Почему у глухаря и косача глаза красные

 

Настала осень, утки собрались улетать. Селезень глухарю и косачу говорит:
— Полетим с нами. Там хорошо, у нас там жарко, вода теплая, много червяков, букашек много.
Глухарь и косач говорят:
— Полетим.
Утки, глухарь и косач на юг полетели. На юг прилетели, сели, утки ныряют, прыгают, букашек и жучков едят. Глухарю и косачу есть нечего, только ягодки едят, им жарко стало. Селезень к глухарю прилетел и спрашивает:
— Приятель, что с тобой?
— Мне жарко стало, здесь плохо.
Глухарь и косач заплакали. Они долго плакали, у них глаза красные стали. Ястреб к ним прилетел, сел и спрашивает: — Почему у вас глаза стали красными?
Они отвечают:
— Нам здесь плохо, мы домой хотим.
Ястреб у глухаря и косача в горле дырочку сделал, привязал глухаря и косача к себе, и они назад на север полетели. Назад прилетели, а здесь зима, снег выпал. Глухарь и косач стали хвою есть, им хорошо стало. Ястреб говорит им:
— Хорошо или плохо? Глухарь сказал:
— Хорошо, хорошо. И косач сказал:
— Хорошо, хорошо. Ястреб говорит:
— Я теперь глухарей и косачей есть буду.

 

Кукушка

 

Кукушка раньше женщиной была. У нее сын и дочь были. Раз заболела мать, лежит, пить подать некому. Некому за водой сходить. Просит сына, просит дочь воды принести — те не идут. Тогда она решила кукушкой сделаться, уйти от детей. Из мешочка для рукоделий ее туловище сделалось, из игольника— голова, из скребка и мялки — крылья. Полетела мать кукушкой, дети за ней побежали, гонять* стали. Гоняли, гоняли, их внутренности по деревьям размотались, так они и погибли. А кукушка все детей кличет: ко-хун, ко-хып2!

 

О кукушке

 

Давно-давно жила кукушка. У нее было двое детей — сын и дочь. Кукушка была хорошей матерью. Она поила их и есть им носила. Они никогда голодными не были. Дети ее не слушались. Когда их мать за едой улетала, сын и дочь играли в гнезде, ничего не делали. Они ничего дома делать не хотели, только играли. Когда кукушка заболела, она попросила попить. Дети не послушались, воды ей не дали. У нее горло пересохло. Кукушка долго-долго просила своих детей воды подать, а дети ее не послушались. Тогда кукушка взяла мялку, гладилку и скоблил ку, из них сделала большие крылья и хвост и улетела. Когда она летела, она плакала и кричала:
— Один сын, одна дочь!
А сын и дочь остались без матери. Они пить и есть захотели. Сын и дочь плохо летали. Они за своей матерью гнались, гнались, не догнали, их кишки обмотались вокруг тальника, так они и умерли.

 

Соболь

 

Соболь раньше, до русских, человеком был. Жена его к другому ушла, он обиделся:
— Век теперь соболем ходить буду. Потом баба его поймала. Он ей кричит:
— Не убивай, я человек!
Она не слушает, убила, ободрала, на рожень поддела, жарить стала. Его мать узнала, плачет, зовет:
— Сын мой, иди грудь сосать! А он только вертится на рожне.
Люди виноваты перед соболем. Поэтому они, когда черного соболя добудут и обдерут, шкурку в белую новую тряпку заворачивают2. Когда шкурку снимают, говорят:
Пусть наши руки не отнимутся. Пусть наши ноги не отнимутся. Пусть наш стан* коротким будет.
Голову соболя углем мажут: «Пусть век черным будет»3. Раньше эту сказку4 всегда рассказывали, когда на соболя охотились.

 

Глухарь и зайчиха

 

Глухари жили. Вот жили, вот жили. Один из них товарищу говорит:
— Я на охоту схожу.
Пошел. Вот шел, вот шел! Видит— Каськет с верховьев Подка-менной Тунгуски работает. Глухарь к нему подошел.
— Ты что это такое делаешь? Человек отвечает:
— Я дерево рублю, чтобы ловушку для тебя сделать. Ты сам сюда придешь, в нее попадешь.
Глухарь говорит:
— Даром, я ведь ее вижу, ни за что не попаду. Сам прочь пошел, говорит: «Даром!»
Человек вслед ему наворожил: «В следующий раз пусть тебя к этому месту притягивает». Каськет отошел.
Глядит — глухарь к ловушке идет, к ловушке подошел.
— Ну-ка, — говорит, — посмотрю только.
К ловушке подошел, вокруг расхаживает. Видит — маленькие камушки лежат, вокруг кустики стоят, так хорошо! Кругом стал ходить, решил поперек пройти. Пошел было, его петля и захлестнула.
Назавтра, только рассвело, пришел Каськет. Глухарь в ловушку попал, ловушка захлопнулась. Глухарь рвался, рвался. Каськет сказал:
— Так тебе и надо! А ведь говорил, что не попадешься.
Каськет глядит на глухаря. Глухарь вдруг вырвался и побежал. Вот бежит, вот бежит. Домой к зайчихе прибежал. Она на него взглянула:
— Что с твоей ногой случилось? Он сказал:
— Да вот кто-то сделал такое, что меня захлестнуло. Ты мне по-шамань, полечи, я для тебя жертвенное дерево поставлю.
— А какой ты мне подарок сделаешь?
— Я какой-нибудь подарок сделаю. Что же мне, умирать теперь? Зайчиха говорит глухарю:
— Кумэль, кумэль! В чуме по поленьям вокруг кострища походи, две ложки отвара выпей! Наутро еще походи, еще ложку отвара выпей!
Глухарь походил, две ложки отвара выпил. Зайчиха назавтра снова шаманит глухарю:
— Кумэль, кумэль, нога его пусть заживет!
Наутро глухарь походил, одну ложку отвара выпил, его ноге вскоре лучше стало. Он попробовал — крыльями помахал. Выздоровел.
Зайчиха с глухарем вот жили, вот жили. Как-то утром, когда рассвело, зайчиха говорит глухарю:
—- Теперь я пойду на охоту.
Глухарь говорит:
— Сходи.
Зайчиха пошла, пошла. Видит: впереди человек что-то делает, работает. К нему подошла:
— Ты что делаешь?
— Я, — говорит, — для тебя ловушку делаю. Зайчиха говорит:
— Даром! Я не попадусь!
Зайчиха на другое место отпрыгнула. Каськет говорит:
— Придешь, я по твоим глазам вижу.
— Даром! Не подойду даже. Каськет говорит:
— Для тебя тальниковые ветки положу.
— Нет, не подойду!
Каськет обошел зайчиху спереди, говорит:
— Ты придешь, тебя это место притягивать будет.
И правда, наутро зайчиха в это место пришла. Вот вокруг ходит. Тальниковые прутья хорошие. Поперек было пошла, ловушка ее и захлопнула. Наутро человек пришел — зайчиха висит.
— Так и надо тебе, я же предупреждал — в петлю попадешь. Зайчиха рвется, рвется. Каськет знай смеется, говорит:
— Так тебе и надо, так и надо!
Вдруг зайчиха отвязалась и убежала. Домой побежала. Вот бежит, вот бежит, прихрамывает. До дому добралась, в чум к глухарю вошла. Глухарь спрашивает:
— Что с твоей ногой случилось? Зайчиха отвечает:
— Человек что-то сделал, что меня захлопнуло. Теперь ты, глухарь, для меня, для моей ноги пошамань!
Глухарь запел:
— Кумэль, кумэль! По поленьям вокруг костра, поверх них походи! Нога пусть заживет! Потом ложку супа выпей.
Зайчихина нога поправилась. Зайчиха глухарю говорит;
— Давай разделимся! Ты, глухарь, куда пойдешь?
— Я в бор, в лиственный лес полечу. А ты куда пойдешь?
— Я на берег, к тальниковым кустам пойду. Так и разошлись. До сих пор живут.

