Загадка доктора Хонигбергера 38 страница

— У каждого мира — своя структура, своя логика, — сказал Архип. — Как тебе, конечно, известно, противоречивость, или непоследовательность, бывает двух родов: очевидная изнутри самой системы и та, которая становится очевидной, лишь если смотреть на нее извне.

Дарий курил и рассеянно слушал его.

— Любопытно, — вдруг сказал он, — но чем больше я смотрю на тебя, тем больше понимаю, как ты похож на Ивана. При том что внешне в тебе ничего от Ивана нет. Однако повторяю и подчеркиваю: только внешне…

Архип оторвал затылок от рюкзака и посмотрел на него с интересом, будто видел впервые. Потом улыбнулся.

— Что ж, я ждал этих слов. Тебя так забрала Иванова тайна, что на уме у тебя одно — как расшифровать ее послание. А поскольку Иван тебе недоступен — не потому, что умер, а потому, что и живой еле говорил, да и то, что говорил, было для тебя за семью печатями, русского-то ты не знаешь, — так вот, поскольку Иван тебе недоступен, ты пытаешься найти его в каждом новом человеке. Сейчас новый человек — это я, нашему знакомству сколько? Часов пять-шесть? Так что я прекрасно понимаю, как это у тебя сорвалось с языка, и не обижаюсь. Что ты хотел спросить? О чем думал Иван? Спрашивай, я попробую ответить.

Дарий смущенно хмыкнул и поискал камень, о который можно было бы погасить сигарету.

— Вы — технологи, социологи, психологи — очень странные люди. Но я думаю, что не всегда все так просто, как вам кажется. Если откровенно, то да, твое сходство с Иваном меня пронзило как нечаянное открытие. Только я вовсе не надеялся узнать через тебя, что творилось в его голове. Другое: эта символическая равнозначность, ваша с Иваном, могла бы восстановить для меня контекст той мистической формулы: «ряд очевидных, но взаимоисключающих обстоятельств». Я сформулировал ее для Ивана, чтобы объяснить ему, что произошло со мной после восьмого ноября. И мне тогда казалось, что в ней я ухватил, как в простом уравнении первой степени, тайну человеческого существования…

— Вы все про Ивана? — вмешалась Лаура, вдруг возникая за его спиной. — Разобрались?

— Откуда ты здесь? — изумленно спросил Дарий. — Почему я тебя раньше не видел?

— Ходила по магазинам, — отвечала Лаура, садясь со вздохом облегчения. — Совсем без ног…

— А остальные где? — поинтересовался Дарий, оглядываясь.

— На подходе. Адела остановилась у киоска купить газет, доктор с мамой и все прочие зашли к соседям одолжить дровишек. А то что-то похолодало, чего доброго, снег пойдет…

Дарий вдруг понял, что ласкает ладонями подлокотники кресла, и со значением улыбнулся.

— Вы должны как-нибудь рассказать мне историю этого кресла, — сказал он. — Такое впечатление, что стоит мне вспомнить про Ивана, а точнее, стоит мне вспомнить про Ивана, сидя в этом кресле, как я либо вижу сны, либо просыпаюсь…

— На сей раз ни то ни другое, — перебил его Архип.

— Как это понимать? — заволновался Дарий, в упор глядя на него. Архип поднял брови.

— А что тут понимать? Вы вывели формулу: «ряд очевидных, но взаимоисключающих обстоятельств», — только, кажется, остались недовольны. — И добавил, удаляясь — Значит, надо еще поискать, значит, поищем еще…

Дарий смотрел ему вслед, охваченный сразу досадой и яростью, что не умеет возразить.

— Alors, nous sommes foutus, — прошептал он. — II n'y a plus d'espoir. Foutus pour Teternite!..

 

* * *

 

— Nous sommes foutus! — сквозь зубы процедил Дарий, когда Замфир дал сигнал отправляться. — Foutus pour Teternite!

