И набрали себе столько, что не могли нести! 5 страница

Но наш плакса переодеваться отказался наотрез. Видно, не сильно он рвался на приём к царю. Более того, он очень не хотел туда попадать — боялся. Поэтому и устроил этот цирк.

Вместо того, чтобы переодеться, умыться, войти в царские покои и уговорить царя отменить резню, Мардохей начал играть со своей сестрой в испорченный телефон.

— Скажи царице, пусть пойдёт к царю и скажет ему, что убивать иудеев нехорошо.

Евнух пошёл в гарем. Рассказал всё царице. Царица подумала. Ответила. Евнух пошёл на проходную.

— Царица сказала, что человек, который входит к царю без приглашения, приговаривается к смерти, а приговор тут же приводится в исполнение.

Помиловать такого идиота может только сам царь, но он этого не делает, ибо тогда его указ теряет смысл. Ещё царица сказала, что лично её царь последний раз приглашал в свой кабинет тридцать дней назад.

Мардохей, голый и чумазый, задумался.

— Скажи царице, что если она думает пересидеть эту резню в царском дворце, то это зря. Не выйдет!

Похоже, старик решил пригрозить сестрёнке разоблачением — ведь никто во дворце не знал о её национальности и родстве с Мардохеем.

Есфирь поняла, что отсидеться и в самом деле не получится. В следующий заход на КПП царского дворца евнух сказал Мардохею.

— В общем, так, старик. Собирай народ, и устраивайте трёхдневный пост и молитву с бдениями — в пользу национальной героини Есфири.

— А какой она подвиг совершила?

— Не совершила, а совершит, дубина ты стоеросовая. Она пойдёт к царю без приглашения. Будет жизнью рисковать ради таких идиотов, как ты — раз уж среди ваших соплеменников героев не осталось. Как всегда, женщины решают всё.

Мардохей повеселел и побежал организовывать религиозную акцию. По пути он бормотал молитву. Интересная была молитва — на все случаи жизни.

Кроме славословий господних были там и такие слова: «...не для обиды и не по гордости и не по тщеславию я делал это, что не поклонялся тщеславному Аману, ибо я охотно стал бы лобызать следы ног его для спасения Израиля...».

Царица тоже зря времени не теряла. Убежала в свою комнатушечку, разделась (по доброму библейскому обычаю), намазалась пеплом, «и весьма изнурила тело свое, и всякое место, украшаемое в веселии ее, покрыла распущенными волосами своими», ну и, конечно же, молилась.

Они молились о бедствиях, выпавших им в нелёгкой рабской жизни. Да. Царица и почти премьер-министр сетуют на то, что им тяжко живётся в рабстве.

Интересно, о чём бы пели на их месте дворники с пастухами?

«А ныне враги наши не удовольствовались рабством нашим...» Да, такое рабство мало кого удовлетворит.

Прошло три дня. Царица отмолилась, а её земляки отпостили. Есфирь пошла к царю в кабинет — в лучшем из своих нарядов. Царь сначала разозлился, но потом подобрел. Жизнь царицы была спасена.

— Голуба моя, что для тебя сделать? Ты так красива сегодня, что можешь просить меня о чём угодно. Хочешь, полцарства тебе отпишу?

— Неа. Хочу сегодня гулянку закатить в честь нашего несравненного Амана. Можешь ли ты, мой господин, устроить так, чтобы Аман на ней присутствовал? Я бы угостила его своими фирменными пельменями.

— Нет вопросов, дорогуша. Считай, что он уже на пиру.

Довольная Есфирь ушла на кухню — давать указания царским поварам.

Аман же в это время прогуливался мимо городских ворот и поглядывал на Мардохея, который сидел себе на скамеечке и делал вид, что не замечает второго по величине человека в империи.

Все вокруг него падали ниц при каждом проходе Амана, а Мардохей задумчиво смотрел в небо и лузгал семечки. Он уже забыл, наверное, о своей молитве, в которой желал «целовать песок», по которому ходила нога его заклятого врага.