 

Шаман и зайцы

 

Было это давным-давно. Деды наши и прадеды не помнят. Напали болезни на всех зверей в тайге. Умирают звери всюду: на горах, в чаще леса, в каменистых россыпях и во впадинах. Что делать зверям?
Отправили они зайцев к главному шаману, что жил на берегу Енисея. Стали говорить зайцы главному шаману:
— Избавь нас, отец, от напастей духов. Мор на всех зверей приключился. Что нам делать? Ты один лишь в силах духов задобрить.
Согласился шаман.
И пошла молва по всей тайге, по горам, по россыпям, по впадинам. Собрались звери в одно место. Сделали чум отдельный для шамана. Долго бился с духами шаман: кричал, прыгал, зубами скрежетал, трясся весь, огонь глотал с углей раскаленных. Не хотят его слушать разгневанные духи.
Зайцы долго смотрели, как камлает шаман, да и засмеялись. Тогда ударил их шаман палочкой по ушам, и с тех пор кончики ушей у зайцев почернели.
А звери больше не стали погибать.

 

Лебеди

 

Лебеди раньше людьми были, поэтому их не убивают. Жили раньше двое мужиков — дядя и племянник. Они были мудреные люди — шаманы. Раз ушли они далеко. В том месте, где отды-
хать сели, озеро было. Они там в лебедей превратились, плавают. У старого лебедя перья, крылья были большие, крепкие. У молодого еще не совсем выросли перья, крылья были слабенькие.
На то озеро люди пришли, увидели — птицы большие сидят. Гонять их стали. Младший лебедь улететь не может, старший не бросает его. Старший кричит молодому:
— В валежник беги, прячься!
Сам он в валежник прыгнул, за лиственницу спрятался. Молодой лебедь не слушает старшего, вперед бежит, собаки его и поймали. Люди второго лебедя искали, искали — не нашли, так он хорошо спрятался. Они ушли. Старый лебедь отдохнул, стал летать — товарища искать. Только перья нашел на земле. Тогда он к своим полетел, сказал, что товарищ его пропал. Его люди все лебедями стали. Тот старый лебедь тоже человеком не обернулся, птицей остался. Другим лебедям наказал:
— Если люди гонять будут, лезьте в валежник прятаться. Сам в лес полетел.
— Кук, кук! — кричит, товарища ищет. Так и сейчас летает.

 

Про орла

 

Орел сначала где-то вверху, в теплой стороне жил. Томам-колеп — его теплая сторона1. Там его баба осталась, а он Сибирь открыл — первым на север ходил. Видит, там есть чем питаться: зайцы есть, рыба есть. Пришел домой, бабе своей говорит:
— Пойдем вместе, там есть чем питаться.
С тех пор здесь живут. Орел — большой человек, все понимает. Рыбы много добывает; большую рыбу из воды таскает. Раньше орла люди не били; перья для стрел из орлят вынимали. Такое оперение не промокает.

 

Про оленей

 

Оленей раньше у нас не было. Раньше наши люди без оленей жили. Однажды вверх смотрят— оттуда олени вниз падают, немного оленей — семь штук1.
Падают олени, падают, ниже, ниже спускаются. Прямо к низов-ским, подальше, падают. Те уже ровдугу подстелили. Наши люди новую тиску подставили. Олени падают, тиску новую прорвали. Нашей стороны олени тиску эту пробили копытами. Олени прямо вниз
и провалились, их ноги поцарапались. Это наши олени сквозь тиску упали. Низовских же людей олени на ровдуге задержались. Оленьи копыта ровдугу не пробили. Там их собрали в кучу, окружили, к чуму направили, огородили. Все вместе они пришли, так их и поймали.
Вот у низовских олени и появились раньше. Ну, нашим людям олени тоже нужны. Стали тянуть коленную кость; стали тянуть кольцо: тому больше достанется, чья сила больше. Тянули, тянули, наш человек не выдержал, отпустил — вот низовским олени и достались.
У нас оленей не было. Ну, потом, что делать — пришлось воевать: остякам* нужны олени низовских. Остяки низовских разбили, оленей себе забрали. Одних оленей увели, других съели. Некоторые остяки с оленями стали жить, разводить их стали. У низовских видели, чем и как запрягать надо оленей; видели у низовских, как на оленях ездят.
Вот с тех пор и стали остяки с оленями, стали разводить оленей.

