Двухтысячный год истории готов 10 страница

«Тайная история»

Перо Прокопия (вероятно, его голос, так как обычным делом было диктовать) оставило нам три отдельных сочинения. Самым длинным из них является история войн Юстиниана (трактат «Войны»), сфокусированная на периоде 527–552/53 гг., но никто, даже сам Прокопий, не считал ее совершенно достаточным рассказом о правлении этого императора. Это произведение имеет ряд особенностей, так как было написано согласно условностям, царившим в истории такого типа в позднеримском периоде. Нельзя было использовать никаких «современных» слов (официально – ничего не санкционированного греческими грамматистами классического периода), что означало нахождение, помимо всего прочего, не существовавших в Афинах IV–V вв. альтернативных способов описания христианских епископов, священников и монахов. Вводные отступления, предназначенные скорее для того, чтобы развлекать и демонстрировать ученость, нежели обучать, также были обязательны, прежде чем вы погрузитесь в главный повествовательный контекст. Для выбора темы тоже имелись строгие предписания: ничего из области христианства, например, а лишь сосредоточение на военной и дипломатической истории. И для автора стало обычным (если не совершенно необходимым, особенно когда он лично принимал участие в некоторых событиях) делать свой труд для читателя более интересным и давать своего рода гарантию, что в его тексте содержится правда[96]. Повествование Прокопия о войне предоставляет огромную подробную информацию, сомневаться в которой ни у кого еще не было серьезных причин. Действительно, количество фактов столь огромно, что если не рассматривать их критически, то у любого историка, изучающего правление Юстиниана, возникает склонность просто переписывать Прокопия своими словами с небольшим количеством комментариев.

Таким же информативным – по-своему – является второе сочинение Прокопия – «О постройках», в четырех многословных книгах рассказывающее о строительных работах, санкционированных императором. Здесь тоже масса сведений, но при чтении возникают серьезные вопросы. Например, Прокопий, по крайней мере на современный вкус, чрезмерно льстив. В этом сочинении император, согласно имперской пропаганде, Богом избранный, святой и набожный, а его многочисленные и разнообразные постройки и украшают, и охраняют империю. Историков давно интересует масштаб этой заявляемой деятельности. Какая-то ее часть не оставляет никаких сомнений. Книга первая фокусируется на Константинополе – теперь Стамбуле, – и некоторые постройки Юстиниана еще стоят там, в частности собор Святой Софии, который во многом похож на то, как его описывал Прокопий (даже если его купол пришлось переделать в более поздние годы правления, когда первоначальный обрушился во время сильного землетрясения в 558 г.). Но в третьей книге и особенно в четвертой изначально точные и разнообразные рассказы автора уступают место по сути спискам – и к тому же очень длинным, – пробуждая сомнения в том, что столь многочисленные постройки могли быть возведены на самом деле. Так как историки плохо поддаются внушению, то в 1980-х гг. появилась тенденция доказывать, что большая часть того, что Прокопий приписывал Юстиниану, была на самом деле построена в годы правления его предшественника Анастасия. Эта точка зрения основывалась прежде всего на дискуссии о ключевой персидской пограничной крепости Дара (подробнее о ней в следующей главе), в которой Прокопий изначально находился с Велизарием и о строительстве которой Юстинианом он дает нам длинный и чрезвычайно точный рассказ. Появились утверждения о том, что это просто чепуха и почти все на самом деле было построено Анастасием, который и начал укреплять это место. И если Прокопий мог так глубоко ошибаться относительно того места, где он реально находился, то почему мы должны верить его рассказам о других бесчисленных стройках на тех территориях, воздухом которых он никогда не дышал?

