Преступление и неудача общества

В 1819 году Федор Достоевский написал на стене своей камеры в тюрьме следующий рассказ: "Поп и дьявол":

"Здорово, толстый поп", сказал дьявол попу. "Что заставило тебя врать этому бед­ному сбитому с толку народу? О каких пытках в аду ты говоришь им? Разве ты не знаешь, что они уже на земле испытывают адовы мучения? Разве ты не знаешь, что ты сам и земные власти мои представители на земле? Это ты заставляешь их терпеть муки ада, которыми угрожаешь им на том свете. Разве ты не знал об этом? Тогда пойдем со мной!".

Дьявол схватил попа за шиворот, поднял высоко на воздух и принес его на литейный завод. Там он увидел, как рабочие бегали взад и вперед и работали в ужасающей жаре. Очень скоро тяжелый душный воздух и жара подействовала на попа. Со слезами на глазах он стал умолять дьявола: "Возьми меня отсюда! Пусти! Дай мне уйти из этого ада".

– "Эй, дружище! Я должен показать тебе еще много других мест". Дьявол схватил его опять и потащил в именье по­мещика. Здесь он увидел рабочих, которые молотили хлеб. Пыль и жара были невыно­симы. Надсмотрщик кругом ходил с кнутом и нещадно бил каждого, кто падал на землю от усталости и голода.

Дальше попу были показаны жалкие лачуги, в которых жили рабочие со своими семьями, – грязные, холодные, дымные, воню­чие дыры. Дьявол ухмыльнулся и указал на нищету и страдания кругом.

– "Что, мало?", спросил он. Казалось даже, что он, дьявол, жалеет этих несчастных. Благочестивый слуга Всевышнего не мог вы­нести этого; подняв руки к небу, он стал просить: "Отпусти меня. Да, да, эти ад на земле!".

– "Ага, так видишь! А ты говоришь им о другом аде. Ты мучаешь их духовно, му­чаешь до смерти, когда они уже почти умерли физически. Пойдем я покажу тебе еще один ад, – еще один, самый ужасный!".

Он взял его в тюрьму и показал каземат с душным спертым воздухом, где человече­ские тени больные, ослабевшие, потерявшие всякую энергию, валялись па полу, покрытые паразитами, которые пожирали их несчастные, голые, исхудавшие тела.

"Снимай свою шелковую рясу", сказал дьявол попу, "надень на ноги тяжелые цепи, которые носят эти несчастные; ложись на хо­лодный, грязный пол, – и тогда говори им об аде, который ожидает их в будущем".

– "Нет, нет", сказал поп, "я не могу представить себе ничего хуже этого. Умоляю тебя, возьми меня отсюда".

– "Да, это ад. Хуже этого ада ничего быть не может. Разве ты этого не знал? Не знал, что эти мужчины и женщины, которых ты пугал картиной будущего ада, уже нахо­дятся в аду здесь, раньше чем они умерли?.

Это было написано 50 лет тому назад в глухом углу России на стене одной из самых ужасных тюрем. Но кто может сказать, что это не относится с одинаковой силой к на­стоящему времени даже в американских тюрь­мах"?

Со всеми нашим хвалеными реформами, социальными переменами и важными откры­тиями человеческие существа продолжают посылаться в отвратительные места заключе­ния, где их оскорбляют, развращают и му­чают для того, чтобы "защищать" общество от призраков, которые оно само себе сде­лало.

Тюрьма – защита общества? Какой чудовищный ум это выдумал? С таким же правом можно сказать, чти здоровье увеличивается путем распространении эпидемии.

После полуторогодового пребывания в ужасной английской тюрьме, Оскар Уайльд дал миру свое великое произведение: "Бал­ладу Рэдингской тюрьмы":

"Самые мерзкие дела, как ядовитые ра­стения,

Цветут в тюремном воздухе.

И только то, что есть хорошего в че­ловеке,

Гибнет и увядает там.

Бледный ужас охраняет тяжелые ворота,

И тюремщиком является отчаянье".

Но общество упорно сохраняет этот ядо­витый воздух, не понимая, что из него не может выйти ничего другого, кроме самых скверных, ядовитых последствий.

Мы тратим в настоящее время 3.500.000 долларов в день или 1.000.095.000 долларов в год на поддержание наших тюремных учре­ждений и это в демократической стране, – сумма почти равняется соединенной стоимо­сти годового производства пшеницы, оцени­ваемой в 750.000.000 долларов, и угля, оце­ниваемого в 350.000.000 долларов. Вашинг­тонский профессор Бушнелль оценивает стои­мость тюрем в 6.000.000.000 долларов в год, а доктор Дж. Франк Лидстон, выдающийся американский писатель по криминологии, дает цифру 5.000.000.000 долларов. Таковы неслыханные чудовищные расходы ради под­держания громадной армии людей, запрятан­ных как дикие звери в клетки! (У. С. Оуэн: "Преступление и преступники").

И однако число преступлений все растет. Мы знаем, что число преступлений, приходя­щихся на каждый миллион жителей, теперь в 4,5 раза больше, чем 20 лет тому назад.

Самое ужасное то, что у нас главным образом совершается убийство, а не грабеж, присвоение и воровство, как на юге. Лондон в 5 раз больше, чем Чикаго, и однако в Чи­каго ежегодно совершается 118 убийств, а в Лондоне всего 20. Но и Чикаго является у нас не первым городом по преступлениям, а всего седьмым, а во главе стоят четыре юж­ных города, а также Сан-Франциско и.Лос-Анджелес. В виду такого ужасного положе­ния вещей смешно распространяться о той защите, которую общество якобы получает от тюрем.

Человек среднего ума медленно воспринимает истину, но когда самое организован­ное, централизованное учреждение, содержи­мое за счет громадных народных сумм, являет собой полное фиаско, то даже ограниченные люди должны спросить, имеет ли оно право на существование. Прошло то время, когда мы могли быть довольны нашим социальным строем только потому, что он "освященный божественным правом" или авторитетом за­кона.

Неоднократно предпринимаемые за по­следние годы исследования тюрем, агитация и распространение образования являются до­статочным доказательством того, что люди начинают изучать самые основы общества, стараясь добраться до причин этого ужас­ного несоответствия между общественной и личной жизнью.

Почему же тюрьмы общественное пре­ступление и приводят к полному фиаско? Чтобы ответить на этот важный вопрос, нам надлежит обратиться к рассмотрению при­роды и причин преступлений, методов борьбы с ними и того результата, который эти ме­тоды дают для избавления общества от ужас­ного бича преступлений.

Прежде всего о природе преступлений.