 

Деревья

 

Человек по лесу ходил, дров нарубить хотел. С топором он ходил. Поднял он топор, чтобы рубить дерево, и не срубил — дерево стало плакать, говорит:
— Не трогай меня!
К другому дереву подошел. Снова топор поднял, а дерево говорит:
— Не трогай меня, — и заплакало. Человек говорит:
— Пусть впредь люди не слышат голосов деревьев1. Теперь люди не слышат голосов деревьев — они безмолвные.

 

Альба

 

Альба устье речки осматривал. С нижней стороны вода поднимается, щепки оттуда вверх стрежнем выносит. Он подумал: «Под водой, вероятно, люди живут!»
Альба свой шаманский меч взял:
— Через этот хребет прорублю-ка я проход!
Где Альба мечом рубанет, там след остается. Он недолго рубил — скала образовалась. На скале след от удара еще и сейчас заметен. Сколько раз ударил, столько больших щепок откололось.
Мало ли, много ли рубил — река Енисей образовалась. По берегам реки настоящие скалы возникли. Альба вокруг огляделся— везде, оказывается, скалы образовались.
— Теперь, — он говорит, — я Кынсь откопаю.
Альба начал откапывать чум Кынси. Он копал, долго копал и угодил прямо к детям Кынси. Альба слушать стал, где Кынсь дышит.
В это время впереди, дальше вниз по течению, Сюоксь на кате играть начал. Альба лук натянул и в Сюокся выстрелил. Стрела ему ухо задела, оттуда кровь пошла.
Альба в другом месте чум Кынси откапывать стал. Дети Кынси щебечут — шепчутся. Альба вперед глядит — олени через реку переплывают, на мысочке до земли ногами достали и тут застыли. Образовался Осиновский порог.
Альба снова принялся за работу. Он левым ухом прислушиваться начал, вниз посмотрел — лоси переплывают реку. Самец вышел на берег, лосиха с телятами как раз середину пересекают: бычок-теленок за матерью плывет, телочка за бычком. Все они там застыли.
Альба сильнее стал копать, добрался до норы детей Кынси. Разгреб нору шаманским мечом — налимчики маленькие лежат, шесть штук. Альба разрезал их на куски.
— А я думал, — сказал он, — что это в самом деле Кынсь. Альба кругом все осмотрел: «Сама-то Кынсь куда же ушла?» Альба шагнул туда, в игрушечный чум детей Кынси, внимательно
оглядел все и нашел ее место. Альба копал, копал, нашел ее, наточенным концом меча поддел и в свою берестяную лодку5 бросил. «Смотри-ка, — говорит, — что же это? Маленький налимчик, осиротевший малюсенький налимчик, что ли? Унесу-ка я его своим детям играть!»
Альба бросил ее в лодку, сам тоже в лодку сел, реку переплыть хотел, а та, что обернулась налимчиком, в воду от него бросилась.
Альба только успел оглянуться.
— Это, — он говорит, — ты сама Кынсь и есть, маленькой сделалась!
Потом он острогу взял:
— Сейчас я тебя найду!
Он на поверхности воды в лодке тихо остановился и вниз смотрит — налимчик притих.
Альба ее ударил, налимчик тряхнул головой. Тогда Альба ее увидел. Налимчик воду замутил и для Альбы опять невидимым стал. Где налимчик дохнёт, там тальниковый остров образуется.
Он погнался за ней. Где Кынсь нырнет, там остров образуется. Альба за ней вниз по реке погнался. Кынсь воду очень мутила.
— Ну-ка, попробуй теперь меня найти! — она сказала.
Альба поймать ее старается, но Кынсь хитра — туда нырнет, сюда нырнет.
Альба рассердился, бросил ее:
— Да ну ее, к негодяйке пристал!
Он обратно повернул. Кынсь сказала:
— Мусор земли весь ко мне поплывет.
Альба обратно вернулся, пришел на то место, где раньше землю разрубил. На юг поглядел — настоящие каменные скалы стоят.
— Я, — говорит, — сейчас поднимусь и на восточной стороне каменной россыпью сделаюсь. Несчитанные божьи годы пусть пройдут, землю пусть сполощет вода7 — тогда я поднимусь.

 

Ольгит

 

Когда-то давным-давно люди о нем рассказывали, говорили:
— Ольгит большой воин был. Он с юраками воевал. Всегда он юраков побеждал. Юракский отряд целиком он разбил.
Долго воевал он, много лет прошло. Он даже не заметил.
— Эх, — говорит, — слишком далеко я зашел. Надо бы мне жениться.
Женился, но опять с селькупами против юраков воюет. Несколько лет он воевал. Жена ему двоих детей принесла. Дети уже к соседям сами ходить стали. Ольгит сказал:
— Почему-то мое нутро выворачивается. Жена ему сказала:
— У тебя, видимо, отвращение к человеческой крови появилось.
— Эх, нет, женщина, — говорит, — меня на мою родину потянуло. Мои родители на юге где-то жили. В свои родные места поеду.
Жена ему сказала:
— Землю южного неба нам не достигнуть, ни за что не дойдем.
— Нет, — говорит, — женщина, нам идти надо.
Они переночевали, утром одежду сложили, оленей привязали. Им большая дорога открылась. Долго ли, мало ли они шли, осень настала. Чем дальше идут, тем снег глубже становится. Они переночевали, утром снова в путь отправились.
Снег глубокий стал. Олени еду не могут достать. Жена ему сказала:
— Мы, — говорит, — здесь зимовать будем. Ольгит сказал:
— Нет, на родину, к моим родителей пойдем.
Идут дальше, их олени начали падать. Они все время по каменной стороне1 шли и к Тунгуске подошли. Снег глубокий стал, метель началась, еда кончилась. Жена ему сказала:
— Куда же мы теперь пойдем? Он ей сказал:
— Мы перейдем на левый берег Тунгуски. Эх, — говорит, — женщина, теперь мы здесь в каменистые россыпи превратимся.
У жены слезы из глаз покатились, у детей слезы тоже катились.
— К этому хребту, по направлению течения моя коса ляжет. Вверх кончики моих волос — каменные мысочки — отходить будут. Светлые люди, вперед идущие, будут говорить: «Это прежде живший человек здесь в каменные скалы превратился». Мое имя будет Мельников, теперь я богом порога буду. Когда светлые люди около тихой моей одежды4 спускаться будут, они нам молиться будут5. На той стороне, у красных скал, слезы моих детей застыли. Когда их мать плакала, ее слезы волна к берегу прибивала, у этих красных скал они в бугорки превратились. Когда светлые люди будут к порогам спускаться, они вверх на нас посмотрят и скажут: «От женщины порог образовался, она тоже скалой стала. По его велению, смотрите, порог образовался».
Ольгит онемел.