Они вышли на гужевую дорогу, всю в рытвинах, змеящуюся посреди поля. И снова разом, со всех сторон, взорвалась трескотня цикад. Теперь, выбравшись из кукурузных зарослей, можно было снять каски. Замфир и Илиеску прицепили их к ранцам, свою Дарий повесил на руку. Уже появились звезды, но прохлада ночи все не наступала.

— Не разговаривайте лучше, господин студент, — посоветовал Замфир. — Вы, верно, притомились…

— Полночь-то миновала, теперь только и поговорить, — возразил Илиеску. — Пока не дойдем до шоссе. Там опять придется держать ухо востро…

Дарий отыскал платок в верхнем кармане гимнастерки и принялся отирать лицо.

— Слушайте, ребята, — сказал он немного погодя. — А это та дорога, вы точно знаете?

— Та самая, господин студент, — успокоил его Замфир. — Гляньте на звезды. Мы только крюку дали, чтоб обойти село, а так идем верно. Держимся следом за русскими…

Дарий мельком посмотрел на светящийся циферблат.

— Без двадцати пяти час, — начал он рассуждать. — Если скоро выйдем на шоссе и все будет хорошо, тогда сможем идти часов до четырех. Потом, как вы говорите, надо снова уходить в кукурузу. А вдруг километров через десять-двенадцать начнутся другие поля — ну там пшеница, овес, сурепка, что-нибудь в этом роде? В них ведь не спрячешься.

— Не беспокойтесь, господин студент, — сказал Илиеску. — Я в этих местах был нынешней весной, когда только посевы вылезали. Вся Украина такая, как вы видите: кукуруза, потом на километр-другой пшеница либо рожь, либо еще что, а после опять кукуруза.

— Вот с водой будет тяжеленько, — вздохнул Замфир. — Воды можем не найти. Нам бы заброшенный колодец или хоть болотце, но может ничего не попасться и день, и два. Тяжеленько будет, но, с Божьей помощью, перебьемся. Я знаю травы, потом есть корешки, а то и молочный початок где уцелел… Перебьемся, это вы в голову не берите…

— А есть будем, что нынче ночью, — поддержал его Илиеску. — Кукурузу. Жалко, переспела, и печь ее без толку. Но сойдет и так. С голоду не помрем.

Дарий совал платок обратно в карман, когда его нога угодила в яму. Он покачнулся, ранец наехал ему на затылок, но Замфир крепко подхватил его под руку.

— Боже сохрани сейчас ногу вывихнуть!

— В яму попасть и не упасть — добрая примета, — вспомнил Илиеску.

Дарий запихнул платок в карман.

— Раз уж речь зашла о ямах… — начал он, ухмыляясь, — я давно хотел спросить, зачем вы надрывались, копали для Ивана такую царскую могилу, я хочу сказать — такую длинную?

— Почему же длинную, господин студент? — сказал Замфир. — Могила как могила. Как для хрестьянина.

— Когда вы начали копать с двух концов, — настаивал Дарий, — между вами было больше чем два метра. Как будто вы собирались зарыть целый патруль…

И ему стало так смешно, что он расхохотался, вмиг чудом забыв и про жажду, и про усталость. Замфир с Илиеску вторили ему, но он понимал, что только из вежливости.

— Не приведи Бог — патруль! — сказал наконец Замфир. — Однако двух метров в ней не было…

— А я вот думаю, — добавил Илиеску, — вы, господин студент, никак не могли ее видеть, вы же в поле ушли.

— Это потом. Сначала налетели немецкие самолеты и забухали русские пушки, вот в ту минуту я и видел, как вы копаете. Очень хорошо помню.

— Пусть тогда Замфир скажет, — решился немного погодя Илиеску. — Пусть скажет, как оно было. Мы только что ковырнули землю лопатами, как завидели первые самолеты, мы им замахали, потому как они стали по кромке поля шить из пулеметов, и пошли вас искать, поглядеть, не дай Бог вас какая пуля задела. Вы там же и лежали, где мы вас после разбудили. Ну, мы удостоверились и только после принялись копать могилу. Когда самолеты пошли вторым заходом, так примерно через четверть часа, могила была почти готова, и мы им издали махали лопатами, но они нас и так увидели и не стали рядом стрелять… Разве не так было, Замфир?