Однако не стоит быть такими пессимистами. Анастасий действительно построил многое из того, что вы в настоящее время можете увидеть в Даре, если собираетесь поехать туда, но очень конкретные вещи, которые, по описанию Прокопия, там делал Юстиниан, тоже остались на месте и выглядят как второстепенный этап строительства. Некоторые из них, если и исчезли сейчас, видны на старых черно-белых фотографиях, сделанных Гертрудой Белл и другими в конце XIX – начале XX в. И вообще, существует достаточно много совпадений между повествованием Прокопия о Царичин граде и тем, что в настоящее время откапывают археологи. Короче говоря, значительное преувеличение (но не полная фальсификация), по-видимому, было веянием времени при написании Прокопием трактата «О постройках». В то время как Юстиниан был, безусловно, рад приписывать себе строительство, законченное при его правлении и даже начатое при Анастасии, никто еще не поймал Прокопия на приписывании императору создания чего-то конкретного, чего определенно там вообще не было. Каким бы тошнотворно льстивым ни был трактат, в целом там не так много лжи. Юстиниан действительно построил огромное количество зданий, и те, о которых Прокопий пишет особенно подробно, вероятно, такими и были[97].

Ключевая проблема, связанная с рассказом Прокопия о правлении Юстиниана, поставлена не в трактатах «Войны» и «О постройках», а в его третьем и самом коротком сочинении – Anekdota, или в «Тайной истории», как ее обычно называют на английском языке. Копия этого текста была известна византийскому составителю энциклопедии конца X в. Затем сочинение исчезло из вида, пока его отдельная рукопись не была обнаружена в Библиотеке Ватикана и не опубликована в Лионе в 1623 г. Но обретение текста стало лишь незначительным раздражителем. Гораздо больше проблем представляет его содержание. Ведь там, где автор «Войн» и даже в каком-то смысле трактат о «О постройках» впадал в узнаваемый жанр античной литературы, который подражал истории и панегирику соответственно, чтобы мы знали, как их читать, в «Тайной истории» ничего подобного нет. То, о чем в ней говорится, похоже на вошедшую в поговорку «кошку среди пернатых друзей» в смысле опровержения абсолютно всего того, о чем Прокопий повествует в своих других, более длинных трудах.

Проблема, поставленная «Тайной историей» – сочинением чрезвычайно интригующим, в конце которого имеется весьма занимательная головоломка, – представлена в нескольких взаимосвязанных пластах. С одной стороны, во вступлении к произведению рассказывается, почему Прокопий написал его. Автор приглашает читателей в 550-х гг. (а к этому времени им уже написано и опубликовано все, кроме последней книги «Войны»), но при этом сообщает:

«При описании многих событий предыдущего повествования я был вынужден скрывать причины, которые привели к ним. Поэтому мне будет необходимо раскрыть в этой книге не только те вещи, которые пока оставались необнародованными, но и причины тех происшествий, которые уже были описаны»[98].

Боясь «самой жестокой смерти» и быть застигнутым с поличным «множеством шпионов» императора, Прокопий изложил лишь весьма подчищенную версию завоевательных войн. Теперь он обещает рассказать нам правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Пока все хорошо, но вы читаете дальше и выясняете, из чего конкретно состоит «правда» Прокопия. Во-первых, он выводит на чистую воду своего бывшего босса – военачальника Велизария и его жену Антонину, но всю мощь огня он приберегает для самого императора Юстиниана и его супруги – императрицы Теодоры. Сначала узнаем о Юстиниане:

«Этот человек был злодеем и легко впадал в грех; он принадлежал к типу людей, которых называют нравственными извращенцами. Он никогда по собственной воле не говорил правду тем, с кем беседовал, а имел лживые и коварные намерения за каждым словом и действием… [Он] был неискренним, лукавым, лицемерным, маскирующим гнев двурушником, умным и безупречным артистом при демонстрации мнения, которого он якобы придерживался; он мог даже выжать из себя слезы… Подводя итог, у него и самого не было денег, и он не позволил бы никому в мире их иметь, как если бы он не был жертвой скупости, а просто был охвачен завистью к тем, у кого были деньги. Вследствие этого он легко изгнал богатство из мира римлян и стал творцом бедности для всех»[99].

Похоже, личность Теодоры тоже оставляла желать лучшего:

«Как только она достигла совершеннолетия и наконец созрела, она присоединилась к женщинам, играющим на сцене, и стала проституткой такого рода, которых мужчины в древние времена обычно называли «пехотой», так как она не играла ни на флейте, ни на арфе и даже не научилась танцевать, а просто продавала свою красоту тем, кто случайно зашел».