Хэвелок Эллис разделяет преступления на четыре разряда, – совершенные по политиче­ским соображениям, по мотивам чувства, вследствие безумия ими ненормальности и случайные преступления. Он говорит, что по­литический преступник есть жертва стараний более или менее деспотического правитель­ства сохранить свою власть. Он не обяза­тельно виновен в совершении антиобщественного преступления, он просто пытается опрокинуть известный политический порядок, который сам по себе может быть антиобщественен. Эта истина признается во всем мире кроме Америки, где все еще господствует глупая мысль, что в демократии нет места для политических преступников. Однако Джон Браун был политическим преступником, то же можно сказать и Чикагских анархистах и о каждом стачечнике. Поэтому, говорит Хэвелок Эллис, политический преступник на­шего времени может стать героем, мучени­ком и святым следующей эпохи. Ломброзо называет политического преступника истин­ным предшественником прогрессивного дви­жения человечества.

"Преступник, совершивший преступление вследствие страсти, есть обыкновенно чело­век здорового происхождения и честной жизни, который под давлением какого-нибудь сильного незаслуженного оскорбления или обиды, сам восстанавливает для себя спра­ведливость".

Хью С. Уэйр к своем труде "Угроза по­лиции" указывает на пример некоего Джима Флагерти, преступника по страсти, который мог бы быть спасен обществом, но вместо того был обращен в пьяницу и рецидивиста, и в результате семья его была разорена и впала в нищету.

Еще более трагична история Арчи, героя романа Бранда Уитлока "Поворот судьбы", – лучший американский роман, рисующий исто­рию преступника. Арчи даже в большей сте­пени, чем Флагерти, был приведен на путь преступления силой неблагоприятных обстоятельств и бездушным преследованием юри­дической машины. Арчи и Флагерти – типич­ные представители многих тысяч; на них мы видим, как взгляд закона на преступление и методы борьбы с преступлениями приводит лишь к усилению этой болезни, подрывающей всю нашу социальную жизнь.

"Безумный преступник не может считаться преступником более чем ребенок, так как, с точки зрении умственного развития, он нахо­дится на той же ступени, что малолетний ре­бенок или животное" (Хэвелок Эллис "Преступник").

Закон уже признает это, но только в ред­ких случаях особенно выдающегося характера или, когда богатство преступника позволяет роскошь признания безумным. Теперь стало даже модным быть признанным параноиком. Но, в общем, закон продолжает наказывать безумного преступника со всей строгостью своей власти. Так Эллис цитирует статисти­ческие данные доктора Рихтера, показываю­щие, что в Германии 106 человек из общего числа 141 безумных преступников были при­суждены к суровому наказанию.

Случайный преступник "представляет наи­большую по численности категорию нашего тюремного населения и потому является наи­большей угрозой для нашего социального порядка". Каковы причины, заставляющие громадную массу людей совершать престу­пления и предпочитать отвратительную жизнь в тюрьме жизни на свободе? Ясно, что при­чины должны безусловно доминирующие, не оставляющие никакого иного выхода, ибо даже самый уродливый человек любит сво­боду.

Эта страшная сила заключается в наших жестоких социальных и экономических усло­виях. Я не отрицаю биологические, физиоло­гические и психологические факторы в создании преступлений. Но вряд ли найдется хоть один современный криминолог, который не согласится, что социальные и экономиче­ские влияния самые сильные, беспощадные и ядовитые факторы преступления. Даже если допустить, что есть врожденные преступные наклонности, тем не менее верно, что эти наклонности находят богатую почву для сво­его развития и нашей социальной обста­новке.

Есть внутренняя связь, говорит Хэвелок Эллис, между преступлениями против чело­века и ценами на алкоголь, между престу­плениями против собственности и ценами на пшеницу. Он цитирует Кэтлэ и Лакассаня, из которых первый смотрит на общество, как на инстанцию, подготовляющую преступления, а на преступников, как исполнительные органы, которые совершают их; Лакассань находит, что "социальная обстановка есть среда для культивирования преступности, что преступ­ник есть микроб, элемент, который только тогда становится важным, когда находит среду, которая заставляет его придти в дви­жение; вообще каждое общество имеет преступников, которых оно заслуживает " (Хэвелок Эллис "Преступление'').

Самый "счастливый" период процветания промышленности не позволяет рабочему за­работать достаточно, чтобы поддерживать свое здоровье и силу. А так как процветание даже в лучшем случае существует в воображении, то тысячи людей постоянно приба­вляются к толпам безработных. Or востока до запада и от юга до севера громадная ар­мия бродяг ищет работу или пищи, и нахо­дят лишь работные лома или жалкие лачуги в бедных кварталах. Те, у кого осталась хоть капля самоуважения, предпочитают открытую борьбу, предпочитают преступление унизи­тельной и изнурительной бедности.

Эдвард Карпентер говорит, что 5/6 преступлений состоит в нарушении прав собственности, но эта цифра слишком низка. Детальное исследование показали бы, что 9 преступлений из 10 вытекают прямо или косвенно из нашей системы беспощадной эксплуатации и грабежа. Нет ни одного преступ­ника, как бы глуп он ни был, который бы не признавал этого ужасного факта, хотя может быть они не в состоянии объяснить его. 'Груды по криминологии Ломброзо, Хэвелока Эллиса и других выдающихся писате­лей, показывают, что преступник чувствует очень ясно, что именно общество сами приводит его к преступлению. Один миланский вор сказал Ломброзо: "Я не ворую, а лишь беру у богатых их излишки; кроме того, разве адвокаты и купцы не воруют?". Убийца на­писал: "Зная, что три четверти общественных добродетелей суть подлые пороки, я решил, что открытое нападение на богатого чело­века менее неблагородно, чем хитрая комбинация обмана и мошенничества". Другой на­писал: "Я посажен в тюрьму за кражу пол­дюжины яиц. А министры, которые крадут миллионы, пользуются почетом и уважением. Бедная Италия!". Один образованный арестант сказал Дэвитту: "Законы общества со­ставляются в интересах обеспечения власти за богатыми, и этим у большей части человечества отнимаются его права и возможнос­ти. Почему они должны наказывать меня за то, что я такими же способами беру немного у тех, кто взял гораздо больше, чем они имели на то право?". Тот же человек приба­вил: "Религия отнимает у человека независимость, патриотизм есть глупое обожание, мира, ради которого счастье и мир жителей приносится в жертву теми, кто от этого по­лучает выгоду; законы же страны, ограничи­вая естественные желания человека, объявляют этим войну естественному закону че­ловеческих существ. По сравнению с этим", – прибавил он, "воровство есть почетное заня­тие" (Хэвелок Эллис "Преступник").

Поистине, в этих словах гораздо больше мудрости и истины, чем во всех юридических нравственных книгах общества.

Если экономические, политические, моральные и физические факторы являются микробами преступления, то как общество относится к этому?

Методы борьбы с преступлениями несо­мненно претерпевали много раз перемены, но главным образом лишь в теоретическом смы­сле. На практике же общество всегда сохраняло свои первоначальный мотив по отношению к преступнику, – месть. Оно усвоило себе также теологическую идею, – наказание. Юри­дические "цивилизованные" методы состоят в устрашении и реформе. Мы сейчас увидим, что все четыре метода привели к полному фиаско, и что мы сегодня не ближе к разре­шению вопроса, чем в средние века.