— Так и было, как Илиеску говорит, — подтвердил Замфир. Дарий снова рассмеялся.

— Тем лучше. Значит, мне стало сниться, когда я еще не заснул. Со мной такое и раньше случалось.

Он смолк, уйдя в свои мысли. Несколько минут спустя Илиеску вдруг быстро пошел вперед, слегка пригнувшись, потому что кукуруза стала редкой и чахлой. Потом поманил их, жестом призывая к осторожности.

— Выходим на открытое место, — шепотом сказал Замфир. — Сейчас должны в шоссе упереться. Позвольте-ка я пойду вперед, господин студент…

 

* * *

 

Два часа они шли порознь по открытому полю. До шоссе добрались быстро, но пришлось пересечь его бегом, потому что со спины на них надвигалась с погашенными фарами бесконечная колонна русских грузовиков. Ночь стала ясной и прохладной. Небо вдруг приблизилось, посверкивая звездами. Единственное прозрачное облачко плыло прямо по курсу на запад. Временами ветер ленивым дуновением доносил запах сухой травы и бензина.

Увидев посреди поля одинокое дерево, он коротко посвистел товарищам, указывая им место для привала. В ответ был взмах руки, которым Замфир звал его дальше, за собой.

— Nous sommes foutus! — тихонько просвистел Дарий.

Ему захотелось сплюнуть, как Илиеску, но во рту было сухо, и вдруг он с удивлением, даже со страхом почувствовал, что его пробирает холод. Он попытался прибавить шагу, однако не мог понять, удается ему это или нет. Очнулся бегущим: карабин в правой руке, в левой ранец, чтобы не бил по спине. Тяжело дыша, он остановился.

— Чего вы испугались, господин философ? — раздался негромкий голос.

Он резко обернулся и встретился глазами с Прокопием. Тот поджидал его под деревом. Улыбался. Рядом сидела собака.

— Чего вы испугались? — повторил он замершему в изумлении Дарию.

— А вы что тут делаете, господин доктор? Как вы тут оказались?

Его усталость как рукой сняло, он оживился и бодро подошел к знакомому.

— Где ваша часть? — спросил он и вдруг обнаружил, что обознался. — Тут темно, я тебя не узнал, Архип, — пробормотал он конфузливо. — Но я все равно не понимаю, как ты сюда попал. Все ищешь формулу, все еще ищешь?

Тот смотрел на него с ясной, но не без иронии, улыбкой.

— Я задал вам вопрос, господин философ, но вижу, что вы не хотите отвечать. Вы говорили мне, помнится, что мы неуничтожимы. В таком случае чего вы испугались?

— Иван… — прошептал Дарий.

— Если вам угодно. Меня, правда, зовут не так, но я не обижусь. Зовите Иваном.

Дарий сделал к нему еще шаг.

— Значит, ты знал по-румынски, только не признавался, а мы-то бились…

— Теперь мы понимаем все языки, — возразил Иван. — Но это больше не имеет значения, нам они больше не нужны… И все же: вы говорили, что мы неуничтожимы. Вы не должны быть подвержены страху.

Дарий в замешательстве потер лоб рукой.

— Это не страх. Меня вдруг почему-то, я не понял, пробрало холодом, и я побежал. Только и всего…

Иван взглянул пристально, дружелюбно. Снова улыбнулся.

— Вы красиво говорили со мной — вчера, позавчера или когда там это было. И потом, вы, такой молодой, сами дошли до мысли, что мы неуничтожимы. Это меня подкупило.

— Значит, ты все понял, — прошептал Дарий.

— Чего я не понял, — продолжал Иван, — это настроения безнадежности, господин философ, это вашего опасения, что вы никогда не отдохнете. Но от чего ты собираешься отдыхать? Мы только начали. Что у нас за спиной? Не натянешь и миллиона лет! Если же считать с гомо сапиенс, вообще какие-нибудь несколько десятков тысячелетий. А посмотри вперед: миллиарды и миллиарды лет!..

