К власти в двадцать пять лет 5 страница

Но, несмотря на это, благодаря чудесам энергии, наступление прошло успешно. За двадцать пять дней было пройдено и захвачено шестьсот километров. 16 июля 1941 г. пал Смоленск, последний крупный город на пути к Москве. От крайней точки, достигнутой немцами при наступлении, – излучины реки Ельня – до столицы СССР оставалось всего 298 километров!

Если бы наступление продолжалось бы в прежнем темпе, через две недели цель была бы достигнута. Сталин уже готовился эвакуировать дипломатический корпус за Волгу. Повсюду царила паника. Демонстранты освистывали коммунизм. Кто-то даже видел вывешенное на улицах Москвы наспех сделанное знамя со свастикой.

Но устремиться к Москве, не представлявшей особого стратегического интереса, означало бы отказаться от разгрома огромного «котла», в который должно было попасть более миллиона советских солдат, беспорядочно бежавших на юге по направлению к Днепру и Днестру. Война ведётся не ради уничтожения городов, но ради уничтожения боевой силы противника. Если бы этот миллион разбитых русских оставили в покое, они бы произвели перегруппировку в тылу. Поэтому Гитлер был прав. Всю живую силу вместе с тяжёлой техникой необходимо было срочно взять в окружение, которое по своим масштабам настолько превосходило все прежние, что по сравнению с ним «котлы» в Бельгии и во Франции 1940 г. казались детской игрушкой. Одновременно с этим решалась экономическая задача по обеспечению нормальной работы богатейших рудников Донецка.

К несчастью, Гудериану не хватало сил, чтобы одновременно продолжить наступление на Москву и разгромить противника на другом краю России, под Донецком. В любом случае, вторая операция почти наверняка началась бы слишком поздно.

Если бы Гитлер имел в своём распоряжении дополнительные три тысячи танков, он мог бы вместо того, чтобы временно отложить захват Москвы, остановив свои танковые силы в окрестностях Смоленска, вовремя и одновременно провести обе эти операции – по взятию Москвы на востоке и по окружению советских войск на юге. И даже начать третью операцию по взятию нижней Волги и Кавказа до наступления зимы 1941 г.

Часто спрашивают, как мог Гитлер совершить такую ошибку – недооценив силы противника, двинуться в наступление на гигантскую советскую империю, имея в своём распоряжении всего 3 254 танка, чуть больше того, чем он располагал при вступлении во Францию в мае 1940 г.? Не стал ли он также жертвой иллюзии, введшей в заблуждение многих стратегов после провальной кампании СССР в Финляндии зимой 1939-1940 гг.? Ничего подобного!

«Когда я отдавал приказ своим войскам войти в Россию, – сказал он мне однажды – у меня было ощущение, что я ударом плеча выломал дверь, за которой находится абсолютно тёмное пространство, о котором я не знаю ничего!»

А значит?… Значит нужно было дождаться открытия архивов Heereswaffenamt, чтобы узнать истину. Эти документы свидетельствуют о том, что сразу после французской компании 1940 г. Гитлер, видя растущую советскую угрозу, потребовал увеличить производство танков с 800 до 1000 штук в месяц. В этой цифре не было ничего безумного, и она была в несколько раз превышена годом позже. Заводы Райха могли бы выпустить лишь половину танков, затребованных тогда Гитлером, чтобы прорыв гитлеровских бронетанковых войск через СССР уже нельзя было остановить.

Но уже тогда крупные генералы из Управления, которым было поручено наладить тыловое производство, вели тайный саботаж, закончившийся покушением на Гитлера 20 июля 1944 г. Под предлогом того, что эти танки обойдутся в миллиард марок (какая разница!) и потребуют привлечения сотни тысяч квалифицированных рабочих (в Германии их было в избытке, в Вермахт ещё их не призывали) Heereswaffenamt уменьшил заказы на их производство.