Аман был обидчив до ужаса. Когда он в восьмой раз прошёлся мимо Мардохея, до него дошло, что поклона от этого старика ему, пожалуй, не дождаться. Аман обиделся и пошёл жаловаться своей жене.

— Я понимаешь, хожу мимо него туда-сюда, а ему хоть бы хны! А ведь я не последнее колесо в этой телеге. Меня, между прочим, на царский пир позвали, в отличие от некоторых.

Какая жена не утешит своего мужа? Зерешь погладила мужа по макушке.

— Не печалься, муженёк. Ты вот, что сделай. Прикажи построить виселицу на городской площади, да повыше. Пусть завтра с утра на ней вздёрнут твоего Мардохея. Он будет болтаться на ней, как колбаса на привязи, а ты пойдёшь пировать к царю. Как тебе это?

— Нормально! Так я и сделаю. Какая же ты у меня умница, Зерешечка! Что бы я без тебя делал?

В ту ночь иудейский бог отнял сон у персидского царя. Такое уже бывало — с египетскими фараонами, например. Повертевшись на измятых подушках, царь кликнул «отроков».

— Ну-ка почитайте мне из моей записной книжечки — чего я там начирикал.

Ему почитали. О подвиге Мардохея, который донёс ему о злобных замыслах двух евнухов, и тем спас царю жизнь. О том, что доносчицей была царица, отроки не стали читать. Наверное, потому, что там не было ни слова о подвигах Есфири.

— Подождите, а как я поощрил своего доблестного слугу Мардохея?

— Никак не почтил, государь.

Ещё одно враньё. За свой «подвиг» Мардохей был переведен на службу в царский дворец. Лучшей награды трудно было сыскать. И вот, нате вам — о заслугах царицы забыли, о возвышении Мардохея — тоже.

Артаксеркс задумался. Его размышления прервал стук в дверь.

— Посмотрите, кто там. Вдруг заговорщики с петлёй и кинжалом?

— Нет, государь. Это Аман пришёл поговорить.

— Чего он хочет? Шатается тут по ночам — спать не даёт.

— Он построил на дворцовой площади виселицу и теперь просит, чтобы завтра утречком на ней повесили Мардохея.

— Какого Мардохея? Того, о котором вы мне только что читали? Героя нашего времени?

— Ага.

— Ну-ка, ну-ка. Эй, Аман, скажи-ка, любезный, что полагается сделать с человеком, которого царь решил отметить своими милостями и почестями?

Аман, возможно, был и хорошим человеком, но тупым до безобразия. Ему и в голову не могло придти, что царь собирается чествовать кого-то кроме него самого. Видимо, Аман был заслуженным ветераном. Поэтому его раздумья не длились слишком долго.

— Я так думаю, государь, что этого человека следует одеть в шубу с царского плеча, увенчать его голову царским головным убором, посадить на царского коня и дать ему блеснуть всем этим великолепием перед придворными и простым народом.

— Отлично, Аман. Ты у меня умница. Значится так. Я хочу оказать свою царскую милость Мардохею — за заслуги перед родиной.

— Перед его родиной, государь?

— Перед моей родиной, дубина! Поэтому проделай всю описанную тобой процедуру с несравненным Мардохеем. И гляди, князь, не пропусти ни одной мелочи. А то не сносить тебе головы.

— Есть, ваше благородие.

Аман поплёлся домой, не солоно сосавши. В спальне он расплакался, как ребёнок. Жена выслушала его плач и сказала: «Имеет место обыкновенный заговор».

Вот! Жена Амана была очень умной женщиной. Она сразу увидела то, что наши религиозные люди не видят два с половиной тысячелетия.

В Сузах произошёл заговор с целью захвата власти. Сценарий был отработан ещё в Египте.

Царя женят на иудейке, но её происхождение скрывается. Её соплеменник становится доверенным лицом, премьер-министром. Все конкуренты устраняются.