И по мнению Прокопия, не экономическая необходимость побуждала к этому Теодору:

«Не было еще на свете человека, который был бы таким рабом удовольствий во всех видах; много раз она ходила на пиры в сопровождении десяти юношей или даже больше – все исключительной телесной силы и с огромным опытом прелюбодеяний; и она лежала со всеми этими своими спутниками всю ночь напролет, а когда они все уставали и не могли продолжать, она шла к их слугам – числом до тридцати человек – и спаривалась с каждым из них».

Она имела обыкновение жаловаться, что природа не одарила ее еще большими способами получать сексуальное наслаждение, и это не говоря уже о ее знаменитых сценических постановках с участием кур, зерен ячменя и интимных частей тела, хотя, если верить Прокопию, «интимные» – это уж точно не про них. В то же время она была чрезвычайно волевая и умная женщина и благодаря уму и телу сумела завоевать сердце Юстиниана, который даже приказал изменить закон, чтобы получить возможность жениться на ней[100].

Вместе они были прекрасными соучастниками преступлений. Каждый из них был так же жаден, как и другой, и так же нетерпим к противодействию собственной воле, так что они объединились, чтобы погубить каждого, с кем они вступали в контакт, и таким образом – империю в целом. Но такой исход не был результатом лишь человеческой прихоти. Мать Юстиниана призналась однажды:

«Когда она собиралась зачать его, ее посетил демон; он был невидим, но создал у нее впечатление, что он с ней был как мужчина и имел с ней половую связь, а затем он исчез, словно бы во сне. И некоторые из тех, кто находился с императором в поздние ночные часы… утверждали, что он внезапно вставал с императорского трона и ходил взад-вперед по залу (на самом деле он никогда не имел привычки сидеть подолгу), и голова Юстиниана внезапно исчезала, а остальное тело продолжало ходить кругами… А другой человек сказал, что он стоял рядом [с Юстинианом], потом сел и вдруг увидел, что его лицо утратило черты: ни бровей, ни глаз не было на должном месте».

Установление личности было в конце концов подтверждено святым человеком, который пришел в Константинополь на прием к императору, но не смог войти в тронный зал, потому что увидел, что вместо императора на троне сидел князь тьмы. И оказалось, что дьявол уже давно заключил договор и с Теодорой о том, что, пока он будет ее любовником, она не будет испытывать нужды в деньгах[101]. Вот такие дела. Настоящая правда о том, почему в годы правления Юстиниана все происходило так, а не иначе. Когда «изгоняющий беса» встречается с «глубокой глоткой», не имея на уме ничего, кроме алчности, какой может быть иной исход, кроме как несчастье для людей?

Проблема, которую все это представляет для общей достоверности сочинений Прокопия о Юстиниане, проста. Когда тот же самый автор рассказывает вам в трактате «О постройках», что, с одной стороны, император был избран Богом, он благочестив и непогрешим (он даже получал сообщения от Бога во сне о том, как решить одну сложную архитектурную проблему при постройке собора Святой Софии), но, с другой стороны, он – предыстория «знамения», то не сразу понятно, что и думать. Как нам примирить непосредственное соседство утверждений «Тайной истории» о том, что в этом произведении раскрывается полная и окончательная правда о власти, с порнографическим портретом Теодоры и совершенно дьяволоподобным Юстинианом? На мой взгляд, существует масса улик, свидетельствующих о том, что Прокопий играет со своими читателями. И дело не в том, что он не имеет в виду то, о чем пишет, очерняя режим Юстиниана, а в том смысле, что не ожидает, что мы примем содержание книги за «правду» в буквальном значении этого слова. Одна «правда» – яркая порнография отрывка о Теодоре. Реакция по крайней мере 95 процентов студентов, которых я обучал на протяжении последних двадцати пяти лет, особенно на всех этих кур, выражалась в смехе (лишь несколько очень «домашних» студентов выглядели отчасти шокированными). Всегда немного опасно судить о культурных ценностях другого времени и места, но я совершенно уверен, что здесь смех – именно та реакция, которую стремился вызвать Прокопий. Это не означает, что у портрета могло не быть серьезной цели: насмешка – одна из самых эффективных стратегий для умаления врагов. А в случае Теодоры портрет превосходно выполняет свою функцию, превращая ее в точное зеркальное отражение того, чем она должна была быть по требованию имперской пропаганды. Вместо скромной, добродетельной, Богом избранной супруги своего императора она жадная и своенравная нимфоманка, и Прокопий наслаждается, иронизируя над всем, что ее окружает в Константинополе – родине «реформированных» проституток[102].