 

Хунь и кэлбэсам

 

Хунь и кэлбэсам охотиться пошли. Хунь говорит:
— Когда вверх по реке пойдем, пусть вода туда и потечет. Кэлбэсам говорит:
— Кынь*, пусть вода наоборот течет, пусть мы будем грести, тянуть поклажу вверх.
Так и стало.
К своему месту приплыли, в лес вошли. Хунь говорит:
— Пусть, куда идем, под уклон все валится. Кэлбэсам говорит:
— Кынь, пусть, куда идем, гора, яр, угор будет. Так и стало.
Хунь говорит:
— Пусть, когда мы увидим зверя, птицу— белку, пальника", глухаря, — только руку поднимем, пальцем покажем — тот упадет.
Кэлбэсам говорит:
— Кынь, листвень, березу пусть люди берут, лук делают4, стрелы; в зверя, птицу стреляют.
Всё в жизни так и получилось. Кэлбэсам сила взяла, ее сила тоже большая.

 

Сын земли

 

Бангрэхып — Сын земли живет. Он от земли рожденный, у него ни отца, ни матери нет. Ему для средней части чума человек нужен.
Сын земли раздумывает: «Откуда же мне женщина достанется?» Сыну земли слово пришло:
— Ильгет, тебе в течение семи суток надо на восток кланяться. Сын земли у своего чума перед стволом священной пихты стоял
и в течение шести суток все время кланялся.
На седьмое утро, когда заря стала заниматься, латунная лодка около него приземлилась. Внутри сидела женщина, на голове ожерелье, на лице латунные звезды блестят, вся как звезда горит4.
Сын земли взял ее за локоть, в свой чум увел.
— Я, — она говорит, — Дочь неба5. Есь меня послал быть твоей подругой жизни. Мой отец смягчился, на день раньше согласился и сказал: «Сын земли внизу сватается за тебя».
Ну вот, они живут. Много ли, мало ли жили, и у них сын родился. Как-то Сын земли жене сказал:
— Хоть на несколько дней я поохотиться схожу! А у них по соседству колмасам живет.
Сын земли на нарту необходимые вещи положил. Пока он дома чай пил, колмасам снаружи из его мешка съестные припасы вынула, а в мешок положила мерзлые березовые губки.
Когда Сын земли кончил чай пить, он вышел, лямку своей нарты на себя надел, потащил ее и ушел. Вечером он нарту разгрузил, мешок с едой развязал. «Ой, белый свет, — говорит, — это же все дерьмо!» Сыну земли противно стало.
Он тут переночевал, утром домой отправился, в свой чум вошел, свою жену побил.
— Ты зачем мне в мешок губки положила? — спросил он. Женщина ответила:
— Божий человек, не я это сделала.
Сын земли положил себе в мешок еды и ушел на охоту.
Дочь неба обиделась за то, что муж ее побил. Она о землю ударилась, важенкой стала, своего сына взяла, на верхушки своих рогов в люльку посадила. Для Дочери неба дорога образовалась.
— Э-э, — она говорит, — я поднимаюсь, поднимаюсь!
Она все небесные мысы враз перешагнула, к седьмому подошла и в чум своего отца вошла.
Внизу на земле Сын земли с охоты вернулся, но жены его нигде нет. Сын земли думает: «В каком месте она поднялась? Что делать, — Думает он, — чтобы дорога жены мне показалась?»
Э-э, Сын земли идет, идет. Много ли, мало ли шел, подошел к небесному мысу.

Чум стоит, Сын земли вошел. Старуха сидит.
— Бабушка, — говорит, — пошамань мне немного, узнай, где проходит тропа Дочери неба.
Старуха немного пошаманила-пошаманила и дала ему на дорогу раздутый и просушенный щучий желудок с жиром.
Перед Сыном земли дорога открылась. Сын земли пять небесных мысов прошел и к шестому мысу подошел.
Он чум увидел, в нем старуха сидит.
— Бабушка, пошамань мне! Бабушка дала ему щучью печенку.
— Внучек, — сказала она ему, — человеку надо с умом поворачиваться. Ты зачем Божью дочь побил? Но бог уже смягчился, тебе будет легче.
Сыну земли дорога открылась.
Сын земли идет, идет, вперед глядит — чум стоит. Сын земли в него вошел и тут же у порога на колени упал. Долго он тут лежал, Есь своей дочери сказал:
— Вон там какой-то человек уже сколько времени лежит! Дочь неба за плечи мужа подняла и сказала:
— Входи!
Сколько-то времени прошло. Есь сверху снял латунную лодку, она возле них остановилась.
— Человек, — сказал он Сыну земли, — спустись в свой мир! Они внизу в своем чуме приземлились. Сын земли стал со своей
женой жить.

 

Дочь неба

 

Люди живут. Молодой человек собирается к богу, свататься. У бога есть дочь.
— Пойду, — говорит, — к богу, свататься.
Свататься ушел, живет наверху у бога. Бог отдал свою дочь замуж, стали свадьбу играть. Свадьбу сыграли, и они стали жить. Живут, он оленей диких добывает. Когда зять бога добыл диких оленей, он сказал:
— Мы пойдем на свою родную землю. Бог говорит:
— Идите!
И они пошли. Чертовка там живет. Поставили они чум и стали жить. Он на охоту пошел, встретил чертовку. Ходил к ней и насовсем к чертовке ушел. Жена его одна осталась, а он там живет, диких оле-1 ней добывает. Говорит он чертовке:
— Жене отнеси мяса!