В самом деле. Доверенные люди Амана были оклеветаны и казнены. Причём, сделано это было дважды — Мардохеем и Есфирью. Видимо, речь идёт о двух разных случаях.

Одинаковые имена евнухов ни о чём не говорят — всех армян мы называем хачиками, русских — иванами, немцев — фрицами, поляков — янеками и так далее.

Далее, Мардохей, оклеветавший персидских придворных (кто поверит сказке о евнухах? За евнухов Аман не стал бы мстить), становится «доверенным лицом» царя.

Мало того, правящую царицу устраняют с помощью интриги, а на её место ловко впихивают иудейку, чьё происхождение скрывают.

Домыслы? Давайте разберёмся. «Убивать царя» евнухи только лишь замышляли — по словам Мардохея.

«Уничтожать евреев» Аман тоже лишь «замышлял» — по словам автора, ибо даже в тексте нет ни одного диалога, в котором Аман хоть словом обмолвился об этом намерении.

Более того, он не сделал ни одного шага в этом направлении. Всё это лишь думалось.

Указ о холокосте, даже если таковой существовал, был написан царём и отправлен в сатрапии.

Он выдуман, этот указ, ибо Мардохей с Есфирью начинают действовать после того, как сей эдикт был доведён до исполнителей.

На чём держится любая власть? На исполнительности подчинённых. Получив приказ, сатрапы должны были взять под козырёк, рявкнуть «яволь, майн фюрер» и начать резню. Но они этого не сделали.

Ни один человек не был уничтожен по указу, подписанным самим Артаксерксом.

Что это значит? Это значит, что такого указа не существовало в природе.

Всё это — фантазии, высосанные из пальца. Далее мы увидим, что Артаксеркс понятия не имел о своём собственном указе.

А каковы факты?

Вот факты: людей Амана убивают, самого Амана публично унижают и выпихивают из дворца. Мардохей становится «царским оком», а Есфирь — его женой и правящей царицей.

Интрига — почище реальных заговоров при дворах средневековых монархов. Ну и что, скажете вы? Это же сказка.

Ничего! Не забывайте, что мы читаем Книгу Книг — сборник религиозных и богодуховных текстов, нашу «святыню».

Это ещё не всё. В истории произошёл очень похожий случай. Именно так, или почти так, была захвачена власть в Хазарии.

Но это ещё не вся интрига. Аман утирал слёзы кружевным платочком, когда в дверь его требовательно постучали.

— Кто там?

— Евнухи царицы всея Персии. Тебе пора на званый ужин, барин. Царица ждать не любит.

Аман вздохнул и поплёлся за посланцами.

Вечеринка была убойная. Все веселились от души. Артаксеркс был в приятном расположении духа.

— Есфирь, любовь моя! Проси у меня, чего хочешь. Вот хочешь, сейчас же тебе половину царства отпишу?

— Нет, не хочу, государь. Другое у меня желание. Видишь ли, я иудейка. А теперь над моим народом нависла угроза полного уничтожения. Злые люди хотят стереть нас с лица земли.

— Кто эти негодяи, родная моя Есфирь? Кто эти подлецы? — страшно закричал царь, который вчера подписал указ об уничтожении евреев в своей империи.

— Вот он, мой фюрер! Злобный Аман, век бы его не видеть.

— Ах, он сволочь! Нет, я не могу этого вынести. Сейчас же пойду в висячие сады и попью валидолу — а то натворю сейчас дел.

Царь удалился на веранду. Аман смекнул, наконец-то, что дело его швах и бросился к царице, сидящей на диване, чтобы вымолить у неё пощаду. Он упал на колени, обливаясь слезами, и стал целовать её сандалии.

— Царица! Не вели казнить! Вели миловать!

Есфирь не зря прожила свои полторы сотен лет жизни. Её жизненный опыт был гигантским.