Саботажники пошли гораздо дальше. Гитлер потребовал, чтобы на танки Т-III, ранее оснащаемые 37-мм пушками, поставили новые 50-мм орудия со стволом длиной в 60 калибров, способные пробивать даже самую мощную броню. Только к концу зимы, когда было уже слишком поздно, Гитлер узнал, что вместо предусмотренных им орудий L-60 на Т-III были установлены 50-мм пушки со стволом длиной лишь в 42 калибра.
Как рассказывает Гудериан: «Когда Гитлер в феврале 1942 г. заметил, что его указания не выполнены, хотя технические возможности это позволяли, он впал в ярость и никогда не простил ответственным за это офицерам того, что они предпочли действовать по собственному разумению».

Но зло уже было сделано.

Усилия по производству нового вооружения были крайне несущественными. При наличии желания за эти месяцы Третий Райх мог бы легко выпустить пять, шесть тысяч новых, более мощных танков, хорошо приспособленных к климатическим условиям и сложностям рельефа, с которыми они должны были столкнуться в грядущих сражениях.
И вот тогда наступление на СССР стало бы неудержимым.

Но этого не произошло. 22 июня 1941 г. вместо десяти танковых дивизий, завоевавших Бельгию, Голландию и Францию в мае предыдущего года, в наступление в России пошли двадцать дивизий. Но это двукратное увеличение было чисто теоретическим. Число дивизий возросло вдвое, но количество танков в каждой дивизии также сократилось вдвое.

Несмотря на это, происходившее походило на чудо. Гудериан форсированным маршем прорвался до Донецка, ведя бои с неслыханной отвагой. В двух фантастических битвах – у Умани под Киевом без участия Гудериана, и под Полтавой – были разгромлены советские силы на Днепре. Только после этого последнего, самого крупного за всю войну окружения (665000, 884 единиц бронетехники и 3718 захваченных орудия), Гитлер отдал приказ Гудериану на бросок в северном направлении для того, чтобы попытаться не только взять Москву с тыла, то есть с юго-востока, но и продвинуться до Нижнего Новгорода (сегодня Горький) на четыреста километров вглубь на восток до самой Волги!
Если бы эта операция завершилась успехом, она стала бы величайшим танковым броском всех времён: от Польши до Смоленска, затем от Смоленска до Донецка, от Донецка снова к Москве, и наконец «80 лье над водой», на другой берег Волги (?)! Тысячи километров, пройденные за пять месяцев в непрерывных боях! С изношенной техникой, с измотанным экипажем!

Гудериан прошёл длинный путь назад, иногда преодолевая до ста двадцати пяти километров за день. Одновременно с ним все немецкие танковые силы «Севера» отошли от находящегося прямо перед ними Смоленска к советской столице. Москва должна была быть взята в результате манёвра, разработанного с совершенной стратегической точностью. Война была бы выиграна!

Пять недель, потерянные до начала кампании, и нехватка двух-трёх тысяч танков, которые позволили бы удвоить натиск ударных колонн, свели на нет это последний невероятный рывок, захлебнувшийся буквально в нескольких километров от цели. В конце октября 1941 г. танковые подразделения Райха увязли в ужасной грязи. Ни один танк не мог продвинуться вперёд. Ни одну пушку невозможно было сдвинуть с места. Припасы (?) завязли на дорогах: не только питание для солдат, но и боеприпасы для артиллерии и бензин для танков. Мороз доделал остальное. В ноябре и в начале декабря 1941 г. он рос катастрофическим образом, от минус 15, до минус 20, до минус 35, достигнув, наконец, минус 50! Таких жестоких морозов в России не было более полутора века!

Танки встали. У сорока процентов солдат были обморожены ноги в результате отсутствия зимнего обмундирования, о котором даже не позаботилось военное интендантство в период с 1940 по 1941 гг. Одетые в лёгкую летнюю униформу, нередко даже без шинели и без перчаток, полуголодные, они неотвратимо теряли последние силы. Между тем у Советов были танки, способные преодолевать грязь, мороз и холод. Первые английские поставки начали прибывать в пригороды Москвы. Из Сибири прибыло многочисленные свежие войска, которые до этого удерживала в Азии опасность японского вторжения – также не состоявшегося.

С каждым днем битва становилась всё более ожесточённой. Тем не менее, немецкие ударные силы продолжали свой натиск, невзирая на сложности. Выдвинувшиеся вперёд фланги даже обошли Москву с севера, в районе Красной Поляны. Другие достигли пригородов Москвы и заняли трамвайное депо. Перед ними в искрящемся льду, которым было покрыто всё вокруг, сверкали купола столицы Советов. Именно там, в нескольких километрах от самого Кремля, наступление захлебнулось окончательно. От армии остался один скелет. В большинстве подразделений осталось меньше пятой части прежнего состава. Солдаты падали на снег не в силах подняться вновь. Замёрзшее оружие отказывалось служить.

Между тем советские войска, закрепившиеся в нескольких километрах от своих баз, в избытке получали питание, боеприпасы и подкрепление в виде новых танков, которые сотнями выпускали на заводах Москвы. Они перешли в контрнаступление. Выжившие в этой страшной эпопее немцы были снесены этой волной. Битва за Москву была проиграна. Более того, Сталин выиграл относительное спокойствие на шесть зимних месяцев, шесть месяцев, которые позволили ему спастись от непосредственной угрозы, и стали залогом его спасения в будущем.

 

Глава восьмая

Русский ад

 

С декабря 1941 г. по апрель 1942 г. по всему русскому фронту, растянувшемуся на три тысячи километров, от Петсамо до Азовского моря, разыгрывалась одна и та же жестокая драма. Мы, иностранные добровольцы, вместе с немцами затерянные в этих страшных степях, терпели те же лишения – умирали от холода и от голода, но, несмотря на это, продолжали сражаться. Я со своими бельгийскими товарищами сражался в снегах Донецка. Со всех сторон слышалось дикое завывание северного ветра, доносившего до нас голоса врагов. Наши окопы были выложены ледяными блоками. Приказы стали чистой формальностью, главным было – не отступать. Страдания были невыразимыми. Неописуемыми. Низкорослые лошадёнки, доставлявшие нам совершенно серые, замёрзшие яйца и боеприпасы, промёрзшие настолько, что обжигали пальцы, раскрашивали снег каплями крови, сочившейся из ноздрей. Раненые, упавшие в снег, замерзали мгновенно. Поражённые конечности за две минуты приобретали мёртвенно-бледную пергаментную окраску. Никто не рисковал выйти наружу, чтобы помочиться. В иные дни струя мочи замерзала на воздухе твёрдой жёлтой дугой. Тысячи солдат отморозили себе половые органы и анус. Носы, уши раздувались как огромные абрикосы, из которых сочился липкий, кровавый гной.

Это был кромешный ужас. Только на нашем участке фронта, среди донецких сопок, за несколько месяцев умерло более одиннадцати тысячи раненных, которых разместили в убогом помещении школы, где отрезанные от мира четырёхметровыми сугробами военные врачи, падающие с ног от усталости, ежедневно ампутировали сотни ног и рук, заштопывали вспоротые животы, откуда из сгустков крови и замёрзших экскрементов вываливались покрытые поблескивающей красновато-зеленоватой коркой внутренности, подобно спутанным водорослям, засохшим на краю аквариума.

Ничем не защищенных раненых эвакуировали с передовой в этот чудовищный госпиталь на тачках русских крестьян. Их тела были едва прикрыты соломой, надёрганной из крыш уцелевших изб. Иногда перевозка растягивалась на несколько дней.
Мёртвых уже давно не хоронили. Их едва забрасывали снегом. Ждали потепления, чтобы предать их земле. Паразиты пожирали нас заживо. В грязной форме плотно, как зёрна в кукурузном початке, теснились блестящие как жемчужины яйца, отложенные кишевшими серыми вшами. Однажды, на грани отчаяния, несмотря на холод, я разделся догола – я убил на себе более семисот этих тварей.

Наша одежда превратилась в лохмотья. Почерневшее исподнее ветшало с каждым днём. В конце концов, оно пошло на срочные перевязки для раненых. Солдаты сходили с ума, и, обезумев, с криками убегали в бескрайние снега, не разбирая дороги. После каждого нового боя от четырех до шести человек из батальона исчезало подобным образом. Степь мгновенно поглощала их. Думаю, никогда, ни на одном краю земли, столько людей не испытывало таких страданий.

Но, несмотря на это, они держались стойко. Общее отступление через бескрайную, всёпожирающую белую пустыню было бы самоубийством. Отказ Гитлера, пославшего к чёрту запаниковавших генералов, требовавших отступить на сто, двести километров, спас армию; об этом никогда нельзя забывать. В сорока-пятидесятиградусные морозы, в снежных бурях, сметающих всё на своём пути, чем могло закончиться это отступление? Большинство погибло бы в пути, как погибла армия Наполеона, которая предприняла отступление даже не в разгар зимы, а в октябре и ноябре, то есть осенью. К тому же Наполеон отступал по одной главной дороге, а нам пришлось бы отступать всем трёх тысячикилометровым фронтом через степи, тонувшие в гигантской ледовой мистерии. Из сотен тысяч людей, увлечённых Наполеоном в отступление, выжило только несколько тысяч.

Что же тогда стало бы с немецкой армией, растворившейся в бескрайней снежной пустыне, в январе и феврале 1942 г., когда стояли самые ужасные морозы?…

Однажды в январе 1942 г., чтобы просто наладить связь, нам понадобилось семнадцать часов на преодоление четырёх километров, когда мы лопатами и топорами расчищали проход в глубоком снегу. Единственный снегоочиститель, имевшийся на нашем участке фронта, не смог проломить ледяные стены, несмотря на яростные усилия.

Но даже если бы нам удалось ценой неимоверных страданий за две-три недели отойти на двести-триста километров, что бы это изменило? Разве в нескольких километрах от наших позиций было меньше снега? Разве там было теплее? Большая часть армии погибла бы во время отступления. Оставшиеся оказались бы в ещё более плачевном положении, истощив этим усилием последние физические и моральные силы, и вдобавок к этому, понеся потери в необходимой для обороны технике, часть которой пришлось бы оставить на месте, а часть которой[39] неизбежно была бы потеряна по дороге. Прав был Гитлер, а не его генералы. Важно было закрепиться любым способом, выстоять любой ценой. Перетерпеть, выдержать все испытания, но выжить! А в случае потери связи с тылами наступать на врага, чтобы обеспечить себя едой и найти хоть какое-то укрытие от непогоды.

Русские, выросшие в снегах, были не только физически крепче нас и привычны к суровым морозам, но на протяжении веков научились выживать в этом ужасном климате. Они мастерски сооружали укрытия от холода, защищающие их куда надёжнее, чем жалкие и неуклюжие импровизированные убежища, построенные нами.

Некоторые их зимние лагеря напоминали полуподземные поселения монгольских племён. Низкорослые энергичные лошадки ютились среди этих крепких, коренастых вооружённых мужиков, с прищуренными от постоянного вида сверкающего снега глазами, со скулами, пожелтевшими от жира, которым они обильно смазывали себя, чтобы защититься от мороза. На ноги, обмотанные несколькими слоями теплых портянок, они надевали валенки. Их многослойная форма (телогрейки) была со всех сторон непроницаема для северного ветра. Они жили так веками. И эта суровая зима не стала для них особым сюрпризом. Надёжно защищённые от враждебной природы, они даже смогли перейти в наступление на севере и на юге.

Нам пришлось начать контрнаступление, чтобы вернуть потерянные степи. Мы вернули разрушенные деревни. Перед почерневшими стенами изб мы возводили брустверы из ледяных блоков. Километры снежного пространства разделяли наши очаги сопротивления. Враг просачивался повсюду. Рукопашные были ужасающими. 28 февраля 1942 г. в полуразрушенном селе под названием Громовая Балка, где наш батальон более восьми часов противостоял четырём тысячам наступающих русских, за один только день мы потеряли в ужасающей схватке, длившейся с шести часов утра до ночи, половину наших товарищей. Мы отчаянно бились среди горы замерзших лошадиных трупов, которые звенели как стекло при попадании в них пуль. Русские наступали плотными рядами, закутанные в длинные лиловатые шинели. Мы косили их ряды, без передышки накатывающие волна за волной.

Такова была русская зима. В течение семи месяцев вокруг простиралась слепящая белизна. Холод терзал тела. Бои подтачивали последние силы. Затем, однажды утром, над белыми от снега холмами взошло совершенно багровое солнце. Снег стал постепенно сходить, обнажая увенчанные пучками соломы длинные шесты, которые служили нам вешками, пока не были окончательно погребены снегом. Коричневатые воды бурными потоками стекали с холмов, собираясь в ложбинах. На фоне голубого неба снова завертелись крылья мельниц. Подошёл к концу крёстный путь сотен миллионов немецких и ненемецких солдат. Зимняя драма завершилась.

Но необходимо было начинать заново завоевывать Россию. Военная тактика Гитлера строилась не только на новой стратегии – массовом совместном наступлении танковых войск и авиации – но и на эффекте внезапности.

В 1942 г. на этот эффект уже нельзя было рассчитывать. Сталин был уже знаком с этой тактикой. Таким образом, инициатива была потеряна. Со стратегической точки зрения гитлеровское вторжение было продумано гениально: Blitzkrieg, то есть молниеносная война – стремительное вторжение в тылы противника, массированный прорыв его линий обороны в ключевых точках, на которые неожиданно обрушивались основные силы. Таран составляла огромная масса танков, путь которым предварительно расчищал массированный огонь «Штук», разносящий всё вдребезги и сеющий страх в рядах врага.

В Польше, Голландии, на севере Франции и в Югославии эта новая формула войны оказалось успешной, поскольку во всех этих странах она применялась впервые, что позволило сомкнуть гигантские клещи из железа и огня за спиной сломленного, деморализованного и мгновенно рассеивающегося противника. За несколько дней в плен попало сто, двести тысяч солдат.

Ту же формулу Гитлер применил в 1941 г. при вторжении в Россию, одним ударом добившись того же успеха, но в несравненно большем масштабе, особенно на Украине и в Донецке. За четыре месяца в плен попали несколько миллионов солдат, были захвачены тысячи пушек и огромное количество танков. Но Урал был гораздо дальше Пиренеев! Необходимо было прорваться туда гораздо быстрее. Или, воспользовавшись значительным превосходством в бронетехнике, провести в два-три раза больше операций по окружению вместо того, чтобы вынужденно ограниченными танковыми силами двигаться с севера на юг и с юга на север. Холод опередил Гитлера, обрушившись на него сорока-пятидесятиградусными морозами, более сильными, чем сталь его танковых дивизий и воля его отважных полководцев. Таким образом, в 1942 г. необходимо было начинать всё заново, при этом более не рассчитывая застать врасплох отныне предупреждённого противника.
Кроме того Сталин также был гением в своём роде, элементарным гением, который ежедневно закалял и обновлял свою волю в чужой крови. У него было время не только на то, чтобы раскрыть тайну гитлеровской стратегии, но и чтобы найти защиту против неё. Для этого ему надо было просто выиграть время. Выиграть месяцы, годы, которые позволят ему сформировать новые армии, безжалостно черпая новые людские резервы из двухсотмиллионного населения СССР, создать десятки танковых дивизий, количество которых в конце концов станет просто подавляющим – двадцать тысяч танков против нескольких тысяч – сравнительно с танковыми силами, которые обеспечили молниеносные победы Гитлера с осени 1939 по осень 1942 гг.

Летом 1942 г. Гитлер одержал ещё несколько очень зрелищных побед на Дону, Волге и Кавказе. Но попытки организовать крупное окружение больше не приносили желаемого результата. Как бык, которого можно застать врасплох только единожды, русские, поняв, где могут крыться подводные камни, каждый раз вовремя избегали их.

Последнюю ошибку Советы совершили в мае 1942 г. Она заставила Сталина держаться настороже. Его войска поплатились за преждевременную инициативу. Возможно, они пытались прежде всего расстроить готовящееся крупное немецкое наступление, торопясь собраться с силами на южном направлении? Как бы то не было, в начале мая 1942 г. в Донецке нас едва не накрыло огромной лавиной советских войск, хлынувших из района Харькова к Днепру и Днепропетровску.

Прорвав немецкий фронт, они ринулись вперёд. Но их бросок оказался безрезультатным. Чтобы разбить противника, прорвать линию фронта ещё не достаточно. Русские пока не до конца поняли, как работает механизм клещей окружения. Мы позволили им раствориться в пустоте. Немецкие дивизии и иностранные добровольцы: бельгийцы, венгры, румыны, хорваты, итальянцы – не растерялись. Все держались как привязанные к флангам (?) вражеского прорыва. В результате противник сам попал в клещи, поскольку продвинулся слишком далеко, и сам бросок был организован слишком примитивным образом. Снова, как в 1941 г., сотни тысяч русских оказались в плену. Ни одной из советских частей, принявших участие в операции, не удалось уйти. Мы сосредоточились по обе стороны и за спиной советской массы, попавшей в наши сети.

Для русских это стало крупным поражением, которое окончательно довершил Гитлер, использовав к своей выгоде это ужасную мясорубку, чтобы перейти в наступление на Орёл, тем самым открыв своим армиям дорогу к равнинам Дона, Сталинграда и Кавказа.
Сталин окончательно понял, что он не может равняться в тактике со своим победителем. Он больше не рисковал атаковать вглубь, пока его силы не достигли значительного перевеса над силами Райха.

Только тогда они смогли за счёт численного превосходства компенсировать тактическое превосходство бронетанковых войск Гитлера, всё ещё остающееся подавляющим весной 1942 г., но сокращавшееся по мере того, как молодые командиры Красной Армии, свободные от рутинного невежества своих старших коллег, благодаря настойчивости и толковому анализу поражений овладевали той стратегией, которая поначалу приносила Гитлеру победы, но в конце концов обернулась его поражением.
Летом 1942 г. легко верилось в то, что Гитлер, устремившись к южным границам советской России, в самом деле сумеет на этот раз одолеть русского колосса. Прорывы июля и августа 1942 г. произвели сильнейшее впечатление. Даже мы, сами в них участвовавшие, были опьянены собственными успехами. Мы мчались по прекрасным равнинам Дона, по полям, засеянным кукурузой и подсолнечниками трехметровой высоты, простиравшимся до края золотистого неба. С автоматом на шее, мы пересекали зелёные реки километровой ширины, разлитые у подножья холмов, возвышающихся над древними татарскими захоронениями и увитых гирляндами зрелой виноградной лозы. Мы делали по тридцать-сорок километров в день. За несколько недель правый фланг наступления продвинулся до окрестностей Сталинграда.

На правом фланге именно мы, переправившись через Дон, вышли к озёрам Маныча, которые ночами, благодаря причудливой игре лунного света на поверхности воды, напоминали поля, усыпанные миллионами призрачных ромашек. Верблюды вздымали свои облезлые горбы, стертые как старая кожа. Облако пыли длиной в десятки километров тянулось за танковыми колоннами, за которыми двигались тысячи молодых пехотинцев с горлом нараспашку, распевающих во всё горло под лучами жгучего летнего солнца. В начале августа на другом берегу стремительных вод реки Кубани нашему взору открылись ослепительные гигантские пики Кавказских гор с белоснежными вершинами, сверкающими как хрусталь. На лесных прогалинах, перед деревянными хижинами на сваях – для защиты от волков зимой – армянки доили огромных буйволиц с шеями, свисающими серыми складками как боа. Мы продвинулись более чем на тысячу километров! Мы достигли границ Азии! Кто мог нас остановить?

Однако, на самом деле, мы не достигли ничего, поскольку, хотя мы и захватили землю, мы не сумели схватить за шиворот противника. Он ускользнул прежде, чем мы смогли взять его в окружение. Он испарился. Нам даже казалось, что его больше нет. Он объявился только тогда, когда мы оказались в ужасной дали от наших баз, почти достигнув конца нашего похода со значительными потерями – большое число раненных, искалеченных, больных дизентерией пришлось оставить по дороге. Лето кончалось. И только тогда, когда заморосили первые проливные осенние дожди, появились русские. Трагедия русской зимы должна была повториться во второй раз? И мы опять должны были всё потерять?

Осознав наконец, что мясорубка, подобная 1941 г., приведёт его к окончательному поражению, Сталин серьезно позаботился о том, чтобы советские войска больше не попадали в ловушку. Ему было лучше потерять тысячу километров, чем пять миллионов людей, как в прошлом году. На войне пространство подобно гармони. Оно растягивается и сжимается.
Нам удалось захватить лишь золотистый воздух лета и голую землю. Рельсы железных дорог были разобраны на каждом участке в десять метров. С заводов было эвакуировано всё оборудование вплоть до последнего станка и последнего болта. Повсюду горели угольные шахты, причудливые всполохи пламени сводили с ума наших лошадей. В деревнях остались только согбенные от возраста старики, набожные и простодушные крестьянки, да пара светловолосых карапузов, играющих возле деревянных колодцев. На городских и сельских площадях нас встречали только ужасные статуи, всё время одни и те же, сделанные из бетона – Ленин с азиатским прищуром глаз, одетый как мелкий буржуа, да грудастая спортсменка с массивными бёдрами – два бетонных истукана.

С серьёзным сопротивлением мы столкнулись гораздо[40] позднее, как раз в тот момент, когда понадобилось отстоять завоеванное, овладеть нефтяными скважинами у персидской границы – подлинной целью нашего наступления на юг – в то время как Паулюс должен был окончательно отбросить русских на другой берег Волги, ставшей границей Европы. Но и там советские войска внезапно упёрлись.

В эти последние недели, когда мы впервые почувствовали, что победа, то есть Россия, ускользает из наших рук, мною, как и многими другими, нередко овладевали приступы отчаяния. В ста километрах от турецкой Азии мы достигли высоких диких гор, неизведанных дубрав, сквозь которые можно было пробраться только с топориком, полных препятствий и затопленных осенними дождями. Танки остановились. Даже звери не могли пробраться сквозь чащу и околевали от голода под резкими ударами шквалистого ветра. Мы с огромным трудом пробирались сквозь этот насыщенный влагой лес с вековыми деревьями, продирались сквозь густые колючие кусты дикого терновника. Здесь царили русские, которые вовремя подготовили себе потайные убежища в густых зарослях или наверху в ветвях огромных деревьев. Повсюду они расставили нам сотни незаметных ловушек, из которых обстреливали нас.

Дожди, смешанные с первым снегом, перешли в настоящую бурю. Они разрушили за нашими спинами все переправы, возведённые по дороге. Эти мосты были нашей последней надеждой получить пищу и боеприпасы. Оставшись в одиночестве, мы питались жестким мясом лошадей, околевших неделю-две назад, трупы которых приносили бурлящие воды. Ножами мы измельчали их в нечто вроде черноватой кашицы.

От желтухи солдаты превратились в призраки. Только на нашем участке, напротив Адлера и Туапсе, за несколько недель были эвакуированы двенадцать тысяч больных желтухой. От нашего легиона, как и от многих других подразделений, осталась лишь бледная тень – седьмая часть прежнего состава! Изнеможенные, мы обосновались на высоте в более чем тысячу метров на горных вершинах, выметенных ураганами, под деревьями, скрученным осенними бурями. Русские подбирались ночью, ползком от пня к пню, приближаясь к нашим залитым водой окопам, служившим нам разделительной полосой. Мы позволяли им приблизиться на два-три метра. В темноте мы сходились в жестокой рукопашной. Днём стоял такой плотный заградительный огонь, что трупы погибших за ночь оставались висеть на проволоке, пока через две-три недели у них не начинали отваливаться головы, и нашим глазами открывалось сводящее с ума зрелище высыпавшихся из кителей[41] белёсых позвонков.

Почти все были ранены. У меня была дыра в желудке и прободение[42] печени. Что мог я сделать, кроме как оставаться с моими людьми на грани депрессии? Оголодавшие, обросшие, мы были лишь человеческими обломками. Как в таком состоянии мы переживём вторую зиму, когда под снегом окажется вся горная цепь и все окрестности?

Именно тогда, 19 ноября 1942 г. в пять часов утра, на другом краю южного фронта, на северо-западе Сталинграда, перед мостом у Кременской на Дону загрохотали тысячи советских пушек, тысячи танков пошли в наступление на позиции Третьей и Четвёртой румынских армий. Спустя неделю двести тридцать тысяч немецких солдат попали в окружение под Сталинградом. На самом деле, положение было не более тяжелым, чем те двадцать котлов, в которые до этого попадали русские, и вырваться из него не составляло особого труда, если бы некомпетентность и безволие этого ничтожества, которым был генерал Паулюс, не превратило его за несколько недель в катастрофу. Вторая мировая война приблизилась к большому перелому. Прежде непобедимая Германия Гитлера впервые потерпела сокрушительное поражение. С этого момента она покатилась по наклонной плоскости. Падение длилось почти тысячу дней, пока последний труп, труп Гитлера не сгорел в Берлине, облитый двумястами литрами бензина, в почерневшем от гари саду Канцелярии.

 

Глава девятая

Гитлер, каким он был?

 

Гитлер… этот человек, даже об обгоревших останках которого спустя десятки лет после его смерти никто не может точно сказать: сохранились ли они или что с ними случилось – каким он был? Кем был этот человек, перевернувший мир и навсегда изменивший его судьбу? Каков был его характер? Какие чувства он испытывал? О чём он думал? Что волновало его сердце? Было ли у него вообще сердце? И каков был его внутренний путь, приведший его к тому дню, когда в сотне метров от торжествующих победу русских, он вышиб себе мозги?

Я знал его. Мы были знакомы на протяжении долгих десяти лет. Я видел его вблизи и в моменты его торжества, и в тот момент, когда вокруг него рушился мир, созданный его руками и его мечтами. Я знаю. Я знаю, каким он был как политический лидер, как военачальник, как простой человек со всеми потрохами. Конечно, очень легко пинать труп мёртвого врага. Можно говорить, писать, придумывать всё, что угодно, благо публика примет всё, лишь бы это не противоречило общепринятому представлению о Гитлере, – как о некоем чудовище! – а редкие свидетели, которые могли бы опровергнуть это мнение, предпочитают помалкивать из опасения быть подвергнутыми тому же позорному поруганию, что и мёртвый Гитлер.