Естественный импульс примитивного чело­века ударить в ответ на оскорбление, ото­мстить за несправедливость – теперь отжил. Вместо этого цивилизованный человек, ли­шенный мужества и смелости, передал орга­низованной машине обязанность отмщения за нанесенные ему оскорбления в глупой уверенности, что государство имеет оправда­ние делать то, что он по недостатку муже­ства и последовательности не может делать. "Его величество закон" основывается на ра­зуме и логике и не унижается до примитив­ных инстинктов. Его миссия более "высо­кого" характера. Правда, он все еще путается в теологических бреднях и объявляет наказа­ние средством нравственного очищения или смягчения греха. Но юридически и практиче­ски закон прибегает к наказанию не только, как к причинению боли и неприятности пре­ступнику, но также, в целях устрашения дру­гих.

Что же является главным основанием на­казания? Идея свободной воли, представле­ние, что человек всегда является свободным в смысле выбора добра или зла; если он вы­бирает последнее, то должен платить за это высокой ценой. Хотя эта теория давно опро­вергнута и выброшена в корзину для старых бумаг, она продолжает ежедневно приме­няться всей правительственной машиной, сделавшись самым жестоким и грубым му­чителем человеческой жизни. Единственным основанием для ее продолжения является еще более жестокая идея, что чем больший тер­рор наводит наказание, тем верней оно мо­жет предупредить преступления.

Общество употребляет самые суровые ме­тоды против нарушителя законов. Почему же это не пугает его? Хотя в Америке человек считается невинным, пока не доказана его вина, аппарат закона и полиция наводят тер­рор, производя аресты без разбору, избивая, оскорбляя людей, колотя палками, употребляя варварский способ "третьей степени", запи­рая в каморках с отвратительным воздухом в полицейских участках, и осыпая еще более отвратительными ругательствами. Однако пре­ступления быстро увеличиваются, и общество платит высокой ценой за свою политику. С другой стороны, мы видим, что, когда не­счастный гражданин получил в полной мере "милость" закона и ради безопасности обще­ства запрятан в отвратительную тюремную камеру, тогда начинается его настоящее му­чение. Лишенный всех человеческих прав, низведенный до роли автомата без воли и желаний, завися всецело от милости грубых тюремщиков, он ежедневно подвергается процессу "обесчеловечивания", по сравнению с которыми месть дикаря есть детская игра. В Соединенных Штатах нет ни одного тю­ремного учреждения, где бы людей не мучили, чтобы их "сделать лучше" посредством розог, палок, смирительной рубашки, "лечения водой", "поющей птицы" (приспособление, посредством которого электрический ток пропускается через человеческое тело), кар­цера и голодной диеты. Воля человека в этих заведениях разбивается, душа унижается, его личность подавляется мертвящей моно­тонностью и рутиной тюремной жизни. В Огайо, Иллинойсе, Пенсильвании, Миссури и на юге эти ужасы сделались настолько во­пиющими, что получили широкую огласку; в большинстве же других тюрем применяются такие же "христианские" методы. Но тюрем­ные стены редко пропускают крики своих жертв, тюремные стены толсты и заглушают звуки. Общество могло бы с большей уверенностью в своей безопасности уничтожить разом все тюрьмы, чем надеяться на защиту путем этих ужасных застенков XX века.

Год за годом тюремные ворота отворяются и возвращают миру истощенных, изуродо­ванных, безвольных людей, потерпевших кру­шение и жизни с печатью Каина на лбу и с разбитыми надеждами впереди; их естествен­ные наклонности извращены; их ждет на сво­боде лишь голод и вражда, и они скоро воз­вращаются на путь преступления, ибо это для них единственный способ существования.

Вполне обыкновенная вещь – встретить мужчин и женщин, проведших половину своей жизни или даже всю жизнь в тюрьке. Я знала женщину на Блэкуелль-Айланд, кото­рая была 38 раз в тюрьме; один мой друг помогал юноше 17 лет, сидевшему в испра­вительной тюрьме, и не знавшему никогда, что такое свобода. От тюрьмы до исправи­тельного заведения и обратно, – таков был путь его жизни, пока, наконец, он не умер от истощения. Эти личные мои впечатления подтверждаются многочисленными данными, которые вполне доказывают полную бесполезность тюрем, как средства устрашения или исправления.

Некоторые честные хорошие люди рабо­тают сейчас над новым направлением в тю­ремном деле, которое имеет ввиду восстано­вление человека., возрождение его, предоста­вление ему возможности сделаться снова чле­ном общества. Как ни похвально это стре­мление, я боюсь, что не следует возлагать надежды на новое вино, налитое в старые меха. Только полная перестройка общества избавит человечество от язвы преступления. Все же если допустить пока паллиативы, можно пытаться улучшать наши тюремные заведения. Но прежде всего необходимо воз­родить общественную совесть, которая нахо­дится в жалком состоянии. Общество должно пробудиться, сознать, что преступление есть лишь вопрос степени, что мы все носим в себе зародыши преступления более или ме­нее в зависимости от нашей умственной, фи­зической и общественной обстановки; отдель­ный преступник есть лишь отражение напра­вления всего общества.

Когда общественная совесть пробудится, то люди вероятно откажутся от "чести" быть борзой собакой закона. Человек перестанет преследовать, презирать преступника или не доверять ему и даст ему возможность жить и дышать среди его друзей. Учреждения, ко­нечно, не сразу поддадутся новому течению, – они холодны, непроницаемы и жестоки; однако наверно будет возможно избавить тю­ремные жертвы от жестокостей начальства, стражи и надсмотрщиков. Общественное мне­ние – могучее оружие, и тюремщики боятся его. Их можно научить быть хоть немного вежливее, – особенно, когда они поймут, что от этого будет зависеть вся их служба.

Но самый важный шаг состоит в требова­нии для заключенного права работать, пока он находится а тюрьме, за некоторое денежное вознаграждение, которое даст ему возмож­ность отложить немного денег до дня его освобождения, когда начнется новая для не­го жизнь.

Смешно надеяться на получение многого от тюремного общества, когда мы вспомним, что рабочие сами выражают протест против работы заключенных. Я не буду разбирать подробно это возражение, и укажу только, что оно не практично. Начать прежде всего с того, что возражение против организован­ного труда заключенных ломится в откры­тую дверь, ибо заключенные уже всегда ра­ботали; только государство было их эксплуататором совершенно так же, как частный хо­зяин грабил организованных рабочих. Штаты или заставляли заключенных работать на пра­вительство, или отдавали их в наем частным предпринимателям. 29 Штатов придержива­лись этой системы. Федеральное правитель­ство и 17 отдельных Штатов отказались от нее также, как и руководящие народы Евро­пы, так как эта система вела к ужасной эксплуатации заключенных и бесконечным зло­употреблениям и лихоимству.