Это же верно и в отношении изображения Юстиниана. Вместо избранника Бога империей фактически правил отпрыск дьявола. И здесь, я тоже уверен, нас хотят заставить смеяться. Безголовая фигура и исчезающие черты лица – все это довольно смешно и окружено, если вы внимательно посмотрите, тщательными словесными формулировками, которые наводят на мысль о том, что мы не должны мыслить в терминах буквальной правды: «казалось», «утверждал» и «сказал» засоряют рассказ. Это даже еще более верно в отношении возмутительно невероятной истории, которой Прокопий окружает свой рассказ о том, как на самом деле выглядел Юстиниан:

«Ростом он был ни низок, ни высок – среднего роста, еще не худой, но немного полный. А его лицо было круглым и не лишенным привлекательности. Его лицо оставалось румяным даже после двух дней поста. Но чтобы описать его внешность в целом в нескольких словах, я скажу, что он был очень похож на Домициана – сына Веспасиана».

Тот факт, что Прокопий знал это, интересен. Ведь Домициан был последним монстром – худшим из тиранов-императоров во всей истории Римской империи, репутация которого в античном мире была гораздо хуже, чем у Калигулы и Нерона, более известных современным читателям. Репутация Домициана была настолько дурной, по словам Прокопия, что не только простой народ буквально разорвал его тело на куски после его смерти, но и сенат распорядился уничтожить все его статуи. Так откуда Прокопий знал, что Юстиниан выглядел как Домициан?

«[Супруга Домициана], собирая его по кусочку, аккуратно складывая их вместе и прилаживая один к другому, сложила все тело; затем, показав его скульпторам, она попросила их изобразить в бронзовой статуе судьбу, которая постигла ее мужа… [она] установила ее на улице, ведущей к Капитолию… и она демонстрирует и черты, и судьбу Домициана даже по сей день».

Если вы еще не смеетесь, я правда думаю, что уже пора. Вся эта история – сущая чепуха. Заметьте, что вышеназванная статуя преспокойно находилась далеко в Риме, когда Прокопий писал свой труд для читателей в Константинополе, так что никто не может проверить. И снова мы в великолепном мире фантазий автора; весь этот трюк – для него просто ловкий способ провести аналогию между Юстинианом и самым ужасным тираном в истории империи. Иными словами, то, с чем мы имеем дело в «Тайной истории», – это высококачественная политическая сатира, и есть другие позднеримские примеры, в которых избранные им средства – сексуальность и очернение – использовались для принижения и, значит, для уничтожения доверия к ее объектам[103].

Все это дает нам два основных вывода о великом историке времен Юстиниана: один более утешительный, другой – менее. С одной стороны, я совершенно уверен, что мы можем в общих чертах узнать, что думал Прокопий о режиме Юстиниана и его достижениях. Я подозреваю, что первая победа в Северной Африке в 533–534 гг., как и во многих других восточных римлян, вселила в Прокопия чувство ликования, которое, возможно, даже придало изначальный импульс его честолюбию историка, так как он сам был вовлечен в эти события, будучи помощником Велизария. Но если это так, то воодушевление вскоре уступило место глубокому разочарованию, так как последующие войны шли на протяжении 540-х гг. до тех пор, пока самое позднее в 550 г. он не превратился в непримиримого и стойкого врага режима и всех его деяний: нельзя видеть в трактате «О постройках» что-то большее, чем, видимо, заказанный панегирик.