Дарий слушал его сосредоточенно, напряженно.

— Миллиарды, — повторил он тихо. — Знаю, знаю, но что нам с ними делать, с миллиардами лет?

— Мы вдохнем дух в Землю, потом в Солнечную систему и другие галактики, и во все, что может там быть и чего мы еще не знаем. Одухотворим их, то есть дадим им толчок к жизни, пробудим дух, который дремлет в каждой жизни. Благословим все Творение, как у вас любит кое-кто говорить.

— Значит, Замфир был прав. Нас ты тоже благословил.

— И да, и нет, как справедливо заметил доктор Прокопий.

— Откуда ты знаешь про доктора Прокопия?

Иван взглянул на него с веселым любопытством, пожал плечами.

— Теперь мы знаем все. Точнее, все, что нас интересует. А ты меня интересуешь, потому что тебе было жалко меня и ты говорил со мной.

Замфир с Илиеску тоже меня интересуют. Еще бы! Они волокли меня на себе, хотели донести до села, а потом похоронили. Не то чтобы меня хоть сколько-нибудь волновало, похоронен я или нет, но само намерение — трогательно.

Дарий снова начал тереть лоб.

— Ребята! — прошептал он. — Где ребята?

— Они там, впереди, поджидают тебя. Не беспокойся, они тоже отдыхают. Впрочем, я тебя долго не задержу, мне скоро пора отправляться дальше. Просто хотелось побеседовать. Мы так редко видимся в последнее время… На краю поля, но тогда мы не узнали друг друга, не сумели поговорить… У госпожи Македон, потом в горах, у Пьятра-Краюлуй… Были времена, когда мы встречались чаще.

Дарий неожиданно для себя засмеялся.

— Мне очень жаль, что приходиться возражать, — сказал он в смущении, — но ты глубоко ошибаешься. С Прокопием и Архипом я познакомился совсем недавно, а тебя встретил вообще только что — вчера или позавчера, ты же сам говорил.

— Мы знакомы давно, — не согласился Иван. — Даже страшно сказать, как давно мы знакомы. Но мы узнаём друг друга, только когда уже слишком поздно.

Дарий не спускал с него пытливого, задумчивого взгляда. И, как обычно, когда дискуссия его захватывала, он машинально сунул руку в карман за сигаретами. Однако на сей раз ему хватило одного этого жеста.

— Кажется, я понимаю, что ты хочешь сказать, — прошептал он, кивая. — В сущности, целая человеческая жизнь может развиться, исполниться и завершиться в считанные месяцы, иногда даже меньше.

— И что любопытно, те же проблемы постоянно возникали в наших беседах, — подхватил Иван. — Ряд очевидных, но взаимоисключающих обстоятельств, к примеру. Сколько раз и на скольких языках я слышал это от тебя…

— Но беда в том, — сокрушенно признался Дарий, — беда в том, что я не помню, что я имел в виду. Точнее, я не помню продолжения. Я начал фразу, собираясь развернуть перед тобой целую систему, но тут меня окликнули ребята, и я потерял нить.

— Ты сказал все, что следовало. Что пока следовало сказать. Остальное доскажешь потом. Мне ты уже все сказал, и тебе понравится, вот увидишь, открыть это заново…

Взгляд его был ласков и все же дразнил, и все же отдавал иронией.