– "Род-Айленд, штат, управляемый Ольдрихом, является, может быть, наихудшим в этом отношении. Согласно контракту, заключенно­му на 5 лет 7 июля 1906 года и возобновля­емому при желании контрагентов еще на 5 лет, труд заключенных в Род-Айлендской тюрьме, а также в Провиденс-Каунтской тюрь­ме запродан частной компании Релайенс-Стерлинг К^о за ничтожную плату, менее 25 центов в день за человека. Эти компания есть в сущ­ности гигантский трест для эксплуатирования труда заключенных, ибо она берет по контр­акту труд заключенных в тюрьмах в Коннектикуте, Мичигане, Индиане, Небраске, и Юж­ной Дакоте, а также в исправительных тюрь­мах в Иллинойсе, Нью-Джерси, Индиане и Висконсине, – всего в 11 учреждениях.

"О громадности злоупотреблений и лихоимства по этому контракту можно судить по тому, что та же компания в Небраске платит 62,5 цента в день за труд заключенного, и что Теннеси, например, получает 10 долларов 10 пенсов в день за труд заключенного от компании Грэй-Дэлей Хардвер; Миссури полу­чает 70 центов в день от Стар Оверолль Ком­пании; Западная Виргиния получает 65 центов в день от компании Крафт и Мэриленд полу­чает 55 центов в день от компании Оппенгейм Оберндорф; все эти компании занимаются при­готовлением рубашек. Такая разница в ценах указывает на громадное лихоимство. Напри­мер. Релайенс-Стерлинг К^о приготовляет ру­башки, причем свободный труд обходится ей не менее 1 доллара 20 центов за дюжину, ме­жду тем как она платит Род-Айленд всего 30 центов за дюжину. Далее, государство не бе­рет с этого треста никакой арендной платы за пользование громадной фабрикой, не берет ничего за двигательную силу, отопление, осве­щение и даже за канализацию, и. наконец не берет с нее никаких налогов. Что за мошен­ническая сделка!" (Цитируется из изданий Национального Комитета о труде заключенных).

Высчитано, что трудом заключенных в Аме­рике производится ежегодно рубашек и рабо­чих передников на сумму свыше 12.000.000 долларов. Это область женского труда, и пер­вая мысль, которая приходит в голову, что громадное количество женщин, благодаря такой организации остается без работы. Вторая мысль та, что заключенные мужчины, которые должны были бы изучать ремесла, которые дадут им возможность поддерживать себя трудом после освобождения из тюрьмы, сидят на... <неразборчиво>... это происходило в исправительных тюрьмах, которые так громко заявляют, что они подготавливают своих заключенных быть полезными гражданами. Третья и самая важная мысль, что огромные прибыли, получаемые таким образом из труда заключенных, являются постоянным стимулом для контрагентов вымогать из своих несчастных жертв таксе работы, которые им совершенно не под силу, и наказывать их жестоко, когда их работа не удовлетворяет чрезмерных требований хозяев.

Кроме того, мы должны осудить попытки заставлять заключенных делать работу, кото­рой впоследствии они не смогут жить по отбытии наказания. Индиана, например, есть штат, который очень много говорил об об­разцовом устройстве своих тюремных учре­ждений. Однако, согласно опубликованному в 1908 году отчету школы местной исправительной тюрьмы, оказывается что 135 чело­век были заняты выделкой цепочек, 207 ши­тьем рубашек и 255 работали в литейной ма­стерской: всего 597 человек по 3 специально­стям. Но у сидящих в исправительной тюрьме заключенных насчитывалось всего 59 профес­сий, из которых 39 были связаны с сельским хозяйством. Между тем, Индиана, как и дру­гие штаты, заявляет, что она тренирует своих заключенных, подготовляя к профес­сиям, которыми они смогут впоследствии зарабатывать себе существование.

Фактически же Индиана посадила их на работу по приготовлению цепочек, рубашек и щеток, – последние изготовлялись для ком­пании Луизвилль Фэнси Гросери К^о. Но вы­делка щеток есть ремесло, монополизированное главным образом слепыми, а шитье ру­башек делается женщинами, и наконец в штате есть только одна фабрика цепочек, на которую выпущенные арестанты не могут даже надеяться попасть на работу. Таким образом весь план обращается о жестокую комедию.

Если таким образом штаты помогают лишь грабить этих несчастных на такие громадные суммы, то не настало ли время дли организованных рабочих прекратить эту пустую болтовню и настаивать на приличном вознаграждении для заключенных, равном тому, которое рабочие требуют для себя? Этим путем они убили бы самую возможность пре­вращения заключенного во врага интересов рабочего класса. Я уже сказала, что тысячи заключенных, не обученных никакому ремеслу, без всяких средств к жизни, выбрасываются назад на общественную арену. Эти мужчины и женщины должны жить, ибо даже бывший арестант имеет потребности. Тюремная жизнь сделала их антиобщественными существами, и наглухо закрытые двери, которые встре­чают их всюду по освобождении, не смягчают их горечи. Неизбежным результатом всего этого является то, что они образуют те свобод­ные от дела кадры, из которых фабрикуются стачконарушители, сыщики и полицейские, готовые на все по приказу хозяина. Таким образом организованные рабочие своей глупой оппозицией работы заключенных подрывают сами свои собственные интересы и помогают создать те ядовитые газы, "которые мешают всякой попытке улучшить их положение. Если рабочий хочет избежать этого, он дол­жен настаивать на праве заключенных на труд, он должен встретить их, как братьев, принять их к себе в организацию и с их же помощью пойти против той системы, кото­рая давит их обоих.

В заключение я должна указать на то, что все начинают понимать несправедливость и жестокость судебных приговоров. Те, кто верит в грядущую перемену и работает для нее, скоро приходит к заключению, что ка­ждый человек должен иметь шанс и возмож­ность проявить свои хорошие стороны. Но как он может это сделать, когда на нем ви­сит приговор тюремного заключения на 10, 15 или 20 лет? Надежды на свободу и счаст­ливый случай есть единственный стимул к жизни особенно для заключенного. Общество грешило против него слишком долго, – и должно ему дать хоть это. Я не верю осо­бенно, чтобы общество согласилось на это, и не верю, что вообще может произойти дей­ствительное улучшение в этом отношении, пока не будут уничтожены навсегда самые условия, воспитывающие и тюремщика, и арестанта.

"Из его уст красная, красная роза!

Из его сердца белая роза!

Ибо кто может сказать каким странным путем

Христос исполняет свои желания,

Раз даже сухой жезл, который нес пилигрим,

Зацвел вдруг на глазах Папы.

Патриотизм

Угроза свободе

Что такое патриотизм? Есть ли это лю­бовь к нашей родине, к месту наших детских воспоминаний и надежд, мечтаний и ожиданий? Есть ли это место, где в детской наивности мы следили за плывущими облаками и уди­влялись, почему мы также не можем улететь с ними? Место, где мы считали миллиарды сверкающих звезд, боясь, что это все чьи-то глаза, пронизывающие наши души? Есть ли это место, где мы слушали пение птиц и же­лали иметь крылья, чтобы лететь с ними в далекие земли? Или место, где мы сидели на коленях матери, завороженные удивительными рассказами о великих подвигах и завоева­ниях? Вообще есть ли это место, где на ка­ждом шагу нас охватывают милые и дорогие воспоминания о счастливых радостных днях детства?