А она мясо прочь выбросила. Пришла домой и говорит:
— Я уже отнесла.
Он снова пошел на охоту оленей добывать. Зашел к своей жене, а ее нет.
— Жена моя недавно ушла. Я ее догоню, пойду к ней.
К жене своей пришел, снова свататься стал. Говорит она:
— Не пойду, у него там женщина есть. Бог говорит:
— Не век человеку сердиться. Иди к нему! Она пошла. Стали они жить, кочевали.
Бог говорит:
— Возвращайтесь, твой муж на свою родину собрался идти. Пошли они, он оленей запряг. Домой прибыли. А чертовка все еще
живет там. В чум вошли, и он говорит:
— Я к ней зайду и убью ее.
Он пришел, за голову ее схватил и наружу вытащил. Старое дерево согнул, другое дерево согнул. Ноги ее привязал. Одну ногу привязал, другую ногу привязал и отпустил деревья. Ее пополам разорвало: одна нога на этом дереве висит, другая нога на том дереве висит. Он ее убил. Домой пришел и со своей женой жить стал.

 

Про Усеся

 

Старик Ырохот со старухой живет, у них две дочери, их старшая дочь — колмасам. Они живут, живут. Много ли, мало ли жили. Холод наступил, чем дальше, тем сильнее. Крепкий мороз ударил. Недалеко от семьи старика Ырохота жили доси*. Когда холод настал, голые до-си замерзать начали. Доси зайчихе говорят:
— Иди, сходи к старикам Ырохотам, спроси, когда тепло настанет? Зайчиха выскочила, скачет, скачет, в чум стариков Ырохотов влетела.
— Бабушка, — говорит, — когда тепло будет? Доси замерзать начали.
Старуха ей ответила:
— Пусть они мне скажут, где находится моя коробка из лягушачьей кожи1.
Зайчиха выскочила, скачет, скачет, к порогу двери прискакала, споткнулась и забыла слова старухи. Она прыгнула в чум. Доси спрашивают:
— Что старуха сказала? Зайчиха ответила:
— Я забыла.
Доси заночевали. Стало еще холоднее. Доси зайчиху снова отправили к старухе. Зайчиха скачет, скачет, к старухе в чум залетела.
— Бабушка, — говорит, — доси почти совсем замерзли. Они мне наказали: «Спроси бабушку, когда тепло будет».
Старуха ответила:
— Я тебе уже в тот раз сказала: пусть они поищут мою коробку и
лягушачьей кожи.
Зайчиха выскочила и ее слова громко повторяет:
— Коробку из лягушачьей кожи, коробку из лягушачьей кожи. Подошла к порогу, снова повторила:
— Коробку из лягушачьей кожи!
А доси внутри услышали ее слова. Зайчиха прыгнула в дверь опять споткнулась.
— Я забыла, — говорит. Доси ей напомнили:
— Ты, снаружи прыгая, говорила, что она лягушачью коробк
упоминала.
— Да, да, старуха так говорила. Сказала, чтобы вы ее поискали. Доси выскочили, стали искать, нашли ее, зайчихе отдали.
— На, — говорят, — отнеси ее старухе.
Все равно холод стоит, доси мерзнут. Старуха Ырохота говорит:
— Старик, наверно, это бог тепла Усесь там наверху к нам сватается. Старик ответил:
— Отдадим, пожалуй, нашу дочь.
Когда старики согласились, той же ночью очень тепло стало, и они сильно вспотели.
Ырохот-старик свою старуху спрашивает:
— Уж не обмочилась ли ты? Старуха отвечает:
— Ты сам обмочился.
Старики встали, костер развели. Старуха спрашивает:
— Старик, что это за большой котел перед дверью стоит?2 Старики подумали и своей дочери-колмасам сказали:
— Садись в котел!
Колмасам села. Кто-то невидимый ее поднял.
— О, я поднимаюсь, поднимаюсь!
Она опустилась у мысочка реки на первом круге верхнего мира где кучками мелкие деревья растут.
— О, — люди верхнего мира радуются, — наша тетя поднимается
наша тетя поднимается!
А она их на берегу своим ольховым посохом отхлестала.
Как ее поднимало, так и дальше несет. Она к следующему мысочку опускается. Маленькие люди говорят:

— Наша тетя поднимается!
Она и их ольховым посохом побила, они вверх все в крови ушли. Она приплыла к мысу реки на третьем круге верхнего мира. Кучки мелких деревьев стоят. Маленькие люди говорят:
— О, наша тетя плывет!
А она их тоже побила ольховым посохом. Ее как несло, так и дальше несет. Она к четвертому мысу прибыла.
— Наша тетя поднимается, наша тетя поднимается!
Она и их на берегу ольховым посохом побила. Ее вверх подняло. Она к пятому мысу подплыла. Стоит кучка мелкого леса.
— О, — ребятишки восклицают, — наша тетя поднимается!
Она их ольховым посохом побила и дальше понеслась. К шестому мысу приплыла.
— Наша тетя поднимается, наша тетя поднимается!
Она и этих тоже ольховым посохом побила и дальше поднимается. К седьмому мысу прибыла. Эт с котлом вошел в чум бога тепла, котел у входа поставил. На среднем месте Усесь сидел, ноги вперед вытянуты. Колмасам на его ноги села. Он ноги к себе подтянул, назад немного подвинулся, на свое место. Два блюда с дальнего места снял, на пол поставил, мяса из котла вычерпнул.
— Возьми, — говорит, — это корытце с мясом и моим родителям отнеси!
Колмасам схватила корытце, наружу выскочила, туда-сюда поглядела — чума никакого нет! Колмасам в какую-то сторону пошла, куда-то свернула, через дымовое отверстие невидимого чума вниз провалилась, на жердях повисла. Сколько она ни билась, на семи солнцах и лунах верхнего мира высохла.
Старикам Ырохотам внизу снова холодно стало, а мороз все крепчал. На третий день старики догадались:
— Наверно, наша дочь-колмасам наверху что-нибудь плохое сотворила.
Ночью очень холодно стало. У стариков во всех углах чума ледяные сосульки образовались. Когда старики утром встали, трудно было огонь разжечь.
— Старушка, теперь мы совсем замерзнем! Старуха ответила:
— Старик, Усесь, видно, вторую нашу дочь просит. Пожалуй, придется ее отдать.
Старик ответил:
— Ну куда мы денемся, ее отдадим.
Вечером они спать легли. А ночью-то как тепло стало! Старик ста-РУхе говорит:
— Мы оба мокрые.
Старуха воскликнула:
— Старик, мы и в самом деле насквозь промокли.
Когда старики встали, на переднем месте в чуме котел стоял. Старуха сказала:
— Ты видишь, старик, сверху котел спустился. Потом они дочери сказали:
— Ну, садись в него!
Старуха дочери порсу в мешочек положила.
— Возьми, — говорит, — порсу. На твоем пути, на семи мысах маленькие верхние люди к тебе подходить будут, ты им долю побросай.
Девушка поднялась вверх. О, она поднимается, все поднимается! Впереди мыс появился.
— Э, наша новая тетка поднимается, поднимается, — маленькие люди говорят.
Девушка взяла из мешка порсу и разбросала ее. Они говорят:
— Это хорошая тетя.
Девушка все выше поднимается, добралась до седьмого круга. Чум ей образовался. С котлом она в чум попала, котел на пороге у входа остановился. На среднем месте мужчина сидит, его ноги вперед вытянуты. Девушка на него взглянула и сказала:
— Ноги подбери, вперед подвинься!
Она вылезла из котла и немного вперед подвинулась. Усесь два корытца снял, мясо из котла вычерпал. Девушка молча наблюдала, а потом спросила:
— Ты зачем на второе корытце еду кладешь? На противоположном месте в чуме никого же нет8.
А он корытце взял и сказал:
— На, — говорит, — отнеси родителям! У нее слезы закапали.
— Я, — говорит, — никакого чума снаружи не видела. А он ей говорит:
— Возьми корытце, отнеси родителям!
Она корытце взяла, вышла, на улице стоит, слезы у нее капают. Оглянулась по сторонам, видит — в стороне из чума искры вылетают! Она обрадовалась, туда пошла, посмотрела, где вход, тихо вошла и возле очага корытце поставила.
Сидят старик со старухой, их головы уже совсем пожелтели. Старики обрадовались, что их сноха пришла. Девушка обратно ушла. Усесь и девушка переночевали. Утром что-то поели. Усесь из угла оленью шкуру достал.
— Ты мне, — говорит, — рукавицы сделай! Она ответила:
— Я никогда еще рукавиц не делала.
А он говорит:
— Ты для меня сделай!
Там внизу у ее родителей тепло стало. Усесь на охоту отправился. А девушка раздумывает: «Что я буду делать с этой немятой кожей10?»
Тут ей пришло в голову: «Отнесу-ка шкуру к бабушке! Она мне расскажет, как надо делать». Девушка шкуру взяла, в чум напротив к бабушке зашла, села возле старушки.
— Бабушка, — говорит, — как из этой шкуры сделать рукавицы? Я еще рукавиц не делала.
Старуха ответила:
— Подай сюда!
Старуха шкуру взяла, под себя запихнула.
— Поищи вшей у меня на голове, — говорит. Девушка начала искать.
Она какое-то время поискала, старуха другую половину головы к ней повернула. Девушка еще немного поискала, потом сказала:
— Хватит, бабушка, я домой пойду, он скоро с охоты вернется. Старуха из-под себя готовые рукавицы вытащила, девушка их молча взяла. Как быстро они получились! Бабушка сказала:
— Внучка, ты ему не говори, что его мать их сделала!
Девушка ушла в свой чум. Немного погодя Усесь с охоты вернулся. Он оглянулся — на его месте к планке под тиской12 новые рукавицы подвешены. Они переночевали. Утром он рукавицы надел, завязки завязал, рукавицы хорошенько рассмотрел:
— Их вроде бы моя мать выкроила?
Девушка ничего не сказала. Усесь оленью шкуру снял.
— Теперь, — говорит, — ты мне парку сшей!
Сам на охоту отправился. А девушка думает: «Как же я парку сделаю, как же я ее сделаю? Но ведь теперь у меня бабушка есть!» Она снова ушла в чум стариков.
— Бабушка, — говорит, — я совсем не знаю, как парку делать. Старуха отвечает:
— Дай сюда шкуру!
Она ее опять под себя затолкнула и сказала:
— А ты мне, пока парка будет готова, в голове вшей поищи! Девушка немного поискала, потом бабушка голову повернула. Девушка еще поискала и сказала:
— Хватит, бабушка, скоро стемнеет.
Старуха встала, из-под себя парку вытащила, внучке отдала: — Ты не говори, что это его мать парку сделала! Девушка домой отправилась. Усесь с охоты вернулся, они снова переночевали. Утром встали. Усесь парку внимательно рассматривает:
— Это же опять, похоже, ладонями моей матери сделано!

Девушка возразила:
— Разве твоя мать одна работать умеет?
Усесь с этой женой жить стал. А внизу у стариков Ырохотов как будто бы вечное лето настало.
Сказка про Усеся кончилась; господь бог пусть меня не накажет за то, что я ее рассказала.

 

Теплая сказка

 

Жили раньше люди. Рядом с ними кэлбэсам жила. В то время мороз очень сильный был. Люди котцы смотреть не могут, голодом сидят. Старик зайчиху посылает:
— Пойди к бабушке, спроси, чего человек хочет, почему мороз такой сильный?
Зайчиха к бабушке пошла, спрашивает:
— Почему мороз такой сильный? Меня отец послал узнать. Бабушка говорит:
— Усесь на твоей сестре жениться хочет.
Зайчиха пошла, по дороге все забыла, обратно пришла, ничего не помнит. Старик тогда лисицу послал. Лисица назад пришла:
— Усесь на нашей сестре жениться хочет. Старуха только велела сначала к ней зайти.
Кэлбэсам тем временем все слышит, думает: «Лучше я свою дочь пошлю».
Нарядила ее, отправила. Дочь кэлбэсам идет, видит: деревца молодые, кустики — дети солнца — прыгают, скачут, радуются:
— К нам наша тетя идет, к нам наша тетя идет!
Она их палкой колотит, сучки сшибает, ветки ломает. Деревца кричат ей:
— Точило увидишь, проглоти его!
Девка в чум пришла, видит — точило лежит, она его проглотила. Огонь зажгла, сидит, ждет. Человек пришел с охоты, в чум зашел, спрашивает:
— Точило мое не видела? Дочь кэлбэсам отвечает:
— Не видела я.
Человек сидел, сидел, стал ужин варить. Сварил, мясо на два деревянных блюда разделил, говорит девке:
— Старикам отнеси!
Та вышла: темно, ночь на дворе. Сама думает: «Где искать стариков буду?» Вывалила мясо в дупло пня, обратно пошла. Человеку сказала, что отнесла мясо. Поели они, спать легли. Утром тепло на земле стало — человек женился.