Гораздо менее утешительным является образ умного и шаловливого Прокопия, который отчетливо вырисовывается в «Тайной истории». Это может показаться парадоксом, но это не так. Чем умнее автор, особенно такой весьма хорошо информированный, как Прокопий, тем труднее избежать критического взгляда на мир, который был столь искусно создан. Что касается авторов, пишущих в традициях античной риторики – а история рассматривалась как ее отрасль, – это представляет особенную проблему, потому что они всегда зашифровывали в своих сочинениях перекрестные ссылки на античные авторитеты, на которых были воспитаны они и их потенциальные читатели. Иногда они представляли собой просто словесные воспоминания без какого-либо конкретного значения, отражающие тот факт, что особенно удачные фразы имели тенденцию запоминаться и передаваться: немного похоже на удивительное число крылатых выражений из «Гамлета», которые вы узнаете задолго до того, как увидели или прочитали пьесу. Но также существует возможность для использования перекрестных ссылок для зашифровки добавочных пластов смысла. Например, там, где автор приводит половину хорошо известной цитаты в своем тексте, и когда читатель добавляет другую половину, то она искажает или даже разрушает очевидное значение отрывка (подобно более утонченной версии игры, состоящей в добавлении «не» к концу утверждений: «Юстиниан был священным, богоизбранным императором наоборот», что представляет собой довольно хорошее краткое изложение «Тайной истории»). Проблема античных авторов, обученных риторике, вроде Прокопия, состоит в том, что они провели большую часть десятилетия своего отрочества, штудируя античную литературу под профессиональным руководством, тогда как большинство из нас в наши дни этого не делало. Поэтому быть полностью уверенным, что вы собрали до последнего зернышка весь смысл такого автора, очень трудно, и чем умнее автор, тем труднее его понять. Когда я пишу это, мне кажется, что коллегия присяжных все еще обсуждает свой вердикт в отношении Прокопия. То, что он умный и искусный автор, бесспорно, но насколько умный? Недавно было доказано, что на самом деле он был чрезвычайно умен и создал основанную на философии критику режима Юстиниана для группы единомышленников-аналитиков в Константинополе VI в., а не просто писал памфлеты из огромного чувства отвращения. Но в то время как все эти идеи, безусловно, отражены в произведениях Прокопия, что показывает уровень глубины собственных намерений автора, все-таки независимые доказательства существования предполагаемой аудитории отсутствуют, так что коллегия присяжных еще не пришла[104].

Однако, к счастью, у нас имеется вторая группа мате риалов, с которыми можно поработать. Ведь наряду с завоевательными войнами, исследованными Прокопием, правление Юстиниана, возможно, имеет даже еще большее значение для общей кодификации римского права. Юридический материал по самой своей природе менее неподатлив, чем обычный тип исторического повествования, предложенный Прокопием. Значит, несмотря на объем такого материала (или из-за него), автор не обсуждает его в таких подробностях. Однако рассматриваемая под правильным углом зрения тема, связанная с римскими законами, бросает яркий, не имеющий к Прокопию никакого отношения луч света на режим Юстиниана – в частности, на самые первые годы его правления.

Весь корпус законов

Реформа Юстиниана позднеримского права оказалась эпохальным событием для большой части Европы. Проект Юстиниана был не ко времени, так как никакие земли бывшей Западной Римской империи не контролировались Константинополем, а некоторые другие части западноевропейской территории вообще никогда не были римскими. Однако долгосрочные последствия этого проекта вряд ли могли бы быть больше. По сути, реформа путем составления свода законов сохранила тщательно сделанную выборку из римской юриспруденции за тысячелетие. Это было сделано так методично, что итоговый текст – Corpus Iuris Civilis или «Свод гражданских законов» – стал всеобъемлющим образцом вместе с многочисленными отдельными частями законодательства для многих развивающихся судебных систем Центральной и Западной Европы, начиная со Средневековья и заканчивая началом современного периода. Поэтому именно благодаря Юстиниану изучение римского права оставалось главной частью многих университетских курсов юриспруденции до самых недавних времен (оно было переведено из категории обязательного в категорию факультативного предмета в Оксфорде, например, в 1990-х гг.). Как текст Юстиниана обрел такую поразительно влиятельную дальнейшую судьбу – это история, занимающая центральное место в последней части этой книги. Но ничего подобного нельзя было предсказать в конце 520-х – начале 530-х гг., когда эта история создавалась. Особую важность для нас приобретают характер и значение планируемых Юстинианом реформ.