Если это есть патриотизм, то очень не­многих американцев можно заставить быть патриотами, так как место их детских игр давно обращено в фабрику, завод или рудники, а оглушающий стук машин заменил собой пе­ние птиц. Мы не можем также слушать рас­сказы о великих деяниях, так как наши матери не могут рассказывать нам ничего дру­гого кроме истории страдания, горя, слез и нищеты.

Что же такое патриотизм? Доктор Джон­сон говорит: "патриотизм есть последний ар­гумент прохвостов".

Лев Толстой, величайший противник патриотизма нашего времени, определяет его, как принцип, который оправдывает подготовку массовых убийц; как ремесло, которое требует более тщательной тренировки в деле убийства человека, чем приготовление необходимых нам вещей, как обувь, платье и дома; как занятие, которое обеспечивает лучшие доходы и большую славу, чем труд обыкновенного рабочего.

Гюстав Эрве, другой великий анти-патриот, справедливо называет патриотизм предрас­судком гораздо более вредным, грубым и бесчеловечным, чем религия. Религия явилась результатом неспособности человека объяснить естественные явления природы. Когда перво­бытный человек слышал гром или видел молнию, он не мог объяснить себе ни того, ни другого и поэтому решил, что сзади этих явлений таится сила гораздо большая, чем он сам. Также он видел сверхъестественную силу в дожде и в других переменах в при­роде. Патриотизм же наоборот есть предрас­судок, искусственно созданный и поддержи­ваемый целой сетью лжи и неправды, пред­рассудок, лишающий человека самоуважения и достоинства и увеличивающий его высоко­мерие и гордость.

Действительно высокомерие, гордость и эгоизм являются составными частями патрио­тизма. Иллюстрируем это примерами. Патрио­тизм полагает, что наш земной шар разделен на маленькие участки, каждый из которых окружен железной решеткой. Те, кто имел счастье родится в определенном месте, счи­тают себя лучше, благородней, интеллигентней, чем живые существа, обитающие в дру­гих местах. Поэтому тот, кто живет на дан­ном избранном месте, должен сражаться, убивать и если нужно умереть, стараясь на­вязать свое превосходство другим.

Обитатели других мест рассуждают таким же образом, и в результате с самого раннего детства ум ребенка отравлен историями, от которых стынет кровь, относительно немцев, французов, итальянцев, русских и т. д. Когда ребенок достигает зрелого возраста, он уже весь проникнут убеждением, что сам бог из­брал его для защиты его страны против на­падений или вторжений иностранцев. Именно для этой цели мы требуем увеличения армии и флота, требуем больше броненосцев и амуниции. Для этой цели Америка в течение короткого времени истратила 400.000.000 дол­ларов. Только подумайте – 400.000.000 дол­ларов отняты из того, что произведено на­родом. Ибо, конечно, не богатые доставляют средства на патриотизм. Богатые – космопо­литы, им удобно и хорошо везде во всяком государстве. Мы в Америке знаем это слиш­ком хорошо. Разве наши богатые американцы не являются французами во Франции, гер­манцами в Германии и англичанами в Англии? И разве они не тратят с изящным равноду­шием средства, созданные трудом фабрич­ных детей и рабов в Америке? Таков их па­триотизм, который позволяет им посылать соболезнующие телеграммы различным деспо­там вроде русского царя, когда с ним слу­чается несчастье, – как это сделал президент Рузвельт от имени своего народа, когда великий князь Сергей был убит русскими ре­волюционерами.

Этот патриотизм готов поддерживать архи­разбойника и убийцу президента Диаца, когда он убивал людей тысячами в Мексике, и даже готов помогать ему арестовывать мексикан­ских революционеров на американской почве и держать их в американских тюрьмах без всякого к тому повода или основания.

Но, конечно, патриотизм предполагается не только для тех, кто имеет власть и деньги, а для всего народа. Это напоминает нам исто­рический рассказ о Фридрихе Великом, интим­ном друге Вольтера, который сказал: "Рели­гия есть обман, но ее нужно поддерживать для народа".

Патриотизм – очень дорогое учреждение, – в этом нельзя сомневаться после указываемых нами ниже цифр. Прогрессивное увеличение расходов на крупнейшие армии и флоты все­го мира в течение последней четверти века таково, что должно поразить каждого вдум­чивого экономиста. Чтобы дать вкратце пред­ставление об этом, мы разделим время от 1881 года до 1905 года на 5-летние периоды и сравним расходы на армию и флот главных наций в первом и последнем периоде. Полу­чаем следующие цифры: расходы Великобри­тании увеличились с 2.101.848.936 долларов до 4.143.226.885 долларов; Франции – с 3.324.500.000 долларов до 3.445.109.000 долларов; Германии – с 725.000.200 долларов до 2.700.375.600 долларов; Америки – с 1.275.500.750 долларов до 2.650.900.450 долларов; России – с 1.900.975.500 долларов до 5.250.445.100 дол­ларов, Италии – с 1.600.975.750 долларов до 1.755.500.100 долларов; Японии – с 182.900.500 долларов до 700.925.475 долларов.

Военные расходы каждой из этих наций увеличились за каждый из 5-летних периодов. В течение всего промежутка от 1881 года до 1905 расходы Англии на армию увеличились в 4 раза, Америки в 3 раза, России в 2 раза, Германии на 35%, Франции на 15%, и Японии почти на 500%. Если мы сравним расходы на армии с цифрой всех расходов за те же 25 лет, кончая 1905 годом, то пропорциональное увеличение выражается следующими цифрами: в Великобритании с 20% до 37%, в Америке с 15% до 23%, во Франции с 16% до 18%, в Италии с 12% до 15% и в Японии с 12% до 14%. С другой стороны, интересно отме­тить, что в Германии наблюдается уменьшение с 68% до 25%, но это объясняется огромным увеличением имперских расходов на другие расходы; фактически же расходы на армию за периоды 1901-1905 гг. были выше, чем в любой из предыдущих 5-летних периодов. Статистика показывает, что странами с наи­большими военными расходами соответственно общей сумме доходов являются по порядку: Англия, Америка, Япония, Франция и Италия.