— Что-то я не пойму, Иван, говоришь ты, а мне кажется, я слушаю Архипа. Помнится, в нашем последнем разговоре…

— Когда это было? — не дал ему договорить Иван. — Века назад или месяцы? В какой жизни?.. — И добавил, видя, что Дарий свел брови в недоумении: — Не пойми меня неправильно. Речь не о времени, а о зазоре между «очевидными, но взаимоисключающими обстоятельствами», как ты любишь выражаться… Сожалею, что перебил тебя, — продолжил он, промолчав и так и не дождавшись слова от Дария. — Я однажды уже перебивал тебя — ты сейчас не помнишь, поскольку слишком большой зазор между обстоятельствами. Я перебил тебя как раз в ту минуту, когда ты собирался объяснить нам, в каком смысле ты употребил выражение agnostos theos. Перед тобой, как на внутреннем экране, было изображение Ивана, как бы погребенного в собственном теле. И ты хотел сказать, что так выглядит иногда Бог, Высший Дух — узник, закованный в материю, ослепленный, растерянный, сам себя не распознающий. Но что это был за Бог? Ни в каком случае не Бог Павла и ни один из греческих богов. Ты думал о гностических мифах, об индийских концепциях Духа и Материи…

— Видимо, видимо, так. Это и Прокопий заметил.

— И при всем том зерно истины есть в твоем сравнении, но только если взглянуть на вещи совсем в иной перспективе. Дух всегда закамуфлирован Материей, но смысл его присутствия в ней — будь он узник, или добровольный, временный затворник, или что-то еще, — этот смысл ты узнаёшь только потом. Впрочем, в том-то и состоит Загадка — Загадка с большой буквы, — которая загадана нам всем, вопрос неумолимо задаваемый каждому: как распознать Дух в камуфляже Материи, то есть когда он, в сущности, нераспознаваем! Таковы же и мы, все мы, господин философ: не только неуничтожимы, как ты говорил, но и нераспознаваемы… Но я вижу, тебя ждут, — добавил он, взглянув в сторону.

В редеющей предрассветной тьме Дарий разглядел метрах в двадцати от них, в открытом поле, знакомую фигуру, но вспомнить, кто это, не мог. Еще дальше, ближе к шоссе, которое они пересекли в ту ночь, шло какое-то движение: медленно, словно ощупью, тянулась прерывистая цепочка людей.

— Мне тоже пора, — продолжал Иван. — Ждут и меня. Там.

Он протянул руку к востоку. Дарий взглянул туда, но ничего не увидел. Собака пошла первой, не спеша, держа морду книзу. Только тут Дарий узнал ее и улыбнулся от радости, кивая на нее Ивану, шепча:

— Вот кто тебя распознал, она одна…

— Попробуйте и вы, господин философ, — отвечал Иван, серьезно и пристально глядя ему прямо в глаза. — Попробуй в следующий раз. Когда это будет? И где? В светском салоне — в Яссах, в Токио? Или в горах, или в госпитале, или на другой планете? Если я узнаю тебя первый, я подам тебе знак, но вряд ли я узнаю тебя, даже я. А если и узнаю, ты моего знака не поймешь. Так обстоят дела, господин философ: мы нераспознаваемы и сами для себя, и один для другого…

Он зашагал было прочь, погрузившись в свои мысли, но заметил, что Дарий следует за ним, и приостановился.

— Нет, — с улыбкой сказал он, — в эту сторону — нам. Тебе — в другую. — И он простер руку к западу. — Спеши, тебя ждут…

Он кивнул на прощанье, повернулся и пошел по равнине следом за неторопливой собакой.

 

* * *

 

Дарий снова вспомнил про Илиеску с Замфиром и быстро пустился вдогонку. Близость рассвета давала о себе знать: равнина различалась все яснее, она была со всех сторон, без края. Звезды заволокло мутью, и вместо неба повис туман, какой бывает в горах. Тот, кто стоял под деревом, оказался лейтенантом.

— Я вас издали не узнал, господин лейтенант, — пробормотал Дарий в неловкости. — Было еще темновато.

— Ничего страшного. Я слушал ваш разговор, очень занимательно. Ты кое-чему научился у Ивана. Не исключено, что и он был когда-то философ. — Лейтенант улыбнулся. — Однако сейчас нам надо поторапливаться. Нас ждут остальные.

Они вместе зашагали по направлению к шоссе.

— В самом деле, чего я испугался? — воскликнул на ходу Дарий. — Я же давно знал, что мы неуничтожимы. — Но, помолчав, добавил: — И все же… и все же…

Тут он увидел свой взвод и остановился, боясь задохнуться от волнения.