В сущности, правовая реформа быстро стала главным проектом в сфере внутренних дел нового режима Юстиниана, когда 1 августа 527 г. он взял в свои руки единоличную власть после смерти своего дяди Юстина. Этот проект осуществлялся несколькими этапами, и первый из них был объявлен 13 февраля 528 г., спустя всего шесть месяцев после восшествия на престол нового императора. И если вы, будучи правителем, захотели бы поднять большой шум, заявляющий о вашей собственной способности править, то по крайней мере во внутренних вопросах Римского государства не было бы ничего лучшего, чем броситься заниматься правовой реформой, по двум причинам.

Во-первых – и мы уже видели реакцию Теодориха на этот пункт, – римская имперская идеология уже давно определяла существование писаного закона в качестве единственного фактора, отличавшего римский мир как более высокоорганизованное человеческое общество, возникшее по воле богов, гораздо более совершенное по сравнению с любым известным или потенциальным государством по соседству. Вот как сам Юстиниан выразился в Deo Auctore («Божьей властью») о порядке, который обеспечил начало второго этапа реформы 15 декабря 530 г.:

«Ничто ни в какой сфере так не достойно изучения, как власть закона, который приводит в порядок дела как божественные, так и человеческие и изгоняет всякую несправедливость»[105].

Определять писаный закон как ключевой компонент римского превосходства было привычкой, возникшей непосредственно из классических греческих размышлений о том, почему их общество выгодно отличалось от всех остальных. Однако греческие оригиналы сосредоточивались не на одном факторе, а на нескольких, которые взаимно усиливали друг друга. В особенности делался большой акцент на ценности системы глубокого образования (по которой обучался Прокопий) для воспитания людей высоких нравственных качеств, понимавших ценность самообладания перед лицом превратностей жизни и потому готовых подчинить свою индивидуальную волю писаным правилам и постановлениям. При такой системе мышления не было абсолютно ясно, нужно ли быть уже более совершенным человеком, прежде чем добровольно принять писаный закон, но более поздняя имперская идеология постепенно оставила другие идеи сделать его неоспоримым центральным блоком римского превосходства, и во всех официальных сравнениях цивилизованного римского и варварского обществ (даже чрезвычайно утонченного персидского), которые с V в. появляются в наших источниках, именно существование писаного закона выделяет первое из них как более совершенное. У одного римского автора записаны знаменитые слова вестготского короля Атаульфа о том, что он отказался от мысли заменить Римскую империю империей готов именно потому, что его последователи не умели подчиняться писаным законам. Поэтому он выбрал самый лучший вариант из всех возможных – использовать военную мощь готов для поддержки Рима. Другой автор – и это тоже известный эпизод – доводит одного римского купца, превратившегося в весьма преуспевающего гунна, до слез, когда тот вспоминает, какое качество жизни может обеспечить писаный закон. И на послеримском пространстве Западной Европы в целом издание свода писаных законов, какими бы виртуальными и невыполнимыми они ни были, означало заявление о том, что ваше государство входит в клуб цивилизованных христианских народов[106].