Она молниеносно ухватила придурковатого Амана за уши, плотно прижала его голову к своему царственному лону и заорала во всю глотку:

— Насилуют!

Все переполошились. Царь прибежал с балкона, как вихрь, и увидел свою любимую жену, распластанную на диване, а на ней — этого борова, Амана.

Аман отчаянно пытался вырваться, что-то бормотал, и только ухудшал ситуацию.

«И накрыли лицо Аману».

Вообще-то правильно. Чтоб не сказал лишнего.

— Что мне сделать с этим маньяком? Что сотворить с этим подлым насильником, этим Чикатиллой наших дней?

— Государь. Изволь выглянуть в окошко. Там стоит чудная виселица. Аман её построил, чтобы вздёрнуть доброго Мардохея.

— Ага. Так повесьте его на ней. Собаке — собачья смерть. Не рой другому яму... Ну и так далее. Приступайте.

Амана повесили. «И гнев царя утих».

Начался настоящий голливудский хэппи-энд. Аман болтался на дереве, Артаксеркс дарил Есфири кольцо и дом Амана со всем добром.

Есфирь выпихивала на паркет смущённого Мардохея: а вот, государь, виновник торжества, если бы не он — не видать бы нам в жизни счастья.

Перстень перекочевал на палец Мардохея. Дом Амана теперь принадлежал Есфири, а управляющим в этом доме был Мардохей.

Есфирь подобралась к главному вопросу вечера:

— Царь, надо бы как-то отозвать письма с указом об уничтожении евреев.

Артаксеркс почесал бороду.

— Дорогая моя царица. Я, конечно, всё понимаю, но, что написано царским пером, не вырубишь никаким топором. Давай определимся. Эти письма или подписаны мною, или нет. Если они написаны, то отзывать их поздно — в моей империи «вопрос уже решён окончательно».

Если же эти письма — ваши с дядей фантазии, то нечего переживать — ничего вашим землякам не угрожает.

Но, чтобы вас успокоить, сделаем так: напишите указ касательно иудеев — такой, какой вам нужен. А я подпишу. Ладушки?

Царица и её кузен радостно закивали курчавыми головами. И заскрипели перьями. Они мигом сочинили указ, а царь его подмахнул, не глядя.

Царь, возможно, и не видел, что подписывал, но мы можем и поглядеть. Давайте присмотримся к этому указу.

«...царь позволяет Иудеям, находящимся во всяком городе, собраться и стать на защиту жизни своей, истребить, убить и погубить всех сильных в народе и в области, которые во вражде с ними, детей и жен, и имение их разграбить...»

Ещё раз. Царь подписался под таким обращением: «Евреи. Я разрешаю вам собраться в местах вашего компактного проживания, перерезать глотки всем, кого вы посчитаете своими врагами, невзирая на пол и возраст, а имущество этих несчастных забрать себе».

Очень по-божески.

Ещё в указе говорилось о том, что все беды в персидской земле произошли от Амана, который, оказывается, был македонянином. Вот такая петрушка. Гонцы поскакали.

Мардохей вышел из дворца в золотом венце, в царской мантии и прочих побрякушках. Народ веселился и ликовал.

«И многие в тот день в стране сделались иудеями».

Почему бы и нет?

«...собрались Иудеи в городах своих по всем областям царя Артаксеркса, чтобы наложить руку на зложелателей своих; и никто не мог устоять пред лицем их...

И избивали Иудеи всех врагов своих, побивая мечом, умерщвляя и истребляя, и поступали с неприятелями своими по своей воле...»

Царю доложили о погромах по всей стране его великой. Он спросил у Есфири: «Теперь твоя душенька довольна? Чего ещё пожелаешь, любовь моя?»

Царица ответила: «Еще не всё, мой господин. Позволь нам делать то, что мы сделали сегодня, и завтра и послезавтра и... И позволь нам повесить всех сыновей Амана».

— Всех десятерых?

— Ну да. А чего мелочиться?

— Ладно. Вешайте.