— А, вот и вы, господин студент, — встретил его улыбающийся Маноле. — Как видите, мы все снова в сборе, почти все…

«А Илиеску с Замфиром?» — подумал Дарий, озираясь.

— Ребята! — лихорадочно прошептал он.

— Они просто нас обогнали, — успокоил его лейтенант и не без грусти заметил: — Каждый возвращается домой, как может. Мы держим путь к реке, там у нас сбор…

Дарий обнаружил, что уже некоторое время они идут в строю, но, когда начался марш, он не уловил. Ему было хорошо, он пожал плечами и, прибавив шагу, очутился впереди взвода. Солдаты переговаривались, и, хотя звук был как будто выключен, он ухитрялся слышать, о чем они говорят. Небо по-прежнему оставалось мутным, но света было достаточно, и куда бы он ни обращал взгляд, отовсюду, со всех сторон, малыми группами стекались люди — в полной тишине, размеренным шагом — и все же с какой-то непостижимой быстротой. Он не раз отставал, чтобы оглянуться назад. Равнина лежала без границ, сколько хватало глаз, под тусклым, клубящимся туманом неба, далеко друг от друга маячили одинокие деревья. И Дарию вдруг стало странно, что он не слышит ни птиц, ни самолетов, ни даже глухого гула русских грузовиков, которые видел недавно, пересекая шоссе.

— Такова Украина, — раздался рядом голос лейтенанта. — Она будет хороша для них, потому что это их земля. Но у нас, когда мы вернемся к себе, — вот увидишь…

— А еще долго? — спросил Дарий и тут же спохватился, что задал глупый вопрос. В определенном смысле они уже прибыли, и он это знал.

Короткий смешок, извинение чуть было не слетели с его губ, когда лейтенант вдруг ответил:

— И долго, и недолго. Тяжелее всего, говорят, будет до реки. Но ты же знаешь, наша дивизия — из олтян, люди рвутся по домам, каждый в свое село… Отдохнуть, — прибавил он, улыбнувшись.

— Ну а потом, господин лейтенант, — с пристрастием спросил Дарий, — что станет с нами потом, после того, как мы вернемся по домам — кто в Яссы, кто в Бухарест, кто в Олтению? Мы ведь, я вам уже говорил, неуничтожимы. Иван в этом со мной согласился. И Замфир — по-своему тоже, Замфир с Илиеску…

Он осекся, увидев их впереди, метрах в двадцати, они не шли, а тащились, с невероятным трудом преодолевая каждый шаг, потому что несли на карабинах раненого; к тому же дорога по краю кукурузного поля была вся в воронках от снарядов, и нечем было дышать от горячей полуденной пыли. Он побежал за ними, крича:

— Вы что, ребята? Вы спятили, честное слово, спятили! Опять все сначала? Мало вам было Ивана, еще кого-то подобрали?

Но, подбежав ближе, он оцепенел, увидев себя, лежащего на двух карабинах, с набухшим от крови платком на лбу, с расстегнутой гимнастеркой, из-под которой виднелась окровавленная, разорванная рубаха.

— Что случилось? — почти без голоса спросил он. — Что со мной?

Они тут же остановились, аккуратно опустили его на землю. Замфир перекрестился.

— Божьей волей вы в чувство пришли, господин студент, — вымолвил он, прерывисто дыша.

— Что я говорил! — вступил Илиеску. — Иванова водка!

— Нам повезло, — объяснил Замфир, — что мы на них наткнулись, когда они спали, по пьяному делу, — мы все у них подчистили, и воду, и водку, и табак.

— Но со мной-то что? — тревожно допытывался Дарий. — Меня ранило?