Сравнительные цифры расходов на флот не менее красноречивы. В течение 25 лет, кон­чая 1905 годом, морские расходы крупнейших держав увеличивались следующим образом: Великобритании на 300%, Франции на 60%, Германии на 600%, Америки на 525%, России на 300%, Италии на 250%, и Японии на 700%. Если не считать Англии, Соединенные Штаты тратят на флот больше, чем какая бы то ни было другая нация, и эти расходы составляют большую часть всех расходов государства, чем у любой другой державы. За период 1881-85 гг. в Америке на морские расходы приходилось 6 долларов 20 центов из каждых 100 долларов общих расходов; в течение сле­дующего пятилетия цифра возросла до 6 дол­ларов 60 центов, затем до 8 долларов 10 цен­тов, дальше до 11 долларов 70 центов и за период 1901 – 1905 гг. до 16 долларов 40 цен­тов. Несомненно, что теперь расходы на флот увеличились еще больше.

Стоимость непреодолимо растущего мили­таризма может быть еще показана посредством суммы, приходящейся на голову населения. С первого до последнего пятилетия сравнитель­ные цифры показывают следующее увеличе­ние: в Англии с 18 долл. 47 цент, до 52 долл. 50 цент.; во Франции с 19 долл. 66 цент., до 23 долл. 62 цент.; в Германии с 10 долл. 17 цент. до 15 долл. 51 цент.; в Америке с 5 д. 62 ц. до 13 д. 64 ц.; в России с 6 д. 14 ц. до 8 д. 37 ц.; в Италии с 9 д. 59 ц. до 11 д. 24 ц. и в Японии с 86 ц. до 3 д. 11 ц.

Тяжесть экономического бремени милита­ризма особенно ясно вырисовывается из этой таблицы, ибо, по имеющимся у нас данным, видно, что увеличение расходов на армию и флот быстро обгоняет рост населения в ка­ждой из упомянутых выше стран. Другими словами, продолжение роста милитаризма угрожает этим нациям прогрессивным выро­ждением и истощением, как их людского материала, так и естественных ресурсов.

Эта безумная трата сил и средств должна быть достаточна, чтобы излечить даже чело­века средней интеллигентности от болезни патриотизма. Однако он требует еще большего. Народ заставляют быть патриотичным, и за эту роскошь он должен платить, не только поддерживая своих "защитников", но и жерт­вуя своими детьми, ибо патриотизм требует верности знамени, а это значит послушание и готовность убить отца, мать, брата и сестру.

Обычно утверждают, что нам необходимо иметь постоянную армию для защиты страны от иностранного вторжения. Однако, каждый интеллигентный мужчина и женщина знает, что это миф, поддерживаемый затем, чтобы пугать и принуждать глупых людей. Прави­тельства всех стран мира, зная интересы друг друга, не вторгаются в чужие владения. Они научились той истине, что можно больше вы­играть посредством международного арбитра­жа, чем посредством войны и завоевания. Карлейль сказал: "Война есть ссора между двумя ворами, которые слишком трусливы, чтобы сражаться самим; поэтому они берут юношей из одного и другого селения, одевают их в мундиры, дают им оружие и выпускают, как диких зверей, драться друг против друга".

Не нужно быть слишком умным, чтобы быть в состоянии проследить каждую войну к одной и той же общей причине. Возьмем нашу испано-американскую войну, которая считается великим и патриотическим событием в истории Соединенных Штатов. Как наши сердца в то время горели негодованием против жестоких испанцев! Правда, наше вдохновение не вспыхнуло сразу. Оно подогревалось в те­чение нескольких месяцев газетной агитацией и долго спустя после того, как Вейлер убил многих кубанцев и оскорбил многих кубанских женщин. Тем не менее, воздавая должную справедливость американскому народу, нужно сказать, что он на самом деле был полон не­годования и был готов сражаться и сражался храбро. Но когда пыл простыл, когда мерт­вые были похоронены, и стоимость ведения войны предстала перед народом в виде возросших цен на товары и квартиры, – вообще когда мы пришли в себя после патриотиче­ского опьянения, то нам сразу стало ясно, что причина испано-американской войны сво­дится в сущности к тому, какая будет цена на сахар. Иначе говоря, жизнь, кровь и сред­ства американского народа были потрачены на то, чтобы охранить интересы американских капиталистов, которым угрожало испанское правительство. Это не есть преувеличение, но основывается на абсолютных фактах и цифрах и доказывается отношением американского правительства к кубанским рабочим. Когда Куба очутилась во власти Америки, то тем же самым солдатам, которые были посланы для освобождения Кубы, было приказано стре­лять в кубанских рабочих сигарных фабрик во время большой стачки, которую они орга­низовали вскоре после войны.

Но мы не одни виноваты в том, что начи­нали войну из-за таких соображений. Занавес начинает немного приподниматься над исто­рией ужасной русско-японской войны, которая стоила столько крови и слез, и мы видим, что сзади страшного Молоха войны опять таки стоит еще более страшный бог выгоды и на­живы. Куропаткин, русский поенный министр, раскрыл истинный секрет начала войны. Ока­зывается, что царь и великие князья вложили деньги в корейские концессии, и война была предпринята единственно ради того, чтобы можно было поскорее получить большие ка­питалы.

Утверждение, что постоянная армия и флот являются лучшим обеспечением мира, столь же логично, как положение, что самые мирные граждане в городе те, кто лучше других во­оружен. Опыт каждого дня показывает, что вооруженный человек обязательно хочет по­пробовать свою силу. То же исторически при­лагается к правительствам. Действительно, мирные страны не тратят свою жизнь и энер­гию на подготовление к войне и тем самым лучше охраняют интересы мира.

Требование увеличений армии и флота ни­сколько не вызывается внешней опасностью, а страхом перед растущим недовольством на­родных масс и перед духом международного единения среди рабочих. Державы вооружа­ются именно для борьбы с внутренним вра­гом, – врагом, который раз пробудившись, будет в тысячу раз более опасен, чем втор­гающийся неприятель.

Державы в течение столетий были заняты порабощением народных масс и хорошо из­учили их психологию. Они знают, что народ­ные массы похожи на маленьких детей, горе и слезы которых легко обратить в радость, дав им маленькую игрушку. И чем ярче одета игрушка, чем пестрей ее окраска, тем более она им нравится.

Армия и флот представляют собой такие игрушки для народа. Чтобы сделать их более привлекательными и приемлемыми, сотни и тысячи долларов тратятся на показывание этих игрушек. Американское правительство обору­довало флот и послало его к тихоокеанскому побережью, чтобы каждый американский гра­жданин чувствовал гордость и славу Соеди­ненных Штатов. Город Сан-Франциско истра­тил 100.000 долларов на прием и угощение флота; Лос-Анджелес – 60.000 долларов; Сиэтл и Такома – около 100.000 долларов. При­ем и угощение флота? Это значит обед и вино для высших офицеров в то время, как "храб­рые молодцы" должны были прибегнуть к мя­тежу, чтобы получить достаточно пищи. Да, 260.000 долларов были потрачены на фейер­верки, театры и развлечения в то время, как мужчины, женщины и дети в стране голодали на улицах, и когда тысячи безработных были готовы продать свой труд за любую плату, лишь бы не умереть с голоду.

260.000 долларов! Чего только нельзя бы­ло сделать на такую громадную сумму! Но вместо хлеба и убежища дети этих городов были взяты на смотр флота, чтобы это могло остаться, как выразилась одна газета, "в па­мяти ребенка навсегда".