Повесили. За один день иудеи умертвили в сатрапиях 75 тысяч человек. И веселились. И этот день они сделали своим национальным праздником.

Праздник называется Пурим. В этот день каждый иудей, даже если он трезвенник, просто обязан напиться до зелёных соплей.

Мы — не рабы. Рабы — не мы.

Рабы. Которых уже лет сто, как сделали свободными. Которые занимают главные должности в чужом государстве. Которые плюют на местные обычаи. Вдруг решили освободиться.

И вырезали по этому поводу всех неугодных в этой самой чужой стране. И назвали этот день самым светлым и весёлым своим праздником.

Странный народ — эти индейцы.

Книга Иова

Иов был непорочным и богобоязненным середняком, который жил в земле Уц. Что за земля? Какая разница?

У Иова было 7 сыновей и 3 дочери. И 7 тысяч овец, 3 тысячи верблюдов, 1 тысяча волов, 500 ослиц. И много слуг. Именно в такой последовательности.

Иов был самым знаменитым человеком на Ближнем Востоке. Чем же он был знаменит?

Его сыновья поделили 7 дней недели — в каждый из дней кто-то из них устраивал в своём доме грандиозную попойку, на которую приглашал своих братьев и сестёр. Как видно, жилось им тяжело.

Попробуйте попить водочку каждый день — и вы поймёте, что эти парни были сделаны из крутого теста.

Иов каждый день спрашивал: всё ли у вас путём, дети мои? Дети отвечали: а как же! Папа удовлетворённо кивал головой.

В это время у бога случился диспут с сатаной. Бог начал хвастаться Иовом — какой он богобоязненный и праведный. Сатана в ответ заржал: «При таком бытовом благополучии, сударь, любой будет богобоязненным».

Бог задумался. «Вот, что — ты отними у него всё это, я разрешаю. И посмотрим, останется ли он в моём стаде».

Так на небесах заключили сделку. Сатану долго упрашивать не пришлось. В тот же день на стада Иова напали враги. Весь скот угнали, а пастухов перебили.

Дом, в котором без просыпу выпивали все детки нашего праведника, завалился молодым пьяницам на голову. Все погибли под брёвнами.

Иов почесал затылок. Да-а! Вчера у него ещё было всё, а сегодня уже нет ничего. Что делать? Ничего. Что тут поделаешь? Судьба. Хорошо, хоть сам живой — и за то спасибо, боженька.

Бог победоносно глянул на сатану. Тот пожал плечами. «А что ему сделалось? Ничего. Он-то ведь целым остался».

Бог предложил ещё пари. «Наведи на него болячку, какую захочешь. Посмотрим — останется ли он в моём стаде».

Сатана взялся за дело. Иов покрылся струпьями от кожно-венерических болезней. Но не унывал. Смастерил себе скребок из черепицы и принялся чистить кожные покровы, присыпая очищенные места пеплом.

За этим занятием его застала супруга, которой повезло остаться в живых. Настроение у неё было так себе (ещё бы!), и теперь её прорвало.

— Плюнь ты на это дело, старый дуралей! И на бога своего наплюй, раз он такие вещи с хорошими людьми вытворяет.

— Не могу. Он же мой бог. Как на него плевать?

— Тьфу на тебя.

И ушла.

Три друга решили навестить нашего праведника. Увидев его, не узнали. А, узнав, расплакались, как дети, порвали на себе бельишко и вообще — расстроились.

На седьмой день у Иова кончилось терпение. Он открыл пасть и понёс. Проклял день, когда он родился, и весь белый свет в придачу. Орал благим матом, изливая душу. Проклял всё, что можно было проклясть.

Его эмоциональный всплеск испугал даже друзей, которые целую неделю горевали вместе с ним, валяясь в пыли. Один из них, вытерев глаза, начал успокаивать Иова.

— Нет, не загибай так крутенько, браток. Эко ты разогнался — «зачем я на свет народился»! Ты говори, да не заговаривайся. На земле хватает уродов, которые умирают, так и не дожив до мудрости. А ты дожил.