— Нечаянный случай, — отвечал Замфир. — Вы споткнулись, упали, зацепили за курок. Пуля прошла под мышкой. Рана пустячная, да только вы упали без памяти и крови много потеряли, пока мы вас нашли. Если б сразу вам плечо перевязать, вы бы и не заметили, как ничего и не было…

Дарий поворочал глазами по сторонам. Дорога вилась среди кукурузных полей, и в воздухе стояла тонкая и колкая, удушливая пыль, которой он дышал, казалось, от века, но которая теперь была особенно раскаленной. Здоровой рукой он нащупал в кармане пачку сигарет. Она оказалась мятой и рваной, но Илиеску протянул ему пачку русских, подождал, пока он вытянет одну, дал огонька.

— Вот что, ребята, — сказал Дарий, несколько раз затянувшись. — Спасибо вам за доброту, за верность, вы со мной намыкались достаточно. Теперь слушайте мой приказ. Вы должны его выполнить, потому что это будет мой последний приказ.

Он сделал еще одну судорожную затяжку, чтобы не задрожал голос.

— Мы с вами солдаты, — начал он снова, — смерть видели. Я по крайней мере могу сказать, что видел собственными глазами. Я вам честно: я смерти не боюсь. И если уж делать признанья, то вот еще одно: я невезучий. Сколько я себя помню, за мной всегда по пятам злосчастье…

— Нуда, — вмешалась Лаура, — только он им про невезенье и злосчастье, как они сразу на него руками замахали, будто услышали кощунство. И были, впрочем, правы. — Она обернулась к нему. — Ведь мы к тому времени встречались уже три года и считались как бы помолвленными. Если господин философ называет это невезеньем и злосчастьем…

— Факт тот, — продолжал Дарий, — что они не хотели меня слушать, когда я просил их прикончить меня или зарядить карабин и оставить рядом. Чего я им только не предлагал: и вырыть мне могилу, как для Ивана, если уж они считают, что без этого нельзя, и просто посидеть со мной до вечера, запомнить, что надо передать в Яссы, когда они туда попадут, к кому пойти сначала… Ничего их не брало. И тогда, боюсь, я вышел из равновесия и стал им угрожать.

Он взял еще сигарету, и Илиеску поднес к ней спичку — смиренно, с влажными глазами.

— Вы попадете под трибунал. — Он заговорил неожиданно твердым голосом. — Если мы доберемся до батальона, я немедленно потребую, чтобы вас отдали под трибунал за неподчинение приказу и оскорбление командира.

— На все воля Господня, — обронил Замфир, не решаясь поднять глаза. — Там тоже есть добрые люди, в трибунале. Мы им скажем. Мы что положено делали.

— Скажем, что вы крови много потеряли и что от лихоманки, от жару нас и попросили зарядить вам карабин, потому — не знали, на каком вы свете, с голодухи, со слабости…

Дарий еще раз смерил их взглядом с немой досадой, отбросил сигарету и, резко встав, решительно направился к лейтенанту.

— Что с ними делать, господин лейтенант, они больше не слушают приказов!..

Лейтенант вгляделся в него, будто силясь узнать, пожал плечами и пошел прочь. Дарий бросился за ним, приговаривая на ходу.

— Я же Дарий, господин лейтенант, Дарий Константин из вашего полка. Вы меня хорошо знаете. Мы и этой ночью тоже разговаривали, в поле, когда я расстался с Иваном.

Лейтенант остановился и взглянул на него дружелюбно и все же строго.

— За шесть дней под огнем, Дарий, — с расстановкой проговорил он, подчеркивая каждое слово, — ты мог бы понять, что значит приказ.

— Вот самое трудное для меня место, — снова возник голос Лауры. — «Ты мог бы понять, что значит приказ». Как это трактовать?..

 

* * *

 

— …Осенняя, одиннадцать, Яссы. Улица Осенняя, дом номер одиннадцать!

Я бессчетное число раз повторил им этот адрес, я боялся, что они не затвердят его, спутают с другими, у них в голове за последние месяцы накопилось уже столько адресов, столько предсмертного шепота! Ведь они были на фронте второй год, их роты истребляли одну за другой, и так до июля, пока из оставшихся в живых не сколотили взвод, которым командовал я и которому тоже предстояло быть уничтоженным за каких-нибудь шесть дней огня, как сказал лейтенант. Яссы. Осенняя, одиннадцать. Номер одиннадцать…

— Барышню зовут Лаура, — Замфир кивал и улыбался. — Будьте покойны, господин студент, мы, ежели попадем в город вперед вас, первым делом — туда. И скажем барышне, что вы в скором времени прибудете, и прибудете с погонами младшего лейтенанта.