Ответ на вопрос, почему закон должен был возникнуть из конгломерата более старых идей, чтобы сыграть эту звездную роль, не является центральным в данной истории, но моя интуиция говорит, что за этим стоит христианизация римской имперской идеологии. Старая греческая идеология превосходства была бесстыдно элитарной, так как единственными более совершенными людьми являлись люди полностью образованные, а так как образование оставалось частным и дорогим, то по определению лишь немногие (обычно мужчины) могли принадлежать к элитному клубу полноценных индивидов. А христианское учение гласило, что все люди – даже женщины – имеют души и могут быть спасены, так что старое греко-романское представление о превосходстве являлось гораздо более эксклюзивным. Эту проблему решили благодаря тому, что остатки идеологического аппарата были отброшены, а все внимание сосредоточилось на законе, так как он и общественные структуры, которые он определял, давали место всем. Одни занимали должности, дававшие им больше власти, другие – более скромное место в обществе, но место было у каждого, и это работало гораздо лучше в христианской империи, которая, согласно текстам Евангелия, вступила в горячую дискуссию о том, что все могут спастись. Так или иначе, сосредоточение распавшейся империи на писаном законе как ключе к римскому превосходству означало, что для любой власти не может быть более амбициозного проекта, чем правовая реформа.

Вторая причина, по которой Юстиниан выбрал правовую реформу, требует чуть больше подробностей. Она начинается с простого наблюдения, что реформирование римского права было к лету 527 г. делом, которое обязательно нужно было осуществить. Когда он взошел на трон, потенциальные юридические источники, годные для цитирования в суде, были слишком многочисленны и различны, чтобы облегчить решение более сложных дел. Просто оставить все как есть и сделать вывод, что новый император – дальновидный правитель, который ввел широкие правовые реформы для блага своих подданных, – это недостаточный ответ на то, что происходило на тот момент. Чтобы понять почему, нужно копнуть немного глубже.

К VI в. (и фактически на протяжении нескольких веков до этого) существовали два главных типа юридических полномочий, к которым обычно обращались в судах империи: труды юристов (правоведов), более или менее официально признанных прошлыми императорами для того, чтобы давать авторитетное юридическое мнение (так называемые юрисконсульты), и судебные решения разного рода, вынесенные непосредственно императорами либо в форме официальных указов, либо постановлений, которые изначально относились только к одному конкретному делу, но которые были важны в более широком смысле. Реформы Юстиниана шли в три этапа и были нацелены на решение как отдельных проблем, поставленных каждой группой людей самостоятельно, так и всеобъемлющей проблемы, которая появлялась, когда вы пытались использовать их одновременно. Из трех этапов третий казался проще простого. Он был последним и принял форму написания нового вводного учебника для изучающих право, который отражал изменения в законе, порожденные другими составными частями проекта. Этот учебник скрупулезно следовал там, где было можно, ранее существовавшему учебнику для изучающих право (написанному в III в. правоведом Гаем) и включил почти половину этого более раннего сочинения[107]. Но если поспешное издание последнего учебника считалось сравнительно легкой задачей, то труд, который ему предшествовал, был гораздо более тяжелым.

Первая часть реформы, импульс к которой был дан в феврале 528 г., поставила себе, во-первых, задачу собрать воедино новое имперское законодательство, выпущенное со времени последнего сборника – «Кодекса Феодосия» – в 438 г., который охватывал период начиная с 300 г. Затем нужно было соединить этот новый сборник, объединявший имперские законы за девяносто лет, с тремя другими сводами законов, уже существовавшими: сводом законов Феодосия и двумя более давними кодексами, составленными Гермогенианом и Григорианом в 290-х гг. Два последних представляли собой подборку законов империи до 130-х гг. Эту работу взяла на себя комиссия из восьми высокопоставленных управленцев-политиков и двух практикующих адвокатов.

Общие параметры их работы были определены, так как они следовали образцам – «Кодексу Феодосия» и промежуточным законодательным инициативам, чтобы составить новый свод законов:

а) все начиналось с того, что были отброшены любые законы, имевшие отношение только к одному конкретному делу, и определен круг законов реальной или потенциальной общей важности (эффективная концепция здесь называлась по-латыни generalitas);

б) затем эти выбранные законы редактировались: сначала отбрасывалась большая часть риторической самооправдательной чепухи, которой императоры обычно предваряли свои постановления;

в) после этого требовалось выделить различные части любого закона, которые имели отношение к разным вопросам, потому что императоры часто издавали сложные законы, охватывающие несколько тем;