Хорошие вещи предлагают запомнить детям! Орудия цивилизованного убийства! Если память ребенка должна быть отравлена таки­ми воспоминаниями, то куда же годятся наши надежды на осуществление всемирного брат­ства?

Мы, американцы, претендуем на то, что мы являемся миролюбивым народом. Мы не­навидим пролитие крови и противимся всякому насилию. Однако мы чуть не впадаем в исте­рику от радости по поводу того, что с аэро­планов можно бросать динамитные бомбы в беззащитных граждан. Мы готовы вешать; линчевать или казнить электрическим током кого угодно, кто под влиянием нужды рискнет своею жизнью и устроит покушение на жизнь какого-нибудь промышленного короля. Наши сердца наполняются гордостью при мысли, что Америка становится самой могучей нацией в мире, и что она сможет при случае поставить свою ногу на шею всем другим народам.

Такова логика патриотизма.

Патриотизм оказывает весьма скверное влияние на среднего обыкновенного человека, но это ничто в сравнении с оскорблениями и унижениями, которым патриотизм подвергает солдата, – эту бедную обманутую жертву не­вежества и предрассудка. Что патриотизм го­товит в будущем для него – защитника страны и хранителя нации? Ничего другого кроме жизни, полной рабского подчинения, порока и разврата во время мира и опасности, лише­ний и даже смерти во время войны.

Когда я в последний раз лектировала в Сан-Франциско, я посетила Президно, самый очаровательный уголок с видом на бухту и парк. Там следовало бы устроить площадку для детских игр, сад и музыку для отдыха усталым. Вместо этого все местечко изуродо­вано безобразными, серыми казармами, в ко­торых любой богач не поселил бы даже своих собак. В этих ужасных казармах солдаты на­пиханы, как скот; здесь они проводят свою молодость, чистя сапоги и полируя медные пуговицы старших офицеров. Здесь, как я видела, установлен принцип различия классов: сыны свободной республики, вытянувшись в линию, как арестанты, отдавали честь каждому проходящему молокососу лейтенанту. Пре­словутое американское равенство на самом деле унижает человеческое достоинство и ста­вит выше всего мундир!

Казарменная жизнь развивает тенденции полового извращения и постепенно приводит к тем же результатам, которые получаются в европейских милитаризованных странах. Хэвелок Эллис, известный писатель по вопросам половой психологии, подробно изучает этот вопрос и говорит: "Некоторые из казарм явля­ются большими центрами мужской проститу­ции… Число проституирующих солдат больше, чем мы хотели бы верить. Без всякого преуве­личения можно сказать, что в некоторых пол­ках большинство солдат продают себя… В летние вечера Гайд-Парк и местность около Альберт-Гейт полны гвардейскими и другими солдатами в форме и без нее, почти открыто занимающимися этим делом… В большинстве случаев это дает приличный заработок в до­бавление к карманным деньгам Томми Аткинса".

До каких размеров этот разврат проник в армию и флот, можно видеть из того, что, оказывается, существуют особые дома для этой формы проституции. Такая практика наблю­дается не только в Англии, но и во всех дру­гих странах. "За солдатами гоняются во Фран­ции не менее, чем в Англии или Германии. В Париже и других городах, где стоят гарнизо­ны, существуют особые дома для военной проституции".

Если бы Хэвелок Эллис включил в свое исследование половых извращений также Аме­рику, то он увидел бы здесь такую же кар­тину в нашей армии и флоте. Увеличение постоянной армии неизбежно усиливает рост половых извращений, – казармы в этом отно­шении играют роль инкубаторов.

Но оставляя в стороне дурное влияние казарменной жизни на половые инстинкты, мы находим, что она делает солдата неспособ­ным ни к какой полезной работе после оста­вления им армии. Люди, знающие какое-ни­будь ремесло, редко идут в армию и флот, но даже они после военной службы становят­ся неспособными к своей прежней профессии. Они усваивают привычки к праздности и вкус к возбуждению и приключениям; поэтому мир­ная работа не может удовлетворять их. От­пущенные из армии, они не могут уже вер­нуться к полезной работе. Обычно, именно социальные отбросы, отбывшие наказание арестанты и т.п. идут в армию, куда их загоняет жизненная борьба и наклонность к ничегонеделанию. По освобождении из армии они опять вступают на прежний путь преступлений, еще более огрубелые и развращенные, чем раньше. Известно, что в наших тюрьмах есть большой процент преступников, прежних солдат. С другой стороны, армия и флот в большой степени пополняются бывшими преступниками!

Дух патриотизма не терпит целостности и независимости личности, – особенно характе­рен в этом отношении случай с солдатом Вильямом Бувальда. Он глупо верил, что мож­но быть солдатом и в то же время пользо­ваться своими правами человека, – военные власти подвергли его за это суровому нака­занию. Правда, он в армии служил более 15 лет, и в течение этого времени его послужной список был безупречен. Поэтому генерал Фунстон смягчил приговор и назначил ему лишь 3 года тюремного заключения, сказав при этом следующие характерные слова: "первый долг офицера или солдата – беспрекословное пови­новение и преданность своему начальству; совершенно не важно, одобряет ли он это начальство или нет". Эти слова Фунстона определяют точно характер военной дисци­плины. Согласно ему вступление в армию есть отказ от Декларации Прав Независимости!

Патриотизм претерпевает странное разви­тие, превращая мыслящее существо в юриди­ческую машину!

В оправдание этого сурового приговора над Бувальдой генерал Фунстон заявил аме­риканскому народу, что преступление его было "серьезным преступлением, равным измене".

Что же это было за "ужасное преступление"? Оказывается, что Вильям Бувальда был на пу­бличном митинге в Сан-Франциско, где присут­ствовало около 1500 человек, и там – о, ужас! – он пожал руку оратору, который был ни кто иной, как Эмма Гольдман! Действительно, ужасное преступление, о котором генерал Фунстон говорит: "серьезное военное преступление, оно гораздо хуже, чем дезертирство".

