткнул кочергой в камин, разворошив прогорающие поленья. – Ну что, довольно с тебя на сегодня?

-Пожалуй, что да. Благодарю вас за рассказ, мессер, такое нельзя не знать, если собираешься служить принцу.

Амадей улучил момент, когда Рейнар остался один в каминном зале, и осторожно попросил рассказать о своем господине. Тот согласно кивнул и рассказал Амадею, знавшему историю правящей династии лишь по деяниям королей прошлого, невеселые подробности дня нынешнего.

-Мессер Рейнар, еще один вопрос, с вашего позволения. Вы носите ту же фамилию, что и его высочество?

-Ага. – Рыжий подмигнул собеседнику. – Моя мать – его родная тетушка, а сестры короля от родового имени не отказываются, мало ли что. Все потомки Аригетто - Бреттиноро навсегда, но править королевством может только потомок по мужской линии. Так что я легко отделался. Мы с Дионином подружились еще в детстве, я буду на пару лет постарше… не буду скрывать, было удобно иметь под рукой маленького принца, чтобы валить все на него. Но если кто-то пытался обидеть его – я в долгу не оставался.

-А мессер Пара Слов?

-Цатх? Его отец командует альмугавари, королевской гвардией. Цатх был примерно твоих лет, когда они познакомились. У дворцового псаря случился удар и его не самые дружелюбные питомцы вырвались на волю из загонов. Наш принц прогуливался в парке, убежав от нянек, и увидел, как травленый пес ростом с теленка собирается сожрать мелкого щенка. В неполные пять лет Дионин уже знал, что такое долг защитника, и побежал спасать того, кто слабее. На его счастье Цатх оказался среди тех, кто собирал разбежавшихся собак, и ловил аккурат того самого, проголодавшегося. Он успел схватить мальца, поднять его и подсадить на дерево, ну, а потом ему пришлось выяснить отношения с псом. Тот своими челюстями переломал ему кости левой руки, которой юный орк закрывал свое горло, саму руку разорвал в лохмотья – в общем, удары цатхова ножа псину отвлекли, но не сразу. Парень потом пару месяцев руку в лубках носил. И как-то так получилось, что они с принцем подружились. Оркам плевать на предсказания и проклятия, и Цатха не смущали обстоятельства происхождения Дионина.

- А есть те, кого смущают?

-Конечно. Он же принц. Легче всего искать пятна на солнце.

В замок путники прибыли уже поздним вечером; хозяин был в отъезде, эконом принял гостей с подобающим почтением, накормил, сопроводил в отдельные комнаты. Амадею было очень непривычно то, что его принимали как важного гостя, и не надо было бросаться вести лошадей в конюшню и таскать горячую воду наверх в комнаты. Он старался на первых порах не привлекать к себе внимания, почти не говорил, но внимательно слушал и смотрел в оба глаза, чем заслужил одобрение Рейнара.

-А ты неглуп. Задержись после ужина у камина, надо поговорить.

Они проговорили заполночь; знатность не застила глаза Рейнару, он знал себе цену – но не пытался обесценить других. Во всяком случае, к Амадею он был настроен дружелюбно.

 

Через неделю путники оказались во владениях одного из придворных, сосланных королевой в отдаленное поместье за грехи, недостаточные для более серьезных воспитательных мер.

-Думаю, мы заглянем к мессеру Дамиано. Во-первых, он засиделся в своем поместье. Во-вторых, Амадею не помешает его помощь, да и ты, Рейнар, наверняка скучал по старому…

-Козлу, - закончил за принца Цатх.

-Он обещал ее величеству закончить свой труд к лету, - отозвался Рейнар, - скажем, что приехали проверить его усердие.

-Так он нам и поверит, - и Дионин повернул коня в сторону видневшихся из-за леса башенок.

 

 

 

[1] Ка – традиционное обращение к мужчине, сокращенное от «кириос» - господин. К женщине в королевстве Тринакрия принято обращение «ки», «кирия».