Зачем отворачиваешься от бога? Разве может человек быть более праведным, чем его творец? Молись, братан! Пока есть тот, кто может ответить, зови!

Тут можно прерваться. Иисус не был пионером, когда сказал «стучите — и вам отворят».

Друг Иова по имени Елифаз сказал это намного раньше. И намного глубже.

Ещё раз: «взывай, пока есть тот, кто может ответить». Это круче. Не надо искать дверей. Если есть дверь, то уж наверняка внутри кто-то сидит. Есть гарантия.

А тут — без дверей. Никаких гарантий. Достаточно знать, верить, что где-то есть тот, кто услышит. Этого хватает.

Это — одно из самых религиозных мест в библии. Это действительно поэзия. Речь этого друга — жемчужина, которую нужно оценить.

Глупца губит его гнев, а тупицу — его раздражение.

Глупец стал хозяином жизни — я проклял его.

Его дети не увидят счастья

Их будут бить прямо у ворот дома, и никто за них не заступится

Весь его урожай съедят бродяги, а имущество разворуют негодяи.

Горе не растёт из земли, беда не из пыли приходит.

Человек рождается, как искра, и стремится ввысь — сквозь страдания

Я бы отдался богу — целиком. Доверился бы ему.

Он столько всего успевает. И до меня дойдут его руки.

И ты доверься. Судьбу не переломаешь, а, отдавшись ей — всего добьёшься.

А чего не добьёшься — то не твоё.

Есть чудесная японская притча. Молодой самурай ехал на пароме с женой через пролив. Паромчик был утлый, разыгралась буря. Посудина черпала бортом и грозила развалиться на куски.

Все пассажиры, а заодно и команда, страшно переполошились, начали метаться, кричать, звать на помощь. Самурай оставался невозмутимым. Поражённая жена спросила его:

— Почему ты так спокоен? Мы вот-вот пойдём ко дну.

Муж выхватил меч и приставил его к горлу своей возлюбленной. Она не шелохнулась.

— Почему ты не боишься? Ведь клинок у твоего горла!

— Как я могу бояться? Этот меч в твоих руках — нет причин для опасений.

Самурай вложил меч в ножны.

— Этот меч в моих руках, а эта лодка — в руках моего бога.

Об этом и речь.

Иов выслушал своего друга.

— Я всё это понимаю. Но терпеть уже мочи никакой нет. Да сколько же можно! Больно! Я ж не каменный, не железный. Тело — слабая штука и очень уязвимая. Вам, друзья мои, легко говорить, но мне очень тяжело слушать.

Что вы меня утешаете! Я хоть раз просил вас о чём-то низком — заплатить мои долги, защитить меня от разбойников? Ни разу! Я чист! Никогда не врал, и сейчас не совру. Что вы слова красивые говорите! Что вы совестите меня! Попробуйте моей каши, а потом посмейте мне сказать хоть слово.

Взвесьте мои речи и ваши, только честно.

Увидите — правда за мной.

Взгляните на нашу жизнь.

Чем человек отличается от наёмника? Ничем.

И тому, и другому назначен его срок.

И тот, и другой ждёт конца этого срока.

Что мне осталось? Суетные дни и бессонные ночи.

Моё тело стало одним сплошным гнойником.

Моя жизнь подобна дуновению ветра.

Пух! — и нет меня. Вы даже моргнуть не успеете.

Поэтому — не нужно меня останавливать, понятно?

Я буду ругаться, потому что мне больно, чёрт возьми!

Что я, зверь дикий, что вы тут меня сторожите?

Лягу на смертное ложе и уплыву потихоньку —

И вы меня не удержите!

Надоела мне жизнь, особенно, такая.

Достало уже всё!

Не надо меня подбадривать.

В разговор вступил второй дружок.