Кэлбэсам бегает, радуется:
— Моя дочь замуж вышла.
Наутро Усесь на охоту пошел, дал жене шкуру с оленьего лба, велел рукавицы сшить. Дочь кэлбэсам шкуру взяла, села на нее и давай с чума кататься. Один раз хорошо скатилась (чум каменный был), другой раз упала вниз головой, ноги кверху.
Так и осталась, пропала.
Усесь пришел, по следу узнал, что ему кэлбэсам вместо девки послали. Рассердился, совсем сильный мороз завернул.
Люди опять мерзнуть, голодать начали. Зайчиху, лисицу к старухе посылают. Зайчиха опять по дороге забыла все, что старуха ей наказывала. Лисица рассказала, что Усесь рассердился, потому что обманули его.
Стали девку собирать. Сначала она зашла к бабушке, как та велела. Бабушка ее вымыла, жиру дала, велела деревца подправлять. Пояс ей свой, вышитый бисером, дала, лыжи с посохом3. Пошла девка, идет, а елки прыгают, радуются:
— Наша тетя идет! Наша тетя идет!
Девка все сучки подправила, жиром смазала — елки, как были раньше, стоят. Деревца ей велели точило за тиску положить. Девка к чуму поднялась. Видит — жир висит, сушится. Точило лежит, она его на место за тиску положила, огонь разожгла.
Человек пришел, точило спрашивает; она дала. Он варить ужин стал. Мясо в два деревянных долбленых блюда положил, один отцам4 велел отнести. Она вышла, ночь на дворе, где искать стариков? Подумала: «Хоть бы искра где выскочила!»
Постояла, видит: правда, искра вылетела. Она пошла на огонек. Там чум стоит, старики живут. Мясо она в их блюдо переложила, сама обратно пошла.
Поели они, спать легли. Наутро тепло стало на земле. Утром Усесь на охоту собрался, дал ей лоб, велел рукавицы сшить. Ушел. К девке его мать пришла, велела в голове вшей искать. Целый день невестка в голове искала, к вечеру говорит:
— Ну, ладно, хватит! Мне надо еще успеть рукавицы сшить. Старуха поднялась, вынула из-под себя готовые рукавицы — она;
оказывается, лоб под себя положила, когда сели в голове искать. Старуха говорит:
— Муж придет, станет рукавицы смотреть, скажет: «Видно, мать моя шила». Ты ответь: «Разве другие бабы так шить не умеют?»
Девка так и сказала мужу. Стали они вместе жить. Усесь собрался к ее отцу в гости, жена гостинцы сестрам собирает, готовит. Спустился Усесь вниз, у стариков погостевал, домой назад собрался. Кэлбэсам Услыхала:
— Кынь, — говорит, — я ведь тоже дочь посылала, почему мне гостинцы не принес?
Стала гонять* она Усеся. Он видит — сзади туча за ним поднимается. Жена наверху уже все знает. У него за чумом коксь оксь стоял, к нему волки были привязаны. К ушам волков веревки привязаны, которыми земля стянута. Жена уши выдернула, веревки на руки намотала, землю держит. Волки освободились, успели добежать, разорвали кэлбэсам. Назад волки вернулись, она снова уши всунула, веревки, которыми земля стягивалась, привязала. Дальше жить стали.

 

Бангсель

 