Можно ли придумать более худшее обвине­ние против патриотизма, чем этот случай, когда человека ни с того, ни с сего объявили преступником, посадили в тюрьму и отняли у него все плоды 15-летней верной безупречной службы? Бувальда отдал своему отечеству лучшие годы своей жизни и своей юности. Но все это считалось ни во что. Патриотизм неумолим, и, как все ненасытные чудовища, он требует или все, или ничего. Он не допускает, что солдат в то же время может быть человеком, который имеет право на свои мнения и чув­ства, право на свои наклонности и идеи. Пат­риотизм не позволяет этого. Таков урок, ко­торый Бувальда должен был теперь выучить – он выучил его дорогой ценой, но не без поль­зы для себя. Когда его выпустили на свободу, он потерял свое положение в армии, но за то получил право на самоуважение. Для этого стоит отбыть 3 года тюремного заключения! Один писатель, говоря о милитаризме в Америке, в своей последней статье рассужда­ет о власти военных над гражданским насе­лением в Германии. Между прочим, он гово­рит, что, если наша республика не имеет ни­какой другой цели, кроме гарантирования всем гражданам равных прав, то она уже одним этим оправдывает свое существование. Я убе­ждена, что писатель не был в Колорадо во время патриотического режима генерала Белля. Он, вероятно, переменил бы свое мнение, если бы видел, как во имя патриотизма и респу­блики людей бросали в клетки для скота, та­щили, прогоняли через границу и подвергали всяческим оскорблениям и унижениям. Этот инцидент в Колорадо не является единичным в процессе роста военной власти в Соединен­ных Штатах. Не проходит ни одной стачки, где войска и милиция не явились бы на по­мощь администрации, и где они не действо­вали бы так же высокомерно и грубо, как солдаты кайзера. Кроме того, мы имеем так называемый военный закон Дика. Разве писа­тель забыл об этом?

С нашими писателями вообще происходит постоянное несчастье, – они или совершенно ничего не знают о текущих событиях, или по недостатку честности не желают говорить о неудобных для них предметах. Военный закон Дика был быстро проведен через Конгресс, дебатов при этом почти не было, и еще мень­ше было об этом сообщений в газетах, – этот закон дает президенту право обратить каждо­го мирного гражданина в кровожадного убий­цу; на словах это предполагается делать ради защиты страны, а на деле ради охраны инте­ресов той партии, представителем которой является президент.

Наш писатель заявляет, что милитаризм никогда не может сделаться в Америке такой силой, как заграницей, потому что военная служба у нас основана на добровольном прин­ципе, а там на принуждении. Но он при этом забывает два важных факта. Во-первых, во­инская повинность вызвала в Европе среди всех классов общества глубокую ненависть к милитаризму. Тысячи молодых солдат попа­дают в армию, протестуя против этого, и очутившись в армии, они прибегают ко все­возможным способам, чтобы дезертировать. Во-вторых, именно принудительность военной службы и создала антимилитаристское движе­ние, которого европейские державы боятся больше, чем чего бы то ни было. Понятно, что милитаризм есть сильнейший оплот капи­тализма. Как только милитаризм ослабеет, ка­питализм неизбежно пошатнется. Правда, мы в Америке не имеем всеобщей воинской по­винности; это значит, что наши мужчины обык­новенно не принуждаются вступать в армию, но зато мы развили другую, еще более суро­вую и требовательную силу, – это необходимость. Разве не правда, что во время промыш­ленного застоя количество вступающих в ар­мию, увеличивается в колоссальной степени! Военная профессия, может быть, не очень выгодна и почтенна, но все-таки это лучше, чем бродить по стране в поисках работы, или сто­ять в очереди за хлебом, или спать в муни­ципальных ночлежках. Кроме того, это все-таки значит 13 долларов в месяц, еда три раза в день и место, где можно спать. Но да­же необходимость не является достаточно сильным фактором, чтобы соблазнить в армию людей сильных и с характером. Не удивитель­но, что наши военные власти жалуются на "плохой материал", попадающий в армию и флот. Это признание чрезвычайно приятный признак, который показывает, что в среднем американце есть еще достаточно духа незави­симости и любви к свободе, чтобы рискнуть скорее голоданием, чем согласиться напялить на себя военный мундир.

Мыслящие мужчины и женщины во всем мире начинают понимать, что патриотизм есть слишком узкая и ограниченная идея, чтобы отвечать всем потребностям нашего времени. Централизация власти вызвала чувство ме­ждународной солидарности среди придавлен­ных наций мира, солидарности, которая представляет большую гармонию интересов между американским рабочим и его товарищем за границей, чем между американским углекопом и его эксплуатирующим согражданином; солидарности, которая не боится иностранного вторжения, потому что это приведет всех рабочих к моменту, когда они скажут своим хо­зяевам: "ступайте и делайте ваше дело убий­ства. Мы делали это слишком долго для вас".

Эта солидарность пробуждает сознание да­же между солдат, которые являются плотью от плоти одной человеческой семьи. Эта со­лидарность доказала более чем один раз свою полезность во время прошлых конфликтов и побудила солдат во время Коммуны 1871 го­да отказаться расстреливать своих братьев. Она придала бодрости русским матросам, когда они подымали бунты на русских броне­носцах в течение последних лет, и она приведет когда-нибудь к восстанию всех притеснен­ных и страдающих против иx международных эксплуататоров.

Пролетариат Европы понял, какая громад­ная сила кроется в этой солидарности, и начал войну против патриотизма и его кроваво­го отражения, – милитаризма. Тысячи людей наполняют тюрьмы во Франции, Германии, России и скандинавских странах, потому что они посмели сделать вызов этому устарелому предрассудку. Движение это не ограничилось рабочим классом, но захватило представителей всех классов и положений; его главными сторонниками являются мужчины и женщины, выдающиеся в искусстве, науке и литературе.

Америка должна последовать за ними. Дух милитаризма уже распространился повсюду. Я убеждена, что милитаризм в Америке вы­растает в большую опасность, чем где бы то ни было, потому, что капитализм здесь под­купает, тех, кого он хочет уничтожить.

Начало уже сделано в школах. По-видимому, правительство держится иезуитского пра­вила: "отдай мне ум твоего ребенка, и я сде­лаю из него человека". Детей учат военной тактике, слава военных подвигов в школе ставится выше всего, и юные умы развращаются, чтобы угодить правительству. Кроме то­го, всюду развешаны яркие плакаты, в которых юношество убеждается присоединиться к армии или флоту. "Прекрасный случай увидать весь мир", кричит правительственный агент. Так невинных мальчиков пачкают патриотизмом, и Молох милитаризма захватывает нацию.

Американский рабочий вынес так много от солдата федеральных войск и штатов, что он совершенно прав в своем отвращении и оппо­зиции к обмундиренному паразиту. Однако простое отрицание не разрешает этой великой проблемы. Нам необходима воспитатель­ная пропаганда среди солдат, – антипатриоти­ческая литература даст ему понятие о позоре его профессии, и это пробудит в нем совесть и сознание его настоящего отношения к че­ловеку, от труда которого зависит его соб­ственное существование.

Именно этого правительство и опасается больше всего. Оказывается, что для солдата присутствовать на радикальном митинге есть уже государственная измена. Без сомненья, они объявят чтение солдатом радикальной брошюры также изменой государству. Но разве мы не знаем, что правительства всех времен и народов всегда каждый шаг вперед называли изменой. Те, кто серьёзно хочет работать для перестройки общества, может не обра­щать на это внимания и должен быть гото­вым на все, ибо, может быть, гораздо важнее сказать правду в казармах, чем на фабрике. Когда мы уничтожим ложь патриотизма, тогда мы очистим путь для построения здания но­вого, истинно свободного общества, где все национальности соединятся на основе всеоб­щего братства.