— Что ты пылишь, Иовушка? Прямо вентилятор, а не человек. Ничего в этом мире просто так не происходит. Если на твоих детишек беспутных кровля обвалилась — значит, было, за что.

Если же ты сам чист душой, то молись — и всё у тебя будет хорошо. Хорошему человеку ничего не грозит. А вся возня вокруг него — суета сует. Нет ничего постоянного.

Обопрёшься о дверной косяк, а он возьмёт и развалится, ещё и сверху балочкой пристукнет. Не опирайся, мил человек, не доверяй опорам — самому стоять надо.

Доверяй опыту предков твоих, ибо личного опыта не хватит — наша жизнь слишком коротка, чтобы понять происходящее. Они тебе скажут, что трава без ветра не колышется, а тростник без влаги не растёт.

У всего есть своя причина. Кто от бога отворачивается, тот подобен растению с подсечёнными корнями — засыхает.

Даже на камнях растут деревья — сплетаются корнями с валунами так, что трактором не вырвешь это деревцо, хоть оно и маленькое. Таков и человек, с которым бог, ибо вера и есть наши корни в этом мире.

Гм. Иисусовы притчи о зерне при дороге и доме на песке, оказывается, тоже имеют длинную историю. У Иова, между прочим, образы более сочные. Продолжим.

Иов и на этот раз ответил, не стал молчать.

— Кто переспорит бога? Есть ли в этом смысл? Он делает многое, он делает всё, и сразу же забывает о сделанном. (Это уже даосизм чистой воды, но, до чего прекрасен!)

Бог пройдёт передо мной, и я его не увижу, не замечу, не услышу. Он делает, что хочет. И никто не сможет спросить с него за содеянное. Ему нет нужды сдерживать свой гнев — перед кем бы то ни было. Тем более — я ему не истец. И всё-таки...

Он превратил мою жизнь в муку. Довёл мои страдания до предела. Бомбит меня раз за разом — не даёт передохнуть. За что? Я обижен на него. У нас междусобойчик. Но как нам разобраться? Силой, дуэлью? Моя сила против его мощи — смешно говорить.

Судом? Кто сведёт меня с ним? И что это будет за суд? Если я начну оправдываться, то окажусь виновным, ибо оправдываюсь. Если я невиновен, то ему ничего не стоит сделать меня виноватым.

Глупые разговоры. Я невиновен, моя душа чиста. Мне не в чем себя упрекнуть, и страдаю я без вины. Поэтому и проклинаю эту жизнь и плюю на неё, ибо она несправедлива.

Так не должно быть, но так есть. А я не согласен! Не могу с этим мириться! Поэтому — хулю бога, и буду хулить!

Я правду говорю — Он губит невиновных, мучает праведных! И смеётся над их страданиями! Вот, гад!

А кто правит суды, кто соблюдает справедливость на земле? В судах заседают подлецы. И кто в этом виноват? Он и виноват, больше некому!

Жизнь моя приближается к концу, и бег её убыстряется. Что мне терять?

Вот, что я мог бы сказать богу прямо в глаза. И что, он признал бы меня невиновным? Да никогда в жизни! Но он не человек, которому я могу предъявить иск. Как мне с ним судиться? Нет такого посредника — не о чем говорить.

Отвлечёмся. Сегодня посредников хватает. Не то, что в былые времена. Сегодня есть, кому представлять наши интересы перед Хозяином. Это крепкие, упитанные, жизнерадостные мужички. Быть посредником — их профессия.

Они изучают умные книжки, они говорят, что мы можем на них положиться. Мы приходим в последней чистой рубахе, зажав в кулаке горсть последней меди — с надеждой в сердце. Надежда — всё, что у нас есть. У этих ребят есть немножко больше.

Они приезжают на иномарках, заходят в храм, сыто отдуваясь, благосклонно берут у нас наши медяки и снисходительно слушают нас, наклонив голову. И говорят, чтобы мы отчитались перед ними о своих грехах. Грехи должны быть, ибо человек грешен по природе своей.

Но ничего — эти ребята за нас помолятся. Каяться — не перед богом, а перед попом. И молиться будет поп, а не мы. Наше дело маленькое — сдать пожертвование. Об остальном есть, кому позаботиться.

Да. Христос был мягким человеком — он всего лишь использовал бич. Вот интересно, что бы сделал Иов с любым из сегодняшних попов? Или, предположим, Иоанн Креститель?

Вернёмся к Иову.

А Иов продолжал говорить.

— Мне такая жизнь опротивела. Я скажу богу так: «не надо меня обвинять, лучше скажи, за что ты так прессуешь меня? В чём моя вина? За что ты позволяешь, чтобы меня судили плохие люди? Разве ты не видишь, что творишь? Или глаз твой замылился?

Как он мог замылиться — разве у тебя глаза, как у человека? Разве ты подвержен человеческим слабостям? Если нет, то зачем ты выискиваешь во мне грехи, доискиваешься недостатков? Не пристало богу заниматься такой ерундой.

Ты поступаешь несправедливо, а ведь нет никого, кто мог бы меня защитить от твоего беззакония.

Вспомни — ты же меня создал, вылепил, вымесил. Забыл? Я же дитя твоё! И когда ты меня творил, то знал, что ни один мой грех не останется без твоего внимания. Ты это знал. И я это знал! А что теперь? Посмотри, что ты наделал!

Если я виноват, то нет мне оправдания. Если же я невиновен, то у меня нет и надежды. Ты же — последняя инстанция! Кто рассудит? Кто восстановит справедливость? Больше некому...»

Представляете, каково было богу всё это выслушивать? Наверняка ему стало жутко неудобно — ведь он крепко подставил Иова, сделал его ставкой в своих играх с сатаной. Иов имел право говорить такие обидные слова. Даже богу. Продолжим.

Приятель Иова по имени Софар начал приводить свои аргументы.

— Того, кто много говорит, очень трудно переспорить, но разве это значит, что он прав? В многословии редко кроется истина.

Ещё одно зерно, настоящее. Чжуанцзы высказался по этому поводу схожим образом. Идея витала в воздухе. Но о Чжуанцзы в другой раз. Вернёмся к мудрому Софару.

— Ты говоришь, Иовушка, что прав перед богом, который крепко обидел тебя. Как ты думаешь, если бы он открыл тебе хотя бы половину своей мудрости, не сломался бы твой хребет от такого груза?

Если же ты выдержал свои испытания и до сих пор жив, то не кажется ли тебе, что не так уж они и велики, эти испытания?

Своим жалким умишкой сможешь ли ты познать бога? Сможешь ли ты исследовать его? Не является ли глупцом человек, который берётся за такое исследование?

Ведь бог выше небес и глубже преисподней — как ты можешь его постичь? Как ты можешь его оценить? Как ты можешь его судить?

Со своими обвинениями ты похож на глупого осла. Самое разумное для тебя — открыть своё сердце для бога, и оно наполнится благодатью.

Спор явно затягивался. Иов не преминул парировать выпад. Ведь даже плохо спорить — лучше, чем хорошо отскребаться от коросты.

— Вы думаете, что только у вас мудрость, а остальные просто погулять вышли? Я не глупее вашего, между прочим. Не глупее и ничем не хуже. А, может быть, и лучше, ведь я праведник. А теперь я стал посмешищем для окружающих. Что в этом хорошего?

Грабители спят спокойно, богохульники в ус не дуют, а праведник гноем истекает. Что в этом естественного? Это абсолютно ненормально. Звери живут естественно, птицы летают по ветру, и только я — во всём белом.

Кто сомневается в том, что эта несправедливость — божий промысел? Всё происходит своим порядком. Ухо слышит, глаз видит, а язык вкушает. Старики мудры, долгожители умны, а бог всеведущ и всемогущ. Так должно быть. Так и есть — за исключением моей судьбы.