Старик Ыдахат живет. Сын его женат, у него уже ребенок есть. Старик сыну однажды говорит:
— ПойДем лодку делать!
Они ушли, осину срубили, на части ее разрубили, одну лодку сделали.
Старик сыну говорит:
— Сделаем еще вторую! Ложись на дерево, свой рост смерь!
Он лег на дерево, старик ему шею перерубил, убил его. Старик доделал лодку и в воду ее столкнул. Во вторую лодку он сына положил, сам сел в другую лодку, а лодку с покойником сзади привязал. Старик уехал.
Бангсель2 узнала и погналась за ним.
Вперед глядит — чум стоит. Она входит — старуха сидит.
— Бабушка, — она сказала, — пошамань мне. Отца моего сына старик куда-то увез.
Старуха сняла рыболовный крючок с одним жалом, в щучий пузырь жиру налила4 и сказала:
— На, если тебе есть захочется, пусть у тебя будет немного еды. Старуха бубен для нее согрела5 и пошаманила.
Бангсель ушла, к другому чуму пришла, там тоже старуха сидит.
— Бабушка, пошамань мне! — сказала она ей. — Отца моего сына старик куда-то увез.
Старуха дала ей крючок с двумя жалами и щучий пузырь с жиром. Старуха согрела для нее два бубна.
Бангсель ушла, к третьему чуму подошла, вошла — старуха сидит.
— Бабушка, пошамань мне!
Старуха ей трехжальный крючок и щучий пузырь с жиром дала, три бубна согрела.
Бангсель ушла, в четвертый чум зашла — старуха сидит.
— Бабушка, пошамань мне!
Старуха четырехжальный крючок и щучий пузырь дала, четыре бубна согрела.
Бангсель ушла. Еще чум стоит. Она вошла — старуха сидит.
— Бабушка, пошамань мне!
Бабушка сняла пятижальный крючок и щучий пузырь, дала ей. Пять бубнов готовит, греет. Она ушла, а старуха запела — шаманить начала.
Еще чум стоит, она вошла — старуха сидит. Шесть бубнов старуха готовит.
— Бабушка, пошамань мне!
Старуха шестижальный крючок дала, шесть бубнов согрела. Старуха начала шаманить, а она ушла.
Еще чум стоит, она вошла — старуха сидит.
— Бабушка, пошамань мне!
Старуха семь бубнов приготовила, семижальный крючок дала, щучий пузырь дала, семь бубнов согрела. Старуха ей говорит:
— Внучка, иди до седьмого мыса, старик мимо будет проплывать. Ты с мыса удочку забрось и покойника зацепи.
Старик гребет. Бангсель ушла, на мысу села, одножальную удочку забросила. Старик один раз веслом взмахнул — и леска оборвалась. Она на втором мысу села, двухжальный крючок забросила. Старик два раза веслом взмахнул — и леска оборвалась. Она на третьем мысу села, трехжальный крючок забросила. Старик три раза веслом взмахнул — и леска оборвалась. Она на четвертом мысу села, четырехжальный крючок забросила. Старик четыре раза веслом взмахнул — и леска оборвалась. Она на пятом мысу села, пятижальный крючок забросила. Старик пять раз веслом взмахнул — и леска оборвалась.
Бангсель мысы враз перешагивает. Она на шестом мысу села, шестижальный крючок забросила. Старик шесть раз веслом взмахнул — и леска оборвалась. Бангсель мысы враз перешагивает. Она на седьмом мысу села, семижальный крючок забросила, покойника зацепила, и веревка у лодки с покойником оборвалась.
Старик забормотал что-то, он заметил, что лодка с покойником оторвалась. Бангсель мужа вытащила, над ним плакать начала, плакала, слеза в его ухо упала6. Он в себя пришел.
— О-о, — сказал он, — крепко же я спал. Кто меня разбудил?
— Поверь, не будь меня, старик убил бы тебя ни за что, — она ему ответила.
Они отправились в обратный путь. Дошли до старухи с семью бубнами. Старуха все еще шаманит.
— Бабушка, — она ей говорит, — перестань, сядь, отец сына мне Достался!
Муж ей семь бубнов сделал и вокруг нее их поставил. Старуха похлопала по ним:
— Раньше они плохие были, теперь хороши!
Они к старухе с шестью бубнами пришли. Ее бубны сломались.
— Бабушка, успокойся, — сказала она, — отец сына мне достался! Он сделал ей шесть бубнов. Старуха похлопала:
— Раньше плохие были, теперь хороши!
Они ушли, к старухе с пятью бубнами пришли. Ее бубны сломались.
— Бабушка, — она ей говорит, — успокойся, отец сына мне достался!
Он сделал пять бубнов. Старуха похлопала по ним:
— Раньше плохие были, теперь хороши!
Они ушли, к старухе с четырьмя бубнами пришли.
— Бабушка, — она ей говорит, — успокойся, отец сына мне достался!
Он изготовил четыре бубна. Старуха по ним похлопала:
— Раньше плохие были, теперь хороши!
Они ушли, к старухе с тремя бубнами пришли.
— Бабушка, успокойся, отец сына мне достался! Он сделал три бубна. Старуха похлопала по ним:
— Раньше плохие были, теперь хороши!
Они ушли, к старухе с двумя бубнами пришли.
— Бабушка, успокойся, отец сына мне достался! Он сделал ей два бубна, старуха похлопала по ним:
— Раньше плохие были, теперь хороши!
Они ушли, к старушке с одним бубном пришли. У этой старухи го- лос перехватило, она так только еще тряслась, голоса нет.
— Бабушка, успокойся, отец сына мне достался! Он сделал один бубен. Старуха похлопала по нему:
— Раньше плохой был, теперь хорош!
Они пошли домой, домой шли, домой пришли. Их чум во все сто- роны раздвинулся8— раньше плохой был, теперь хорош!

 

Кэлбэсам

 

Старик с сыном жили. У них был котец. Каждое утро старик ходил черпать из котца. Раз пошел он черпать, видит: к котцу два разрисованных тойола прибились. Старик вверх по реке пошел посмотреть, откуда такие красивые тойолы взялись. Видит — на той стороне кэлбэсам сидит. Старик посмотрел на нее, обратно пошел. Пока домой добрался, весь вымок. Сын только подумал: «Отец ушел, век* ушел», а старик назад пришел. Отец говорит:
— Я хотел было котец черпать идти, спустился вниз, вижу — разрисованные короба стоят.
Сын к реке пошел, в ту сторону посмотрел, видит: кэлбэсам сидит на другом берегу. Парень к ней пошел, с собой привел, в жены взял. Стали жить. Сын у них родился. Старик захотел избавиться от сына, чтобы кэлбэсам в жены себе взять. Отправил он сына на край света на покойницких санках. Кэлбэсам ждет, ждет; муж ушел, век не появляется. Она через шею оленя прошла, олень запрягся.
Собралась она идти на низ, в сторону, где маленькие люди живут. Пришла к ним, зашла к одной бабушке, говорит:
— Бабушка, бабушка, не видела ли ты отца моего сына? Старуха вышла, уду взяла, на прибрежный песок спустилась. Один
крючок в воду забросила, веревка лопнула.
Кэлбэсам к другому чуму пошла. Вошла, спрашивает старуху:
— Бабушка, бабушка, ты отца моего сына не видела ли? Старуха крючок с двумя шипами взяла, на берег спустилась, уду
забросила. Веревка с крючком оборвалась.
Кэлбэсам дальше идет. К третьему чуму пришла, вошла, старухе говорит:
— Бабушка, бабушка, ты отца моего сына не видела ли? Старуха пошла, на берег спустилась. Там маленький курган*.
Сколько старуха ни бросала крючки, веревки обрываются.
Кэлбэсам дальше, к четвертому чуму пошла, спрашивает у старухи:
— Бабушка, бабушка, ты отца моего сына не видела ли? Старуха уду забросила, веревки лопнули, крючки оборвались. Кэлбэсам к пятому чуму идет, спрашивает:
— Бабушка, бабушка, ты отца моего сына не видела ли? Старуха уду бросала-бросала; веревки лопнули, крючки оборвались.
Кэлбэсам к шестому чуму идет, спрашивает:
— Бабушка, бабушка, ты отца моего сына не видела ли? Старуха удочки взяла, забросила. Крючки опять оборвались, веревки лопнули.
Кэлбэсам опять вниз по реке идет. К седьмому чуму, к Большой старухе4 пришла. Старуха крючки к реке понесла. Крючки забросила. Его к берегу принесло, уже умер. Старуха и кэлбэсам его понесли, запели.