— Не надо, — возразил Дарий. — Про погоны не надо. Скажите ей так, как я вас просил.

Он вдруг почувствовал, что силы иссякли, и скосил глаза на покалеченную руку. У него было ощущение, что рана кровоточит, и кровоточит уже давно, что под гимнастеркой накопилась кровь и вот-вот теплыми струйками хлынет на землю.

— Если вы не все запомнили, — сказал он, передохнув, очень тихо, — скажите ей по крайней мере самое главное. Что, хотя мы знакомы только три года, мы знали друг друга от сотворения мира и всегда были счастливы, и будем счастливы, пока не погаснет последняя звезда последней галактики… А теперь самое важное, не упустите. Передайте ей, что липа, наша липа в Яссах, что ее было достаточно. Что та ночь, когда мы стояли под ней, есть и будет нашей ночью на веки веков. Что эта липа никогда не отцветет. Просто не сможет отцвести. Она наша, а все, что наше, все вне времени, все нетленно…

— Передадим, господин студент, — заверил Илиеску, очень острожно обтирая ему влажным платком лоб, лицо, смачивая губы. — Вы только теперь-то отдохните, вон уж звезды, после полуночи нам снова в дорогу…

Их, как всегда, укрывало кукурузное поле. Мелкая, горьковатая, пахнущая гарью пыль висела в воздухе, они говорили шепотом, осмеливаясь повышать голос, лишь когда их заглушала трескотня цикад.

— Уму непостижимо, как они продержались столько дней, — снова вступила Лаура. — Как их проносило между русскими войсками, как им удавалось находить воду и даже водку, чтобы промывать ему рану. И добывать хоть какую-то еду…

— Пересохшую кукурузу, корешки, иной раз сухарь, — с улыбкой перечислял Дарий. — На пятый день — кусок шоколада, Илиеску нашел его в кармане у одного убитого немца. По шоссе проходили конвои с пленными, и было много раненых. Если кто падал, то так и оставался на обочине, пока Бог не приберет или не сжалится какой-нибудь конвоир из следующей колонны, не прекратит его мучения. Илиеску научился, где у них находить полезные вещи: воду, сухари, спички, табак. Только хлеба никогда не было.

— Как они не заблудились! — все удивлялась Лаура. — Как им удалось за столько дней ни разу не попасться на глаза крестьянам. Ведь кукурузу уже начали убирать.

— Это, конечно, везенье, — отвечал Дарий. — К тому же у Замфира был звериный нюх, он за версту чуял, когда к нам кто-нибудь приближался, и мы тут же затаивались. Однажды целый день прятались в скирде сена и слышали, как женщины работали в двух-трех сотнях метров от нас. Меня, конечно, больше всего угнетала собственная немощь. Не знаю, как им хватало сил волочить меня каждую ночь то на карабинах, то на русской шинели. Не помню. Наверное, я терял сознание или попросту ничего не соображал от истощения. Правда, про Ивана я много думал, про наш разговор, это меня не оставляло. Его самого, видно, никто не благословил. Потому что его они несли меньше часа, а меня, с его благословения, ночь за ночью. Я даже подумал, как сейчас помню, а не пожелал ли Иван мне этого несчастного случая, чтобы мы могли встретиться и чтобы он мог сказать мне все, что хотел сказать. Но Илиеску-то с Замфиром чем были виноваты в нашем пристрастии к философии?..

— Это не философия виновата, господин студент, — раздался шепоток Замфира. — Час недобрый…

 

* * *

 

— Снова воронов поналетало, — проворчал Илиеску. — К чему бы? Дарий посмотрел из-под ладони, потому что раскаленное добела небо слепило глаза, сказал: