Предание о Виленском кресте

СУЗДАЛЬЦЕВА Н. В.

 

 

МУРОМСКИЕ

ЛЕГЕНДЫ И СКАЗАНИЯ.

 

 

Наталья Владимировна Суздальцева живет в нашем городе с детства, прошедшего еще в дореволюционные годы в купеческой семье. Со многими интересными людьми сводила ее судьба. Немало исхожено ею сельских дорожек за то время, когда она работала зоотехником. Ей есть что поведать нам. Читатели постоянно знакомятся с ее сочинениями в местных газетах. Увиденное и услышанное она умеет запечатлеть в художественных образах. Ее рассказы совсем не следует сверять с историческими источниками. В них изложены события так, как они отложились в памяти народной. Ее рассказы — это тоненькая ниточка, ведущая в прошлое. Это та самая связь времен, без которой все распадается, без которой прошлое, настоящее и будущее не соединяются в единое целое — жизнь.

 

СКАЗАНИЕ О ПЕТРЕ И ФЕВРОНИИ

БЛАГОВЕРНЫХ КНЯЗЕ И КНЯГИНЕ

МУРОМСКИХ

 

В покоях княгини в переднем углу перед иконами Спасителя и Пречистой Божьей Матери горела неугасимая лампада. Мягкий свет расплывался по покоям. Лучи заходящего солнца, путаясь в переплетах слюдяного окна, ложились парчовым покрывалом на пристенную скамью. У окна, облокотясь на подоконник, сидела грустная княгиня Ольга. Как птица в золотой клетке жила молодая женщина. Грозный муж не выпускал ее гулять ни на берег Оки, ни по городу. Только в свой сад с мамушками и нянюшками. Миновали дни, когда он каждый день приходил в ее терем и, жарко целуя, дарил то заморские жемчуга, то парчу или самоцветы. Князь Павел все свое свободное время проводил на охоте или в пирах с князьями. Княгиня тосковала, и крупные слезы скатывались на атласный сарафан, смешиваясь с жемчугом сарафана.

Вдруг порыв ветра отворил окно. Затрепетал от испуга в клетке перепел. Огневыми поцелуями кто-то покрыл ланиты Ольги, и опять все стихло. Забилось сердце Ольги, так когда-то целовал ее князь Павел, но он на охоте. Княгиня сидела в смущении. На второй день и на третий повторилось то же самое. Ольга привыкла к жарким поцелуям и ждала их. И наконец, невидимый друг предстал перед ней в образе Павла, ее любимого и ненаглядного мужа, о котором она так скучала. Прилетал к княгине сам сатана в виде змея, а в ее покоях превращался в Павла.

Девушки и мамушки стали замечать, как Ольга с каждым днем таяла; спал со щек румянец, часто в глазах княгини появлялся огненный блеск. Раз нянюшка уловила случай и сказала Павлу: «Князь батюшка, не гневись на меня, выслушай. Вчера ты был на охоте, а я своими глазами видела: ты был в покоях княгини, и она с тобой миловалась. Что бы это значило, ума не приложу? Не езди, Бога ради, на медвежью охоту. Приди к княгине, медведь от тебя не уйдет, не сегодня, так завтра ты его порушишь. Пожалей нашу лебедушку». Не послушался старушки Павел и уехал на охоту. Тогда обратилась нянюшка к младшему брату. Петр был по характеру добрым и отзывчивым. «Князюшка, выслушай меня недостойную, спаси княгинюшку, голубку нашу. Княгиня каждый день с супругом своим разговаривает, милуется, а ведь это не Павел, а бес в образе Павла к ней прилетает и с ней греховные речи ведет». Выслушал Петр нянюшку и, не предупредив княгиню Ольгу о приходе, пошел к ней в хоромы. Вошел и остолбенел. Княгиню кто-то обнимал в виде самого Павла, только глаза у него огнем горели. Не успел князь опомниться, как он вылетел в окно в виде змея.

Солнце за гору ушло, когда приехал князь с охоты. Петр рассказал брату все, что слышал от нянюшки и что видел сам. «Идем к княгине, — грозно сказал Павел, — я ее проучу и змея порешу».

Петр уговорил брата идти к княгине тогда, когда нянюшка позовет, а сам пошел на берег Оки. Тяжкие думы мучали его доброе сердце, как брату помочь и змея злого одолеть.

Спустился князь к реке, и попадается ему навстречу мудрый старец. «Здравствуй князюшка, знаю я, что за думы мучают тебя. Трудно одолеть сатану, но ты его одолеешь, да не легко победа тебе достанется. Отомстит он тебе за свою погибель. Одолеть ты сатану сможешь, только имея в руках меч-кладенец. Я укажу тебе, где его найти. Он весь заржавел, очисти его песком с Оки, он опять заблестит и силу заимеет, а лежит он в стене монастыря». Сказал и пропал, как его и не было. Отыскал Петр в стене монастырской часовни меч, очистил его и спрятал до случая.

Утром после обедни Петр выследил, когда змей влетел в спальню княгини, ворвался и снес мечем поганую голову сатаны.

Тяжело отомстил князю за свою погибель змей. Из отсеченной головы и шеи полилась поганая кровь и обрызнула руки Петра. С того самого времени от рук все тело князя покрылось зудящими струпьями, и от зуда страшного лишился Петр и сна, и покоя.

Советовали ему знахари мыться при полной луне в реке против течения, и натираться медвежьим салом, и пить на ночь настой сон-травы. Ничего не помогало. Стал князь худеть, никакая еда не шла на пользу. Посоветовал ему ловчий найти бабку-вещунью, чтобы хворь заговорила. Дал Петр наказ, объехать слугам всю округу и найти такую бабку. Разъехались слуги княжеские, кто верхом, кто пешком во все концы. Все деревни и села исходили и, наконец, напали на след. В селение их привела старушка и сказала: «У нас живет такая мудрая девушка, которая умеет ото всего излечить, и от наговора, и от худого глаза излечит, а платы она не берет». Ходоки нашли избу, вошли. За прялкой сидела девушка небывалой красоты. Вошедший слуга спросил: «Нам бы повидать бабушку-лекарку, которая могла бы моего господина вылечить», — а сам глаз не сводит с красавицы, ноги к порогу приросли. «Входите в горницу, это я и есть бабка-знахарка, только на меня так не смотри, молодец, не для тебя росла, не для тебя и косу мою на две расплетать». Девушка легко встала со скамьи, достала с печи квашню, налила в глиняный горшок квасной гущи и велела этой гущей после бани намазать тело князя, а в бане сперва выпариться березовым веником. Веник для князя наломать с березы, что на опушке у большой сосны растет. Только после этого намазать тело гущей, а одно место оставить немазаным. Если моя гуща ему помощь даст, и он поправится, платы мне не надо. Пусть сватов за мной присылает. Все передали слуги князю и ту березу нашли, наломали с нее веников, выпарили князя Петра в бане, намазали его привезенной гущей. И с того часа стал князь поправляться, и сон к нему пришел молодецкий, и стал князь веселым. Но сватов не послал, а послал слуг с подарками великими. Послал князь в подарок заморского шелка, парчи, жемчуга и золотые подвески. Ничего не взяла Февронья, только и сказала: «Я своему слову верна, подарки везите князю обратно». А болезнь между тем вернулась и поразила тело князя пуще прежнего. Опять зуд и струпья не давали покоя. Пришлось опять посылать посыльных к девице в село Ласково. Не возгордилась Февронья, дала посыльному квасной гущи и велела повторить лечение опять с тем же уговором, что после излечения князь возьмет ее в жены. Трудно было Петру решиться взять в жены простолюдинку, да ничего не поделаешь. Дал слово — держись. Увез князь мудрую девицу в Муром, здесь и повенчался в древнем соборе.

Дружно зажили Петр и Феврония, помогая друг другу и моля Бога о царстве небесном. Умер старший брат Павел, княжение принял Петр. Благодаря хорошему, доброму характеру и советам мудрой княгини народ был доволен его правлением. Все шло хорошо с Божьей помощью, но не по нраву пришлась княгиня Феврония женам боярским и начали они подбивать своих мужей на то, чтобы мудрую жену Петра выдворить из Мурома. И сказали князю: «Княже, жены наши не хотят повиноваться жене твоей, тебя любим и уважаем, а ее отпусти, пусть едет восвояси с дарами богатыми». Устыдился Петр слов боярских и сказал им: «Вы уж сами бояре объявите это моей жене, а что она ответит, тогда и увидим, что делать».

Бояре, уговорившись, устроили богатый пир с круговой чашей. На пиру поручили одному из бояр сказать об этом княгине. Боярин, обращаясь к Февронье, сказал: «Княгиня, жители города просят тебя исполнить желание, возьми богатые дары от города и оставь Муром». С достоинством княгиня выслушала непочтительное обращение. «Даров ваших мне не надо, а возьму я, что дадено мне судьбой и закреплено Богом. Оставлю Муром, но отдадите мне супруга моего. Дороже его у меня ничего нет». Бояре думали, не согласится Петр на условие жены, и дали команду выполнить желание княгини. Петр же не осмелился обидеть жену, отказался от княжения Муромом, и оба покинули город.

Как только солнечные лучи заиграли в слюдяных окнах, князь с благоверной супругой покинули свои хоромы и отплыли вниз по течению Оки. Задумчивым плыл князь. Тяжелые думы мучили его, как-то его встретит чужая сторона, как он жить будет без родного Мурома. «Не печалься, княже, — утешила его Февронья, — все обойдется, и на нашей стороне праздник будет, опять солнце засветит в наши окна». В небе горели яркие звезды, кругом стояла глубокая тишина, река спокойно катила свои воды, когда Петр и Февронья причалили к берегу, на котором горел костер. У костра сидели рыбаки и хлебали из котла стерляжью уху. Рыбаки пригласили к костру прибывших. «Мир вам, добрые люди», — сказала Февронья и присоединилась к рыбакам.

По утру отплыли Петр и Февронья, щедро наградив рыбаков. Прощаясь, Февронья пожелала им: «Пусть сети ваши будут тяжелыми от улова, на столах не переводится хлеб, соль. Пусть семьям вашим Бог даст здоровья». Недалеко отплыли князь с княгиней, догнало их судно с горожанами из Мурома. Посланцы слезно просили князя и княгиню простить их за нанесенную обиду. За время, которое их не было в Муроме, произошла не одна драка за власть. Много людей безвинных было убито.

Петр и Февронья возвратились в Муром. Долго жили они в любви и согласии и одного просили у Бога: обоим одночасной кончины, чтобы даровал им Господь не расставаться и в Царстве Небесном. А людей своих просили положить и схоронить их в одном гробе. Этим они хотели доказать муромским гражданам, что невозможно разлучить их чистое супружество.

Незадолго до кончины своей Петр и Февронья оставили княжение, приняли монашеский чин. Петр принял имя Давида, Февронья — Ефросиний, и ушли жить в монастырь.

Господь услышал молитву двух праведников и послал им смерть в один и тот же час. Бояре и граждане Мурома не захотели выполнить просьбы положить их в одном гробе и положили в разных гробах. Церковь на ночь заперли и поставили усиленную охрану, но каково же было их удивление, когда они пришли утром: Петр и Февронья явились в одном гробе. В нем-то против желания бояр и были похоронены, так и не разлучившись в вечной жизни.

В назидание нам, потомкам грешным.

 

ПРЕДАНИЕ О ВИЛЕНСКОМ КРЕСТЕ

 

Удивительную историю о Виленском кресте в первый раз я слышала в пятидесятых годах от Прасковьи Егоровны Чембаровой, когда мне пришлось из-за снежной вьюги у нее ночевать.

После ужина мы с Прасковьей Егоровной легли на русскую печь. В доме было чисто, тепло и уютно. В чулане (так называют в деревнях маленькую кухню) у иконы Спасителя горела лампада. Лампада была белой и с улицы из-за пестрой занавески нельзя было подумать, что свет идет от лампады, даже если бы окно не было занавешенным. Чембарова была глубоко верующей, и, если бы это знали в сельсовете, она не могла бы работать заведующей фермой и быть членом правления колхоза.

Вот в эту вьюжную ночь Прасковья Егоровна и рассказала мне о Виленском кресте. Чембарова перекрестилась и начала рассказывать.

«Когда я была девочкой, ночевал у нас старец прохожий, он в наш Борисоглебский монастырь шел, да запозднился, и соседи привели его ночевать к нам. Старец много всего рассказывал, а лучше всего я запомнила историю о чудотворном кресте. В семнадцатом веке это было. Стояло теплое лето, шел июль месяц. В Муроме жил торговый человек Богдан Цветков. Отстоял он вечернюю службу, идет, думает, как торжественно прошла служба, как хорошо пел хор. Дошел до своей улицы, и дом уж виден, в окнах огонек, видно, хозяйка ждет с ужином. Повернулся к храму, осенил себя крестным знаменем и видит: навстречу ему идет незнакомый человек.

Незнакомец остановил Богдана, по-доброму поприветствовал, вытащил из-за пазухи завернутый в чистую холщевую тряпицу поклонный крест невиданной красоты и отдает его Богдану. Крест серебряный, позолоченный, украшен скатным жемчугом, каменьями самоцветными. Засветился он в темноте так, что от него светло рядом стало. Долго Богдан не брал креста, говоря: «Ты ошибаешься, добрый человек, не мне принадлежит этот чудотворный крест, как я его могу в руки-то свои взять. Расскажи мне без утайки, как он попал к тебе, откуда ты, чьего рода-племени и почему решил мне отдать сие чудное творение рук человеческих».

«Не бойся меня, Богдан, боярский сын я, ты мне неведом, Бог повелел найти тебя. А зовут меня Василием, все расскажу тебе, как сие чудо у меня оказалось и как мне было велено его отдать».

Подивился Богдан, пригласил Василия к себе в дом как гостя дорогого, желанного, давал Василию деньги большие, дорогие дары, только ничего он не взял и вот что рассказал.

«Воевал русский народ с Литвой, и я был в войске нашем. С Божьей помощью с большим успехом воевали и взяли город литовский Вильну. Ворвались наши воины в литовский храм и давай из него все тащить, что под руки попадалось, а я был среди последних. Тащить было уже нечего. При выходе из храма я увидел — на пороге валяется этот дивный крест. Видно, в попыхах его кто-то, убегая, уронил. Привез я его в свой уезд Арзамасский, к себе в дом, где и был он у меня в клети. В доме-то боялся держать, увидит кто невзначай, попробуй докажи, что я его не уворовал, а нашел, кем-то потерянный. А когда государь наш Алексей Михайлович стал дружину собирать на битву с ворогом, и я в дружину пошел честь Руси отстаивать. В ночь перед уходом из дома во сне слышу голос: "Василий, отвези крест в Муром и отдай Богдану Цветкову, а он его передаст в девичий монастырь в храм Животворящей Троицы". Не поверил я голосу. На вторую ночь опять мне голос послышался, только теперь с угрозой, что, если я не отвезу и не передам крест, попаду в плен и жестоко наказан буду. Так и вышло. После боя попали наши воины в плен, и я с ними оказался. Отвезли нас в Крым...»

Пленили осенью и держали до великого поста, и все это время Василий боялся, как бы не попал животворящий крест в руки врагов. И задумал он бежать. Ждал Василий темной ночи, и она наступила. Темная, ветреная ночь. Видно, Бог услышал его молитву. Ветер нагнал над Крымом тяжелые дождевые тучи. Деревья стонали, скрипели, лил сплошной стеной дождь. Это и нужно было для беглеца. Собаки потеряли след, и он бежал. Бежал наобум, не разбирая дорог, надеясь на Бога да на добрых людей.

Приходилось ночевать в открытой степи, в оврагах, на болотных кочках, спасаясь от диких зверей на деревьях. Несказанно был рад, когда добрался до дремучих лесов. Чем ближе подходил к родным местам, тем чаще встречал в лесах землянки беглых, скиты староверов и затерянные в лесной глухомани избушки отшельников. Однажды он наткнулся на берлогу медведя. Кинулся бежать от него. Бежит Василий, а за ним медведь. На его счастье у мшистого клюквенного болота лежала бурей выдернутая с корнем старая сосна. Как малый ребенок обнимает колени матери, он обеими руками обнял сосну и лег, лежит вниз лицом, чуть дышит. Медведь догнал Василия, обнюхал. Почуял зверь, что он не дышит, и не тронул, ушел.

Не неделю, не месяц плутал по лесам. Высокие корабельные сосны, могучие ели, березы стояли здесь веками, не тронутые рукой человека. По ночам выли волки, ухал старый филин, по верхам прыгали белки, токовали черные, как смоль, тетерева. Питался Василий травой, ягодами, а когда нашел кремневый камень, смог добыть огонь, поджаривал на костре ранние грибы, пил чистую ключевую воду. Порой приходилось пить и болотную там, где можно было подойти без страха, а то засосет трясина и утащит в царство болотного царя. Болотный царь любит, когда кого ненароком занесет в обманчивую трясину.

«Долго я брел до родного дома, — продолжал свой рассказ Василий, — весь обносился, оброс, сам на лешего походил. Никто меня бы и не узнал. Дома отмылся в бане, веничком попарился, отдохнул под родной крышей и направился и Муром. Уже которые сутки иду. Подошел к реке Оке, а она бушует, ветер низовые волны гонит. Сел на бережок, прошу Господа: «Утихомирь реку». Ни один перевозчик не перевозит. «Ты что это сомов кормить собой хочешь?» — сказал мне здоровый детина. Я ему говорю, зарок мол дал, должен к вечерней службе в монастыре быть. «Как хочешь проси, не повезу». И вдруг вижу — солнце начало играть, как по утрам на заре, и река утихает. Парень говорит: «Садись, так и быть, исполни твой зарок и за меня помолись». Сели — поплыли, а волны все тише и тише, и совсем утихла наша кормилица матушка-Ока. Крест чудо сотворил. И вот я весь тут, стою перед тобой, Богдан, с великой Божьей Милостью».

Как я слышала сказание о чудесном кресте от Чембаровой, так и передаю вам, дорогие мои. Крест жив, Богдан в те далекие от нас годы передал его в Троицкий монастырь, а когда монастырь после революции был закрыт, многое было разграблено лихими людьми, а часть ценностей передана была в музей и Чудотворный крест тоже.

Василий и Богдан свою земную жизнь окончили в Благовещенском монастыре иноками.

 

 

УНЖЕНСКИЙ КРЕСТ

(Повесть о муромских сестрах Марфе и Марии)

 

В богато убранном тереме муромского боярина у окна за пяльцами сидели две сестры. Чернобровая с косой, перевитой алой лентой, Марфа и русоволосая с веселыми голубыми глазами Мария. Обе сестры бисером, которым одарил их отец, вышивали закладки к церковной Библии для подарка в Спасский монастырь.

Отцвели полевые цветы. Улетели из-под застрехи терема в теплые края ласточки. В заречных лугах красовались крутобокие стога душистого сена. Ветер срывал с берез и кленов золотые листья и без жалости крутил их по кривым дорогам Мурома.

Приближался праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Девушки торопились вышить свои подарки к празднику. А после Покрова отец выдал дочерей замуж: сначала одну, а потом и другую.

Расстались сестры со своим теремом, со своими подругами. В доме боярина стало тихо: ни звонкого смеха, ни задушевных девичьих песен. Отец выдал замуж Марию за Иоанна. Иоанн был по отечеству знатного рода, но небогатый. Марфа была выдана в Рязань за богатого и кичливого Логвина.

Приближался Михайлов день. Замерзла тихая Козья речка у кремля. Замерзла и Ока.

На Михайлов день боярин созвал гостей и пригласил на пир обоих зятьев. Но пир не удался. Богатый Логвин не уступил место за столом Иоанну. Зятья поссорились. И дали друг другу клятву никогда не мириться и никогда, пока они живы, не встречаться и сестрам Марфе и Марии.

Обе сестры тяжело переживали ссору между семьями. Прошло много лет. В черных, как смоль, волосах Марфы появились серебряные пряди. Потух озорной огонек в глазах Марии. А сестры все не виделись друг с другом.

Судьба распорядилась так, что сестры овдовели в один день. И не ведали они друг о друге, что в один день постигло каждую горе. Мария не знала о смерти мужа сестры Логвина. Марфа не знала о смерти Иоанна.

И решила Мария: «Бог с ней, с гордостью, оставлю ее за порогом, пойду к Логвину в Рязань. Повидаюсь с сестрой, поделюсь своим горем. Если помирит Бог, немного поживу у них. Они люди богатые — я им в тягость не буду. А уж если будут не рады моему приезду, уйду тут же в Муром. Только сестру родную повидаю».

В Рязани тосковала по сестре Марфа: «Куда мне столько богатства? Поделюсь с Марией. Богатство радости не приносит — нет милого сокола, а тоска по сестре сердце гложет».

Так решили сестры, не зная о горе друг друга. И каждая выехала из дома в один и тот же день. По пути Марфа и Мария остановились недалеко друг от друга. Слуги выпрягли лошадей, стали полдневать.

Сенная девушка Марии увидела, что кто-то остановился поблизости в поле, и сказала о том своей госпоже. Мария, посоветовавшись, послала узнать, кто же едет и кому принадлежат добротные лошади. Если едут женщины, то Мария могла бы присоединиться к ним: ехать вместе легче.

Узнав, что и там едет женщина со своими слугами, путницы съехались, чтобы ночевать вместе. При встрече сестры не узнали друг друга. Настолько время изменило их.

А узнали они друг друга только после того, как выяснили, кто их родители и где они родились.

Как же велика была их радость! Марфа рассказала, что овдовела. То же поведала и Мария. Они обнялись, плакали, целовались,и, перебивая друг друга, рассказывали, как они прожили эти годы в разлуке.

Наговорившись, на радостях устроили угощение для своих слуг. Радуясь тому, что Бог помог им встретиться на старости лет, сестры легли спать.

И только заснули спокойным сном, как им одновременно явился во сне ангел и положил сестрам невероятное богатство. Марфе под подушку положил золото, Марии — серебро. И дал обеим наказ, чтобы золото пошло на крест, а из серебра сковали ковчег. А для этого золото и серебро повелел ангел отдать первому человеку, который встретится сестрам в пути.

Сестры проснулись и, удивленные, чем они заслужили перед Богом такую невиданную честь, стали думать, как им выполнить Божье повеление.

Тем же утром, когда Марфа и Мария отъехали от места стоянки, увидели они идущих им навстречу трех старцев-иноков, вышедших из леса. Старцы поклонились сестрам в ноги и сказали, что Всевышний Господь повелел им взять у Марфы и Марии золото и серебро для животворящего креста. Взяли они из рук сестер золото и серебро и ушли в глубь леса, откуда и вышли.

Сестры, довольные, что выполнили наказ ангела, прибыли в Муром и рассказали, как им во сне явился ангел и дал одной золото, другой — серебро для животворящего креста и ковчега. Рассказали о том, как встретили на пути трех старцев-иноков и отдали им золото и серебро.

Родственники и друзья мужей Марфы и Марии стали возмущаться и упрекать сестер, как мол можно отдать неизвестным старцам такое богатство, которого хватило бы на всю жизнь не только им, а их родственникам тоже.

«Не ругайте нас, — ответили сестры. — Мы поступили так, как велел Бог». Родственники собрали бояр и дворян, множество людей и уговорили Марфу и Марию повести их на то место, где сестры встретили старцев. И народ пошел в надежде найти иноков и отнять у них золото и серебро.

Но вдруг по дороге к тому месту впереди идущие юноши увидели трех иноков, несущих крест Господен, сделанный из золота, светящийся в лучах солнца, и ковчег, сотворенный из серебра.

Сатана шептал в уши юношам: "Возьмите у старцев крест и ковчег — Богом дарованное сокровище". И уже юноши хотели сделать это, но старцы не дали коснуться святынь, а сказали: «Идите туда, откуда пришли».

Увидели это подошедшие Марфа, Мария и народ муромский. Отругали люди юношей, а сами устремились навстречу честному кресту и трем старцам. И встретили их и святыни с великими почестями.

Старцы подошли к Марии и Марфе и сказали им: «Полученное от ангела золото и серебро на устроение креста Господня и ковчега, по велению Бога, вы отдали нам. Из того злата животворящий крест Господен сотворен, а в серебре ковчег для содержания креста. Примите на спасение и на благоденствие, миру же всему на исцеление недугов и на изгнание бесов».

Народ же спросил: «А где же вы, отцы святые, были, ведь прошло всего три часа, как сестры расстались с вами?» Они ответили народу: «В городе Царьграде». «Как же вы могли так быстро обернуться за три часа, когда до Царьграда надо ехать не один месяц?» — удивились люди и предложили старцам отдохнуть и на радостях отведать угощения. Старцы же ответили: «Господь Бог не повелел нам пить и есть». И исчезли на глазах народа, будто их и не было.

Марфа и Мария посоветовались с родней своей и прихожанами, где же им поставить этот животворящий крест. Ночью же им было видение от чудотворного креста Господня: "Поставьте меня в церкви Архангела Михаила на погосте". Мария и Марфа так и сделали: поставили тот крест в сказанной церкви, в Унженском стане, на реке Унже, в Муромском уезде, в двадцати пяти верстах от града Мурома.

Исцелял он от разных болезней и помогал всем, кто с верою прибегал к нему. И прославил чудотворный крест благочестивых сестер муромских Марию и Марфу и весь наш древний град Муром.

 

РОДНИКИ

 

Давно это было. Ни мой дед, ни мой прадед этого не видели, а слышать слышали, откуда Ильины родники появились. Говорят об этом в народе вот что.

Было это в Карачарове. Жил на селе молодец Илья. Да вот беда, ноги у него не ходили. А когда исполнилось ему тридцать три года, исцелили его калики перехожие. Ушли от избушки бедной, где жил Илья, калики, и задумал молодец к родителям в лес идти. Они в ту пору дрова заготавливали на зиму студеную. Лютые зимы были.

Приходит Илья к опушке лесной, а навстречу ему бабушка-вещунья идет и говорит: «Здравствуй, молодец, знаю я твою думу тайную. Хочешь ты коня заиметь. Не бери сразу выростка, то не твой конь будет. Купи жеребеночка-недоростыша, сам его выкорми, сам чисти и купай в воде речной. Когда твой Бурушка Оку осилит — переплывет на быстрине, тогда поезжай на нем, куда хочешь. Никакой басурман его не одолеет, а раньше и не думай!»

Купил отец Илье жеребеночка. Кормил его молодец, холил, в Оке купал. Раз попробовал Оку переплыть, не осилил Бурушка сильной волны. Еще месяц кормил, чистил, холил, на росной траве пас. Поехал второй раз испытать силу коня. Дальше проплыл конь, но быстрину не одолел. Еще месяц кормил Илья коня. Ну, думает, теперь переплывет реку. В два скока на берегу были. Потрепал он коня по крутой шее: «Ну, Бурушка, плыви». Поплыл конь, легко одолел быстрину, только отфыркивается. Волны гак и расступаются перед ним. Вернулись домой, и говорит Илья матушке своей, Ефросинье, и батюшке родному: «Отпустите меня, батюшка, благослови меня, матушка, на битву ратную с врагом лютым». Благословили старики сына единственного с врагами-супостатами биться. Землю русскую от Сафа-Гирея защищать. Красив и силен был богатырь. Голубые очи Ильи видели на тридцать верст вокруг, кудри русые до могучих плеч вились, и силушку он имел непомерную. И конь был у богатыря подстать хозяину. Густая грива до земли спускалась, а как скок — так версты нет.

Выехал богатырь из родного села Карачарова. Сел богатырь на Бурушку, хлестнул ремешком, стоит конь, не шелохнется. Хлестнул еще раз, конь только фыркнул и не двинулся. Рассердился богатырь, с корнем выдернул молодой дубок, хлестнул по крутым бокам, словно плеточкой, вот тогда рванулся Бурушка. Да не тут-то было. Решил молодец Илья как следует объездить горячего коня.

От Карачарова до Мурома и дальше леса стояли непроходимые, никто раньше по ним не езживал, никто лесного царства не нарушал. Птицу дикую не спугивал, зверя хищного не затравливал. Стояли леса муромские дремучей живой стеной, не тронутые рукой человеческой, и подступал лес к деревянной крепости старого Мурома. Водились в лесу медведи бурые, кабаны, куницы, соболи, бобры и сохатые. По верхушкам сосен раскидистых белки прыгали.

Доехал Илья до лесу и давай свою силу пробовать, на деревьях испытывать. С корнями сосны вывертывал, без топора, сам един. Доехал до оврага большого, что отделяет Карачарово, оттого места, где сейчас барский дом стоит. Остановил он коня, оглянулся в ту сторону, где родная изба стоит, перекрестился на восход и стегнул по шее крутой Бурушку. А как стегнул он сытого коня по крутым бокам, взвился тот на дыбы, ударил копытами о землю-матушку. Застонала земля, обиделась, и ушел конь богатырский по колено в землю, и остался на том месте родник, забила вода ключевая. Вода вкусная. Чистая, как слеза материнская, и холодная, как сердце изменника. Скакнул еще раз Бурушка и остановился там, где тропа лесная вела в соседнее село Панфилово, и там ноги коня по колено в землю ушли. И забил ключ воды чистой. Напоил богатырь коня, еще большей силы набрался тот от ключа, и поехали дальше. Шагнет конь раз — верста пройдена, шагнет два — второй нет. А как объездил Илья коня, так и поехал молодой богатырь землю защищать. Едет Илья Муромец, а соколы да кречеты путь-дороженьку ему указывают, а малые птицы певчие поют ему песни звонкие, чтобы не было скучно, чтобы не стосковался молодец по девушке-красавице, что оставил в Карачарове, да о родимых матушке с батюшкой.

Давно это было, а родники бьют в овраге. И берут гам воду люди по сей день. Вода эта вкусная, чистая и свежесть и бодрость дает. По дну оврага незабудки растут и голубыми венчиками с людьми разговаривают, здороваются, как будто хотят сказать: «Не забудьте, люди добрые, Ильин родник, берегите его. Знайте, люди, что здесь проезжал на своем коне наш любимый богатырь Илья Муромец, что в селе Карачарове в дальние времена жил». И молва идет: парни карачаровские были самые сильные по всей округе нашей, и никто с ними на игрищах силой меряться не брался, и еще говорят, что силу им давала вода из Ильина родника. И до сей поры считается, что в семье Гущиных кровь течет Ильи Муромца. И люди карачаровские силой и ловкостью славятся.

Так в народе говорят.

 

БОГАТЫРСКАЯ ГОРА

 

Много лет с тех пор прошло, как могучий богатырь Илья Муромец из села древнего Карачарово, а и с ним его шесть товарищей, превратились в гору каменную. И с того самого времени зародилась в русских людях сила светлая, превеликая.

Ой, крепка наша Русь своей правдою, правдой народной, вольной силушкой. А та сила идет из седых веков, от того ли простора великого, да от стольной Москвы белокаменной, да от весей и сел бесчисленных, от старинного города Мурома. Только встанет народ русский землю-матушку от врагов защищать, как дарует гора Ильи Муромца людям силу богатырскую.

Так случилось и в черный тот год, в день тот самый длинный, горестный. Как из логова из фашистского налетела туча черная, стая ворогов заклятых. Солнце светлое затуманилось, рощи, долы опечалились, в реках не вода течет — слезы горькие, кровь горячая.

Одолел великий гнев Илью Муромца. Все в дыму вокруг, все в огне горит, вражья рать приближается, звери лютые, поганые землю топчут нашу русскую. Стала Ильева гора думу думать богатырскую, как изгнать-прогнать люта ворога, свет от тьмы спасти, жизнь — от смертушки. Чует силушку могучую богатырская гора. Только как се в души людям влить? Повернулась к птицам певчим:

— Сослужите службу добрую. Отнесите мою силушку да на поле на то бранное русским ратникам, смелым воинам!

Опечалились птицы певчие, машут крыльями, рвутся в облака, но не в силах просьбу выполнить.

Повернулась гора к туманам белым:

— Туманы утренние, молочные, каждую зарю садитесь вы на плечи мне, на утесы на отвесные. Дети солнцевы, лучи горячие, вас по белу свету рассеивают. Сослужите службу добрую. Отнесите мою силушку да на поле на то бранное русским ратникам, смелым воинам!

Еще пуще затуманились те туманы в горе горестном, да не в силах просьбу выполнить.

Омрачилась гора богатырская, повернулась к ветру буйному:

— Ветер, ветер, самый сильный ты, самый быстрый и выносливый. Переносишь горы каменные, засыпаешь овраги бездонные. Сослужи службу добрую. Отнеси мою силушку да на поле на то бранное русским ратникам, смелым воинам.

— Слышу. Службу сослужу тебе! — буйный ветер откликается и на Ильеву гору летит да за силой богатырскою. Поразнес ее в дружины он, русским витязям всем поровну.

Раз погожим утром солнечным полетели наши соколы на стальных птицах на серебряных. Как завидел враг птиц серебряных, страх трясучий обуял его, всех поганых в помощь кличет он. Завязался тут неравный бой с той несметной силой ворога. Не было в сраже-ньи удержу нашим краснозвездным соколам, налетали на стервятников, сокрушали их без промаху. Впереди отважных соколов добрый молодец из Мурома, из того ли из старинного, древнего близ Карачарова. Налетает вихрем яростным из-за облаков Гастелло наш, смерть несет врагу заклятому он на птице на серебряной, на серебряной стальнокованной.

Только солнце вновь туманится, опечалились рощи темные, на лугах роса — слезы горькие. Это черные вульфы-вороны волчьей хваткою набросились и поранили отважного сына смелого из Мурома. Помутились очи светлые, кровь из раны льется алая. Но Гастелло не теряется, кулаки сжимает в ярости, видит смерть он неминучую.

Не обнять ему родной матушки, не видать ему града Мурома, не испить ему из Оки воды. Но не слезы льет в свой последний час богатырь земли русской, муромской. Не в плену умрет он у ворога, а звездой взойдет в небо ясное, умертвив сперва врага лютого.

Два костра — два крыла серебряных, а под ними поганые полчища, самолеты с фашистской свастикой, мерзких танков ползучих тьма тьмущая. Все сгорит под кострами крылатыми. Так герой умирает из Мурома!

Заметалась тут нечисть фашистская, да не справиться с русским ей соколом!

То не гром громыхает за тучами — то «пантеры» пылают ползучие да склады их поганые с огнивом от налета от богатырского. То горят самолеты фашистские. С черной свастикой крылья разбойные пеплом ветер разносит яростный. Не сгорел лишь отважный сокол наш: изошел в пламени праведном сокол ясный — Гастелло Муромский.

Не сгорело сердце отважное. Не сгорело имя бессмертное. Выше облака перламутрового подняла его память вечная. И пока жива Русь великая, будет жить на Руси имя Сокола, будет вечно жить сила русская, что из той горы Ильи Муромца.

 

ВЕРНАЯ ЖЕНА.

Была темная летняя ночь. Пришла моя очередь дежурить в городском заречном стаде. В городе и во всем районе свирепствовал ящур. Я и ветфельдшер Робостов дежурили по очереди вместе со старшим пастухом Кузьмой Савиновым. Чтобы не дремалось, жгли костер. Кузьма приносил сухого ивняка. Подложит палочек, и поднимется к небу столб искр. С лугов доносился запах сена, иногда мимо пролетала птица.

Кузьма знал множество интересных случаев из жизни старого Мурома и много сказок и небылиц. Вот я сейчас и попытаюсь пересказать вам случай, который был в нашем Муроме триста лет тому назад, а, может, и больше, точно не знаю.

Жил в Муроме богатый купец красным товаром Карп Сутулов, и была у него жена красавица Татьяна. Жили дружно. Татьяна была такой красивой, что, бывало, идет по городу, а народ на нее оглядывается. Дорогой кокошник на ней весь в каменьях самоцветных. Повернет головой — засверкают каменья на кокошнике, даже глазам больно станет, но еще краше был взгляд ее карих глаз. Никто не мог пройти мимо, всяк обернется на красавицу.

Пришло время Карпу ехать в дальние края за товаром. Собрал он всех служилых в доме и дал строгий наказ, чтобы слушались хозяйку и выполняли ее наказы, а сама Татьяна перед всеми дала обет: мужу быть верной и доброй хозяйкой. Уезжая, дал ей Карп денег и сказал: «Трать как умеешь, помогай бедным, а если кончатся деньги, займи у соседа Афанасия Бердова». Помолился святому Спасу, поцеловал жену и уехал.

Прошел месяц, другой, прошел и год, а Карп все не едет. Тосковала Татьяна по мужу, собирала подруг по воскресеньям, в церковь ходила молиться Николаю Угоднику, а тоска все не проходила. Не помогали ни песни подруг, ни рассказы нянюшки-старушки.

Истратила она все деньги и пришлось ей идти к соседу Афанасию в долг просить сто рублей.

Пришла и говорит: «Соседушка, батюшка, выручи деньгами, дай сто рублей в долг до приезда мужа, он к тебе велел обратиться, не откажи».

А сосед глаз не сводит с Татьяны, аж в угар его бросило. «Как отказать тебе, дело соседское, уже к вечеру сам принесу и отдавать не надо, только поцелуй покрепче».

Пошла Татьяна к деверю просить в долг сто рублей. Пришла и рассказала, что ходила к соседу, а он ей сказал, что даст без отдачи, только бы она дала поцеловать уста сахарные.

«Ишь, чего захотел, за твой поцелуй дает сто рублей, да я так тебя, Татьянушка, люблю, двести не пожалею, только дай мне обнять и поцеловать тебя. Позволь придти к тебе, нагляжусь, поцелую. Для такой-то красавицы разве двести пожалеешь!»

Нечего делать, пошла Татьяна к дьяку. Приходит и рассказывает все, как было. «Не только сто рублей просить пришла к твоей милости, но и за защитой». А дьяк смотрит на нее и думает: «Не дураки мужики, да за один поцелуй я и триста дам». Глядит на красавицу, щеки разгорелись, глаз с нее не спускает: «Татьяна, твой поцелуй не сто и не двести стоит, я принесу тебе три сотни, только скажи, когда к тебе придти».

Видит она, что все они одним миром мазаны и говорит: «Что ж, приходи в шесть часов, так и быть, поцелуешь меня». Пошла к соседу: «Ладно уж, приходи ко мне к шести, пока нянюшка в церкви будет, только не опоздай». От него пошла Татьяна к деверю: «Решила я, что уж тебя обижать, приходи часов в шесть».

Обошла всех. «Ну, — думает красавица, — дорого вы все заплатите за ваше распутство. Ох, как пожалеете, что не дали по чести мне в долг».

На небе зажглись первые звезды. Над Муромом опустился вечер. Ровно в шесть постучался в хоромы Татьяны дьяк. Ласковой улыбкой встретила Татьяна гостя: «Проходи в горницу мою, жду, все глаза проглядела, придешь ли».

Только дьяк снял верхнюю одежду, как в ворота сильно постучали. «Ой, батюшка, бери свою одежку и клади в сундук, на-ко мой сарафан одень». Дьяк сунул свое платье в сундук, стоит в Татьянином сарафане. «Кто там?» — спрашивает.

— Да, наверное, деверь деньги несет.

— Что же делать, сраму не оберешься.

— А ты полезай скорее в сундук.

Залез дьяк в сундук, Татьяна заперла его и бросилась открывать ворота. Открыла ворота, а перед ней деверь разряженный стоит, улыбается, глаз не сводит с красавицы: «Вот я пришел, принес тебе двести рублей».

— Принес, так проходи в горницу, что у ворот говорить, соседи увидят, мужу скажут.

Вошел в горницу, хотел обнять сноху, да вдруг в ворота сильно кто-то постучался. Заглянула Татьяна в окно: «Ах, ты, батюшки, да никак это сосед идет, дурной славы не оберешься! Полезай скорее в сундук». Открыла ему сундук. Деверь спрятался в нем, затаился, шевелиться боится.

Пошла открывать, а там сосед стоит, в руках кринка с медом: «Вот, соседушка, я и принес тебе сто рублей да еще горшок меда».

— Принес, так проходи.

Вошел сосед в горницу, а Татьяна подговорила нянюшку, чтобы она в ворога постучала. Стоит Афанасий радостный, видно, думает: здорово деньги нужны, раз в дом пустила. Только хотел ее обнять, как в ворота постучались. Глянула в окно, да как закричит громким голосом во весь терем: «Никак мой долгожданный муженек с товаром из далеких стран приехал, Что ж мне, бедной головушке, делать, сгубит ведь он меня».

Открыла ему третий сундук: «Полезай скорее, а то обоим не сдобровать, порушит нас обоих, он горячий». Заперла Татьяна и третьего гостя, а сама теми же ногами да к воеводе.

Вышел воевода и спрашивает: «Кто ты и зачем меня вызвала?» А она бух на колени перед воеводой: «Я из твоего города Мурома, жена богатого купца Сутулова».

— Знаю я твоего мужа, хороший он купец. Так чего же ты хочешь от меня?

— Уж много время прошло, а муж все не едет. Оставил он деньги, да я их все истратила и по велению мужа пошла занимать к соседу Бердову. Ходила я к нему, государь наш милостивый, да не дал он мне денег в долг. Я и пришла к тебе с поклоном, одолжи в долг сто рублей, а я дам в заклад три сундука с добром, а то как бы без мужа разбойники да злые люди не утащили. Не уберегу сундуки с добром, муж приедет, да и бить еще станет, что я не смогла нажитое уберечь.

Согласился воевода принять сундуки с добром в заклад и дал ей пять человек служивых людей для помощи, думая, что там действительно много добра ценного.

Татьяна поспешила с воеводскими людьми к себе домой, погрузили на подводы сундуки и повезли их к воеводе. Привезли их на воеводский двор, и велела она воеводе самому открыть и посмотреть добро. С великой радостью подошел воевода к сундукам, думая увидеть в них большие ценности. Каково же было его удивление, когда в одном сундуке нашел соседа Сутулова, Афанасия Бердова, в другом — брата Сутулова, а в третьем — дьяка. Все они были без кафтанов, кто в женском сарафане, кто в чем.

— И как же вы попали в сундуки, и кто вас в них запер?

Попадали они в ноги воеводе, чтобы простил он их неразумных за то, что бес их попутал на чужую жену соблазниться. Воевода же сказал им: «Не у меня прощение просите, а у верной жены купца Сутулова, чтобы она вас простила неразумных, а ты, женка, расскажи, как ты справилась с сими мужами».

Рассказала Татьяна все по порядку. Подивился воевода ее уму и решил: что толку судить, лучше наказать каждого деньгами. С соседа Бердова — пятьсот рублей, с деверя — тысячу, с дьяка — полторы тысячи рублей. За то, что Татьяна осталась верной мужу, воевода поделил все три тысячи с ней поровну.

Татьяна оставила себе сто рублей, а остальные отнесла в Троицкий монастырь, на помощь бедным. А вскоре и Сутулов приехал, и хвалил ему воевода его верную жену.

Пока слушали мы эту повесть, незаметно прошла ночь, на реке рассеивался туман, где-то высоко в небе прогоготали гуси. Утро вступало в свои права.

Это же мне рассказывала Евдокия Прокофьевна Кушельникова, только мужчины были из другого сословия.

 

СТРАШНЫЙ ОМУТ

 

Легенды живут из поколения в поколение, им суждена долгая жизнь. Так и эта, дошла до наших дней. Семь столетий прошло с того времени, а она живет, ее все перессказывают. Впервые я ее слышала школьницей, а когда была уже на пенсии, рассказала мне ее опять Евдокия Прокофьевна Кушельникова. Я ее записала. Вот она.

Полчища татар со всех сторон окружили Муром. За городскими стенами спасались от каленых татарских стрел жители окрестных селений, с заречных и опольных деревень. В окруженном Муроме с каждым днем скудели хлебные запасы. Стала сдавать ослабевшая от недоедания Муромская дружина.

Поздняковский священник с красавицей дочерью, как и весь сельский люд, тоже спасался за городской крепостью. Больше года Муром был в осаде у татар. Люди ослабли от голода, и вот тогда старик священник задумал привезти из Поздняковской церкви старинную икону Богоматери, которую он перед тем, как бежать из Позднякова, зарыл в церковном подполье вместе с книгами и церковной утварью, а чтобы не портились от сырости, переложил соломой и смоляными ветками. Дочь его знала тайник, она вместе с отцом в подполье церкви рыла яму, вместе прятали и трамбовали землю, чтобы незаметно было. Считали, что эта икона силу особую имела, от бед спасала, вот поэтому и задумал батюшка этой иконой дружину Муромскую благословить.

Сам он от голода ослаб, не смог бы дойти до села. Дочь его Маша решила тайком пробраться в село и принести икону. Оделась она нищенкой, лапти обула, котомку холщевую на плечи повесила, платок заплатанный до бровей надвинула и пошла. Пошла, не боясь ни зверя, ни татарских лучников. Желание помочь земле русской сильнее страха было.

Темной безлунной ночью старый лодочник перевез девушку на ботнике. Тайными тропами дошла Маша до Позднякова, пробралась в церковный подвал, откопала икону, завернула в свой головной платок, низко поклонилась и сказала: «Помоги, святая Богородица, не для себя, для народа понесу в город, защити от врага лютого». Поднялась с колен и чуть со страха не упала. Перед ней стоял молодой татарин-лучник. В меховой шапке, за плечами колчан со стрелами, и золотая цепь спускается от колчана. Смотрит татарин на девушку — не налюбуется, а она от голода на ногах еле-еле держится, тощая, глаза горят, и на него с удивлением и страхом смотрит и тоже не налюбуется. Оба молодые, красивые, только она — хозяйка земли русской, а он — завоеватель. Коверкая русские слова, лучник сказал ей: «Не бойся меня, девушка, ничего я тебе плохого не сделаю». Постоял, полюбовался ее красотой и ушел, взяв с нее слово, чтоб она не убежала. Скоро вернулся лучник, принес ей лепешек, творога, воды и вареной баранины. Понравился он девушке. Полюбили они друг друга и стали тайно встречаться.

Ночами он уходил за едой, подарил ей свою золотую цепь, подарил бусы крупного жемчуга, запястье, каменьями драгоценными украшенное. Хотел ее до Мурома проводить, согласился нашу веру православную принять. Да недолго счастье их было, недолго они любовались друг другом.

Выследили его татары, когда он ночью с едой в церковь пробирался. Схватили и потащили обоих казнить, а казнь ему придумали мучительную. Привязали к дереву, и каждый татарский воин должен был стрелять в живого калеными стрелами до тех пор, пока смерть не настанет. А девушка вырвалась и бросилась с крутого обрыва в реку. Так и не дождался старый священник дочери с иконой.

Потом только до него дошла весточка, что поймали ее татары вместе с лучником, который обещал проводить ее до Мурома и принять крещение, и быть православным.

 

ЛЕГЕНДАРНЫЙ БУГОР

 

Богата земля Муромская лесами, лугами, озерами. Богата богатырями русскими, которые во все века спасали родину от лихих врагов. Много на земле Муромской легенд сложено о несокрушимой силе народной.

Много их знала Евдокия Прокофьевна Кушельникова. Вот одна из этих легенд, которую она мне рассказала.

За рекой Окой, недалеко от села Малое Окулово, было два песчаных бугра. Один был большой и назывался «Золотой бугор», другой — много меньше. Туда часто в летнюю пору ходят отдыхать муромляне, и, если спросишь: «Далеко ли сегодня ходили?» — скажут: «Да не так уж далеко, на «Золотой бугор», — а кто скажет: «На «Зеленую шишку», — а кто скажет: «На озера». И далеко не все знают, что про это место сложена народная легенда. В настоящее время от бугров ничего не осталось. Их срыли в 1944 году, когда строили автотрассу, идущую на Нижний Новгород и Навашино.

Когда-то Муром был пограничным городом с землями хана Сафа-Гирея. Крепки были муромские воины, не пустили Сафа-Гирея в город. Он сжег предместья, а город не осилил. Город выстоял. Казанский хан все время мечтал завладеть непокоренным Муромом.

Когда царь Иван IV (Грозный) пошел на Казань, многочисленное русское войско шло через Муром. Шло войско, и реяло над ним наше знамя, золотом отливая на солнце.

Сейчас Ока широка, а в былые времена была намного шире и глубже. Войско надо было переправить на правый берег. Для переправы через реку в ход пошли корабельные вековые сосны, подступавшие к реке. Строились плоты и струги. От множества голосов, стука топоров и визга пил шарахались в чащу звери, белки легко перепрыгивали с ветки на ветку, оставляя свои дупла, уходя дальше от необычного шума. Тяжело взлетали черные тетерева, улетая в глубь леса, торопливым шагом уходили медведи, бежали, ломая сучья и молодые деревца, лоси. Только сороки еще больше трещали над головами людей. По улицам города, подымая пыль, шли пешие и конные полки. В солнечных лучах сверкали островерхие шлемы дружинников, копья и бердыши простолюдинов.

Муромские женщины угощали воинов нехитрой снедью, поили из глиняных кувшинов хлебным квасом, медовухой. Из-под руки смотрели на уходящие полки старушки, шепча молитвы, благословляя на ратный подвиг.

По ночам матери, жены, невесты втихомолку плакали по ушедшим на битву за родной город, за Русь-матушку.

Царский алый шелковый шатер был раскинут там, где теперь стоит на крутом берегу Козьмо-Демьянская церковь. Во всем парадном одеянии с этого места молодой царь Иван смотрел на переправу войска, а когда все до последнего перебрались на правый берег, царь дал приказ, чтобы каждый воин своим шеломом набрал песок и высыпал в одну кучу. Велико было войско русское, когда шло на Казань через Саканские леса. Так образовался большой «Золотой бугор».

Когда же после победы обратно шли богатыри, тоже по приказу царя насыпали бугор. Но этот бугор был во много раз меньше. Полегли наши молодцы, защищая землю русскую от чужеземцев.

В этом походе была и Муромская дружина. Поход был удачным. Перед святыми иконами Иван Грозный дал обет, что, если русское войско одолеет хана и покорит Казань, построит храм в Муроме. Царь сдержал обет и построил каменный храм.

Прошло с той поры больше четырех веков. В суровые годы Великой Отечественной войны муромляне стойко защищали свою Родину. На заводах, фабриках, на колхозных полях люди работали, не считаясь со временем. Работали старики и дети. За рекой, где сейчас чистые луга, где проходит автотрасса на Нижний Новгород, рыли оборонительные рвы, ставили противотанковые надолбы. В короткое время отдыха садились под кустами ивняка съесть вареную картошку, кусочек черного хлеба, запивая озерной водой.

Осенью 1942 года через Муром на Нижний Новгород в определенное время суток аккуратным строем летели фашистские самолеты со смертоносным грузом. Работающие на оборонительных рвах люди прятались в кусты ракитника, под молодые дубки на «Золотом бугре». Хорошо были видны белые кресты свастики, Давил гнетущий, нарастающий с каждой минутой гул тяжелых бомбардировщиков.

Домой приходили усталые, кидались к почтовым ящикам, боясь брать в руки письмо-треугольник со штампом полевой почты. Особенно боялись брать в руки треугольник, надписанный незнакомым почерком. Многие матери так и не дождались доброй весточки. Много полегло муромлян и в эту войну. А землю свою отстояли, отдав свои молодые жизни. Немало Героев Советского Союза подарила земля муромская в Великую Отечественную войну. Растут дубки и раскидистые ветлы у озер. Ходят в погожие дни дети с матерями, с отцами отдыхать, играть, радоваться солнцу, птичьему щебетанью, голубому небу над землей туда, где раньше стояли большой и малый «Золотые бугры». Приходит и молодежь: девушки и парни. Они приходят в выходной день, сытые и веселые.

И это место радо принять таких гостей. Радо мирному небу, радо солнцу, стоящему над ним, радо звездам и ясному месяцу.

 

СОБОРНЫЙ ХОР

 

Я еще в школе не училась. В большой праздник Воздвиженья Креста Господня папа меня взял в Собор, где он пел в хоре. Храм был украшен ветками клена и берез, уже позолоченными осенним солнцем. Храм весь сиял в этом праздничном убранстве.

Мне очень нравилось взбираться по чугунной лестнице на хоры. Я очень любила папу и гордилась тем, как относятся в хоре к папе. А когда мы входили в храм по красивой мраморной лестнице, всегда хотелось не идти степенно, как взрослые, а взбегать, перегоняя всех. Папа мне не разрешал это делать, говоря, что идя на молитву, нельзя шалить, что и дети должны вести себя степенно.

Хор под управлением Владимира Петровича Зворыкина пел великолепно. В него входили опытные певцы города. В басовой партии: Куркин, Николай Николаевич Лебедев, Николай Аполлонович Короткое, Нехорошев. В теноровой партии: Кислов, Сергей

Владимирович Куранов, Варакин. Папа стоял в басовой партии, но у него был хорошо поставленный голос — лирический баритон. Из женщин помню трех сестер Иниховых и Куранову.

В тот день, когда папа взял меня к обедне, он солировал. Хор стоял наверху, а папа — среди церкви, и когда он запел «Кресту Твоему поклоняемся...», я стояла почти рядом и вздумала ему подпевать. Хорошо еще, что меня остановили и отвели в другое место. По детской наивности я не понимала, что могла испортить выступление папы и хора.

То посещение Собора в день Воздвижения Креста Господня, ту торжественность я помню до сих пор, хотя с той поры прошло больше семидесяти лет.

 

ЗВОН СОБОРНЫХ КОЛОКОЛОВ

 

Природа собиралась встречать вечер. По небу плыли легкие белые облака. Лучи заходящего солнца под легким ветерком трепетали в листве берез у стен Троицкого монастыря. И вдруг я услышала мелодичный перезвон церковных колоколов. От радости я остановилась. Более пятидесяти семи лет город не слышал колокольного звона. Все большие праздники проходили тихо, прячась друг от друга. Даже Пасха.

Вспоминаю детство. Праздник Христова Воскресения. Большой колокол Собора первый возвещал о празднике. Большому колоколу вторили колокола Предтечи, Рождества, Смоленской церкви. А потом была великолепная перекличка звонов. Но то ли колокол собора Рождества Богородицы был самым большим, то ли звонарь был необыкновенно музыкальным человеком, но звон соборного колокола был мощнее других, красивее и раздавался далеко над Окой.

Праздничный звон именно соборных колоколов мне всегда представлялся очень схожим с торжественным звоном из оперы "Князь Игорь" Бородина. И, бывало, мы, дети, собирались на дворе и спорили: с чьей же колокольни, с какого храма раздается звон. Каждый муромский храм имел свой голос колокольный, ведь колокола лились в разных местах России, и искусство звонарей не было схожим.

Со времен крещения Руси колокола созывали не только на церковную службу. Но ведь и служба, проповедуя Божьи законы, открывала сердцу дорогу человечности — любовь к ближнему, трудолюбие, милосердие и терпимость. А в сильный туман на Оке звон колокольный указывал дорогу путникам. В деревнях в пургу и метель странников выручал тоже колокольный звон. И это были все разные звоны.

В глубокую старину при междоусобных войнах раздавался сплошной звон. Совершенно различны были звоны в праздники и будни: или — торжественные, или же — спокойные. Печальным звоном провожал колокол человека на вечный покой.

Я помню, как звонил колокол Муромского собора, когда в городе был пожар. Тревожный набат созывал муромский люд всем миром победить беду. В праздники же звон главного колокола был бархатным, торжественным и гордым.

Но с третьего января 1924 года церковную службу запретили. Собор закрыли. Имущество храма передали в Муромский музей. Колокольный звон в Москве запрещен с 1930 года. Не слышали больше соборный колокол и в Муроме...

Один из соборных колоколов когда-то был привезен в город из Дедова. Третьего же июля 1933 года колокол сбросили с колокольни, и он разбился на части. Один кусок колокола сберегли в нашем музее.

Сверху колокол был опоясан изображением ангелов, ниже шла надпись вязью с орнаментом: «Лето 1680 года марта в 20 день в царствующем великом граде Москве при державе великого государя царевича и великого князя Федора Алексеевича всея великая и малалыя и белые Руси Самодержца в пятое лето царства его при благоверных царевичах и братьях его при благоверном и великом государе нашем царевиче великом князе Иоанне Алексеевиче: и при благоверном и великом государе нашем царевиче и великом князе Петре Алексеевиче и при святейшем Иоанне патриархе московском и всея Руси вылит сей для церкви Спаса Нерукотворенного Его образа и к престолу Богородице Одигитрие и святого пророка Божия Ильи и святого пророка Николая чудотворца и святых мучеников Флора и Лавра в вотчину село Дедково по обещанию своему по всех родителей свои в вечной поминок и по убиенном человеке своем Анике генерал Матфей Осипович Кравков и весу в нем 102 пуда. А лил сей колокол мастер Федор Моторин».

Один колокол, принадлежащий Собору, весил 1049 пудов и 10 фунтов и был отлит в Ярославле. Второй колокол весом 300 пудов пожертвован Самариным в 1902 году. Вес третьего колокола 85 пудов. Четвертый отлит в 1902 году весом 48 пудов. Пятый колокол 20-ти пудов и 20-ти фунтов. Были и еще четыре маленьких колокола. Сведения эти приводит священник собора отец Леонид Белоцветов в очерке «Муромский Богородицкий Собор», изданном в Муроме в 1907 году.

Интересно, что московский Царь-Колокол отливал знаменитый литейщик столицы Иван Моторин с сыном Михаилом в 1733-1735 годах. В отливку пошел «дедовский» и «отцовский» металл, и колокол — такого нигде еще не бывало — весил почти 200 тонн (12327 пудов).

Вспоминаю разговор моего отца с печником Федором Моториным — тезкой мастера, который лил колокол из Дедова. Когда дядя Федор, как мы, дети, звали его, сел закурить свою козью ножку, папа спросил: «Федор, а ты не родственник ли Моториным-литейщикам, которые Царь-Колокол лили?» Дядя Федор улыбнулся и ответил: «Дед мне сказывал, что и назвали меня в честь литейщика Федора Моторина, а сродник я их по крови или нет, сам твердо не знаю, но дед сказывал, что сродник».

Хотелось бы, чтобы наши вновь ожившие храмы муромские имели большие, как встарь, колокола. И столь же благостный звон возносил наши чистые думы над родным древним градом Муромом.

 

КАК РУШИЛИ ХРАМ

 

Как рушили главный храм города, кафедральный собор Рождества Богородицы, построенный в 16-м столетии, мне рассказала Валентина Васильевна Фомичева.

Богородицкий собор был гордостью города, в нем пел на клиросе, когда приезжал в Муром, царь Петр I, император Павел с наследниками.

По преданию собор строился на средства царя Ивана Васильевича Грозного. Его строили опытные каменщики и строили на века, кладка была отменной.

В конце 1930-х годов было вынесено глубоко невежественное решение — снести с лица земли муромской главный храм города. Члены исполкома, как рассказывала Валентина Васильевна, думали, что кирпич храма пойдет на строительство школы и детских садиков.

Городское начальство обратилось к воинской части, прося помощи взорвать собор. Несмотря на неоднократные хлопоты прихожан, решение было твердым. Воинская часть не отказалась: взорвать, так взорвать.

От первого взрыва упал купол собора. Народ с площади не уходил. Валентину Фомичеву родители не пустили, а вот мои соседи: Павельева Екатерина Максимовна, Татьяна Михайловна Лебедева были там. Многие прихожане стояли на коленях, и никакие угрозы милиции не помогали разогнать людей. Народ с площади не уходил. Купол упал, а сама церковь не поддавалась. Народ думал — одумаются, оставят. Нет, не оставили, рука нечистого продолжала действовать. После взрывами церковь развалили на большие глыбы. Кирпичная кладка не распалась, начальство, видно, не знало, что в старину, когда строили храмы, для крепости в смесь клали куриные яйца.

Глыбы на отдельные кирпичи разбить было невозможно. Мечта градоначальников использовать кирпич на строительство не сбылась. Огромные глыбы невозможно было грузить на телеги, их пришлось взрывать, и только после этого грузили на телеги и развозили по улицам, чтобы мостить тротуары и проезжие дороги. Каждая семья, имевшая свои дома по улице Воровского, должна была разбивать камни и мостить участок, отведенный уличкомом для мощения. Валентине Фомичевой в ту пору было 35 лет. Она была молода и полна сил, ей отец вручил в руки молоток, которым она колола привезенные куски стен на более мелкие части. Затем трамбовали тротуар у дома и дорогу. В семье Фомичевых этой работой занимались по очереди, в зависимости от состояния здоровья, Для этой работы хозяин дома, Василий Егорович, сделал специальную трамбовку.

Вот на что пошли стены собора. Храм-страдалец не хотел поддаваться смерти, не. хотел умирать от рук бессердечных невежд.

 

ТАКИЕ СНЫ НЕ ЗАБУДЕШЬ

 

О снах разное говорят в народе. Иные верят в сны и после необычного сна ждут каких-то перемен в жизни, хороших или плохих. Другие не верят ни в черта, нив Бога. В течение всей жизни у меня есть сны, которые повторяются, и я твердо знаю, что будет. Эти сны касаются только меня, но я видела три сна, которые касались не только меня, но и всего народа и моих близких родных.

Попробую рассказать, хотя это и непросто. Наша семья жила на трех квартирах в течение моей жизни. Сначала в доме деда, Николая Васильевича Суздальцева, на Рождественской улице, где нашей семье было выделено три маленьких комнаты. Наша семья состояла из восьми человек. Папа, мама, мамина мама, Александра Михайловна Чевакинская, мамина младшая сестра-, Наталия Евграфовна Чевакинская, и нас четверо детей. От снов этого периода жизни и просыпаться-то не хотелось. То видела во сне, как мы с бабушкой сидим на ступеньках балкона, и она мне рассказывает, какие чудеса происходят на клумбах по ночам с цветами. О том, как над ними летают эльфы и пьют серебряную росу с лепестков розы, то о том, как цветы различают добрых и злых людей, а то как баба-кока варит в саду варенье из малины и мажет мне кусочек хлеба душистыми пенками. После такого сна ходишь весь день умиротворенная, спокойная.

В 1923 году нашей семье дали большую квартиру на втором этаже в деревянном доме бывшего пароходчика Мелешина в Мечниковом переулке. Весь верх — четыре комнаты, кухня, большие сени, балкон. В этом доме мы жили до 1933 года. В этой квартире прошло мое трудное, но милое детство.

И вот что мне приснилось весной 1941 года. Снится мне, что я подошла к окну в маминой спальне, открыла и взглянула случайно на небо, а небо-то все в тяжелых темных тучах с каким-то лиловым отливом. По улице бегут толпы людей. Бегут к реке и по реке, как по суше. Такое темное небо в стороне Нижнего Новгорода. Вдруг все небо осветилось ярким светом, который шел от большого светящегося креста. Крест огромный, от земли до облаков, прозрачный, как из хрусталя или льда. Крест поднялся от земли, а темные тучи перед ним расступаются, народ все бежит, люди падают, встают и опять бегут. В конце концов темные тучи рассеялись, и крест пропал, небо стадо чистым, светлым, а часть бегущих людей не встала. Погибли.

Я проснулась вся в поту. Маме сон не рассказала, а пошла к тете Саше, маминой сестре. Тетя внимательно выслушала и говорит:

— Это сон вещий, он касается не только тебя, а всего нашего народа. Что-то будет. Крест — это терпение, но кончится все благополучно, небо-то просветлело. Будет или война, или голод. Запомни мои слова, маме не говори, да и никому не говори. Ведь не всем дано такое.

Второй сон приснился уже во время войны. Шел 1942 год. Снится мне, будто бы пронесся сильный ветер, вроде урагана, после которого ворота у Лебедевых (через два дома от нас они жили в своем доме) закачались, закачались и упали. Упали ворота и у соседнего дома, рядом с нашим. Наши ворота в доме, в котором мы жили, закачались, но не упали, удержались, а трясло их здорово.

И опять я пошла к тетушке. Тетя Саша мне сказала: — Вот увидишь, у Лебедевых не вернется с фронта сын и у Кураповой Марии Васильевны.

И действительно, погибли на фронте у Марии Васильевны Кураповой и сын, и дочь. Не вернулся, погиб на фронте единственный сын у Лебедевых.

Необычным был и третий сон. Будто бы я в каком-то совсем незнакомом городе. По улице бегут наши солдаты, у всех в руках фронтовые котелки. Пробегают мимо красивого дома. В доме ниши, резные балконы, а в одной из ниш стоит пресвятая Богородица. Бегущих мимо нее она окропляет водой и некоторым говорит: «Жив будешь». Некоторые, не добежав до Богородицы, падают. Среди бегущих мой брат Владимир в бинтах. Она и его окропила святой водой и сказала: «Жив будешь». А я недалеко стою и всех вижу, но мимо нее не прошла.

Пробежала мимо пречистой Богородицы и сестра Мара в солдатской шинели, ведет за собой раненого. Идут быстро, и ее Святая Мария окропила и сказала: «Живая домой вернешься».

Я проснулась. Сон был понятен, но к тете Саше пошла опять рассказать, что видела. Тетя Саша выслушала, перекрестилась, говоря:

— Слава Богу, живые придут. Запомни все сны, они непростые.

По правде говоря, такие сны не забудешь. С того времени прошло больше пятидесяти лет, а я их помню, будто бы только этой ночью видела.